Тогда ненужные провокации вроде испускания ветров в толпу стали бы, конечно, случаться реже.
– Но ведь Иисус никого таким образом не провоцировал!
– Его попытки помешать торговцам жертвенными животными и менялам тоже провокация – правда, совсем иного рода. Но если из-за ветров, выпущенных хулиганом в толпу, чуть не вспыхнула война, чего же тогда ждать от провокации, устроенной против торгующих во дворе Храма! Еврейский государственный совет, Синедрион, поступил совершенно правильно, выдав Иисуса.
– Его арестовали прямо тут же, когда он опрокидывал столы торговцев?
– Нет, это было бы глупо. Вот тогда и в самом деле могли бы начаться беспорядки. Нет, мы понимали: сам по себе этот Иисус не опасен. Но если рядом – разъяренная толпа, последствия могли оказаться непредсказуемыми. Поэтому Синедрион арестовал его ночью, когда он был один в окружении ближайших единомышленников.
– Как же вы узнали место?
– Один из единомышленников, польстившись на деньги, предал его!
Я спросил Метилия:
– Ты-то сам считаешь этого Иисуса виновным? Он, по-твоему, заслужил такую смерть?
Метилий ответил не сразу:
– Мне кажется, он был невиновен! Возможно, из-за него у нас возникли бы сложности. Но это не преступление!
– И тогда как ты думаешь, на чьей совести вина за смерть Иисуса?
И снова он надолго задумался, прежде чем ответить.
– Здесь неправильно будет искать виноватого. Тут, наверное, вообще нельзя говорить о чьей-то конкретной вине. Было много причин, приведших к его смерти. Одна из них – натянутые отношения между сирийцами и евреями. Если бы не антисемитизм в римских когортах, от солдат и до префекта, все могло бы выйти иначе. Еще одна причина – трения между евреями и римлянами. Если бы не страх римлян перед беспорядками, вызванными ожиданием мессии, Иисус не был бы арестован. Далее: причина – трения между городским и деревенским населением. Жители Иерусалима, может быть, потребовали бы освободить другого, если бы не чувство недоверия ко всем пришлым пророкам, посягающим на их священный Храм. Так же точно причина – в натянутых отношениях между простым народом и верхушкой. Верхушка заботится о сохранении собственной власти, а потому выдает римлянам всех, подозревающихся в организации беспорядков. Им хочется повелевать евреями. Поэтому они ревниво оберегают Закон, в котором заключено обоснование их притязаний на власть и доходы. Тут разом сошлось все. Этот Иисус угодил между колесами. Его перемололи те жернова, от которых страдает целый народ.
– Но разве не Пилат несет основной груз ответственности? Разве это не его вина?
– Если искать одного виноватого, то да – это Пилат. Он выносил приговор. Так что в юридическом смысле ответственность на нем.
– Почему же он вынес такой приговор? Почему не отправил в изгнание как умалишенного?
– Думаю, Пилат испугался, что все названные трения и конфликты раздавят его. Он предпочел казнить Иисуса, чтобы спастись самому.
– И ты думаешь, у него получилось? И он сможет дальше спокойно править?
Метилий пожал плечами.
– Чего только не происходит в этой стране. Я сам то и дело ошибался в своей оценке. Столько всего пришлось узнать! Я теперь боюсь делать прогнозы. Я даже не уверен, что история с Иисусом не будет иметь продолжения.
– О каком продолжении ты говоришь, если он мертв?
– Остались его единомышленники. Когда умер Иоанн Креститель, все тоже думали: вопрос, наконец, исчерпан. Но тут возник Иисус.
– Ты что-то знаешь о его единомышленниках?
– Они собрались в Иерусалиме. На их взгляд, Иисус не умер. Он будто бы даже являлся им – живой!
– После смерти Крестителя были такие, которые говорили: «Иисус – это восставший из мертвых Креститель».
– Чтобы потом грустный спектакль повторился снова! Но эти ученики Иисуса не считают, что он вернулся к людям: они думают, он отправился к Богу. Бог будто бы воскресил его из мертвых!
– Но это же полная чушь!
– Почему? Не большая чушь, чем вера в Бога, каждый миг творящего мир из ничего. Должен признаться тебе: о творении из ничего я спрашивал тебя не без задней мысли. Мне не дает покоя этот вопрос об Иисусе. Сотворить человека заново после смерти? Существует ли творение в настоящем? Но, может быть, с этими своими мыслями я зашел слишком далеко. Наверное, тут просто скорбь учеников, которые не могут смириться с тем, что их учитель умер! Или что-нибудь еще.
Разговор с Метилием означал для меня одну важную вещь: я надеялся, что с его отъездом я больше не буду получать от римлян новых заданий. Рано или поздно, но Пилата когда-нибудь тоже отправят в отставку. И, возможно, даже очень скоро, если он не сумеет взять верх во всех мелких и крупных конфликтах. Тогда мне, наконец, можно будет вздохнуть свободно.
* * *
Дорогой господин Кратцингер,
На Ваш взгляд, последняя глава распадается на две разнородные части: с одной стороны, в ней заключен сухой разбор причин, которые могли привести к казни Иисуса, с другой – истолкование чуда воскресения через идею «творения из ничего». Вы правы: говоря об этом, я не только думал изобразить веру, какой она была в прошлом, но и предложить ее актуальную интерпретацию.
Идея творения из ничего встречается уже во II в. до н. э. Впервые мы находим ее во Второй книге Маккавейской, 7:28. С ней знаком и Филон. Текст Павла (Рим 4:17) предполагает наличие этой идеи. Более того, в 2 Кор 4:17 он, возможно, объясняет «явленное» ему по пути в Дамаск образами, заимствованными из этих представлений.
Я с готовностью признаю, что те места, где говорится о творении и воскресении, мне не удалось бы написать, не имей я за плечами знакомства с датской «теологией творения». Она научила меня, что бытие и небытие, творение и уничтожение во времени каждый раз происходит в настоящем. Здесь мы пытаемся разгадать загадку, которая занимала умы всех богословов и философов, а именно, вопросу: «Почему вообще существует нечто, а не ничто?». С этой загадкой сталкиваемся мы и в вере в воскресение.
Моя «нарративная экзегеза» переходит здесь в «нарративную герменевтику». Другими словами, для меня важен не только тот смысл, который вкладывался когда-то в чудо воскресения, но и тот, который актуален для нас сегодня.
Искренне Ваш,
Герд Тайсен
Глава XVIII
Сон о человеке
Из разговора с Метилием я вынес вот что: всякая группа людей и всякий человек стремится укрепить свое положение за счет остальных. Все мы хотя бы раз слышали о том, что нужно щадить слабых. Но когда наши интересы входят в противоречие с интересами других людей, мы готовы скорее принести в жертву их – из страха погубить себя.
Точно так же рассуждал Синедрион: пусть лучше погибнет один человек, чем целый народ потеряет независимость. Они пожертвовали одним человеком ради общих интересов.
Похожие соображения двигали Пилатом: пусть лучше кто-то другой умрет, чем его власть будет поставлена под угрозу. Он боялся, что если он не убьет Иисуса, то со следующим мессианским движением ему не совладать.
И народ думал так же: чтобы оградить свои интересы, он потребовал распять Иисуса. Люди боялись, что если Храм и город лишатся славы святых мест, к которым толпами стекаются паломники, это подорвет их благополучие.
Даже Варавва воспользовался этим законом. Вместо него умер другой.
И вот получалось, что все мы были в этом замешаны: стремясь выжить, каждый старался обезопасить себя за счет других, за счет отверженных и осужденных.
Что и говорить, в этой жестокой игре мне выпала далеко не главная роль. Но это было слабым утешением. Разве не уподобились мы все диким зверям, живущим за счет более слабых собратьев? Больше того, разве не пожирали мы себе подобных и не пожирались себе подобными, что в природе, как правило, встречается только между особями разных видов? Каждый живет тем, что притесняет других. И никому не выйти из игры. Но, несмотря ни на что, я не готов был это принять. Пусть мне хоть тысячу раз докажут, что сам Бог создал мир таким! Я никогда не смирюсь с этим!
Оттого, что я принял участие в этой игре, подкатывала тошнота. Отвращение охватывало при мысли, что мне скорее всего предстоит участвовать в ней и дальше. Я не видел другого выхода, хотя, конечно, можно было еще изменить миропорядок! Ведь я буквально только что, в гостях у Метилия, говорил об этом! Но сейчас подобная мысль казалась мне глупой. Ну кто, скажите на милость, совершит эту перемену? Могли ли мы, люди, браться за пересмотр творения? Или нужно было ждать, пока Бог сам создаст мир заново?
Я вернулся домой. Мои мысли делались все мрачнее. Я думал, думал – и не находил ответа.
В таком настроении был я, когда вечером ко мне в дверь постучались: на пороге стоял Варух. Мы не виделись почти полгода. Он приехал очень вовремя. Моя работа на римлян хотя бы в одном оказалась полезной: выполняя их поручение, я смог спасти Варуха. Когда я впервые увидел его, он был совершеннейшей развалиной. Сейчас он стоял передо мной вполне здоровый. На этот раз потерявшимся, сбившимся с пути, лишенным ориентира путником был я!
Мы поднялись по лестнице наверх. Было уже темно. Мы зажгли масляный светильник. Варух начал рассказывать о том, как, не встретив меня в Сепфорисе, он пустился вдогонку по моим следам. Из родного города он привез адресованное мне, скрепленное печатью письмо, которое – так сказал он – просили передать мне какие-то неизвестные люди. Дальнейшие события слились в его передаче в один лишенный связности рассказ. Попав в Иерусалим, он пристал к новой общине. Эти люди будто бы живут в подполье. Все имущество у них общее. Они учат, что голодные насытятся, а плачущие утешатся. Мужчины и женщины, свободные и рабы – все, по их словам, имеют равные права.
Неужели Варух снова угодил к каким-то сектантам? Неужели и здесь мои старания оказались напрасны? Однако, несмотря на это, я не мог слушать его внимательно. Все время, пока он рассказывал, другое занимало мои мысли. Почерк, которым был надписан конверт. Мне казалось, я узнал его. Неужели Варавва прислал мне письмо? Не выдержав, я сломал печать.
Варух продолжал говорить. Он все рассказывал и рассказывал. Про общие обеды. Про радость и любовь. Про Духа Божия. Про чудеса. Про исцеления. Неожиданно он произнес слова, заставившие меня прислушаться:
– Нашу общину основал Иисус из Назарета, тот, которым ты раньше интересовался!
Я покачал головой:
– Иисус умер! Его ждала та же участь, что и стольких пророков до него!
– Нет, он не умер! После смерти его видели преображенным!
Слова лились из Варуха потоком, его нельзя было остановить.
Да, я сумел отвоевать Варуха для жизни, но только не для жизни торгового человека. Я не мог дать ему того, чего он искал у ессеев: чувства защищенности внутри общины, бежавшей от несправедливостей этого мира. И вот сейчас он нашел то, что искал!
По-настоящему, мне полагалось лишь радоваться его душевному подъему. Разве не был он прямой противоположностью той страсти к саморазрушению, которая владела им в пустыне? Или все дело в том, что он снова стал мечтать об иной жизни, мысли о которой владели им в бытность его ессеем? А теперь он хотел, чтобы и я разделил с ним его мечту? Однако на деле он добился одного – я только еще острее почувствовал свои раны и свою уязвимость. Всякое упоминание об Иисусе резало по живому. Все лишний раз твердило мне о том, что самые губительные последствия зачастую не отделить от самых лучших побуждений. Варух и представить себе не мог, что творилось во мне.
Но, может быть, хотя бы Варавва нашел выход? Может быть, хотя бы его мне удалось вернуть к жизни? Уже не обращая внимания на Варуха, который все говорил и говорил, я принялся за письмо:
«Варавва приветствует Андрея!
Шалом!
Как только прочтешь, сразу же сожги это письмо. Никто не должен обнаружить его у тебя! Никто не должен знать, что в нем написано. Я пишу тебе прежде всего потому, что благодарен тебе. До меня дошли слухи, как горячо ты за меня заступался. Я буквально вырвался из лап смерти. Цена оказалась высока. Другому пришлось умереть вместо меня. Вместе с ним распяли двух моих друзей. Теперь я все время спрашиваю себя: почему вышло так, а не иначе? Почему Иисус? Почему не я?
Я знаю, Иисус тебе близок. Ты защищал его путь бескровного протеста и отвергал мой путь сопротивления. Теперь я навсегда связан с ним. И я все время думаю о том, что это для меня значит.
Если он умер вместо меня, то я обязан жить вместо него. Ты бы, наверное, сказал, что мой долг по отношению к нему – встать в ряды его сторонников. Но размышления заставили меня рассудить иначе. Наши два пути, его и мой, противоположны, но одновременно они связаны один с другим.
Власти только тогда готовы всерьез воспринимать бескровный протест Иисуса, когда они знают: другая возможная альтернатива – вооруженный мятеж, а тут уж каждый раз не знаешь, чем закончится. Только это дает надежду людям вроде Иисуса. Только с нами за спиной они могут на что-то влиять.
Но то же верно и для нас: наш суровый путь только тогда может к чему-то привести, когда одновременно с ним существует другой. У нас хватит сил сокрушить нынешний порядок, но нам с нашими методами никогда не создать на его месте новый. Нам грозит пострадать от последствий развязанной нами же войны: насилие порождает насилие. Рано или поздно все окажется позади, и тогда прощение и примирение понадобятся нам самим.
Поддерживая друг друга, мы должны идти каждый своим путем. Эти пути различны, часто прямо противоположны. Я знаю, что Иисус бы не одобрил того, что делаем мы. Но при этом мы все же зависим друг от друга. Путь, который избрал он, грозит быть использованным власть имущими в своих интересах. Нам на нашем пути грозит опасность потерять из виду цель.
В конце наши пути непременно сольются. Да они уже и теперь соединились. С Иисусом распяли двоих моих друзей. Их теперь не отделить от него. Он умер как «царь Иудейский», а наши люди – как его свита. Я признаю, что он выше нас. Но мы нужны ему. Ему не обойтись без той грязной работы, которую делаем мы. Ему нужна его свита. В смерти мы были рядом с ним, ученики же его оставили. Если мне суждено когда-нибудь попасть в руки римлян и разделить его судьбу, я соединюсь с ним.
Боже, будь милостив ко всем нам!
Твой друг
Варавва»
Пока я читал, Варух ни на минуту не закрывал рта. Мое внимание раздвоилось. Голос далекого Вараввы звучал все громче, голос Варуха стихал вдали. Но, несмотря на это, он продолжал быть для меня важен. Ибо только он и держал меня: не будь его, я давно впал бы в отчаяние от чувства собственного бессилия. Только начав читать, я уже понял: рано или поздно Варавву ждет тот же конец, что и Иисуса. Оба пути никуда не вели. Мои собственные воззрения – не более чем иллюзия. Я мечтал о реформах! Чтобы что-то такое предпринять, нужно иметь власть, а власть находилась в руках римлян. Пока римляне думают, что любое несогласие можно подавить, призвав войска, они не заинтересованы ничего менять. Выхода не было. Все казалось бессмысленным. Ничего нельзя было предпринять.
К счастью для меня, в ту минуту оставалось кое-что, что я еще мог сделать, – это сжечь письмо. Я взял листок папируса и поднес его к лампе. Пламя радостно метнулось к потолку. Неровный свет озарил комнату. Среди пляшущих теней я увидел испуганное лицо Варуха. Только сейчас он понял, что мои мысли заняты совсем другим.
– Что ты делаешь? – оторопело спросил он.
– Жгу письмо.
Во мне полыхали брезгливость и отвращение, обращая всякую веру в пепел. Дух разрушения овладел мной.
– Варух, – сказал я, – иногда человеку остается только сжечь письмо, а с ним – и свою веру.
– Ты о чем?
Как далеки мы были с ним друг от друга – каждый со своими мыслями! Я спросил себя, получится ли у нас вообще разговор в этот вечер.
– Варух, – сказал я, – вспомни, за что ессеи прогнали тебя. Ты вывел их на чистую воду, их рассказы о бесценных сокровищах! Ты догадался, зачем это нужно: чтобы привлечь в общину людей и заставить их отказаться от своего имущества! Разве ты не понимаешь, что и последователи Иисуса тешат себя подобными выдумками?
– Но ведь тут никто не говорит, что владеет спрятанными сокровищами.
– Зато они любят поговорить о сокровище на небесах. Они верят в мертвого, вознесшегося на небеса и там собравшего ради них в своих руках всю власть. Если бы не эта вера, им не удалось бы никого убедить отдать свое имущество общине.
– Живой ради нас взял в свои руки власть на небесах и на земле. Но если Бог может воскресить мертвого, то неужели у него не хватит сил наполнить живым духом наши мертвые сердца и сподвигнуть нас на свершения, считавшиеся прежде невозможными?
– Тогда скажи, чем сокровища, зарытые в земле, отличаются от заступника, прячущегося на небесах? Ведь ни того, ни другого нельзя проверить! И то, и другое может оказаться обманом! Любой группе людей, чтобы она не распалась, нужно две-три такие сказки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Но ведь Иисус никого таким образом не провоцировал!
– Его попытки помешать торговцам жертвенными животными и менялам тоже провокация – правда, совсем иного рода. Но если из-за ветров, выпущенных хулиганом в толпу, чуть не вспыхнула война, чего же тогда ждать от провокации, устроенной против торгующих во дворе Храма! Еврейский государственный совет, Синедрион, поступил совершенно правильно, выдав Иисуса.
– Его арестовали прямо тут же, когда он опрокидывал столы торговцев?
– Нет, это было бы глупо. Вот тогда и в самом деле могли бы начаться беспорядки. Нет, мы понимали: сам по себе этот Иисус не опасен. Но если рядом – разъяренная толпа, последствия могли оказаться непредсказуемыми. Поэтому Синедрион арестовал его ночью, когда он был один в окружении ближайших единомышленников.
– Как же вы узнали место?
– Один из единомышленников, польстившись на деньги, предал его!
Я спросил Метилия:
– Ты-то сам считаешь этого Иисуса виновным? Он, по-твоему, заслужил такую смерть?
Метилий ответил не сразу:
– Мне кажется, он был невиновен! Возможно, из-за него у нас возникли бы сложности. Но это не преступление!
– И тогда как ты думаешь, на чьей совести вина за смерть Иисуса?
И снова он надолго задумался, прежде чем ответить.
– Здесь неправильно будет искать виноватого. Тут, наверное, вообще нельзя говорить о чьей-то конкретной вине. Было много причин, приведших к его смерти. Одна из них – натянутые отношения между сирийцами и евреями. Если бы не антисемитизм в римских когортах, от солдат и до префекта, все могло бы выйти иначе. Еще одна причина – трения между евреями и римлянами. Если бы не страх римлян перед беспорядками, вызванными ожиданием мессии, Иисус не был бы арестован. Далее: причина – трения между городским и деревенским населением. Жители Иерусалима, может быть, потребовали бы освободить другого, если бы не чувство недоверия ко всем пришлым пророкам, посягающим на их священный Храм. Так же точно причина – в натянутых отношениях между простым народом и верхушкой. Верхушка заботится о сохранении собственной власти, а потому выдает римлянам всех, подозревающихся в организации беспорядков. Им хочется повелевать евреями. Поэтому они ревниво оберегают Закон, в котором заключено обоснование их притязаний на власть и доходы. Тут разом сошлось все. Этот Иисус угодил между колесами. Его перемололи те жернова, от которых страдает целый народ.
– Но разве не Пилат несет основной груз ответственности? Разве это не его вина?
– Если искать одного виноватого, то да – это Пилат. Он выносил приговор. Так что в юридическом смысле ответственность на нем.
– Почему же он вынес такой приговор? Почему не отправил в изгнание как умалишенного?
– Думаю, Пилат испугался, что все названные трения и конфликты раздавят его. Он предпочел казнить Иисуса, чтобы спастись самому.
– И ты думаешь, у него получилось? И он сможет дальше спокойно править?
Метилий пожал плечами.
– Чего только не происходит в этой стране. Я сам то и дело ошибался в своей оценке. Столько всего пришлось узнать! Я теперь боюсь делать прогнозы. Я даже не уверен, что история с Иисусом не будет иметь продолжения.
– О каком продолжении ты говоришь, если он мертв?
– Остались его единомышленники. Когда умер Иоанн Креститель, все тоже думали: вопрос, наконец, исчерпан. Но тут возник Иисус.
– Ты что-то знаешь о его единомышленниках?
– Они собрались в Иерусалиме. На их взгляд, Иисус не умер. Он будто бы даже являлся им – живой!
– После смерти Крестителя были такие, которые говорили: «Иисус – это восставший из мертвых Креститель».
– Чтобы потом грустный спектакль повторился снова! Но эти ученики Иисуса не считают, что он вернулся к людям: они думают, он отправился к Богу. Бог будто бы воскресил его из мертвых!
– Но это же полная чушь!
– Почему? Не большая чушь, чем вера в Бога, каждый миг творящего мир из ничего. Должен признаться тебе: о творении из ничего я спрашивал тебя не без задней мысли. Мне не дает покоя этот вопрос об Иисусе. Сотворить человека заново после смерти? Существует ли творение в настоящем? Но, может быть, с этими своими мыслями я зашел слишком далеко. Наверное, тут просто скорбь учеников, которые не могут смириться с тем, что их учитель умер! Или что-нибудь еще.
Разговор с Метилием означал для меня одну важную вещь: я надеялся, что с его отъездом я больше не буду получать от римлян новых заданий. Рано или поздно, но Пилата когда-нибудь тоже отправят в отставку. И, возможно, даже очень скоро, если он не сумеет взять верх во всех мелких и крупных конфликтах. Тогда мне, наконец, можно будет вздохнуть свободно.
* * *
Дорогой господин Кратцингер,
На Ваш взгляд, последняя глава распадается на две разнородные части: с одной стороны, в ней заключен сухой разбор причин, которые могли привести к казни Иисуса, с другой – истолкование чуда воскресения через идею «творения из ничего». Вы правы: говоря об этом, я не только думал изобразить веру, какой она была в прошлом, но и предложить ее актуальную интерпретацию.
Идея творения из ничего встречается уже во II в. до н. э. Впервые мы находим ее во Второй книге Маккавейской, 7:28. С ней знаком и Филон. Текст Павла (Рим 4:17) предполагает наличие этой идеи. Более того, в 2 Кор 4:17 он, возможно, объясняет «явленное» ему по пути в Дамаск образами, заимствованными из этих представлений.
Я с готовностью признаю, что те места, где говорится о творении и воскресении, мне не удалось бы написать, не имей я за плечами знакомства с датской «теологией творения». Она научила меня, что бытие и небытие, творение и уничтожение во времени каждый раз происходит в настоящем. Здесь мы пытаемся разгадать загадку, которая занимала умы всех богословов и философов, а именно, вопросу: «Почему вообще существует нечто, а не ничто?». С этой загадкой сталкиваемся мы и в вере в воскресение.
Моя «нарративная экзегеза» переходит здесь в «нарративную герменевтику». Другими словами, для меня важен не только тот смысл, который вкладывался когда-то в чудо воскресения, но и тот, который актуален для нас сегодня.
Искренне Ваш,
Герд Тайсен
Глава XVIII
Сон о человеке
Из разговора с Метилием я вынес вот что: всякая группа людей и всякий человек стремится укрепить свое положение за счет остальных. Все мы хотя бы раз слышали о том, что нужно щадить слабых. Но когда наши интересы входят в противоречие с интересами других людей, мы готовы скорее принести в жертву их – из страха погубить себя.
Точно так же рассуждал Синедрион: пусть лучше погибнет один человек, чем целый народ потеряет независимость. Они пожертвовали одним человеком ради общих интересов.
Похожие соображения двигали Пилатом: пусть лучше кто-то другой умрет, чем его власть будет поставлена под угрозу. Он боялся, что если он не убьет Иисуса, то со следующим мессианским движением ему не совладать.
И народ думал так же: чтобы оградить свои интересы, он потребовал распять Иисуса. Люди боялись, что если Храм и город лишатся славы святых мест, к которым толпами стекаются паломники, это подорвет их благополучие.
Даже Варавва воспользовался этим законом. Вместо него умер другой.
И вот получалось, что все мы были в этом замешаны: стремясь выжить, каждый старался обезопасить себя за счет других, за счет отверженных и осужденных.
Что и говорить, в этой жестокой игре мне выпала далеко не главная роль. Но это было слабым утешением. Разве не уподобились мы все диким зверям, живущим за счет более слабых собратьев? Больше того, разве не пожирали мы себе подобных и не пожирались себе подобными, что в природе, как правило, встречается только между особями разных видов? Каждый живет тем, что притесняет других. И никому не выйти из игры. Но, несмотря ни на что, я не готов был это принять. Пусть мне хоть тысячу раз докажут, что сам Бог создал мир таким! Я никогда не смирюсь с этим!
Оттого, что я принял участие в этой игре, подкатывала тошнота. Отвращение охватывало при мысли, что мне скорее всего предстоит участвовать в ней и дальше. Я не видел другого выхода, хотя, конечно, можно было еще изменить миропорядок! Ведь я буквально только что, в гостях у Метилия, говорил об этом! Но сейчас подобная мысль казалась мне глупой. Ну кто, скажите на милость, совершит эту перемену? Могли ли мы, люди, браться за пересмотр творения? Или нужно было ждать, пока Бог сам создаст мир заново?
Я вернулся домой. Мои мысли делались все мрачнее. Я думал, думал – и не находил ответа.
В таком настроении был я, когда вечером ко мне в дверь постучались: на пороге стоял Варух. Мы не виделись почти полгода. Он приехал очень вовремя. Моя работа на римлян хотя бы в одном оказалась полезной: выполняя их поручение, я смог спасти Варуха. Когда я впервые увидел его, он был совершеннейшей развалиной. Сейчас он стоял передо мной вполне здоровый. На этот раз потерявшимся, сбившимся с пути, лишенным ориентира путником был я!
Мы поднялись по лестнице наверх. Было уже темно. Мы зажгли масляный светильник. Варух начал рассказывать о том, как, не встретив меня в Сепфорисе, он пустился вдогонку по моим следам. Из родного города он привез адресованное мне, скрепленное печатью письмо, которое – так сказал он – просили передать мне какие-то неизвестные люди. Дальнейшие события слились в его передаче в один лишенный связности рассказ. Попав в Иерусалим, он пристал к новой общине. Эти люди будто бы живут в подполье. Все имущество у них общее. Они учат, что голодные насытятся, а плачущие утешатся. Мужчины и женщины, свободные и рабы – все, по их словам, имеют равные права.
Неужели Варух снова угодил к каким-то сектантам? Неужели и здесь мои старания оказались напрасны? Однако, несмотря на это, я не мог слушать его внимательно. Все время, пока он рассказывал, другое занимало мои мысли. Почерк, которым был надписан конверт. Мне казалось, я узнал его. Неужели Варавва прислал мне письмо? Не выдержав, я сломал печать.
Варух продолжал говорить. Он все рассказывал и рассказывал. Про общие обеды. Про радость и любовь. Про Духа Божия. Про чудеса. Про исцеления. Неожиданно он произнес слова, заставившие меня прислушаться:
– Нашу общину основал Иисус из Назарета, тот, которым ты раньше интересовался!
Я покачал головой:
– Иисус умер! Его ждала та же участь, что и стольких пророков до него!
– Нет, он не умер! После смерти его видели преображенным!
Слова лились из Варуха потоком, его нельзя было остановить.
Да, я сумел отвоевать Варуха для жизни, но только не для жизни торгового человека. Я не мог дать ему того, чего он искал у ессеев: чувства защищенности внутри общины, бежавшей от несправедливостей этого мира. И вот сейчас он нашел то, что искал!
По-настоящему, мне полагалось лишь радоваться его душевному подъему. Разве не был он прямой противоположностью той страсти к саморазрушению, которая владела им в пустыне? Или все дело в том, что он снова стал мечтать об иной жизни, мысли о которой владели им в бытность его ессеем? А теперь он хотел, чтобы и я разделил с ним его мечту? Однако на деле он добился одного – я только еще острее почувствовал свои раны и свою уязвимость. Всякое упоминание об Иисусе резало по живому. Все лишний раз твердило мне о том, что самые губительные последствия зачастую не отделить от самых лучших побуждений. Варух и представить себе не мог, что творилось во мне.
Но, может быть, хотя бы Варавва нашел выход? Может быть, хотя бы его мне удалось вернуть к жизни? Уже не обращая внимания на Варуха, который все говорил и говорил, я принялся за письмо:
«Варавва приветствует Андрея!
Шалом!
Как только прочтешь, сразу же сожги это письмо. Никто не должен обнаружить его у тебя! Никто не должен знать, что в нем написано. Я пишу тебе прежде всего потому, что благодарен тебе. До меня дошли слухи, как горячо ты за меня заступался. Я буквально вырвался из лап смерти. Цена оказалась высока. Другому пришлось умереть вместо меня. Вместе с ним распяли двух моих друзей. Теперь я все время спрашиваю себя: почему вышло так, а не иначе? Почему Иисус? Почему не я?
Я знаю, Иисус тебе близок. Ты защищал его путь бескровного протеста и отвергал мой путь сопротивления. Теперь я навсегда связан с ним. И я все время думаю о том, что это для меня значит.
Если он умер вместо меня, то я обязан жить вместо него. Ты бы, наверное, сказал, что мой долг по отношению к нему – встать в ряды его сторонников. Но размышления заставили меня рассудить иначе. Наши два пути, его и мой, противоположны, но одновременно они связаны один с другим.
Власти только тогда готовы всерьез воспринимать бескровный протест Иисуса, когда они знают: другая возможная альтернатива – вооруженный мятеж, а тут уж каждый раз не знаешь, чем закончится. Только это дает надежду людям вроде Иисуса. Только с нами за спиной они могут на что-то влиять.
Но то же верно и для нас: наш суровый путь только тогда может к чему-то привести, когда одновременно с ним существует другой. У нас хватит сил сокрушить нынешний порядок, но нам с нашими методами никогда не создать на его месте новый. Нам грозит пострадать от последствий развязанной нами же войны: насилие порождает насилие. Рано или поздно все окажется позади, и тогда прощение и примирение понадобятся нам самим.
Поддерживая друг друга, мы должны идти каждый своим путем. Эти пути различны, часто прямо противоположны. Я знаю, что Иисус бы не одобрил того, что делаем мы. Но при этом мы все же зависим друг от друга. Путь, который избрал он, грозит быть использованным власть имущими в своих интересах. Нам на нашем пути грозит опасность потерять из виду цель.
В конце наши пути непременно сольются. Да они уже и теперь соединились. С Иисусом распяли двоих моих друзей. Их теперь не отделить от него. Он умер как «царь Иудейский», а наши люди – как его свита. Я признаю, что он выше нас. Но мы нужны ему. Ему не обойтись без той грязной работы, которую делаем мы. Ему нужна его свита. В смерти мы были рядом с ним, ученики же его оставили. Если мне суждено когда-нибудь попасть в руки римлян и разделить его судьбу, я соединюсь с ним.
Боже, будь милостив ко всем нам!
Твой друг
Варавва»
Пока я читал, Варух ни на минуту не закрывал рта. Мое внимание раздвоилось. Голос далекого Вараввы звучал все громче, голос Варуха стихал вдали. Но, несмотря на это, он продолжал быть для меня важен. Ибо только он и держал меня: не будь его, я давно впал бы в отчаяние от чувства собственного бессилия. Только начав читать, я уже понял: рано или поздно Варавву ждет тот же конец, что и Иисуса. Оба пути никуда не вели. Мои собственные воззрения – не более чем иллюзия. Я мечтал о реформах! Чтобы что-то такое предпринять, нужно иметь власть, а власть находилась в руках римлян. Пока римляне думают, что любое несогласие можно подавить, призвав войска, они не заинтересованы ничего менять. Выхода не было. Все казалось бессмысленным. Ничего нельзя было предпринять.
К счастью для меня, в ту минуту оставалось кое-что, что я еще мог сделать, – это сжечь письмо. Я взял листок папируса и поднес его к лампе. Пламя радостно метнулось к потолку. Неровный свет озарил комнату. Среди пляшущих теней я увидел испуганное лицо Варуха. Только сейчас он понял, что мои мысли заняты совсем другим.
– Что ты делаешь? – оторопело спросил он.
– Жгу письмо.
Во мне полыхали брезгливость и отвращение, обращая всякую веру в пепел. Дух разрушения овладел мной.
– Варух, – сказал я, – иногда человеку остается только сжечь письмо, а с ним – и свою веру.
– Ты о чем?
Как далеки мы были с ним друг от друга – каждый со своими мыслями! Я спросил себя, получится ли у нас вообще разговор в этот вечер.
– Варух, – сказал я, – вспомни, за что ессеи прогнали тебя. Ты вывел их на чистую воду, их рассказы о бесценных сокровищах! Ты догадался, зачем это нужно: чтобы привлечь в общину людей и заставить их отказаться от своего имущества! Разве ты не понимаешь, что и последователи Иисуса тешат себя подобными выдумками?
– Но ведь тут никто не говорит, что владеет спрятанными сокровищами.
– Зато они любят поговорить о сокровище на небесах. Они верят в мертвого, вознесшегося на небеса и там собравшего ради них в своих руках всю власть. Если бы не эта вера, им не удалось бы никого убедить отдать свое имущество общине.
– Живой ради нас взял в свои руки власть на небесах и на земле. Но если Бог может воскресить мертвого, то неужели у него не хватит сил наполнить живым духом наши мертвые сердца и сподвигнуть нас на свершения, считавшиеся прежде невозможными?
– Тогда скажи, чем сокровища, зарытые в земле, отличаются от заступника, прячущегося на небесах? Ведь ни того, ни другого нельзя проверить! И то, и другое может оказаться обманом! Любой группе людей, чтобы она не распалась, нужно две-три такие сказки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27