Женя успел записать быстрее всех, а потом из чистого любопытства заглянул в бумагу своего соседа. Мальчишка дрожащей рукой царапал: «Каков поп, таков и приход!»
– Почему приход? – возмутился Женя. – Неправильно пишешь.
– Кто неправильно пишет? – взревел поп, останавливаясь. – Уши оборву.
Мальчишка в страхе зажмурился и втянул голову в плечи. Женя пожалел служку и успокоил попа:
– Нет, мне показалось, все правильно. Пошли дальше.
Молодуха высунулась из окна и крикнула через плетень своей соседке:
– Анисья, пошто гостей не зовешь? Не красна изба углами, а красна пирами!
Когда Женя посмотрел на свиток третьего служки, там было нацарапано: «красна пирогами». Служка, поймав Женин недоуменный взгляд, облизнулся, проглотил слюну и пояснил:
– С утра не жравши, пирога страсть как хочется!
Озорная девушка выбежала на улицу и крикнула подружке:
– Манька, ищи Егорку в стогу сена! Служки обмакнули перья в чернильницы и аккуратно вывели на свитке: «Ищи иголку в стогу сена».
«Ну, как восстановить истинное значение пословиц? – лихорадочно думал Женя. – Надо срочно что-то предпринять! Но что?»
День выдался солнечный, погожий. По случаю какого-то церковного праздника крестьяне не работали в поле, а возились около изб, занимались своими домашними делами, перекидываясь шуточками да прибауточками.
Служки усердно обмакивали перья в чернильницы.
Бабы у колодца хвастались:
– У семи нянек – дитя безгласно, тихий ребятенок.
Служки проворно записывали: «У семи нянек – дитя без глазу».
Солнце припекало. (Невезучий человек Женя Сидоров! Как правило, он попадает из зимы в лето без всякой акклиматизации, и вечно солнце припекает ему голову.) Но в черных рясах было действительно жарко, и поп, остановившись у одной избы, постучал в дверь.
– Хозяйка, прими слуг господних, угости, чем бог пошлет!
Хозяйка, кланяясь и крестясь, пригласила в дом. Монахи вошли в горницу, расселись по лавкам. Хозяйка выставила на стол жбан с квасом, лук и ковригу черного хлеба.
Поп недовольно поморщился:
– На прошлой неделе молочком и сметаной потчевала. Наш господь мясца не посылал?
– Бог дал – бог взял, – сурово ответила хозяйка. – Вчерась от боярина приезжали. Нашу корову-кормилицу отобрали. Отобрали, как Сидорову козу.
– Где коза? Какая коза? – подскочил Женя, краем глаза замечая, что служки окунули перья в чернильницы.
– У соседа, у Сидора, – запричитала хозяйка, – коза была. Гладкая, послушная, нраву кроткого. От боярина приезжали, лучшую скотину выбирали. Выбрали мою буренушку, выбрали, как Сидорову козу.
Хозяйка всхлипнула и выскользнула из горницы. Поп отломил большой кусок ковриги, обмакнул его в квас и принялся за еду. Служки последовали его примеру.
Сидорову тоже хотелось пить, но сейчас он забыл все на свете. Он быстро заглянул в исписанные свитки иноков. Конечно, у одного было: «Отодрали, как Сидорову козу», у другого: «Выдрали, как Сидорову козу». Вот она, разгадка проклятой козы! Видно, тяжелое житье у служек, раз им всюду порка мерещится…
Женя собрал свитки и бросил их на стол.
– Батюшка, – громко заявил Женя, – тут сплошная путаница. Все неверно записано. Только что хозяйка сказала: ее корову отобрали, как Сидорову козу. Отобрали, а не отодрали.
Чавканье за столом прекратилось. Поп по багровел и стукнул кулаком так, что подпрыгнул жбан с квасом.
– Ежели стервецы ошиблись, я их сам отдеру, как Сидорову козу! То есть я отберу у них хлеб и квас, заточу в подземелье, пущай голыми коленями стоят на горохе, грамматику учат!
Четыре пары детских глаз умоляюще смотрели на Женю.
Как честный советский пионер, как человек принципиальный, он должен восстановить историческую правду. Ради справедливости Женя готов жертвовать собой, однако сейчас речь шла о наказании четырех мальчишек. Нелегкий выбор! Запрут ребят в темницу, будут бить, мучить – и все из-за какой-то козы!
Страдая от того, что вынужден солгать, Женя пробормотал:
– Кажется, я ошибся.
– Кажется – так крестись! – рассердился поп. – Не получишь сегодня квасу! Убирайся отсюдова!
Как хотелось квасу! Как хотелось есть! Увы, судьба всегда жестока к правдоискателям.
Женя вышел на улицу и столкнулся на крыльце с хозяйкой.
– Где живет Сидор? – спросил Женя.
Хозяйка указала на соседнюю избу. Напрямик по огородам Женя прокрался к окнам и вздрогнул, услышав за спиной знакомое блеянье. Мальчик обернулся. Опустив рога и тряся бородой, на него наступала коза (впрочем, это мог быть и козел). Не будь Женя абсолютно уверен, что находится в другой эпохе, он бы поклялся: это животное – точная копия той козы (или козла), которую привел на дачу Сережа Фрейман.
– Кыш, проклятая! – прошипел Женя, но упрямая коза еще ниже опустила рога, вот-вот наподдаст…
Женя отступал огородами к избе, где трапезничали монахи, а коза не отставала. Хорошо, что никто не был свидетелем Жениного позора!
Конечно, можно было при помощи тележки вернуться домой, к дяде Жоре и дяде Васе, но глупо из-за вздорной козы упустить возможность познакомиться с Ученым Пименом! Ведь монах Мисаил упоминал о нем.
Женя припустил к соседней избе. У самого крыльца коза неожиданно остановилась и преспокойно принялась щипать траву.
Ну и мерзкое животное! Все ли козы у крестьянина Сидора были такими или породу он вывел особую, но именно эту козу Женя бы отодрал с удовольствием!
В избе монахи допивали квас…
Глава XII
О пользе изучения классиков
Монах Мисаил, которого утром Женя ошибочно принял за попа – в церковной иерархии мальчик не разбирался, – привел его в келью, весьма уютную и просторную. Мисаил низко поклонился седовласому старцу, сидевшему за низким столом с зажженной лампадой, и кротко проговорил:
– Отец игумен, Ученый Пимен! Тебе хочет исповедаться послушник Сидор.
Мисаил на цыпочках удалился.
Ученый Пимен бросил на Женю многозначительный взгляд и заговорил:
– Сын мой, садись и слушай. Брат Мисаил тебя расхваливал, дескать, малый ты прилежный и зело грамотный. Вот умру я, а кто правдивые сказания перепишет? Нонче все больно хитрые стали: вместо того чтобы грамоте учиться, все в дела мирские норовят сунуться. Слыхал небось про Гришку Отрепьева? Я его грамоте обучал, а он, шельмец, тайну про невинно убиенного царевича выведал, сбежал в Литву и царем Димитрием назвался. У, нехристь, как его земля носит!
«Так это я в самое начало семнадцатого века угодил, – четко определил Женя. – Конец царствования Бориса Годунова, народные смуты. Лжедимитрий во главе польских войск идёт на Москву. Кажется, я вовремя появился. Надо рассказать Ученому Пимену о том, что ожидает Русь. Возможно, ему удастся послать гонца к царю Борису. Пусть примет какие-нибудь меры. Если, конечно, ещё не поздно».
А вслух Женя сказал:
– Святой отец, желаю исповедаться. Я видел вещий сон, будто поляки захватывают Москву и провозглашают царем Лжедимитрия, Гришку Отрепьева. Это навлечёт на Россию неисчислимые беды…
Игумен хмыкнул и подозрительно покосился на мальчика.
– Святой отец, – твердо сказал Женя, – вещий сон привиделся.
– «Вещий сон, вещий сон», – проворчал Ученый Пимен. – Ладно, допустим, сон твой вещий… Только суета все это. Земными делами вершит воля божья. Я на своем веку такого насмотрелся… Всему воля божья. Всё вернется на круги своя. Не к тебе одному вещие сны приходят. Чует мое сердце, что сейчас ко мне сам Гришка Отрепьев пожалует, важную новость привезёт.
Ученый Пимен замолк, обернулся к двери, прислушался. Дверь бесшумно приоткрылась, и в келью проскользнул невысокий, широкоплечий человек, закутанный в черную сутану. Из-под капюшона выбивались рыжие волосы, на лбу и на носу красовались две бородавки, а голубые глаза незнакомца сияли дерзко и торжествующе.
– Благослови меня, честной отец! – проговорил гость.
– Благослови господь лично тебя, Григорий, и днесь, и присно, и во веки веков, – степенно ответил старец.
Гость, прищурясь, оглядел келью (его взгляд лишь на секунду задержался на мальчике), потом одобрительно покачал головой:
– Во-первых, поздравляю тебя с повышением: ты теперь игумен… А мне, признаться, наша старая келья больше нравилась. Часто вспоминаю длинные ночи, горящую лампаду… Поздравь и ты меня – получено известие из Москвы: царь Борис волей божьей помре… Народ присягает законному царевичу Димитрию! Воевода Басманов перешёл на мою сторону. Святое дело победило. Благослови нас, честной отец!
– ВАС благословлять я не могу, – сурово ответствовал Ученый Пимен. – Ты ведёшь в столицу росейскую ляхов и католических попов.
– Политика, честной отец, политика, – смиренно возвёл очи к потолку, Григорий и перекрестился. – Тут уж ничего не поделаешь. Любишь кататься – люби и панночек возить. Однако я родного края не предам. Видишь, к тебе тайно за советом прискакал. Разреши присесть?
– Садись, в ногах правды нет.
– Малец не помешает? – спросил Григорий, присаживаясь на скамью рядом с Женей.
– Сей отрок блаженный, его вещие сны посещают. Спроси, вдруг ему что-либо пригрезилось и про тебя!
– Ежели ты, отрок, ясновидец, – начал Григорий, пристально вглядываясь в Женю, – то открой мне тайну будущего. Я за наградой не постою – подарю хоромы боярские, назначу думным дьяком.
– Не надобно мне ни чинов, ни денег! – гордо заявил Женя.
– Говорю тебе, он блаженный, – вставил своё слово старец. – Не искушай невинную душу младенца!
– Быть тебе царем, – сказал Женя. Григорий приосанился и кинул надменный взгляд в сторону Ученого Пимена.
– Но, насколько я помню… то есть, как мне привиделось в вещем сне… – быстро поправился мальчик, – через несколько лет Москва восстанет против тебя, и будешь ты убит, и тело твоё сожгут, а пеплом зарядят пушку и выстрелят в сторону Литвы.
– Не врешь, отрок? – хищно ощерил зубы Григорий. – Ежели ты Шуйским подослан, голову оторву!
– Опомнись, Григорий! – возмутился Ученый Пимен. – Мальчишка мне рассказал о смерти Бориса ещё до твоего прихода. Значит, он истинно блаженный, ясновидец. Зачем полчища ляхов на Москву ведёшь? Зачем веру католическую принял? Сокройся в монастырь.
– Молчи, старик! – воскликнул Григорий и, вскочив с лавки, распахнул сутану. Сверкнула латинская кираса. – Ужель теперь, когда близка корона, что голову мою украсит, голову презренного сына Отрепьевых, я отступлю и променяю царство на жалкую церковную похлёбку!
– Смиряй себя молитвой и постом.
– Как бы не так, – огрызнулся Григорий, – хватит! Наконец-то дорвался до заморских яств…
– Григорий, – стараясь сохранить спокойный тон, сказал Женя, – по-моему, лучше быть живым монахом, чем мёртвым царем. Мои вещие сны сбудутся, честное пионе… честное слово!
Григорий смерил мальчика насмешливым взглядом, полез в карман сутаны и достал свиток.
– Щенок, что ты смыслишь! Вот моя невеста! – Григорий развернул свиток, и Женя увидел портрет молодой женщины. – Ирина Мнишек! Она станет моей, когда я вступлю на престол. Ради этого я готов на всё!
«Опять эти женщины! – с горечью подумал Женя. – И почему взрослые, серьезные мужчины сходят из-за них с ума? И кстати, ту-то вроде звали Марина, а не Ирина…»
– Признайся, отрок, – подмигнул мальчику Отрепьев, – ты был бы счастлив, познакомиться с такой красоткой? Ежели пожелаешь, я отведу тебя в свой лагерь…
– Нет! – твёрдо и убежденно ответил Женя. Он был абсолютно искренен, ибо Ирина Мнишек очень напоминала ему школьную учительницу Ирину Алексеевну.
– Ты мал и неразумен, – процедил сквозь зубы Григорий, аккуратно свёртывая портрет и засовывая его в потайной карман. – Ладно, братия, спасибо на добром слове, против судьбы не пойду. Двум смертям не бывать… Ну, а от одной не убежишь, как ни крути… До скорого свидания!
Григорий опустил капюшон, закутался в сутану и выскочил за дверь. Старец перекрестился и прошептал какую-то молитву, потом устало проговорил:
– Неисповедимы пути господни.
– Исповедимы, исповедимы! – рассерженно возразил Женя. – Всё могло бы быть по-другому, если бы они слушались моих советов. Но они упрямы как ослы…
Мальчик осекся, заметив пристальный, внимательный взгляд Ученого Пимена.
– Царь Борис, – вкрадчиво сказал игумен, – заслужил наказание господне. По его приказу царевича Димитрия, невинного мальчика, убили…
«И мальчики кровавые в глазах…» – вспомнил Женя строчку из пушкинского «Бориса Годунова».
– Но ты, отрок, умён не по летам, – продолжал старец. – Явно не от мира сего. Кем ты послан? Ужель сам господь…
Доказывать игумену прописную истину, что бога нет, было бессмысленно. Раскрывать тайну тележки тоже вроде бы ни к чему. И Женя попытался прибегнуть к помощи Пушкина:
– При чём тут господь? Мне многое известно потому, что я смотрел по телевизору «Бориса Годунова». Поэт Александр Сергеевич Пушкин отобразил ваше время в своей драме. Её переложили на музыку, получилась опера. Там все поют.
– Летописец Пушкин написал про Бориску? – изумился Ученый Пимен. – Значит, нашел он мой труд, усердный, безымянный? И пыль веков от хартий отряхнул?
– Отряхнул, отряхнул, – успокоил Женя Пимена.
– Слава всевышнему! – истово перекрестился старец. – Внял он моим молитвам! Постой, а что такое «телевизор»?
– Это ящик такой, на полупроводниках…
– На полуправедниках? И царь Борис тоже поёт?
– Да там все поют! И царь поёт, и Григорий, а у вас там целая ария.
– Богохульство, – покачал головой Пимен. – А патриарх?
– Наверно, тоже поёт. В опере все должны петь.
Старец поник, размышляя о чём-то, помолчал с минуту и прошептал:
– И святого владыку не пожалели! Видно, пришли наши последние дни! – Потом, оживившись, спросил: – Ну, а что летописец Пушкин пишет о наших последних днях? Чем кончается сказание?
– Что-то не припомню, – замялся Женя. – Последнее действие оперы я не досмотрел.
– Но раз есть летопись, – возвысил голос Пимен, – её надобно прочесть! Или ты, окаянный баламут, не читал «Бориса Годунова»?
– Мы его ещё не проходили, – честно признался Женя.
Старец побледнел, глаза его загорелись гневом:
– Братия, ко мне! Тут лентяй, невежда! Высечь и наказать его примерно!
О, если бы не тележка, что бы они сделали с Женей! Проклятое средневековье! Монахи эти прямо фанатики какие-то!
Хорошо, что она находилась в соседней келье. Женя, словно предчувствуя, чем всё это кончится, притащил её с собой из деревни. Да, без тележки ему бы не выбраться из монастыря! Заточили бы, как пить дать! На века! На всю жизнь! На всё оставшееся время каникул! И почему, почему раньше разрешали… гм… физически наказывать детей? Темнота. Невежество. Мрак. Ещё его упрекают в неучёности! Подумаешь, не читал «Бориса Годунова»… Хотя, конечно, стыдно немножко… Но сами-то хороши! Ничего себе методы! Нет уж, хватит с него Истории! Какое счастье всё-таки жить в двадцатом веке!
Вскочив на тележку, он помчался сломя голову, сам не ведая куда. Но, видимо, всё обошлось благополучно, потому что очутился Женя на даче у Максима Емельяныча. Вот он, Максим Емельяныч, такой родной и близкий. Сидит себе спокойно, в сером полувоенном костюме (правда, китель на нём какой-то странный, необычного покроя), рассматривает что-то на географической карте.
Женя никогда раньше не бывал у Максима Емельяныча. Любопытная комната – масса старинных вещей. А за окнами, за окнами-то уже темно! Эх, задержался Женя, опоздал! Ну и влетит же ему теперь от дяди Васи и дяди Жоры!
Максим Емельяныч оторвался от карты, глаза его округлились от удивления.
– Откуда ты, прелестное дитя?
– Я? – замялся мальчик. – Был тут неподалеку, знакомился с жизнью русских монахов. Невежливый народ. Масса предрассудков. И такие грубияны…
– Азиаты, фанатики, – поддержал его Максим Емельяныч. – Ладно, раз пришел – садись.
– Я лучше постою, – сконфуженно забормотал Женя.
– Понятно, – усмехнулся Максим Емельяныч, – и тебе досталось. Я тоже не рад, что связался с Россией… Народ некультурный, воевать-то по науке, по правилам не умеют…
В дверь осторожно постучали. Максим Емельяныч быстро нахлобучил на голову треугольную шляпу и громко сказал по-французски:
– Антре!
Вошел высокий военный (такие мундиры Женя видел: в них щеголяли наполеоновские генералы из известного фильма режиссера Бондарчука «Война и мир»), почтительно поклонился и затараторил по-французски. И лишь теперь Женя осознал, что он сам говорил с Максимом Емельянычем тоже по-французски! Странно, ведь в школе этот язык давался Сидорову с трудом. Значит, Максим Емельяныч – не Максим Емельяныч… Опять Сидоров попал в Историю! Но куда именно? Женя внимательно прислушался к разговору. Французский генерал сыпал словами: «Ваше императорское величество», «Третья армия», «Маршал Ней», «Ватерлоо»… Максим Емельяныч отвечал повелительными междометиями. «Какой же это Максим Емельяныч – это типичный Наполеон Бонапарт!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
– Почему приход? – возмутился Женя. – Неправильно пишешь.
– Кто неправильно пишет? – взревел поп, останавливаясь. – Уши оборву.
Мальчишка в страхе зажмурился и втянул голову в плечи. Женя пожалел служку и успокоил попа:
– Нет, мне показалось, все правильно. Пошли дальше.
Молодуха высунулась из окна и крикнула через плетень своей соседке:
– Анисья, пошто гостей не зовешь? Не красна изба углами, а красна пирами!
Когда Женя посмотрел на свиток третьего служки, там было нацарапано: «красна пирогами». Служка, поймав Женин недоуменный взгляд, облизнулся, проглотил слюну и пояснил:
– С утра не жравши, пирога страсть как хочется!
Озорная девушка выбежала на улицу и крикнула подружке:
– Манька, ищи Егорку в стогу сена! Служки обмакнули перья в чернильницы и аккуратно вывели на свитке: «Ищи иголку в стогу сена».
«Ну, как восстановить истинное значение пословиц? – лихорадочно думал Женя. – Надо срочно что-то предпринять! Но что?»
День выдался солнечный, погожий. По случаю какого-то церковного праздника крестьяне не работали в поле, а возились около изб, занимались своими домашними делами, перекидываясь шуточками да прибауточками.
Служки усердно обмакивали перья в чернильницы.
Бабы у колодца хвастались:
– У семи нянек – дитя безгласно, тихий ребятенок.
Служки проворно записывали: «У семи нянек – дитя без глазу».
Солнце припекало. (Невезучий человек Женя Сидоров! Как правило, он попадает из зимы в лето без всякой акклиматизации, и вечно солнце припекает ему голову.) Но в черных рясах было действительно жарко, и поп, остановившись у одной избы, постучал в дверь.
– Хозяйка, прими слуг господних, угости, чем бог пошлет!
Хозяйка, кланяясь и крестясь, пригласила в дом. Монахи вошли в горницу, расселись по лавкам. Хозяйка выставила на стол жбан с квасом, лук и ковригу черного хлеба.
Поп недовольно поморщился:
– На прошлой неделе молочком и сметаной потчевала. Наш господь мясца не посылал?
– Бог дал – бог взял, – сурово ответила хозяйка. – Вчерась от боярина приезжали. Нашу корову-кормилицу отобрали. Отобрали, как Сидорову козу.
– Где коза? Какая коза? – подскочил Женя, краем глаза замечая, что служки окунули перья в чернильницы.
– У соседа, у Сидора, – запричитала хозяйка, – коза была. Гладкая, послушная, нраву кроткого. От боярина приезжали, лучшую скотину выбирали. Выбрали мою буренушку, выбрали, как Сидорову козу.
Хозяйка всхлипнула и выскользнула из горницы. Поп отломил большой кусок ковриги, обмакнул его в квас и принялся за еду. Служки последовали его примеру.
Сидорову тоже хотелось пить, но сейчас он забыл все на свете. Он быстро заглянул в исписанные свитки иноков. Конечно, у одного было: «Отодрали, как Сидорову козу», у другого: «Выдрали, как Сидорову козу». Вот она, разгадка проклятой козы! Видно, тяжелое житье у служек, раз им всюду порка мерещится…
Женя собрал свитки и бросил их на стол.
– Батюшка, – громко заявил Женя, – тут сплошная путаница. Все неверно записано. Только что хозяйка сказала: ее корову отобрали, как Сидорову козу. Отобрали, а не отодрали.
Чавканье за столом прекратилось. Поп по багровел и стукнул кулаком так, что подпрыгнул жбан с квасом.
– Ежели стервецы ошиблись, я их сам отдеру, как Сидорову козу! То есть я отберу у них хлеб и квас, заточу в подземелье, пущай голыми коленями стоят на горохе, грамматику учат!
Четыре пары детских глаз умоляюще смотрели на Женю.
Как честный советский пионер, как человек принципиальный, он должен восстановить историческую правду. Ради справедливости Женя готов жертвовать собой, однако сейчас речь шла о наказании четырех мальчишек. Нелегкий выбор! Запрут ребят в темницу, будут бить, мучить – и все из-за какой-то козы!
Страдая от того, что вынужден солгать, Женя пробормотал:
– Кажется, я ошибся.
– Кажется – так крестись! – рассердился поп. – Не получишь сегодня квасу! Убирайся отсюдова!
Как хотелось квасу! Как хотелось есть! Увы, судьба всегда жестока к правдоискателям.
Женя вышел на улицу и столкнулся на крыльце с хозяйкой.
– Где живет Сидор? – спросил Женя.
Хозяйка указала на соседнюю избу. Напрямик по огородам Женя прокрался к окнам и вздрогнул, услышав за спиной знакомое блеянье. Мальчик обернулся. Опустив рога и тряся бородой, на него наступала коза (впрочем, это мог быть и козел). Не будь Женя абсолютно уверен, что находится в другой эпохе, он бы поклялся: это животное – точная копия той козы (или козла), которую привел на дачу Сережа Фрейман.
– Кыш, проклятая! – прошипел Женя, но упрямая коза еще ниже опустила рога, вот-вот наподдаст…
Женя отступал огородами к избе, где трапезничали монахи, а коза не отставала. Хорошо, что никто не был свидетелем Жениного позора!
Конечно, можно было при помощи тележки вернуться домой, к дяде Жоре и дяде Васе, но глупо из-за вздорной козы упустить возможность познакомиться с Ученым Пименом! Ведь монах Мисаил упоминал о нем.
Женя припустил к соседней избе. У самого крыльца коза неожиданно остановилась и преспокойно принялась щипать траву.
Ну и мерзкое животное! Все ли козы у крестьянина Сидора были такими или породу он вывел особую, но именно эту козу Женя бы отодрал с удовольствием!
В избе монахи допивали квас…
Глава XII
О пользе изучения классиков
Монах Мисаил, которого утром Женя ошибочно принял за попа – в церковной иерархии мальчик не разбирался, – привел его в келью, весьма уютную и просторную. Мисаил низко поклонился седовласому старцу, сидевшему за низким столом с зажженной лампадой, и кротко проговорил:
– Отец игумен, Ученый Пимен! Тебе хочет исповедаться послушник Сидор.
Мисаил на цыпочках удалился.
Ученый Пимен бросил на Женю многозначительный взгляд и заговорил:
– Сын мой, садись и слушай. Брат Мисаил тебя расхваливал, дескать, малый ты прилежный и зело грамотный. Вот умру я, а кто правдивые сказания перепишет? Нонче все больно хитрые стали: вместо того чтобы грамоте учиться, все в дела мирские норовят сунуться. Слыхал небось про Гришку Отрепьева? Я его грамоте обучал, а он, шельмец, тайну про невинно убиенного царевича выведал, сбежал в Литву и царем Димитрием назвался. У, нехристь, как его земля носит!
«Так это я в самое начало семнадцатого века угодил, – четко определил Женя. – Конец царствования Бориса Годунова, народные смуты. Лжедимитрий во главе польских войск идёт на Москву. Кажется, я вовремя появился. Надо рассказать Ученому Пимену о том, что ожидает Русь. Возможно, ему удастся послать гонца к царю Борису. Пусть примет какие-нибудь меры. Если, конечно, ещё не поздно».
А вслух Женя сказал:
– Святой отец, желаю исповедаться. Я видел вещий сон, будто поляки захватывают Москву и провозглашают царем Лжедимитрия, Гришку Отрепьева. Это навлечёт на Россию неисчислимые беды…
Игумен хмыкнул и подозрительно покосился на мальчика.
– Святой отец, – твердо сказал Женя, – вещий сон привиделся.
– «Вещий сон, вещий сон», – проворчал Ученый Пимен. – Ладно, допустим, сон твой вещий… Только суета все это. Земными делами вершит воля божья. Я на своем веку такого насмотрелся… Всему воля божья. Всё вернется на круги своя. Не к тебе одному вещие сны приходят. Чует мое сердце, что сейчас ко мне сам Гришка Отрепьев пожалует, важную новость привезёт.
Ученый Пимен замолк, обернулся к двери, прислушался. Дверь бесшумно приоткрылась, и в келью проскользнул невысокий, широкоплечий человек, закутанный в черную сутану. Из-под капюшона выбивались рыжие волосы, на лбу и на носу красовались две бородавки, а голубые глаза незнакомца сияли дерзко и торжествующе.
– Благослови меня, честной отец! – проговорил гость.
– Благослови господь лично тебя, Григорий, и днесь, и присно, и во веки веков, – степенно ответил старец.
Гость, прищурясь, оглядел келью (его взгляд лишь на секунду задержался на мальчике), потом одобрительно покачал головой:
– Во-первых, поздравляю тебя с повышением: ты теперь игумен… А мне, признаться, наша старая келья больше нравилась. Часто вспоминаю длинные ночи, горящую лампаду… Поздравь и ты меня – получено известие из Москвы: царь Борис волей божьей помре… Народ присягает законному царевичу Димитрию! Воевода Басманов перешёл на мою сторону. Святое дело победило. Благослови нас, честной отец!
– ВАС благословлять я не могу, – сурово ответствовал Ученый Пимен. – Ты ведёшь в столицу росейскую ляхов и католических попов.
– Политика, честной отец, политика, – смиренно возвёл очи к потолку, Григорий и перекрестился. – Тут уж ничего не поделаешь. Любишь кататься – люби и панночек возить. Однако я родного края не предам. Видишь, к тебе тайно за советом прискакал. Разреши присесть?
– Садись, в ногах правды нет.
– Малец не помешает? – спросил Григорий, присаживаясь на скамью рядом с Женей.
– Сей отрок блаженный, его вещие сны посещают. Спроси, вдруг ему что-либо пригрезилось и про тебя!
– Ежели ты, отрок, ясновидец, – начал Григорий, пристально вглядываясь в Женю, – то открой мне тайну будущего. Я за наградой не постою – подарю хоромы боярские, назначу думным дьяком.
– Не надобно мне ни чинов, ни денег! – гордо заявил Женя.
– Говорю тебе, он блаженный, – вставил своё слово старец. – Не искушай невинную душу младенца!
– Быть тебе царем, – сказал Женя. Григорий приосанился и кинул надменный взгляд в сторону Ученого Пимена.
– Но, насколько я помню… то есть, как мне привиделось в вещем сне… – быстро поправился мальчик, – через несколько лет Москва восстанет против тебя, и будешь ты убит, и тело твоё сожгут, а пеплом зарядят пушку и выстрелят в сторону Литвы.
– Не врешь, отрок? – хищно ощерил зубы Григорий. – Ежели ты Шуйским подослан, голову оторву!
– Опомнись, Григорий! – возмутился Ученый Пимен. – Мальчишка мне рассказал о смерти Бориса ещё до твоего прихода. Значит, он истинно блаженный, ясновидец. Зачем полчища ляхов на Москву ведёшь? Зачем веру католическую принял? Сокройся в монастырь.
– Молчи, старик! – воскликнул Григорий и, вскочив с лавки, распахнул сутану. Сверкнула латинская кираса. – Ужель теперь, когда близка корона, что голову мою украсит, голову презренного сына Отрепьевых, я отступлю и променяю царство на жалкую церковную похлёбку!
– Смиряй себя молитвой и постом.
– Как бы не так, – огрызнулся Григорий, – хватит! Наконец-то дорвался до заморских яств…
– Григорий, – стараясь сохранить спокойный тон, сказал Женя, – по-моему, лучше быть живым монахом, чем мёртвым царем. Мои вещие сны сбудутся, честное пионе… честное слово!
Григорий смерил мальчика насмешливым взглядом, полез в карман сутаны и достал свиток.
– Щенок, что ты смыслишь! Вот моя невеста! – Григорий развернул свиток, и Женя увидел портрет молодой женщины. – Ирина Мнишек! Она станет моей, когда я вступлю на престол. Ради этого я готов на всё!
«Опять эти женщины! – с горечью подумал Женя. – И почему взрослые, серьезные мужчины сходят из-за них с ума? И кстати, ту-то вроде звали Марина, а не Ирина…»
– Признайся, отрок, – подмигнул мальчику Отрепьев, – ты был бы счастлив, познакомиться с такой красоткой? Ежели пожелаешь, я отведу тебя в свой лагерь…
– Нет! – твёрдо и убежденно ответил Женя. Он был абсолютно искренен, ибо Ирина Мнишек очень напоминала ему школьную учительницу Ирину Алексеевну.
– Ты мал и неразумен, – процедил сквозь зубы Григорий, аккуратно свёртывая портрет и засовывая его в потайной карман. – Ладно, братия, спасибо на добром слове, против судьбы не пойду. Двум смертям не бывать… Ну, а от одной не убежишь, как ни крути… До скорого свидания!
Григорий опустил капюшон, закутался в сутану и выскочил за дверь. Старец перекрестился и прошептал какую-то молитву, потом устало проговорил:
– Неисповедимы пути господни.
– Исповедимы, исповедимы! – рассерженно возразил Женя. – Всё могло бы быть по-другому, если бы они слушались моих советов. Но они упрямы как ослы…
Мальчик осекся, заметив пристальный, внимательный взгляд Ученого Пимена.
– Царь Борис, – вкрадчиво сказал игумен, – заслужил наказание господне. По его приказу царевича Димитрия, невинного мальчика, убили…
«И мальчики кровавые в глазах…» – вспомнил Женя строчку из пушкинского «Бориса Годунова».
– Но ты, отрок, умён не по летам, – продолжал старец. – Явно не от мира сего. Кем ты послан? Ужель сам господь…
Доказывать игумену прописную истину, что бога нет, было бессмысленно. Раскрывать тайну тележки тоже вроде бы ни к чему. И Женя попытался прибегнуть к помощи Пушкина:
– При чём тут господь? Мне многое известно потому, что я смотрел по телевизору «Бориса Годунова». Поэт Александр Сергеевич Пушкин отобразил ваше время в своей драме. Её переложили на музыку, получилась опера. Там все поют.
– Летописец Пушкин написал про Бориску? – изумился Ученый Пимен. – Значит, нашел он мой труд, усердный, безымянный? И пыль веков от хартий отряхнул?
– Отряхнул, отряхнул, – успокоил Женя Пимена.
– Слава всевышнему! – истово перекрестился старец. – Внял он моим молитвам! Постой, а что такое «телевизор»?
– Это ящик такой, на полупроводниках…
– На полуправедниках? И царь Борис тоже поёт?
– Да там все поют! И царь поёт, и Григорий, а у вас там целая ария.
– Богохульство, – покачал головой Пимен. – А патриарх?
– Наверно, тоже поёт. В опере все должны петь.
Старец поник, размышляя о чём-то, помолчал с минуту и прошептал:
– И святого владыку не пожалели! Видно, пришли наши последние дни! – Потом, оживившись, спросил: – Ну, а что летописец Пушкин пишет о наших последних днях? Чем кончается сказание?
– Что-то не припомню, – замялся Женя. – Последнее действие оперы я не досмотрел.
– Но раз есть летопись, – возвысил голос Пимен, – её надобно прочесть! Или ты, окаянный баламут, не читал «Бориса Годунова»?
– Мы его ещё не проходили, – честно признался Женя.
Старец побледнел, глаза его загорелись гневом:
– Братия, ко мне! Тут лентяй, невежда! Высечь и наказать его примерно!
О, если бы не тележка, что бы они сделали с Женей! Проклятое средневековье! Монахи эти прямо фанатики какие-то!
Хорошо, что она находилась в соседней келье. Женя, словно предчувствуя, чем всё это кончится, притащил её с собой из деревни. Да, без тележки ему бы не выбраться из монастыря! Заточили бы, как пить дать! На века! На всю жизнь! На всё оставшееся время каникул! И почему, почему раньше разрешали… гм… физически наказывать детей? Темнота. Невежество. Мрак. Ещё его упрекают в неучёности! Подумаешь, не читал «Бориса Годунова»… Хотя, конечно, стыдно немножко… Но сами-то хороши! Ничего себе методы! Нет уж, хватит с него Истории! Какое счастье всё-таки жить в двадцатом веке!
Вскочив на тележку, он помчался сломя голову, сам не ведая куда. Но, видимо, всё обошлось благополучно, потому что очутился Женя на даче у Максима Емельяныча. Вот он, Максим Емельяныч, такой родной и близкий. Сидит себе спокойно, в сером полувоенном костюме (правда, китель на нём какой-то странный, необычного покроя), рассматривает что-то на географической карте.
Женя никогда раньше не бывал у Максима Емельяныча. Любопытная комната – масса старинных вещей. А за окнами, за окнами-то уже темно! Эх, задержался Женя, опоздал! Ну и влетит же ему теперь от дяди Васи и дяди Жоры!
Максим Емельяныч оторвался от карты, глаза его округлились от удивления.
– Откуда ты, прелестное дитя?
– Я? – замялся мальчик. – Был тут неподалеку, знакомился с жизнью русских монахов. Невежливый народ. Масса предрассудков. И такие грубияны…
– Азиаты, фанатики, – поддержал его Максим Емельяныч. – Ладно, раз пришел – садись.
– Я лучше постою, – сконфуженно забормотал Женя.
– Понятно, – усмехнулся Максим Емельяныч, – и тебе досталось. Я тоже не рад, что связался с Россией… Народ некультурный, воевать-то по науке, по правилам не умеют…
В дверь осторожно постучали. Максим Емельяныч быстро нахлобучил на голову треугольную шляпу и громко сказал по-французски:
– Антре!
Вошел высокий военный (такие мундиры Женя видел: в них щеголяли наполеоновские генералы из известного фильма режиссера Бондарчука «Война и мир»), почтительно поклонился и затараторил по-французски. И лишь теперь Женя осознал, что он сам говорил с Максимом Емельянычем тоже по-французски! Странно, ведь в школе этот язык давался Сидорову с трудом. Значит, Максим Емельяныч – не Максим Емельяныч… Опять Сидоров попал в Историю! Но куда именно? Женя внимательно прислушался к разговору. Французский генерал сыпал словами: «Ваше императорское величество», «Третья армия», «Маршал Ней», «Ватерлоо»… Максим Емельяныч отвечал повелительными междометиями. «Какой же это Максим Емельяныч – это типичный Наполеон Бонапарт!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15