– Да.
– И когда это было в последний раз?
– Возможно, в четверг, второго июня.
– Но у тебя нет алиби на весь период с пяти часов вечера в субботу, четвертого июня, до утра среды, восьмого июня?
– Кроме тех моментов, когда я встречался с Джозефом Роузом и позже – с Эриком Холлом.
– Но при этом ты не уверен, во сколько точно это произошло?
– Верно.
Тишина.
Ноубл глядит на меня в упор.
– Ты хоть понимаешь, в какое дерьмо ты вляпался?
Я поднимаю глаза, мне кажется, они разбились на тысячи осколков.
– Да, – говорю я.
Он смотрит на меня не моргая.
– В какое дерьмо мы все вляпались?
Я киваю.
– Ну ладно, – вздыхает он. – Теперь все зависит только от тебя.
Я взвешиваю все «за» и «против». Я не чувствую своих рук.
Порезы, которые будут вечно кровоточить, ушибы, которые никогда не заживут.
– Я хотел бы видеть своего адвоката.
* * *
Джон Шарк: Я смотрю, Джон Полсон умудрился почти сразу выйти под залог.
Слушатель: В тот же день, когда Джордж Дэвис снова оказался на нарах.
Джон Шарк: Видно, для них – один закон, а для нас – другой.
Слушатель: Да нет, Джон. Для них нет закона, в этом-то все и дело.
Передача Джона Шарка
Радио Лидс
Понедельник, 13 июня 1977 года
Глава семнадцатая
– Странные вещи происходят, – сказал Хадден.
– Например?
– Они думают, что произошел новый случай и что они только что его поймали. Держат под следствием.
– Ты шутишь?
– Нет.
– Потрошителя?
– Похоже на то.
– Фигня. Кто тебе сказал?
– Одна маленькая птичка.
– Насколько маленькая?
– Стефани.
– А она откуда знает?
– Из Брэдфордского отделения.
– Е-мое!
– Я примерно так и сказал.
– И что ты хочешь, чтобы я теперь делал?
– Сел на телефон.
Черт.
Вернувшись за свой стол, я снял трубку и набрал Милгарт.
– Сэмюэл?
– Джек?
– Что происходит?
– Понятия не имею, о чем ты.
– Нет, имеешь.
– Нет, не имею.
– Ладно. Во сколько ты собираешься прекратить играть в бирюльки и начать зарабатывать то, что называется блеском славы?
– Давай через полчаса.
Я посмотрел на часы.
Черт.
– Где?
– В Скарборо.
– Заметано, – сказал я и положил трубку.
Я еще раз посмотрел на часы, проверил дипломат и вышел.
В Скарборо я приехал первым.
Я поставил пивную кружку на телефон-автомат и набрал номер.
– Это я.
– Совсем не можешь без меня, да? – засмеялась она.
– Ничего не могу поделать.
– Еще и пары часов не прошло.
– А я уже соскучился.
– Я тоже. Думала, ты поехал в Манчестер.
– Может, еще поеду. Я просто хотел тебя услышать.
– Прелесть.
Я засмеялся и сказал:
– Спасибо тебе за выходные.
– Это тебе спасибо.
– Я позвоню тебе, как только вернусь.
– Я буду ждать.
– Тогда пока.
– Пока, Джек.
Она первая положила трубку. Взяв кружку, я пошел к угловому столику с медной столешницей.
У меня стояло.
Я посмотрел на часы, я хотел сесть на поезд в 12:30, не позже.
Если они, конечно, на самом деле не поймали падлу.
Я слышал, как дождь хлещет по стеклам.
– Лето называется, – сказал бармен из другого конца зала.
Я кивнул, допил пиво, подошел к стойке, заказал еще два, пачку сухариков, соль и уксус.
Вернувшись за столик, я снова посмотрел на часы.
– Главное, чтобы пиво не выветрилось, – сказал сержант Сэмюэл Уилсон, садясь за стол.
– В жопу, – ответил я.
– И тебе, бля, того же, – засмеялся он и добавил:
– Что это у тебя за херня с рукой?
– Порезался.
– А че ты делал-то?
– Готовил.
– Да ладно, бля, рассказывай.
Я предложил ему сухарики.
– Ну так что?
– Что?
– Сэмюэл.
– Да, Джек?
– Слушай, хватит. Это тебе не «Поле чудес», понял?
Он вздохнул:
– Ну, рассказывай, что ты слышал.
– Вы нашли еще один труп в Брэдфорде и задержали кого-то в этой связи.
– И?
– Это – Потрошитель.
Уилсон залпом прикончил пиво и улыбнулся. На губах его была пена.
– Сэмюэл.
– Как насчет добавки?
Я допил свое и снова подошел к стойке.
Когда я вернулся за столик, он сидел уже без плаща.
Я глянул на часы.
– Я тебя не задерживаю, а, Джек?
– Нет, хотя мне бы надо успеть в Манчестер.
Потом я добавил:
– В зависимости от того, что ты мне сейчас расскажешь. То есть если ты вообще собираешься мне что-нибудь рассказать.
Он шмыгнул носом.
– И сколько же такой деловой человек, как ты, готов выделить такому работяге, как я?
– Зависит от того, с чем ты пришел. Ты же знаешь, как это бывает.
Он достал свернутый лист бумаги и помахал им перед моим носом.
– Как насчет внутреннего приказа Олдмана?
– Двадцатка?
– Полтинник.
– Иди на хер. Мне просто нужно подтвердить имеющуюся у меня информацию. Если бы ты сам пришел вчера к своему корешу Джеку, это был бы совсем другой разговор, не правда ли?
– Сорок.
– Тридцать.
– Тридцать пять?
– Покажи-ка.
Он протянул мне листок и я стал читать:
В полдень воскресенья, двенадцатого июня, тело двадцатидвухлетней Дженис Райан, имевшей судимости за проституцию, было обнаружено на помойке, недалеко от Уайт Эбби-роуд, в Брэдфорде. Оно было спрятано под старой тахтой. Согласно заключению судмедэкспертов, смерть наступила в результате обширной черепно-мозговой травмы, нанесенной тяжелым тупым инструментом. Судя по частичному разложению трупа, смерть наступила около семи дней тому назад. Исходя из характера травм, можно предположить, что этот случай не связан – повторяю, не связан – с преступлениями, широко известными как убийства Потрошителя. В настоящий момент никакая информация не должна выдаваться представителям прессы. Я встал.
– Ты куда?
– Это он, – сказал я и пошел к телефону.
– А мои тридцать пять фунтов?
– Одну минуту.
Я снял трубку и набрал номер.
Ее телефон звонил, звонил и звонил:
Предупредите блядей, чтобы не совались на улицы, потому что я чувствую, что скоро мне захочется снова.
Я повесил трубку, потом снова набрал номер.
Ее телефон звонил, звонил и звонил, и –
– Алло?
– Где ты была?
– В ванной, а что?
– Новый случай.
– Опять?
– Это он. В Брэдфорде. На том же месте.
– Не может быть.
– Пожалуйста, не ходи никуда. Я приеду.
– Когда?
– Как только смогу. Ты никуда не ходи.
– Ладно.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Пока.
И она повесила трубку.
Я прошел через паб – видения окровавленной мебели, дырок и голов:
Я же вас предупреждал, так что вы все сами виноваты. Я сел.
– С тобой все в порядке?
– Все отлично, – соврал я.
– Что-то не похоже.
– Значит, они кого-то задержали?
– Ага.
– Кого?
– Хрен знает.
– Да ладно тебе.
– Без дураков. Никто не знает, кроме начальства.
– А зачем такая секретность?
– Я же говорю: хрен его знает.
– Но они говорят, что это не Потрошитель?
– Говорят.
– А ты сам что думаешь?
– Хрен знает, Джек. Все это как-то странно.
– Что ты еще слышал? Хоть что-нибудь?
– Сколько?
– Округлим до полтиника, если оно того стоит.
– Говорят, нескольких ребят отстранили от службы, но я тебе этого не говорил.
– Из-за этого?
– Похоже на то.
– Из милгартских, что ли?
– Говорят, что да.
– Кого именно?
– Инспектора Радкина, твоего приятеля Фрейзера и младшего офицера Эллиса.
– Эллиса?
– Майка Эллиса. Жирный такой придурок с широкой харей.
– Я его не знаю. И они думают, что это они замочили ту женщину в Брэдфорде?
– Погоди, Джек. Я этого не говорил. Их просто отстранили. Это все, что я знаю.
– Черт.
– Ага.
– Тебя это не удивляет?
– Насчет Радкина – нет. Насчет Фрейзера – да. Эллис – да, но его же все ненавидят.
– Сволочь?
– Законченная.
– И все знали, что у Радкина рыльце в пушку?
– Ну не зря же мужики называют его Грязный Гарри.
– Ну ясно. А конкрентнее?
– Пока он работал в Отделе по борьбе с проституцией, грязными были не только улицы.
– А Фрейзер?
– Ты же его знаешь. Он же – сама, бля, порядочность. Сова ему по жизни помогает, и все такое.
– Морис Джобсон, что ли? Почему?
– Фрейзер женат на дочери Билла Моллой.
– Черт! – я вздохнул. – А у Барсука Билла рак, верно?
– Ага.
– Интересно.
– Наверное, – пожал плечами Уилсон.
Я посмотрел на часы.
– Спрячь на всякий случай, – сказал он, показывая на листок бумаги, лежащий на столе.
Я кивнул, положил приказ в карман и достал бумажник.
Я отсчитал купюры под столом и дал ему пятьдесят.
– Очень мило с вашей стороны, сэр, – сказал он, подмигнув, и собрался уходить.
– Сэмюэл, если что – позвонишь?
– Обязательно.
– Я серьезно говорю. Если это – он, я хочу знать об этом первым.
– Вас понял.
Он застегнул плащ и ушел.
Я посмотрел на часы и подошел к телефону.
– Билл? Это Джек.
– Что у тебя?
– Ты был прав, все это очень странно. Мертвая проститутка под диваном в Брэдфорде.
– Я же тебе говорил, Джек. Я же тебе говорил.
– Но они говорят, что это не Потрошитель.
– Тогда почему они всё от нас скрывают?
– Не знаю, но мое личное мнение: кто-то из полицейского начальства каким-то образом облажался, и теперь они отстраняют людей от службы.
– Да ты что?
– Такие вот по Милгарту ходят слухи.
– А кого?
– В частности, того сержанта Фрейзера, Джона Радкина и еще кого-то.
– Инспектора Джона Радкина? Из-за чего?
– Не знаю. Может, это вообще никак не связано, но выглядит как-то странно, да?
– Ага.
– Один мой приятель обещал держать нас в курсе, как только появятся новости.
– Хорошо. Я держу первую полосу.
– Только не говори никому зачем.
– Ты все-таки поедешь в Манчестер?
– Думаю, да. Но на обратном пути я должен заехать в Брэдфорд.
– Будь на связи, Джек.
– Пока.
Я сидел в поезде, курил, пил теплое пиво из банки, мусолил бутерброд и листал книгу в мягком переплете, «Джек-Потрошитель: окончательный анализ».
После Хаддерсфилда я задремал, и сон мой был не лучше мерзкого пива. Я проснулся и увидел дождь и холмы, мои волосы прилипли к грязному окну, я снова отключился:
Я посмотрел на часы, было семь минут восьмого.
Я – среди вересковых пустошей, иду через вересковые пустоши, подхожу к стулу, кожаному стулу с высокой спинкой, а перед стулом стоит на коленях женщина в белом, ее руки сложены в молитве, лицо закрыто волосами.
Я наклоняюсь и откидываю волосы с ее лица, и это – Кэрол, потом – Ка Су Пен. Она встает и показывает на свое длинное белое платье и на слово, написанное пальцем, обмакнутым в кровь:
LivE.
И там, на вересковых пустошах, на ветру, под дождем, она задирает свое белое платье и накрывает им голову, показывая мне желтый распухший живот. Потом она опускает платье, но оно оказывается вывернутым наизнанку, и слово, написанное кровавым пальцем, читается:
Evil.
И маленький мальчик в голубой пижаме выходит из-за стула с высокой спинкой и уводит ее через вересковую пустошь, а я стою там, на ветру, под дождем, и смотрю на часы. Они остановились.
Семь минут восьмого.
Я проснулся, оторвал голову от стекла и посмотрел на часы.
Я взял дипломат и закрылся в туалете.
Я сел на качающийся горшок и вытащил порножурнал.
«Горячая сперма».
Клер Стрэчен во всей ее долбаной красе.
У меня снова встало. Я проверил адрес и вернулся на свое место, к недоеденному бутерброду.
От Стэлибриджа до Манчестера я пытался связать воедино все то дерьмо, которое наболтал мне Уилсон. Я перечитывал приказ Олдмана и пытался представить себе, что такого мог натворить Фрейзер, зная, что в наше время отстранить от службы могут за все что угодно:
Взятки и подкуп, выдуманные сверхурочные и поддельные командировочные, неаккуратное ведение документов или их отсутствие.
Джон, мать его, Радкин сбил с пути саму, бля, Порядочность.
Ничего не понимая, я вернулся к окну, дождю и заводам, местным фильмам ужасов, напомнившим мне фотографии концентрационных лагерей смертников, которые мой дядя принес с войны.
Мне было пятнадцать, когда война закончилась, и сейчас, в 1977 году, я сидел в поезде, прислонившись головой к черному стеклу – проклятый дождь, чертов север, – и спрашивал себя, смог бы я так или нет.
Когда поезд подходил к вокзалу Виктория, я думал о Мартине Лоузе и «Экзорцисте».
На вокзале – прямо к телефону:
– Есть что-нибудь?
– Нет.
Прочь из Виктории, вдоль по Олдхэм-стрит.
Олдхэм-стрит, дом 270 – темный, отсыревший от дождя. Гниющие черные мусорные мешки навалены кучей во дворе. «Эм-Джей-Эм Паблишинг» – на третьем этаже.
Я остановился у подножия лестницы и стряхнул воду с плаща.
Промокший до нитки, я поднялся по ступенькам.
Побарабанил по двойным дверям и вошел.
Большое помещение, заставленное низкой мебелью, почти пустое. На дальнем конце – дверь в другой кабинет.
За столом у той двери сидела женщина и печатала на машинке.
Я встал у низкой конторки у входа и прокашлялся.
– Да? – сказала она, не поднимая головы.
– Будьте любезны, я бы хотел поговорить с владельцем издательства.
– С кем?
– С хозяином.
– А вы кто?
– Джек Уильямс.
Она пожала плечами и сняла трубку старого телефонного аппарата, стоявшего на ее столе:
– Тут мужчина пришел, хочет видеть хозяина. Зовут Джек Уильямс.
Она покивала, затем сказала, прикрыв трубку рукой:
– А вам чего?
– Я по делу.
– Он по делу, – повторила она, снова кивнула и спросила. – А по какому делу?
– По поводу заказов.
– Заказы, – сказала она, кивнула еще один, последний, раз и повесила трубку.
– Ну что? – спросил я.
Она закатила глаза.
– Оставьте свое имя и номер телефона, он вам перезвонит.
– Но я приехал аж из Лидса.
Она пожала плечами.
– Ни хрена себе, – сказал я.
– Ага, – ответила она.
– Может, вы мне хотя бы скажете, как его зовут?
– Его Проклятое Высочество Лорд Всемогущий, – сказала она, выдирая лист бумаги из печатной машинки.
Я решил попробовать:
– Я прямо не знаю, как вы можете работать с таким человеком.
– А я здесь задерживаться не собираюсь.
– Вы, значит, уходите?
Она перестала притворяться, что работает, и улыбнулась:
– Осталось меньше двух недель.
– Вот и правильно.
– Надеюсь.
– А вы не хотите заработать пару фунтов в придачу к пенсии? – спросил я.
– К пенсии? Какой наглец! Вы, между прочим, сами – не подснежник.
– Пару фунтов, на первое время?
– Только пару?
– Двадцать?
Она подошла ко мне, улыбаясь.
– Так кто же вы такой на самом деле?
– Скажем так: конкурент.
– За двадцать фунтов – как скажете, так и будет.
– Значит, вы мне поможете?
Она оглянулась на дверь и подмигнула:
– А вот это зависит от того, о чем вы меня попросите.
– Вы знакомы с журналом вашего издательства под названием «Горячая сперма»?
Она снова закатила глаза, поджала губы и кивнула:
– Вы храните списки моделей?
– Моделей?
– Ну, вы понимаете.
– Ага.
– Ага?
– Ага.
– Адреса, телефоны?
– Возможно, если они проходили через официальную бухгалтерию, но, честно говоря, я сильно в этом сомневаюсь.
– Было бы здорово, если бы вы смогли дать нам имена моделей и вообще любую информацию о них.
– А зачем они вам?
Я оглянулся на дверь в кабинет и сказал:
– Видите ли, я продал остатки старых тиражей «Семени» в Амстердам и выручил приличные бабки. Может, конечно, ваш Лорд слишком занят, чтобы стричь капусту, а вот я хочу попробовать воспользоваться такой возможностью.
– Двадцать фунтов?
– Двадцать фунтов.
– Но прямо сейчас я не могу, – сказала она.
Я посмотрел на часы.
– Во сколько вы заканчиваете?
– В пять.
– В пять у лестницы?
– Двадцать фунтов?
– Двадцать фунтов.
– До встречи.
Я стоял в красной телефонной будке посреди автовокзала Пиккадилли и набирал номер.
– Это я.
– Ты где?
– Я все еще в Манчестере.
– Во сколько ты возвращаешься?
– Как только смогу.
– Тогда я надену что-нибудь красивое.
Снаружи по-прежнему лила вода, красная телефонная будка протекала.
Я уже был здесь однажды, в этой самой будке, двадцать пять лет тому назад, со своей невестой. Мы ждали автобуса на Алтринчем, собирались навестить ее тетку, у нее на пальце было новое кольцо, свадьба через неделю.
– Пока, – сказал я, но ее уже не было.
У меня в запасе было часа два. Я снова вышел под проливной дождь и пошел гулять по Пиккадилли, заходя в кафе, сидя в отсыревших кабинках над чашками жидкого кофе, ожидая, глядя на тонкие черные фигурки, пляшущие под дождем. Мы все стараемся увернуться от капель, от воспоминаний, от боли.
Я посмотрел на часы.
Мне пора было идти.
Незадолго до пяти я нашел еще одну телефонную будку на Олдхэм-роуд.
– Есть что-нибудь?
– Ничего.
Без пяти минут пять я стоял у подножия лестницы, промокший до нитки.
Через десять минут она спустилась.
– Мне снова надо наверх, – сказала она. – Я еще не закончила с работой.
– Материал есть?
Она протянула мне конверт.
Я заглянул в него.
– Тут все. Все, что есть, – сказала она.
– Я верю, – ответил я и подал ей свернутую двадцатифунтовую купюру.
– С вами очень приятно сотрудничать, – засмеялась она, поднимаясь наверх.
– Не сомневаюсь, – сказал я. – Не сомневаюсь.
Я пошел на вокзал, где мне сказали, что поезд на Брэдфорд уходит с Пиккадилли.
Я побежал под проливным дождем. Последнюю часть пути я проехал на такси.
Когда мы добрались до вокзала, было почти шесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28