Не будет и его учителя Моримото, рядом с которым он чувствует себя птенцом. Двое из них ждут своего отпуска на борту «Акаги», а Хоюро обрел покой на дне океана. Летчику стало грустно. Невольно вспомнились стихи:
Внезапный крик, исполненный печали,
Бездушной птицы из осенней дали
Ты знаешь ли?
Привычка жить и находиться в обществе морских офицеров оказалась сильна. Но кто долго грустит в двадцать один год? «Не буду терять скупо отпущенного отпускного времени», – подумал Ясудзиро.
Быстро надев униформу, он вышел из дома. Теперь все его мысли были о женщинах. Взволнованный предвкушением их ласк, лейтенант поспешил в лабиринт переулков Иосивара, знаменитого токийского квартала «красных фонарей», заселенного гейшами и продажными жрицами любви.
2
Еще не стемнело, но окна большинства домов были ярко освещены, а двери гостеприимно распахнуты. Из окон выглядывали подкрашенные женщины, одетые в яркие кимоно, с неправдоподобно сложными прическами.
Ясудзиро шел вдоль домов, разглядывая этот живой товар. Многие из женщин были хороши собой, но офицер проходил мимо в поисках чего-то особенного и необыкновенного. Пройдя несколько улиц, он остановился у большого окна, за которым молодая женщина, играя веером, о чем-то разговаривала с очень милым мальчиком – пажом камура, находящимся у нее в услужении. Дама сразу заметила, что привлекла внимание морского офицера, но женская скромность, так высоко ценимая в Японии, запрещала даже ей, куртизанке, приглашать мужчин в комнату. Да этого и не нужно было делать. Для тех, кто решил бы зайти сюда, двери были широко открыты. «Это, вероятно, «тайфу» – подумал летчик, но он мог себе позволить и такое дорогое удовольствие.
Сделав выбор, Ясудзиро шагнул в комнату, затянутую золотистым шелком. Его здесь встретили как дорогого гостя. Гейша, прошедшая в ранней юности специальную выучку, великолепно разбиралась во вкусах и запросах сыновей Ямато. Ей не нужно было выставлять напоказ красоту ног, как это делают европейские женщины, или прятать лицо под паранджой, подобно мусульманкам. Она знала, что эти атрибуты женской красоты занимают очень мало места в ритуале обольщения мужчин-японцев. И Ясудзиро привлекла к ней не красота сильно накрашенного лица и не стройность фигуры, почти неразличимой под просторным кимоно, перехваченным широким оби. Его взгляд остановился на вороте ее одежды. Пока дама, согнувшись в низком поклоне, позволяла созерцать через глубокий вырез ворота кимоно шею и верх спины, паж поднес салфетки, увлажненные горячей водой, для освежения лица и рук.
Дама великолепно владела искусством «югэн» – красноречием, каждая ее фраза открывала простор для полета фантазии, и даже молчание было каким-то волшебством, уносящим в другой, сказочно-сладостный мир.
Ясудзиро пил сакэ и слушал ее нежный, как пение птицы, голос:
Я перед цветами сегодня пью –
Каждый кубок до дна,
Хмелею, блаженствуя в тишине,
Считаю кубки вина…
Госпожа Кабаяси была удивлена, что ее постоялец не поднялся к завтраку и едва не проспал обед. Когда она его разбудила, он попросил подать суси и бокал сакэ.
Пока ел и пил, к нему пришло решение – немедленно, ехать в Хиросиму – город своего детства, туда, где жили его родители, и туда, куда умчалась встревоженная болезнью матери малютка Тиэко-сан.
Известив телеграммой родителей о своем приезде, он уложил нехитрый багаж и распрощался с гостеприимной госпожой Кабаяси.
На выходе из отеля он столкнулся со вчерашней девушкой-служанкой. Сегодня она не произвела на него никакого впечатления. Едва кивнув на ее низкий поклон, он вышел на улицу.
Глава четвертая
1
Ясудзиро открыл глаза и увидел у изголовья фарфоровую кошку, которая, подняв лапку, призывала благословение богов на своих владельцев. Левое ухо ее было слегка отбито – след детских проказ Ясудзиро.
– Здравствуй, Киска, – сказал он ей слова, которые говорил в детстве. Высвободив руку из-под одеяла, он погладил кошку по голове; воспоминание о юных годах своей жизни наполнило грудь радостью. Давненько он не был дома. Здесь почти ничего не изменилось, но все как-то стало меньше и миниатюрнее. Вероятно, сам Ясудзиро вырос из привычных масштабов. Повернувшись на спину, он сбросил с себя шелковое одеяло, которым его заботливо укрыла мать. От хибати тянуло жаром. Душный воздух комнаты был насыщен ароматическими запахами. По-видимому, за ширмой, перегораживающей комнату, отец жег свечи перед домашним алтарем, вознося хвалу доброй и милосердной богине Каннон, сохранившей им младшего сына и вернувшей его хоть ненадолго в родной дом.
Ясудзиро взглянул на часы. Было начало восьмого. «Рано», – подумал он и попытался снова уснуть. Голова его еще не вполне проветрилась от выпитого накануне спиртного. Полчаса сна помогли бы ему вернуться в свое обычное бодрое состояние. Но заснуть ему больше не удалось. Настойчиво вспоминались подробности вчерашнего праздничного вечера.
Кроме родственников на торжество по случаю приезда сына отец пригласил и своего старого друга Киёси Морисава, богатого торговца шелком-сырцом. Киёси Морисава был отцом четырех дочерей, в числе которых была и младшая, любимая дочь Тиэко. Старого Морисава долго огорчало отсутствие сыновей, продолжателей рода. «Мал мешок, а вмещает много; невелика дочь, а расходы огромны», – любил повторять он старую японскую пословицу. Но с поры, как к нему вошел в дом на правах сына муж второй дочери, принявший фамилию Морисава, старик успокоился, а вскоре совсем забыл, что сын ему не родной.
Было опустошено несколько бутылок с ядовито-желтыми этикетками. Когда сакэ согрело желудки и сердца присутствующих, вожди кланов Хаттори и Морисава решили породниться. Мысль женить Ясудзиро на Тиэко, как говорилось выше, была не нова, но теперь это решалось официально, окончательно и бесповоротно. Согласия молодых для этого не требовалось. Из века в век дети в японских семьях женились по выбору родителей. Так делалось и сейчас.
Решение родителей отнюдь не повергло Ясудзиро в уныние. Мысль о женитьбе на Тиэко была приятна. Срок свадьбы – через пять дней (у солдата нет времени затягивать эту процедуру) – показался ему даже слишком длинным. Ясудзиро очень хотелось увидеть Тиэко, но он знал, что это невозможно. Теперь ее не покажут до самой свадьбы, которую было решено справить по древнему ритуалу.
«Какая она стала?» – эта мысль не давала покоя лейтенанту. Ведь они почти не знали друг друга, хотя раннее детство проводили вместе, играя на улице, Ясудзиро был старше на три года и всегда снисходительно относился к шустрой девчонке с озорными глазами.
Позже кадет Ясудзиро узнал, что Тиэко-сан училась в Токио. У него даже оказался номер ее телефона, И он разведал, где она живет. Но встретиться им не пришлось. Во-первых, мешали нормы японского приличия, а во-вторых, редкие часы увольнений кадет Ясудзиро привык проводить с такими же, как и он, шалопаями, в обществе более зрелых и доступных женщин, чем какое-то невинное создание, носящее имя Тиэко…
Раздались мягкие шаги, и Ясудзиро очнулся от грез. В комнату заглянула мать и пригласила его к завтраку. Набросив легкое кимоно, лейтенант поспешил в ванную комнату. Его отец, как истинный японец, был страшным консерватором во многих вещах. Он не захотел устанавливать в своем доме ванну. Старик предпочитал мыться по древнему японскому обычаю в большой деревянной бочке, горячая вода в которую поступала из ультрасовременного газового нагревателя. Главе семьи никто не перечил, хотя большинство домочадцев предпочитали бы мыться не в бочке, а в обычной ванне.
Посмеиваясь над причудами отца, Ясудзиро погрузился по шею в горячую воду, в которой уже успели посидеть сегодня его родители и братья. Мужчины Хаттори спешили на службу. Банк Сумитомо открывался ровно в девять. Управляющий гордился порядком и точностью, царившими в подчиненном ему финансовом храме, и очень строго следил за пунктуальностью служащих, к какому бы рангу они ни принадлежали. Поэтому, когда освеженный купанием Ясудзиро вошел в комнату, завтрак был в полном разгаре. Мужчины, сидя на подушках перед низеньким столиком, ели сукияки из курицы. Поклонившись отцу и братьям и извинившись за опоздание к завтраку, Ясудзиро взял палочки для еды.
Сегодня с утра он был озабочен мыслью о свадебном подарке для Тиэко. После чая отец закурил сигарету и, словно читая мысли младшего сына, указал на сверток, лежавший в нише под Какэмоно – бумажным свитком с красиво нарисованными иероглифами.
– Как тебе нравится юи-но?
Развернув сверток, Ясудзиро обнаружил в нем тяжелое парчовое кимоно, расшитое, причудливыми золотыми узорами, сплетенными из драконов, аистов, цветов лотоса и хризантем.
– О! – воскликнул Ясудзиро. – Ведь это княжеский подарок! Спасибо, мой дорогой, щедрый и великодушный отец! Я всегда буду молить небо о вашем здоровье и счастье.
Подарок был отправлен невесте с серебряной статуэткой, изображающей трех обезьянок, закрывающих глаза, уши и рот. Эта веселенькая на первый взгляд скульптура служила печальным символом женского смирения и послушания: «мидзару» – учила одна: закрой глаза и ничего не замечай; «кикадзару» – вторила ей другая, зажимающая уши: ничего не слушай; «ивадзару» – заключала третья: закрой рот и ничего не говори. Смирись, не ревнуй, не перечь – вот она, мудрость, веками тяготевшая над японской женщиной. Так было сотни лет назад, и на пятнадцатом году летосчисления Сёва не было нужды изменять существующий порядок, тем более что владыкам мира – мужчинам этот порядок был по душе. Он избавлял японских мужчин, на зависть мужчинам других народов, от сварливых, непокорных и блудливых жен. В семьях царила благопристойность. Даже самые плюгавые мужичишки в глазах жен и домочадцев были патриархами, чье слово и желание были непререкаемы.
2
На следующий день после вручения подарка невесте в дом Ясудзиро были доставлены постель и приданое «ханайоме» – «дочери цветка», входящей в семью Хаттори.
А затем время словно остановилось. Ясудзиро не мог заняться ничем серьёзным. Два дня для жениха тянулись как неделя. И наконец наступил день свадьбы.
К вечеру все приготовления для брачной церемонии были закончены. Ясудзиро с все возрастающим нетерпением смотрел на улицу, докуривая вторую пачку сигарет.
Свадебная процессия появилась перед закатом солнца. Невеста шла в сопровождении сватов, родителей и родственников. Сзади всех шли мальчики, торжественно несущие в лакированных шкатулках подарки для жениха.
Ясудзиро ие отрывал глаз от приближающейся невесты. Она была прекрасна даже в глубокой печали, вызванной мыслями о том, что навсегда покидает свою семью и отчий дом. От нее навсегда отошли в прошлое и не оконченный университет, и вся прежняя девичья жизнь. На голове Тиэко был белый головной убор, скрывающий воображаемые «рожки ревности». Несколько кимоно, надетых на невесту, выглядывали одно из-под другого. Из-за множества одежд невеста казалась немного полнее и солиднее, а высокие золотые гота делали девушку выше и взрослее. Наряд Тиэко завершал широкий, шитый золотом пояс оби, завязанный сзади огромным бантом, напоминающим по форме гигантскую бабочку. Хозяева и гости встретились с низкими поклонами, вежливо и долго желали друг другу всяких благ и долголетия.
Наконец, утомленные взаимной почтительностью, они вспомнили о женихе и представили ему невесту. Два года столичной жизни не прошли для Тиэко даром. Жениху бросилось в глаза ее умение держаться непринужденно, изящно. Она подошла к нему, поклонилась и, подняв свое слегка набеленное, все еще по-детски милое лицо, поглядела в упор черными, чуть-чуть раскосыми глазами, не скрывая любопытства.
Ясудзиро, плененный красотой своей невесты, улыбнулся и, склонившись в низком поклоне, произнес стандартную, отшлифованную веками фразу, которую говорили своим нареченным еще далекие предки:
– В первый раз я прикован к вашим благородным глазам!
И это было похоже на правду. Детские годы в счет не шли. Перед Ясудзиро стояла совершенно иная девушка. Ему все нравилось в ней: и певучий голос, и легкая, почти воздушная, походка, и овальные черты типично японского лица.
Церемония представления невесты жениху закончилась, и праздничный кортеж направился к синтоистскому храму, проваливаясь в мелкий щебень, насыпанный на дороге. Наступили «счастливые осенние дни», и у синтоистского храма было оживленно. Остановившись у тория, все дружно похлопали в ладоши, привлекая богов синто, и начали обмахивать новобрачных зелеными ветвями.
Гостей, вернувшихся из храма, пригласили в большую, на двадцать пять татами, комнату, откуда были вынесены разделяющие ее ширмы. Праздничные столы ломились от множества яств и бутылок с подогретым праздничным сакэ. Гости разместились за столом, и около домашнего синтоистского алтаря началась церемония сан-сан-кудо. Семилетние мальчики и девочки наполнили бокалы для жениха и невесты. Ясудзиро и Тиэко трижды выпили по глотку сакэ из трижды сменяемых бокалов и дали друг другу обет верности.
Затем начали пить родственники, и тоже по три глотка из трех различных бокалов. После этого дети, разливавшие сакэ, были одарены сладостями и отпущены домой. Вместе с ними ушла и невеста, чтобы сбросить с себя многочисленные одежды, стеснявшие движения, и вернуться в кимоно, подаренном женихом. Тиэко успела в короткое время сделать прическу «марумагэ», которую носят замужние женщины. Единственное, чем она погрешила против древних традиций, – это не выкрасила зубы в черный цвет.
Возвращение невесты послужило сигналом для открытия праздника. Все наполнили бокалы и, осушив их, принялись за еду. Заставили выпить и молодых, а чтобы были счастливы – закусить комбой – тушеными водорослями, которые, по японским поверьям, приносят счастье.
Когда отяжелевшие от вина и яств гости утратили интерес к содержимому бутылок и фарфоровых блюд, появились музыканты, Раздались мелодичные звуки кото, бива и флейт. Гости запели свои любимые песни.
Веселье достигло разгара, и Ясудзиро понял, что присутствующие забыли о молодых. Он потихоньку окликнул Тиэко, сидевшую неподалеку, рядом с родителями.
Тиэко по движению губ догадалась, о чем просит Ясудзиро, и потихоньку выскользнула за дверь. Вслед за ней из-за стола поднялся и Ясудзиро…
Пир продолжался три дня, но упоенные любовью молодожены почти не замечали, что творится вокруг. Они не слышали ни тостов, произносимых в их честь, ни звуков сямисэнов, ни песен охмелевших гостей.
Всему бывает конец. Сначала закончилась свадьба, а еще через четыре дня подошел конец отпуска, пролетевшего как сон. Мысль о долгой разлуке с Тиэко терзала душу, но долг офицера императорского флота повелевал ему отправиться на авианосец.
Наступил день отъезда. Низко поклонившись родителям и жене, Ясудзиро вошел в вагон токийского экспресса. Хриплый гудок возвестил об отправлении. Плавный рывок – и хиросимский перрон с провожающими поплыл от летчика. А в ушах все еще продолжали звучать голос матери, просившей беречь себя, и шепот Тиэко, обещавшей подарить ему сына.
Равнодушный к людским судьбам, экспресс набирал скорость и уносил Ясудзиро все дальше и дальше от людей, которых он любил и которые любили его.
Глава пятая
1
Взлетев на гребень волны, Чарлз Мэллори оглянулся. Пляж был так далеко, что людей на нем пилот не различал. Подумал: «Пожалуй, пора возвращаться». Но его командир Роберт Харрис, держась за доску, продолжал плыть в сторону открытого океана. Чарлз наигранно бодро спросил:
– Боб, Фудзияму еще не видно?
Голова в голубой резиновой шапочке повернулась.
– Сейчас пойдем назад. Дождемся порядочной волны.
Через несколько минут подошел огромный вал с белопенным гребнем.
– Давай! – крикнул Роберт.
Приготовив доски, они развернулись лицом к берегу, ожидая приближения «девятого вала». Он подкрался, чуть слышно шипя пеной на гребне. Подхваченная валом доска едва не вырвалась из рук Чарлза. Изловчившись, он взобрался на нее и, балансируя, понесся к пляжу. Неподалеку, словно горнолыжник на дистанции слалома, скользил на доске Роберт.
– Ого-го-го! – закричал Чарли, приходя в неистовый восторг.
– Чудесно! – откликнулся Боб Харрис. – Жаль только, что берег подходит быстро.
Действительно, берег приближался куда быстрее, чем удалялся, когда они заплывали в океан. Уже слышался шум прибоя. При подходе к берегу приятели рассмотрели, какое чудовище оседлали они. Это был действительно девятый вал – исполин среди других волн, набегавших на Уайкики – фешенебельный пляж на Гавайских островах. Чарлз внезапно ощутил напряженность с долей страха – такое ему приходилось преодолевать на парашютных прыжках, перед тем как шагнуть за борт самолета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Внезапный крик, исполненный печали,
Бездушной птицы из осенней дали
Ты знаешь ли?
Привычка жить и находиться в обществе морских офицеров оказалась сильна. Но кто долго грустит в двадцать один год? «Не буду терять скупо отпущенного отпускного времени», – подумал Ясудзиро.
Быстро надев униформу, он вышел из дома. Теперь все его мысли были о женщинах. Взволнованный предвкушением их ласк, лейтенант поспешил в лабиринт переулков Иосивара, знаменитого токийского квартала «красных фонарей», заселенного гейшами и продажными жрицами любви.
2
Еще не стемнело, но окна большинства домов были ярко освещены, а двери гостеприимно распахнуты. Из окон выглядывали подкрашенные женщины, одетые в яркие кимоно, с неправдоподобно сложными прическами.
Ясудзиро шел вдоль домов, разглядывая этот живой товар. Многие из женщин были хороши собой, но офицер проходил мимо в поисках чего-то особенного и необыкновенного. Пройдя несколько улиц, он остановился у большого окна, за которым молодая женщина, играя веером, о чем-то разговаривала с очень милым мальчиком – пажом камура, находящимся у нее в услужении. Дама сразу заметила, что привлекла внимание морского офицера, но женская скромность, так высоко ценимая в Японии, запрещала даже ей, куртизанке, приглашать мужчин в комнату. Да этого и не нужно было делать. Для тех, кто решил бы зайти сюда, двери были широко открыты. «Это, вероятно, «тайфу» – подумал летчик, но он мог себе позволить и такое дорогое удовольствие.
Сделав выбор, Ясудзиро шагнул в комнату, затянутую золотистым шелком. Его здесь встретили как дорогого гостя. Гейша, прошедшая в ранней юности специальную выучку, великолепно разбиралась во вкусах и запросах сыновей Ямато. Ей не нужно было выставлять напоказ красоту ног, как это делают европейские женщины, или прятать лицо под паранджой, подобно мусульманкам. Она знала, что эти атрибуты женской красоты занимают очень мало места в ритуале обольщения мужчин-японцев. И Ясудзиро привлекла к ней не красота сильно накрашенного лица и не стройность фигуры, почти неразличимой под просторным кимоно, перехваченным широким оби. Его взгляд остановился на вороте ее одежды. Пока дама, согнувшись в низком поклоне, позволяла созерцать через глубокий вырез ворота кимоно шею и верх спины, паж поднес салфетки, увлажненные горячей водой, для освежения лица и рук.
Дама великолепно владела искусством «югэн» – красноречием, каждая ее фраза открывала простор для полета фантазии, и даже молчание было каким-то волшебством, уносящим в другой, сказочно-сладостный мир.
Ясудзиро пил сакэ и слушал ее нежный, как пение птицы, голос:
Я перед цветами сегодня пью –
Каждый кубок до дна,
Хмелею, блаженствуя в тишине,
Считаю кубки вина…
Госпожа Кабаяси была удивлена, что ее постоялец не поднялся к завтраку и едва не проспал обед. Когда она его разбудила, он попросил подать суси и бокал сакэ.
Пока ел и пил, к нему пришло решение – немедленно, ехать в Хиросиму – город своего детства, туда, где жили его родители, и туда, куда умчалась встревоженная болезнью матери малютка Тиэко-сан.
Известив телеграммой родителей о своем приезде, он уложил нехитрый багаж и распрощался с гостеприимной госпожой Кабаяси.
На выходе из отеля он столкнулся со вчерашней девушкой-служанкой. Сегодня она не произвела на него никакого впечатления. Едва кивнув на ее низкий поклон, он вышел на улицу.
Глава четвертая
1
Ясудзиро открыл глаза и увидел у изголовья фарфоровую кошку, которая, подняв лапку, призывала благословение богов на своих владельцев. Левое ухо ее было слегка отбито – след детских проказ Ясудзиро.
– Здравствуй, Киска, – сказал он ей слова, которые говорил в детстве. Высвободив руку из-под одеяла, он погладил кошку по голове; воспоминание о юных годах своей жизни наполнило грудь радостью. Давненько он не был дома. Здесь почти ничего не изменилось, но все как-то стало меньше и миниатюрнее. Вероятно, сам Ясудзиро вырос из привычных масштабов. Повернувшись на спину, он сбросил с себя шелковое одеяло, которым его заботливо укрыла мать. От хибати тянуло жаром. Душный воздух комнаты был насыщен ароматическими запахами. По-видимому, за ширмой, перегораживающей комнату, отец жег свечи перед домашним алтарем, вознося хвалу доброй и милосердной богине Каннон, сохранившей им младшего сына и вернувшей его хоть ненадолго в родной дом.
Ясудзиро взглянул на часы. Было начало восьмого. «Рано», – подумал он и попытался снова уснуть. Голова его еще не вполне проветрилась от выпитого накануне спиртного. Полчаса сна помогли бы ему вернуться в свое обычное бодрое состояние. Но заснуть ему больше не удалось. Настойчиво вспоминались подробности вчерашнего праздничного вечера.
Кроме родственников на торжество по случаю приезда сына отец пригласил и своего старого друга Киёси Морисава, богатого торговца шелком-сырцом. Киёси Морисава был отцом четырех дочерей, в числе которых была и младшая, любимая дочь Тиэко. Старого Морисава долго огорчало отсутствие сыновей, продолжателей рода. «Мал мешок, а вмещает много; невелика дочь, а расходы огромны», – любил повторять он старую японскую пословицу. Но с поры, как к нему вошел в дом на правах сына муж второй дочери, принявший фамилию Морисава, старик успокоился, а вскоре совсем забыл, что сын ему не родной.
Было опустошено несколько бутылок с ядовито-желтыми этикетками. Когда сакэ согрело желудки и сердца присутствующих, вожди кланов Хаттори и Морисава решили породниться. Мысль женить Ясудзиро на Тиэко, как говорилось выше, была не нова, но теперь это решалось официально, окончательно и бесповоротно. Согласия молодых для этого не требовалось. Из века в век дети в японских семьях женились по выбору родителей. Так делалось и сейчас.
Решение родителей отнюдь не повергло Ясудзиро в уныние. Мысль о женитьбе на Тиэко была приятна. Срок свадьбы – через пять дней (у солдата нет времени затягивать эту процедуру) – показался ему даже слишком длинным. Ясудзиро очень хотелось увидеть Тиэко, но он знал, что это невозможно. Теперь ее не покажут до самой свадьбы, которую было решено справить по древнему ритуалу.
«Какая она стала?» – эта мысль не давала покоя лейтенанту. Ведь они почти не знали друг друга, хотя раннее детство проводили вместе, играя на улице, Ясудзиро был старше на три года и всегда снисходительно относился к шустрой девчонке с озорными глазами.
Позже кадет Ясудзиро узнал, что Тиэко-сан училась в Токио. У него даже оказался номер ее телефона, И он разведал, где она живет. Но встретиться им не пришлось. Во-первых, мешали нормы японского приличия, а во-вторых, редкие часы увольнений кадет Ясудзиро привык проводить с такими же, как и он, шалопаями, в обществе более зрелых и доступных женщин, чем какое-то невинное создание, носящее имя Тиэко…
Раздались мягкие шаги, и Ясудзиро очнулся от грез. В комнату заглянула мать и пригласила его к завтраку. Набросив легкое кимоно, лейтенант поспешил в ванную комнату. Его отец, как истинный японец, был страшным консерватором во многих вещах. Он не захотел устанавливать в своем доме ванну. Старик предпочитал мыться по древнему японскому обычаю в большой деревянной бочке, горячая вода в которую поступала из ультрасовременного газового нагревателя. Главе семьи никто не перечил, хотя большинство домочадцев предпочитали бы мыться не в бочке, а в обычной ванне.
Посмеиваясь над причудами отца, Ясудзиро погрузился по шею в горячую воду, в которой уже успели посидеть сегодня его родители и братья. Мужчины Хаттори спешили на службу. Банк Сумитомо открывался ровно в девять. Управляющий гордился порядком и точностью, царившими в подчиненном ему финансовом храме, и очень строго следил за пунктуальностью служащих, к какому бы рангу они ни принадлежали. Поэтому, когда освеженный купанием Ясудзиро вошел в комнату, завтрак был в полном разгаре. Мужчины, сидя на подушках перед низеньким столиком, ели сукияки из курицы. Поклонившись отцу и братьям и извинившись за опоздание к завтраку, Ясудзиро взял палочки для еды.
Сегодня с утра он был озабочен мыслью о свадебном подарке для Тиэко. После чая отец закурил сигарету и, словно читая мысли младшего сына, указал на сверток, лежавший в нише под Какэмоно – бумажным свитком с красиво нарисованными иероглифами.
– Как тебе нравится юи-но?
Развернув сверток, Ясудзиро обнаружил в нем тяжелое парчовое кимоно, расшитое, причудливыми золотыми узорами, сплетенными из драконов, аистов, цветов лотоса и хризантем.
– О! – воскликнул Ясудзиро. – Ведь это княжеский подарок! Спасибо, мой дорогой, щедрый и великодушный отец! Я всегда буду молить небо о вашем здоровье и счастье.
Подарок был отправлен невесте с серебряной статуэткой, изображающей трех обезьянок, закрывающих глаза, уши и рот. Эта веселенькая на первый взгляд скульптура служила печальным символом женского смирения и послушания: «мидзару» – учила одна: закрой глаза и ничего не замечай; «кикадзару» – вторила ей другая, зажимающая уши: ничего не слушай; «ивадзару» – заключала третья: закрой рот и ничего не говори. Смирись, не ревнуй, не перечь – вот она, мудрость, веками тяготевшая над японской женщиной. Так было сотни лет назад, и на пятнадцатом году летосчисления Сёва не было нужды изменять существующий порядок, тем более что владыкам мира – мужчинам этот порядок был по душе. Он избавлял японских мужчин, на зависть мужчинам других народов, от сварливых, непокорных и блудливых жен. В семьях царила благопристойность. Даже самые плюгавые мужичишки в глазах жен и домочадцев были патриархами, чье слово и желание были непререкаемы.
2
На следующий день после вручения подарка невесте в дом Ясудзиро были доставлены постель и приданое «ханайоме» – «дочери цветка», входящей в семью Хаттори.
А затем время словно остановилось. Ясудзиро не мог заняться ничем серьёзным. Два дня для жениха тянулись как неделя. И наконец наступил день свадьбы.
К вечеру все приготовления для брачной церемонии были закончены. Ясудзиро с все возрастающим нетерпением смотрел на улицу, докуривая вторую пачку сигарет.
Свадебная процессия появилась перед закатом солнца. Невеста шла в сопровождении сватов, родителей и родственников. Сзади всех шли мальчики, торжественно несущие в лакированных шкатулках подарки для жениха.
Ясудзиро ие отрывал глаз от приближающейся невесты. Она была прекрасна даже в глубокой печали, вызванной мыслями о том, что навсегда покидает свою семью и отчий дом. От нее навсегда отошли в прошлое и не оконченный университет, и вся прежняя девичья жизнь. На голове Тиэко был белый головной убор, скрывающий воображаемые «рожки ревности». Несколько кимоно, надетых на невесту, выглядывали одно из-под другого. Из-за множества одежд невеста казалась немного полнее и солиднее, а высокие золотые гота делали девушку выше и взрослее. Наряд Тиэко завершал широкий, шитый золотом пояс оби, завязанный сзади огромным бантом, напоминающим по форме гигантскую бабочку. Хозяева и гости встретились с низкими поклонами, вежливо и долго желали друг другу всяких благ и долголетия.
Наконец, утомленные взаимной почтительностью, они вспомнили о женихе и представили ему невесту. Два года столичной жизни не прошли для Тиэко даром. Жениху бросилось в глаза ее умение держаться непринужденно, изящно. Она подошла к нему, поклонилась и, подняв свое слегка набеленное, все еще по-детски милое лицо, поглядела в упор черными, чуть-чуть раскосыми глазами, не скрывая любопытства.
Ясудзиро, плененный красотой своей невесты, улыбнулся и, склонившись в низком поклоне, произнес стандартную, отшлифованную веками фразу, которую говорили своим нареченным еще далекие предки:
– В первый раз я прикован к вашим благородным глазам!
И это было похоже на правду. Детские годы в счет не шли. Перед Ясудзиро стояла совершенно иная девушка. Ему все нравилось в ней: и певучий голос, и легкая, почти воздушная, походка, и овальные черты типично японского лица.
Церемония представления невесты жениху закончилась, и праздничный кортеж направился к синтоистскому храму, проваливаясь в мелкий щебень, насыпанный на дороге. Наступили «счастливые осенние дни», и у синтоистского храма было оживленно. Остановившись у тория, все дружно похлопали в ладоши, привлекая богов синто, и начали обмахивать новобрачных зелеными ветвями.
Гостей, вернувшихся из храма, пригласили в большую, на двадцать пять татами, комнату, откуда были вынесены разделяющие ее ширмы. Праздничные столы ломились от множества яств и бутылок с подогретым праздничным сакэ. Гости разместились за столом, и около домашнего синтоистского алтаря началась церемония сан-сан-кудо. Семилетние мальчики и девочки наполнили бокалы для жениха и невесты. Ясудзиро и Тиэко трижды выпили по глотку сакэ из трижды сменяемых бокалов и дали друг другу обет верности.
Затем начали пить родственники, и тоже по три глотка из трех различных бокалов. После этого дети, разливавшие сакэ, были одарены сладостями и отпущены домой. Вместе с ними ушла и невеста, чтобы сбросить с себя многочисленные одежды, стеснявшие движения, и вернуться в кимоно, подаренном женихом. Тиэко успела в короткое время сделать прическу «марумагэ», которую носят замужние женщины. Единственное, чем она погрешила против древних традиций, – это не выкрасила зубы в черный цвет.
Возвращение невесты послужило сигналом для открытия праздника. Все наполнили бокалы и, осушив их, принялись за еду. Заставили выпить и молодых, а чтобы были счастливы – закусить комбой – тушеными водорослями, которые, по японским поверьям, приносят счастье.
Когда отяжелевшие от вина и яств гости утратили интерес к содержимому бутылок и фарфоровых блюд, появились музыканты, Раздались мелодичные звуки кото, бива и флейт. Гости запели свои любимые песни.
Веселье достигло разгара, и Ясудзиро понял, что присутствующие забыли о молодых. Он потихоньку окликнул Тиэко, сидевшую неподалеку, рядом с родителями.
Тиэко по движению губ догадалась, о чем просит Ясудзиро, и потихоньку выскользнула за дверь. Вслед за ней из-за стола поднялся и Ясудзиро…
Пир продолжался три дня, но упоенные любовью молодожены почти не замечали, что творится вокруг. Они не слышали ни тостов, произносимых в их честь, ни звуков сямисэнов, ни песен охмелевших гостей.
Всему бывает конец. Сначала закончилась свадьба, а еще через четыре дня подошел конец отпуска, пролетевшего как сон. Мысль о долгой разлуке с Тиэко терзала душу, но долг офицера императорского флота повелевал ему отправиться на авианосец.
Наступил день отъезда. Низко поклонившись родителям и жене, Ясудзиро вошел в вагон токийского экспресса. Хриплый гудок возвестил об отправлении. Плавный рывок – и хиросимский перрон с провожающими поплыл от летчика. А в ушах все еще продолжали звучать голос матери, просившей беречь себя, и шепот Тиэко, обещавшей подарить ему сына.
Равнодушный к людским судьбам, экспресс набирал скорость и уносил Ясудзиро все дальше и дальше от людей, которых он любил и которые любили его.
Глава пятая
1
Взлетев на гребень волны, Чарлз Мэллори оглянулся. Пляж был так далеко, что людей на нем пилот не различал. Подумал: «Пожалуй, пора возвращаться». Но его командир Роберт Харрис, держась за доску, продолжал плыть в сторону открытого океана. Чарлз наигранно бодро спросил:
– Боб, Фудзияму еще не видно?
Голова в голубой резиновой шапочке повернулась.
– Сейчас пойдем назад. Дождемся порядочной волны.
Через несколько минут подошел огромный вал с белопенным гребнем.
– Давай! – крикнул Роберт.
Приготовив доски, они развернулись лицом к берегу, ожидая приближения «девятого вала». Он подкрался, чуть слышно шипя пеной на гребне. Подхваченная валом доска едва не вырвалась из рук Чарлза. Изловчившись, он взобрался на нее и, балансируя, понесся к пляжу. Неподалеку, словно горнолыжник на дистанции слалома, скользил на доске Роберт.
– Ого-го-го! – закричал Чарли, приходя в неистовый восторг.
– Чудесно! – откликнулся Боб Харрис. – Жаль только, что берег подходит быстро.
Действительно, берег приближался куда быстрее, чем удалялся, когда они заплывали в океан. Уже слышался шум прибоя. При подходе к берегу приятели рассмотрели, какое чудовище оседлали они. Это был действительно девятый вал – исполин среди других волн, набегавших на Уайкики – фешенебельный пляж на Гавайских островах. Чарлз внезапно ощутил напряженность с долей страха – такое ему приходилось преодолевать на парашютных прыжках, перед тем как шагнуть за борт самолета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33