Ессеям точно так же, как и вам.
– Ты упускаешь главное: никто из ессеев не видел своими глазами те сокровища. Иисуса же видели многие. Многим в его словах открылась истина. Многим он являлся уже после смерти.
– А если эти явления были бредом, игрой расстроенного воображения?
– Если Бог хочет передать нам свое послание, что мешает ему использовать для этого бред и игру воображения?
– О каком послании ты говоришь?
– Что Бог опять на стороне Иисуса – даже после его смерти.
– Не будет ли правильнее сказать, что это его ученики опять на стороне Иисуса?
– Дух Божий привел их к тому!
– В чем ты видишь здесь участие Духа Божия?
– В том, что Бог всегда так поступал с нами. Во все времена он вставал на сторону слабых и изгоев. А теперь он точно так же избрал Распятого.
– Не думаю, чтобы Дух Божий мог когда-нибудь снизойти на целую общину. Любой группе людей нужны изгои и жертвы. Меня бы вы с моими скептическими вопросами наверняка прогнали бы в пустыню – точно так же, как ессеи выгнали тебя, я прав?
Варух стал возражать:
– У нас нет никаких таинственных сокровищ, чтобы делать из них приманку для людей. Как-то раз вышло так, что одна пара, муж и жена, на самом деле хотели спрятать сокровища. Только их обман вышел наружу!
– И что стало с этими людьми?
– Они тогда продали поле и все вырученные деньги – на самом же деле, лишь половину – отдали общине. На собрании общины постановили, что они погрешили против духа нашего братства.
– Их простили?
– Наше решение обрушилось на них, как гром среди ясного неба. Через пару минут они оба скончались.
Волнуясь, я вскочил на ноги и воскликнул:
– Разве ты на своем опыте не узнал, каково это, когда кто-то погрешит против священного духа какого-нибудь братства? Тебя вот бросили подыхать с голоду. А теперь вы довели двух своих собратьев до смерти, потому что они оказались не так безупречны в делании добра, как вам того хотелось.
– Никто не желал их смерти. Это получилось как-то само собой.
– Варух, – закричал я, – как ты можешь принадлежать к такой общине! Разве так поступать – это в духе Иисуса? Не садился ли он, бывало, за стол с мытарями, которые сплошь и рядом присваивают чужие деньги? И разве он использовал свою власть, чтобы люди от этого падали замертво?
Варух потрясенно молчал.
Потом тихо сказал:
– Наверное, ты прав. Мы тоже не совершенны. Но зато в нашей общине царит любовь и готовность прийти друг другу на помощь. Почему ты так настроен против нее? Ты хочешь, чтобы я и оттуда тоже ушел?
Хотел ли я этого? Почему я с таким жаром стараюсь поколебать Варуха в его вере? Может быть, я веду себя так, потому что мне самому больно? Прошло довольно много времени, прежде чем я ответил:
– Когда я вытаскивал тебя из общины ессеев, все было по-другому. Тогда плохо было тебе. Сейчас у меня трудное время. С этим Иисусом что-то сломалось во мне. Я столького ждал от него. В том числе, что он поможет мне помириться с самим собой. И вот теперь я простился со всеми своими иллюзиями и не хотел бы стать жертвой новых!
Варуху, наверное, было сложно меня понять. Но у меня отлегло от сердца, когда он сказал:
– Приходи к нам!
Я покачал головой.
– Я не подхожу для вашей коммуны. Я богатый торговец. Что мне делать в общине, презирающей накопление богатств, а со своими членами поступающей так сурово!
Между приподнятым настроением, в каком пребывал Варух, и глубокой печалью, владевшей мной, лежала пропасть. Еще некоторое время мы проговорили, пытаясь смягчить горечь взаимного непонимания беседой о всяких мелочах. Между тем давно наступила ночь. Исчерпав все темы, мы пожелали друг другу спокойной ночи. Варух спустился вниз, я остался наверху. Я понимал, что, несмотря на усталость, быстро не усну. Не ложась в постель, я еще долго сидел, глядя в темноту.
Надо мной переливался звездами прозрачный небесный купол. Миллионы звезд мерцали где-то бесконечно далеко от меня. Моя собственная жизнь казалась так ничтожно мала – крошечная пылинка на этой земле. Что же такое весь этот огромный мир? Разве он нечто большее, чем случайное скопление грязи и пыли, света и тьмы, земли и воды? И в нем живут различные создания, слепленные из праха, – живут и мучаются, ведя друг с другом бесконечную борьбу за выживание, в которой они притесняют, эксплуатируют, унижают друг друга, приносят друг друга в жертву. И тех людей, кому вдруг открывается это, охватывает отчаяние. Они восстают. Они хотят бежать. Одни, бунтуя, хватаются за оружие, и сами попадают в замкнутый круг насилия и ответного насилия. Другие – начинают бредить, предвозвещая кровавый конец мира во вселенском пожаре, и так накликают еще большие беды, чем те, из-за которых мир уже заслуживал гибели! Еще одни уходят в пустыню, там строят свой отдельный мир, хотят быть святыми в далекой от святости суете мира. Но и эти, когда считают нужным, изгоняют в пустыню своих козлов отпущения. И жертвы так ничему и не учатся! Никогда не сопротивляются, если жертвами выбирают не их! И намерения участников этой жестокой игры самые что ни на есть благие: первые стоят на страже мира и покоя, вторые борются за справедливость, а третьи исполняют Божьи заповеди. У каждого имеются свои оправдания. И все увязают в жестокой логике этого мира.
Мною опять овладело отвращение ко всему. И снова пришли на память слова из нашего Писания:
И обратился я и увидел всякие угнетения,
какие делаются под солнцем:
и вот слезы угнетенных,
а утешителя у них. нет;
и в руке угнетающих их – сила,
а утешителя у них нет.
И ублажил я мертвых, которые давно умерли,
более живых, которые живут доселе;
а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал,
кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем.
Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах
производят взаимную между людьми зависть…
И это – суета и томление духа.
Неужели это правда? А если да, если так оно и есть, то зачем тогда участвовать в этой бессмысленной игре? Почему не объявить забастовку? Почему не сказать: мне такая жизнь не нужна? Я добровольно выхожу из игры? Разве такой поступок не был бы только логичным, если мертвые счастливее живых?
Я посмотрел на свои руки и представил себе, как выглядят руки мертвеца. Я ощупал лицо, угадывая под кожей очертания мертвого черепа, прячущегося во мне. Я попытался вообразить себе холодное, безжизненное тело. Но, прикасаясь к своему телу, я вместо этого чувствовал теплоту. Сердце отбивало положенные удары. Вдох следовал за выдохом. Глаза видели усыпанное звездами небо. Уши слышали гул прибоя. Ноздри чуяли запах песка и соленой воды. Я видел, слышал, обонял. Я жил, дышал и чувствовал. Разве это не чудо, что пыль и прах могут жить, мыслить и чувствовать, сомневаться и приходить в отчаяние? Сколько разнообразных процессов в моем теле должны были сейчас идти согласно, чтобы я прожил это миг, не испытывая физических страданий! И пусть этот миг быстротечен – разве от этого он менее ценен?
Я подумал о Варавве: разве не случалось ему задумываться о том же самом? Что будет с его телом, которое сейчас пока живет, но обречено на казнь? Второй раз в своей жизни он получил ее в подарок. Разве это не замечательно, даже если все, что к этому привело, кажется таким бессмысленным? Разве не замечательно снова и снова получать жизнь в подарок, несмотря на мрачный след, тянущийся ко всем этим жертвам? Тем, кто, как Иисус, оказался перемолот противоречиями этого мира?
Я ощущал свою жизнь словно бы взятой взаймы. Во мне жило что-то от каждого из них из всех, кому повезло и кому не повезло. От свободно ходящего по Галилее Иисуса и от жертвы, распятой на кресте. В том, чтобы сохранять в себе эту жизнь, видел я свой долг. Изгнать ее – разве это не было бы предательством? И если где-то в подвалах римлян или в пещерах террористов принесли бы в жертву мою собственную жизнь, разве не продолжилась бы она в тех, в ком все восстает при мысли, что жизнь возможна только ценой чужой жизни? Разве не догадывался я в глубине души о том, что можно жить по-другому – не воюя с ближними, а сообща устремляя силы на созидание? Что возможен мир, где все, кому повезло и кому не повезло, сплотились бы в единое целое, действуя, словно члены одного тела? Где исполнилась бы, наконец, мечта Варуха, чтобы все у всех было общее?
Я отправился спать. Мне снова приснился тот самый сон, который давно преследовал меня. Только раньше он снился мне по частям. Теперь же эти части сложились вместе.
Я стоял на берегу моря. Оно все бурлило, ветер поднял огромные волны. Кипящие пеной валы, громоздясь друг на друга, с ревом обрушивались на песок. Неожиданно среди хаоса и пены возникли очертания фигуры. Контуры приобрели четкость. Из моря на берег вышел лев, с его гривы стекали потоки воды. Он поднял лапу и прорычал: «Я – хозяин этой земли. Она принадлежит мне одному!». Я оглянулся по сторонам и увидел множество людей. Охваченные ужасом перед огромным зверем, они бежали в поисках спасения. Кто-то остался стоять. Тогда лев бросился на них, схватил одного и перемолол его челюстями, так что его жалобный крик очень быстро заглох. Остальные тут же пали на землю и стали молить о пощаде. Лев, гордый своим триумфом, наслаждался унижением людей. Но вот он заметил группу, где не все стояли на коленях. В ярости он зарычал и пошел на них. Когда зверь приблизился, двое бросились бежать. Но он догнал их и убил. Цель была достигнута: теперь уже все стояли перед ним на коленях. Лев горделиво выпрямился и проревел: «Я не чудовище! Я не чудовище! Я утверждаю мир! Мир на земле!». Тут его не стало видно.
И снова я стоял у бушующего моря. Из набегающих валов поднялся еще один ужасный зверь: на берег, тяжело переваливаясь, выходил широкоплечий медведь. Он подобрался к людям и разогнал их на две группы. Первым он дал плети, вторых связал. Те, у которых были плети, принялись заставлять других работать. То и дело кто-то из связанных, обессилев, падал, и тогда медведь подскакивал и пожирал его. Другим удалось распутать веревки. Они попытались незаметно укрыться в чаще. Но всего несколько прыжков – и медведь тут же догнал и умертвил их. Несколько раз люди из обеих групп сговаривались и сообща бросали свои плети и путы, пытаясь убежать. Но медведь каждый раз оказывался быстрее: в бешеной злобе он кидался на них, и начиналась кровавая бойня. Покончив с ними, он вставал на задние лапы и ревел: «Я утверждаю порядок! Порядок! Порядок во всем мире!».
И вновь стоял я у бушующего моря. Волны взметались в высоту, как будто хотели затопить небо. Из них родилось еще одно чудовище: из моря вынырнул орел. В своих когтях орел держал шар. На шаре был нарисован крест с концами, загнутыми наподобие крючьев. Он раскинул крылья, и тень от них накрыла всю страну. Люди в ужасе кинулись врассыпную. С воплями пытались они спрятаться в пещерах и ямах, где и так уже было полно людей, и эти люди выталкивали их наружу. Никто не думал потесниться. И вот они беспомощно бродили по равнине: женщины, дети, мужчины, старики. Лишь изредка кто-то пускал кого-нибудь из них в свое укрытие, давая пристанище. Орел же не спеша описывал над людьми широкие круги, пока они совсем не потеряли голову от страха. Потом он разжал когти и выпустил шар. Мощный грохот пронесся по равнине. Воздух наполнил черный дым. Запахло кровью и гнилью. Когда дым рассеялся, явилась равнина, сплошь покрытая трупами и костями. Орел во всеуслышание проклекотал: «Я утверждаю жизненное пространство! Пространство для жизни, жизни на этой земле!». После чего его образ распался, обратившись в ничто.
Но кошмар на этом не закончился. Море бушевало и продолжало гнать на берег волны. Буря не утихала. Из моря вышли новые чудовища. На этот раз – два гигантских спрута, расположившиеся друг напротив друга и своими огромными щупальцами пытавшиеся охватить весь мир. На конце каждого из щупалец имелось по два отверстия, маленькое и большое, к которым были приставлены надсмотрщики. Подгоняемые ими, люди волокли сюда свои деньги и бросали их в большие отверстия. Спруты с жадностью всасывали в себя деньги. Через маленькие отверстия несколько монет выкатывалось обратно для надсмотрщиков. Стремясь их получить, надсмотрщики подгоняли плетьми остальных, чтобы накормить спрутов. Многие люди голодали, другие были больны, многие не имели одежды, многие бродили по чужбине. С храбростью отчаяния несчастные иногда нападали на своих мучителей. Тогда спруты посылали надсмотрщикам щиты и копья, которыми те восстанавливали порядок. Многие из восставших попадали в тюрьму, многие были убиты. И к щупальцу снова начинали поступать деньги. То и дело случалось, что одной группе надсмотрщиков мешала другая. Тогда один спрут втягивал свои щупальца, и другой мог просунуть свои в образовавшееся пространство. Тут оба чудовища поднимались на дыбы друг против друга и пугали друг друга угрожающими телодвижениями. Они вызвали из моря множество мелких чудищ. Сперва появились длинные трубчатые морды, потом круглые головы, которые медленно поворачивались туда-сюда на неуклюжих телах. Это были драконы или гигантские черепахи, которые, подплыв к берегу, начали одна за другой выползать на землю. Черепахи разделились на две армии, заняв позицию друг против друга. Всякий раз, когда на берегу появлялась очередная черепаха, усиливая одну из групп, из моря за ней уже ползла следующая. Все больше покрытых броней чудовищ выстраивалось по обе стороны от черты. Чудовища изрыгали пламя. Из каждой трубчатой морды вырывался огонь. Казалось, земля сейчас погибнет в страшном пожаре. Люди, которые до сих пор прятались позади бронированных чудищ, потеряли голову от страха. Обезумев, они бросились бежать, кто куда. Я ждал, что вот-вот случится непоправимое.
Но картина боя вдруг потонула во мраке. На какое-то мгновение я перестал видеть землю и море. Больше не было видно ни звезд, ни луны. Ни кустов, ни деревьев. Крики людей стихли, звери исчезли. И тут небо озарилось сиянием, шедшим с земли. Я увидел фигуру, очертаниями напоминавшую человеческую. От нее исходил мягкий свет. В этом свете явилась искалеченная земля. Я увидел чудовищ, вышедших прежде из бездны. Они были мертвы. Спруты втянули щупальца и лежали бесформенными грудами. Бронированные черепахи развалились на куски. Повсюду вставали люди. Они расправляли плечи. Они обращали полные надежды взоры на фигуру, сошедшую с небес. Я пока еще не мог понять, кто это. Но фигура казалась мне странно знакомой. Вдруг меня осенило: это был Человек, приснившийся мне в застенке у Пилата. Тот, который тогда, во сне, уже вырвал меня однажды из когтей Зверя. И окончательно пелена упала с моих глаз, когда я услышал его голос:
Блаженны миротворцы,
ибо они будут наречены сынами Божиими.
Приидите благословенные Отца Моего,
наследуйте Царство, уготованное
вам от создания мира;
ибо алкал Я, и вы дали Мне есть;
жаждал, и вы напоили Меня;
был странником, и вы приняли Меня;
был наг, и вы одели Меня;
был болен, и вы посетили Меня;
в темнице был, и вы пришли ко Мне.
Это был Иисус, преображенный Иисус. Я видел его лишь однажды – с городской стены в Иерусалиме. Тогда он висел на кресте мертвый. А теперь он излучал любовь, мир и свободу. Звериному царству настал конец! Я проснулся счастливый и смущенный одновременно.
Я встал с постели, вышел на воздух, на крышу и с высоты нашего дома увидел море. К западу, за белой полоской песка лежала темная гладь, делавшаяся темней к горизонту, – тьма, из которой вышли мои сумбурные сны. Сейчас она казалась спокойной и умиротворенной. Чудища не ползли на берег. Поверхность вод не бурлила под натиском шторма. Прибой с грохотом не обрушивался на песок. Что-то совсем другое готовилось произойти. В той стороне, где земля, усилился свет. Там, где прежде сливались небо и море, светлой чертой обозначился горизонт. Разноцветные тени шевелились, приветствуя пока еще скрытое на востоке солнце. Откуда-то из-под земли на волю вырвались первые лучи. И вот над холмами взошло солнце, заливая море искрящимся светом. Город робко отозвался, понемногу освобождаясь от ночных теней. Из темноты улиц все яснее стали проступать очертания домов: храм и синагога, дома евреев и язычников являлись на свет, навстречу новому дню. Солнце вставало над добрыми и злыми, праведными и неправедными. У меня на душе сделалось светло и тепло.
Дети хаоса, ночные чудовища, были сокрушены. Исчез страх перед жестокой жизнью. Царству зверей во мне настал конец. Мне явился истинный Человек. И я узнал в нем черты Иисуса. Он вернул меня этой земле. Со вчерашнего дня земля эта не изменилась. Все так же шла на ней бесконечная борьба за выживание. Но этой борьбой уже не исчерпывалась жизнь. Отныне я не должен был отдавать ей все свои силы и чувства. Я заново заключил союз с жизнью.
Я отчетливо слышал несшиеся ко мне со всех сторон голоса, как все вещи кругом возвещали мне об этом новом союзе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Ты упускаешь главное: никто из ессеев не видел своими глазами те сокровища. Иисуса же видели многие. Многим в его словах открылась истина. Многим он являлся уже после смерти.
– А если эти явления были бредом, игрой расстроенного воображения?
– Если Бог хочет передать нам свое послание, что мешает ему использовать для этого бред и игру воображения?
– О каком послании ты говоришь?
– Что Бог опять на стороне Иисуса – даже после его смерти.
– Не будет ли правильнее сказать, что это его ученики опять на стороне Иисуса?
– Дух Божий привел их к тому!
– В чем ты видишь здесь участие Духа Божия?
– В том, что Бог всегда так поступал с нами. Во все времена он вставал на сторону слабых и изгоев. А теперь он точно так же избрал Распятого.
– Не думаю, чтобы Дух Божий мог когда-нибудь снизойти на целую общину. Любой группе людей нужны изгои и жертвы. Меня бы вы с моими скептическими вопросами наверняка прогнали бы в пустыню – точно так же, как ессеи выгнали тебя, я прав?
Варух стал возражать:
– У нас нет никаких таинственных сокровищ, чтобы делать из них приманку для людей. Как-то раз вышло так, что одна пара, муж и жена, на самом деле хотели спрятать сокровища. Только их обман вышел наружу!
– И что стало с этими людьми?
– Они тогда продали поле и все вырученные деньги – на самом же деле, лишь половину – отдали общине. На собрании общины постановили, что они погрешили против духа нашего братства.
– Их простили?
– Наше решение обрушилось на них, как гром среди ясного неба. Через пару минут они оба скончались.
Волнуясь, я вскочил на ноги и воскликнул:
– Разве ты на своем опыте не узнал, каково это, когда кто-то погрешит против священного духа какого-нибудь братства? Тебя вот бросили подыхать с голоду. А теперь вы довели двух своих собратьев до смерти, потому что они оказались не так безупречны в делании добра, как вам того хотелось.
– Никто не желал их смерти. Это получилось как-то само собой.
– Варух, – закричал я, – как ты можешь принадлежать к такой общине! Разве так поступать – это в духе Иисуса? Не садился ли он, бывало, за стол с мытарями, которые сплошь и рядом присваивают чужие деньги? И разве он использовал свою власть, чтобы люди от этого падали замертво?
Варух потрясенно молчал.
Потом тихо сказал:
– Наверное, ты прав. Мы тоже не совершенны. Но зато в нашей общине царит любовь и готовность прийти друг другу на помощь. Почему ты так настроен против нее? Ты хочешь, чтобы я и оттуда тоже ушел?
Хотел ли я этого? Почему я с таким жаром стараюсь поколебать Варуха в его вере? Может быть, я веду себя так, потому что мне самому больно? Прошло довольно много времени, прежде чем я ответил:
– Когда я вытаскивал тебя из общины ессеев, все было по-другому. Тогда плохо было тебе. Сейчас у меня трудное время. С этим Иисусом что-то сломалось во мне. Я столького ждал от него. В том числе, что он поможет мне помириться с самим собой. И вот теперь я простился со всеми своими иллюзиями и не хотел бы стать жертвой новых!
Варуху, наверное, было сложно меня понять. Но у меня отлегло от сердца, когда он сказал:
– Приходи к нам!
Я покачал головой.
– Я не подхожу для вашей коммуны. Я богатый торговец. Что мне делать в общине, презирающей накопление богатств, а со своими членами поступающей так сурово!
Между приподнятым настроением, в каком пребывал Варух, и глубокой печалью, владевшей мной, лежала пропасть. Еще некоторое время мы проговорили, пытаясь смягчить горечь взаимного непонимания беседой о всяких мелочах. Между тем давно наступила ночь. Исчерпав все темы, мы пожелали друг другу спокойной ночи. Варух спустился вниз, я остался наверху. Я понимал, что, несмотря на усталость, быстро не усну. Не ложась в постель, я еще долго сидел, глядя в темноту.
Надо мной переливался звездами прозрачный небесный купол. Миллионы звезд мерцали где-то бесконечно далеко от меня. Моя собственная жизнь казалась так ничтожно мала – крошечная пылинка на этой земле. Что же такое весь этот огромный мир? Разве он нечто большее, чем случайное скопление грязи и пыли, света и тьмы, земли и воды? И в нем живут различные создания, слепленные из праха, – живут и мучаются, ведя друг с другом бесконечную борьбу за выживание, в которой они притесняют, эксплуатируют, унижают друг друга, приносят друг друга в жертву. И тех людей, кому вдруг открывается это, охватывает отчаяние. Они восстают. Они хотят бежать. Одни, бунтуя, хватаются за оружие, и сами попадают в замкнутый круг насилия и ответного насилия. Другие – начинают бредить, предвозвещая кровавый конец мира во вселенском пожаре, и так накликают еще большие беды, чем те, из-за которых мир уже заслуживал гибели! Еще одни уходят в пустыню, там строят свой отдельный мир, хотят быть святыми в далекой от святости суете мира. Но и эти, когда считают нужным, изгоняют в пустыню своих козлов отпущения. И жертвы так ничему и не учатся! Никогда не сопротивляются, если жертвами выбирают не их! И намерения участников этой жестокой игры самые что ни на есть благие: первые стоят на страже мира и покоя, вторые борются за справедливость, а третьи исполняют Божьи заповеди. У каждого имеются свои оправдания. И все увязают в жестокой логике этого мира.
Мною опять овладело отвращение ко всему. И снова пришли на память слова из нашего Писания:
И обратился я и увидел всякие угнетения,
какие делаются под солнцем:
и вот слезы угнетенных,
а утешителя у них. нет;
и в руке угнетающих их – сила,
а утешителя у них нет.
И ублажил я мертвых, которые давно умерли,
более живых, которые живут доселе;
а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал,
кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем.
Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах
производят взаимную между людьми зависть…
И это – суета и томление духа.
Неужели это правда? А если да, если так оно и есть, то зачем тогда участвовать в этой бессмысленной игре? Почему не объявить забастовку? Почему не сказать: мне такая жизнь не нужна? Я добровольно выхожу из игры? Разве такой поступок не был бы только логичным, если мертвые счастливее живых?
Я посмотрел на свои руки и представил себе, как выглядят руки мертвеца. Я ощупал лицо, угадывая под кожей очертания мертвого черепа, прячущегося во мне. Я попытался вообразить себе холодное, безжизненное тело. Но, прикасаясь к своему телу, я вместо этого чувствовал теплоту. Сердце отбивало положенные удары. Вдох следовал за выдохом. Глаза видели усыпанное звездами небо. Уши слышали гул прибоя. Ноздри чуяли запах песка и соленой воды. Я видел, слышал, обонял. Я жил, дышал и чувствовал. Разве это не чудо, что пыль и прах могут жить, мыслить и чувствовать, сомневаться и приходить в отчаяние? Сколько разнообразных процессов в моем теле должны были сейчас идти согласно, чтобы я прожил это миг, не испытывая физических страданий! И пусть этот миг быстротечен – разве от этого он менее ценен?
Я подумал о Варавве: разве не случалось ему задумываться о том же самом? Что будет с его телом, которое сейчас пока живет, но обречено на казнь? Второй раз в своей жизни он получил ее в подарок. Разве это не замечательно, даже если все, что к этому привело, кажется таким бессмысленным? Разве не замечательно снова и снова получать жизнь в подарок, несмотря на мрачный след, тянущийся ко всем этим жертвам? Тем, кто, как Иисус, оказался перемолот противоречиями этого мира?
Я ощущал свою жизнь словно бы взятой взаймы. Во мне жило что-то от каждого из них из всех, кому повезло и кому не повезло. От свободно ходящего по Галилее Иисуса и от жертвы, распятой на кресте. В том, чтобы сохранять в себе эту жизнь, видел я свой долг. Изгнать ее – разве это не было бы предательством? И если где-то в подвалах римлян или в пещерах террористов принесли бы в жертву мою собственную жизнь, разве не продолжилась бы она в тех, в ком все восстает при мысли, что жизнь возможна только ценой чужой жизни? Разве не догадывался я в глубине души о том, что можно жить по-другому – не воюя с ближними, а сообща устремляя силы на созидание? Что возможен мир, где все, кому повезло и кому не повезло, сплотились бы в единое целое, действуя, словно члены одного тела? Где исполнилась бы, наконец, мечта Варуха, чтобы все у всех было общее?
Я отправился спать. Мне снова приснился тот самый сон, который давно преследовал меня. Только раньше он снился мне по частям. Теперь же эти части сложились вместе.
Я стоял на берегу моря. Оно все бурлило, ветер поднял огромные волны. Кипящие пеной валы, громоздясь друг на друга, с ревом обрушивались на песок. Неожиданно среди хаоса и пены возникли очертания фигуры. Контуры приобрели четкость. Из моря на берег вышел лев, с его гривы стекали потоки воды. Он поднял лапу и прорычал: «Я – хозяин этой земли. Она принадлежит мне одному!». Я оглянулся по сторонам и увидел множество людей. Охваченные ужасом перед огромным зверем, они бежали в поисках спасения. Кто-то остался стоять. Тогда лев бросился на них, схватил одного и перемолол его челюстями, так что его жалобный крик очень быстро заглох. Остальные тут же пали на землю и стали молить о пощаде. Лев, гордый своим триумфом, наслаждался унижением людей. Но вот он заметил группу, где не все стояли на коленях. В ярости он зарычал и пошел на них. Когда зверь приблизился, двое бросились бежать. Но он догнал их и убил. Цель была достигнута: теперь уже все стояли перед ним на коленях. Лев горделиво выпрямился и проревел: «Я не чудовище! Я не чудовище! Я утверждаю мир! Мир на земле!». Тут его не стало видно.
И снова я стоял у бушующего моря. Из набегающих валов поднялся еще один ужасный зверь: на берег, тяжело переваливаясь, выходил широкоплечий медведь. Он подобрался к людям и разогнал их на две группы. Первым он дал плети, вторых связал. Те, у которых были плети, принялись заставлять других работать. То и дело кто-то из связанных, обессилев, падал, и тогда медведь подскакивал и пожирал его. Другим удалось распутать веревки. Они попытались незаметно укрыться в чаще. Но всего несколько прыжков – и медведь тут же догнал и умертвил их. Несколько раз люди из обеих групп сговаривались и сообща бросали свои плети и путы, пытаясь убежать. Но медведь каждый раз оказывался быстрее: в бешеной злобе он кидался на них, и начиналась кровавая бойня. Покончив с ними, он вставал на задние лапы и ревел: «Я утверждаю порядок! Порядок! Порядок во всем мире!».
И вновь стоял я у бушующего моря. Волны взметались в высоту, как будто хотели затопить небо. Из них родилось еще одно чудовище: из моря вынырнул орел. В своих когтях орел держал шар. На шаре был нарисован крест с концами, загнутыми наподобие крючьев. Он раскинул крылья, и тень от них накрыла всю страну. Люди в ужасе кинулись врассыпную. С воплями пытались они спрятаться в пещерах и ямах, где и так уже было полно людей, и эти люди выталкивали их наружу. Никто не думал потесниться. И вот они беспомощно бродили по равнине: женщины, дети, мужчины, старики. Лишь изредка кто-то пускал кого-нибудь из них в свое укрытие, давая пристанище. Орел же не спеша описывал над людьми широкие круги, пока они совсем не потеряли голову от страха. Потом он разжал когти и выпустил шар. Мощный грохот пронесся по равнине. Воздух наполнил черный дым. Запахло кровью и гнилью. Когда дым рассеялся, явилась равнина, сплошь покрытая трупами и костями. Орел во всеуслышание проклекотал: «Я утверждаю жизненное пространство! Пространство для жизни, жизни на этой земле!». После чего его образ распался, обратившись в ничто.
Но кошмар на этом не закончился. Море бушевало и продолжало гнать на берег волны. Буря не утихала. Из моря вышли новые чудовища. На этот раз – два гигантских спрута, расположившиеся друг напротив друга и своими огромными щупальцами пытавшиеся охватить весь мир. На конце каждого из щупалец имелось по два отверстия, маленькое и большое, к которым были приставлены надсмотрщики. Подгоняемые ими, люди волокли сюда свои деньги и бросали их в большие отверстия. Спруты с жадностью всасывали в себя деньги. Через маленькие отверстия несколько монет выкатывалось обратно для надсмотрщиков. Стремясь их получить, надсмотрщики подгоняли плетьми остальных, чтобы накормить спрутов. Многие люди голодали, другие были больны, многие не имели одежды, многие бродили по чужбине. С храбростью отчаяния несчастные иногда нападали на своих мучителей. Тогда спруты посылали надсмотрщикам щиты и копья, которыми те восстанавливали порядок. Многие из восставших попадали в тюрьму, многие были убиты. И к щупальцу снова начинали поступать деньги. То и дело случалось, что одной группе надсмотрщиков мешала другая. Тогда один спрут втягивал свои щупальца, и другой мог просунуть свои в образовавшееся пространство. Тут оба чудовища поднимались на дыбы друг против друга и пугали друг друга угрожающими телодвижениями. Они вызвали из моря множество мелких чудищ. Сперва появились длинные трубчатые морды, потом круглые головы, которые медленно поворачивались туда-сюда на неуклюжих телах. Это были драконы или гигантские черепахи, которые, подплыв к берегу, начали одна за другой выползать на землю. Черепахи разделились на две армии, заняв позицию друг против друга. Всякий раз, когда на берегу появлялась очередная черепаха, усиливая одну из групп, из моря за ней уже ползла следующая. Все больше покрытых броней чудовищ выстраивалось по обе стороны от черты. Чудовища изрыгали пламя. Из каждой трубчатой морды вырывался огонь. Казалось, земля сейчас погибнет в страшном пожаре. Люди, которые до сих пор прятались позади бронированных чудищ, потеряли голову от страха. Обезумев, они бросились бежать, кто куда. Я ждал, что вот-вот случится непоправимое.
Но картина боя вдруг потонула во мраке. На какое-то мгновение я перестал видеть землю и море. Больше не было видно ни звезд, ни луны. Ни кустов, ни деревьев. Крики людей стихли, звери исчезли. И тут небо озарилось сиянием, шедшим с земли. Я увидел фигуру, очертаниями напоминавшую человеческую. От нее исходил мягкий свет. В этом свете явилась искалеченная земля. Я увидел чудовищ, вышедших прежде из бездны. Они были мертвы. Спруты втянули щупальца и лежали бесформенными грудами. Бронированные черепахи развалились на куски. Повсюду вставали люди. Они расправляли плечи. Они обращали полные надежды взоры на фигуру, сошедшую с небес. Я пока еще не мог понять, кто это. Но фигура казалась мне странно знакомой. Вдруг меня осенило: это был Человек, приснившийся мне в застенке у Пилата. Тот, который тогда, во сне, уже вырвал меня однажды из когтей Зверя. И окончательно пелена упала с моих глаз, когда я услышал его голос:
Блаженны миротворцы,
ибо они будут наречены сынами Божиими.
Приидите благословенные Отца Моего,
наследуйте Царство, уготованное
вам от создания мира;
ибо алкал Я, и вы дали Мне есть;
жаждал, и вы напоили Меня;
был странником, и вы приняли Меня;
был наг, и вы одели Меня;
был болен, и вы посетили Меня;
в темнице был, и вы пришли ко Мне.
Это был Иисус, преображенный Иисус. Я видел его лишь однажды – с городской стены в Иерусалиме. Тогда он висел на кресте мертвый. А теперь он излучал любовь, мир и свободу. Звериному царству настал конец! Я проснулся счастливый и смущенный одновременно.
Я встал с постели, вышел на воздух, на крышу и с высоты нашего дома увидел море. К западу, за белой полоской песка лежала темная гладь, делавшаяся темней к горизонту, – тьма, из которой вышли мои сумбурные сны. Сейчас она казалась спокойной и умиротворенной. Чудища не ползли на берег. Поверхность вод не бурлила под натиском шторма. Прибой с грохотом не обрушивался на песок. Что-то совсем другое готовилось произойти. В той стороне, где земля, усилился свет. Там, где прежде сливались небо и море, светлой чертой обозначился горизонт. Разноцветные тени шевелились, приветствуя пока еще скрытое на востоке солнце. Откуда-то из-под земли на волю вырвались первые лучи. И вот над холмами взошло солнце, заливая море искрящимся светом. Город робко отозвался, понемногу освобождаясь от ночных теней. Из темноты улиц все яснее стали проступать очертания домов: храм и синагога, дома евреев и язычников являлись на свет, навстречу новому дню. Солнце вставало над добрыми и злыми, праведными и неправедными. У меня на душе сделалось светло и тепло.
Дети хаоса, ночные чудовища, были сокрушены. Исчез страх перед жестокой жизнью. Царству зверей во мне настал конец. Мне явился истинный Человек. И я узнал в нем черты Иисуса. Он вернул меня этой земле. Со вчерашнего дня земля эта не изменилась. Все так же шла на ней бесконечная борьба за выживание. Но этой борьбой уже не исчерпывалась жизнь. Отныне я не должен был отдавать ей все свои силы и чувства. Я заново заключил союз с жизнью.
Я отчетливо слышал несшиеся ко мне со всех сторон голоса, как все вещи кругом возвещали мне об этом новом союзе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27