– Тут у меня протокол допроса твоего раба Тимона. Кое-что здесь расходится с тем, что говоришь ты. Я правильно тебя понял, ваша семья поддерживает Ирода Антипу?
Я испугался. Так они допрашивали Тимона! К рабам применяют пытки. Тимон мог рассказать что угодно обо мне и моей семье. Я почувствовал, как кровь ударила в голову, а тело сковал страх.
– Ну, хватит притворяться! Чем вас не устраивает Ирод Антипа?
– Мы поддерживаем его власть. Все состоятельные люди в Сепфорисе и Тивериаде поддерживают его, – клятвенно заверил я.
– Почему же тогда у вас дома смеются над ним?
– То есть как?
– Ваш раб говорит, между собой вы называете Ирода Антипу вырожденцем, колеблющимся тростником и лисой!
У меня отлегло от сердца, и я рассмеялся:
– Когда-то он должен был стать единственным наследником Ирода. Но Ирод много раз менял свое завещание, В результате Антипа не получил ни трона, ни царства, ни даже самой большой и лучшей его части. Четверть – вот все, что ему досталось. Галилея и Перея.
– А, значит, теперь он мечтает наверстать упущенное? В комнате вдруг стало тихо. Даже писец перестал писать и уставился на меня.
– Может быть. Во всяком случае, было такое время, когда он об этом мечтал, – ответил я.
– А что значит «колеблющийся тростник»?
У меня возникло чувство, что Антипа для них важнее, и я несколько успокоился. Вдруг чиновник собирает информацию именно о нем? Когда я заговорил, голос мой звучал чуть более уверенно:
– «Колеблющийся тростник» – это у нас так говорят. Десять лет назад, когда Антипа перенес свою столицу в Тивериаду – город, который он основал и назвал в честь императора, – повсюду слышались недовольные голоса. Это и понятно: мы в Сепфорисе не обрадовались, когда другой город стал главным. В столице торговля идет лучше, чем в провинции. Поэтому многие в Сепфорисе были тогда настроены против Антипы.
– И причем же тут «колеблющийся тростник»?
– Это было вот как. Антипа отдал приказ в своей новой столице чеканить монету. На монетах обычно изображают правителей. Но еврейский-то закон запрещает создавать образы животных и людей! Тогда Антипа решил взять какой-нибудь безобидный мотив, что-то, что выделяло бы его столицу среди других городов: камыш, наприме, тростник, колеблющийся на ветру. И вот на его первых монетах, в том месте, где должен быть его профиль, оказался этот самый тростник. Из-за него Антипу и стали в шутку называть «колеблющимся тростником». Вот и все.
– Между кем колеблется Антипа?
– Он колеблется между Сепфорисом и Тивериадой.
– Только между городами?
– Между женщинами он тоже колеблется!
– Ты намекаешь на историю с Иродиадой!
– Да. На его колебания между первой женой, набатейской принцессой, и Иродиадой.
– А не колеблется ли он уж заодно между набатеями и римлянами? Женился же он на дочери царя набатеев!
Ага – так вот, оказывается, почему римлянам интересен колеблющийся Антипа! Я ответил совершенно спокойно, и в моих словах не было ни тени притворства:
– Нет! Антипа, как и отец его, Ирод, – верный союзник римлян.
– А как это вяжется с тем, что он одновременно строго соблюдает еврейский закон? К примеру, ты же сам говоришь, что он отвергает любые изображения.
– Так делают все евреи.
– Да неужели? А вот ваш раб, Тимон, поведал нам, что у вас в доме, в одной из пристроек, стоит статуя языческого бога!
– Эту статую подарил один наш компаньон, язычник. Нам не хотелось обижать его, отказываясь от подарка, – стал оправдываться я.
– Но ведь как интересно: вы, значит, прячете в своих домах кумиры богов!
– Даже у Антипы в его дворце есть изображения животных! А его брат, как вы знаете, даже велел изображать на монетах Цезаря!
– Как ты говоришь? Изображения животных? Это что, правда?
– Видел своими глазами. Они у него в Тивериаде, в его новом дворце. У себя в домах богатые люди не такие ревнители еврейских законов, как на публике.
– Да, интересно, что бы на это сказал народ: Антипа втайне поклоняется кумирам! А кое-кто из жителей Сепфориса ничуть не лучше!
– Статуи – не боги. Статуи ваяют ремесленники. Они всего лишь вещи среди прочих вещей. Если такая «вещь» есть у нас в доме, это еще не означает, что мы поклоняемся кумирам.
– Я не понимаю тебя. Весь мир поклоняется богам в образе статуй.
– Мы никогда не станем поклоняться тому, что создали люди. Бог невидим. Его нельзя нарисовать или высечь из камня.
Наступило молчание. Офицер задумчиво смотрел на меня. Ну, разве не глупость в моем-то положении заострять внимание на том, что отделяет нас, евреев, от других народов от этого римского офицера, стоящего передо мной? Помолчав, он, впрочем, заговорил вполне спокойно:
– На этот счет, если уж речь зашла о вашем боге, который не имеет образа, я слышал вот какую историю: очень давно, когда в Египте разразилась страшная эпидемия, фараон обратился к оракулу бога Аммона за советом. Оракул поведал, что фараон должен очистить свою страну от вашего проклятого богом народа, и тогда мор прекратится. Всех евреев, живших в Египте, выгнали в пустыню, предоставив своей судьбе. И вот толпы их побрели, деморализированные, по пустыне. Но потом один из вас, его звали Моисей, внушил им, что они не должны ждать помощи ни от богов, ни от людей. Ведь боги-то покинули их. Они должны поверить в себя и сами справиться со своей бедой. Когда я услышал эту историю, я спросил себя: верите ли вы вообще в бога?
Зачем понадобилась ему эта пародия на историю, рассказанную в Библии? Он что, думает вывести меня из себя? Или ему интересна наша религия? Вряд ли! Что же ответить ему? Сказать что-нибудь уклончивое, неопределенное? Да, именно: что-нибудь про невидимого Бога, которого никому не понять и не постичь включая его и меня. Которого никто не знает. Что-то такое, что увело бы нас в сторону от главного. Но тут меня внезапно осенило: если получится втянуть его в философский спор, подумал я, тогда он уж точно не станет спрашивать меня о Варавве. В следующее мгновение я уже слышал собственный голос, упрямо говоривший:
– Наш Бог не такой, как боги язычников. Незримый Бог никогда не становится на сторону сильных. Он с несчастными, которых выгоняют в пустыню.
Я увидел, как офицер в ответ на мои слова пожал плечами:
– Что же? Ты сомневаешься, что боги благоприятствуют Риму? Иначе как власть Рима распространилась бы на столько земель? Как из одного маленького города смогла бы получиться огромная держава?
– У всех народов считается, что боги всегда на стороне победителей. И только мы знаем: незримый Бог может быть на стороне побежденных!
Офицер непонимающе воззрился на меня. Несколько сдавленным голосом он произнес:
– Что-то есть в вашей вере такое, что противится всякой земной власти. Но и вам, как и всем другим, придется найти себе место в Римской империи. Поскольку мы видим свою задачу в том, чтобы внести порядок в мирное сосуществование народов, являя милость побежденным и смиряя непокорных – в этой стране и повсюду в мире.
Немного помолчав, он прибавил:
– Твое дело потребует какого-то времени. Мы проверим все, что ты здесь говорил, и затем решим, будет ли против тебя выдвинуто обвинение.
На том меня отпустили. Я снова был в своей камере. Теперь мне оставалось одно: ждать! Сколько дней еще пройдет, пока они соберут информацию обо мне? Говоря откровенно, в самом исходе дела я не сомневался. Я происходил из уважаемой семьи, известной своей дружбой с римлянами. Но было и кое-что, внушавшее мне опасения: о чем еще рассказал им Тимон? Хватило ли у него ума не проболтаться насчет Вараввы? Видеть он его никогда не видел. Но он мог слышать разговоры. Если наружу не выплывет моя связь с Вараввой, вряд ли со мной может случиться то-то плохое – если только не выплывет!
Меня мучило дурное предчувствие. Собственная судьба виделась мне предвестником страшных бед, в недалеком будущем должны были обрушиться на весь наш народ. Напряженность в отношениях между евреями и римлянами, которая привела к демонстрации против Пилата, будет только возрастать – пока не выльется в открытое восстание против господства Рима. Несказанные бедствия ждут тогда нашу страну – бедствия, связанные с войной и порабощением. По сравнению с грядущим несчастьем, моя собственная беда, мой арест, казался мне пустяком. Но в этом я находил лишь слабое утешение. В темном застенке Пилата ожидание тянулось для меня бесконечно. Это было трудное время.
* * *
Многоуважаемый господин Кратцингер,
Большое спасибо за Ваш отзыв о первой главе. Вы не можете понять, какое отношение описываемые в ней события имеют к Иисусу. Прошу Вас, подождите немного! Если до Иисуса мне понадобилось сначала нарисовать исторический фон, то тут я всего лишь следую своему долгу историка, стараясь сделать историческое явление понятным из его контекста. Для Иисуса такой контекст – это общественная и религиозная жизнь евреев.
Здесь Евангелия представляют картину лишь с одной стороны. Они написаны в ту эпоху (около 70– 100 г. н. э.), когда из внутриеврейского движения за обновление, сплотившегося вокруг Иисуса, возникла религия, которая впоследствии вступила в соперничество с религией, породившей ее. Евангельский текст часто дает искаженную картину иудаизма. Поэтому из него читатель Библии не может получить ясного понимания того, насколько глубоки корни, связывающие Иисуса с иудаизмом.
Евангелия, кроме того, представляют дело так, словно бы фигура Иисуса стояла в центре тогдашней истории Палестины. С исторической точки зрения, однако же, Иисус был явлением второго порядка. Начав изучать историю Палестины первого века нашей эры, мы далеко не сразу встречаем его следы. Этим опытом историка я и хочу поделиться с читателем. Но Вам я даю слово: в моем романе еще будет много следов, ведущих к Иисусу.
Из Вашего письма я понял, что окончательно свое мнение о моей книге Вы сможете сформулировать только тогда, когда прочтете больше. Должен ли я из этого сделать вывод, что могу посылать Вам и следующие главы? Я тем временем как раз успел закончить вторую.
С пожеланиями всего наилучшего,
искренне Ваш,
Герд Тайсен
Глава II
Шантаж
Плохо было то, что я никому не мог сообщить о своем аресте. Кто вообще знал о нем? Разве моим родителям могло прийти в голову, где я? Удалось ли Малху пробраться домой? Сидел ли Тимон в противоположном конце моего подвала? Мне рисовались мрачные картины. Сколько еще евреев держат они здесь? Скольких из них они пытали, скольких убили? Сколько людей просто исчезли неизвестно куда? И что будет со мной?
В этой дыре, куда не проникали солнечные лучи, а из звуков доносились только шаги стражи, я скоро утратил всякое чувство времени. Эта темница походила на склеп, и в этом склепе я был заживо погребен. В спертом воздухе был разлит смертный страх. В отчаянии обратился я с молитвой к Богу:
«Господи Боже наш, рассуди меня,
ибо невиновен я.
Я возложил на Тебя надежду мою.
Искуси меня, Господи,
испытай меня.
Ты знаешь меня лучше, чем я сам себя знаю.
Защити меня перед их судом,
против лживых обвинений и наветов.
Охрани меня от интриг их тайной полиции!
Я не водил дружбы с власть имущими.
Я презираю тех,
кто презирает человеческую жизнь,
для кого она – грязь,
кто бросает нас в тюрьму,
кто унижает нас и глумится над нами.
Не дай мне погибнуть от их руки!
На их руках кровь.
Подкупом составляют они себе богатства,
В шантаже проявляют они свою власть.
Кто говорит против них, пропадает в их подвалах!
Кто восстает, того убирают с дороги!
Боже, дай мне снова увидеть Твой дом,
где пребывает Твое Величие.
Вызволи меня из рук этих убийц.
И я восхвалю и прославлю Тебя
в собрании!».
Я вел счет дням по скудным пайкам, которые мне через равные промежутки подсовывали под дверь. Прошла неделя. Ничего не происходило. Прошла вторая неделя. Она показалась мне годом. Наконец, где-то в середине третьей недели меня повели наверх.
Неужели выпустят? Во мне проснулась надежда. Сначала шли бесконечными коридорами. Потом меня втолкнули в просторный зал. Я стоял, ослепленный светом, лившимся в окна. Когда глаза понемногу стали привыкать, я начал различать подробности. Передо мной на высоком помосте стояло судейское кресло. В кресле сидел небольшого роста человек. На нем была дорогая белая тога с пурпурной каймой. На пальце блестело золотое кольцо – знак того, что человек этот был римский всадник. Солдат, приведший меня сюда, прошептал: «Префект». Итак, передо мной в судейском кресле сидел сам Понтий Пилат, префект Иудеи и Самарии.
Допрос в высшей инстанции. Здесь должна решиться моя судьба. Только бы не всплыло ничего, связанного с Бараевой!
Когда я вошел в зал, Пилат просматривал какой-то свиток. Два солдата личной стражи стояли один слева, другой справа от него. Писец вел протокол. Не поднимая глаз от свитка, Пилат заговорил:
– Андрей, сын Иоанна! Я прочел протокол твоего допроса. Ты утверждаешь, что примкнул к демонстрации моих противников случайно. Тем временем мы собрали о тебе некоторые сведения. Мы узнали очень много. Почему ты скрыл от нас такие важные вещи?
– Кроме того, что я сказал, мне не приходит в голову ничего, что могло бы считаться важным, – с запинкой ответил я.
– И тем не менее это важно.
– Он равнодушно посмотрел на меня и тем же невыразительным голосом продолжал:
– Твоя биография неполна.
– Не знаю, что еще могло бы заинтересовать римские власти.
– Где ты был, после того как закончил обучение в грамматической школе?
Ага, вот оно что! Когда-то давно один человек сказал мне: говори полиции правду, но как можно меньшую часть правды. Поэтому я сказал:
– Я жил в пустыне у одного отшельника, некоего Ванна. Я пробыл с ним год.
– Вот как. И там ты просто вел отшельническую жизнь и больше ничего?
– Я хотел найти путь к истинной жизни. Я изучал Закон нашего Бога.
– Почему ты умолчал об этом?
– А зачем мне было упоминать этот год? Это имеет отношение исключительно к религии.
– Эта твоя «религия» допускает также и другие толкования. Во-первых: ты провел целый год у повстанцев. Во-вторых: тебя схватили во время демонстрации против римского префекта. В-третьих: демонстрация эта направлялась подстрекателями из подполья.
– Так что, это я – подстрекатель и провокатор? Чушь!
– Но этого нельзя исключить.
– Я ушел в пустыню, чтобы в одиночестве поразмыслить. Не всякий, кто на время отказывается от обыденной жизни, обязательно мятежник и террорист. Я сторонник мира.
– Ты не сказал о времени, проведенном в пустыне. Это подозрительно.
Меня бросило в пот. Волосы прилипли ко лбу. Моя одежда источала зловоние. Три недели я был лишен возможности ее сменить. Мне ни разу не дали помыться. Наверняка я являл собой поистине жалкое зрелище. Но и в душе моей, как и во внешнем облике, царил полнейший разлад. Я и правда – подобно многим другим – поселился в пустыне из религиозных побуждений: чтобы там, в тишине оазиса, осмыслить свою жизнь и спросить у Бога, чего он ждет от меня. Но это было не все – там же познакомился я и с Вараввой. Неужели Пилат об этом узнал? Но он только повторил:
– Все это очень и очень подозрительно!
– Что угодно покажется подозрительным, если не доверять человеку. Честное слово, я случайно оказался среди демонстрантов. Моя совесть чиста. Поэтому я и не пытался бежать, как другие, – продолжал я стоять на своем.
Пилат по-прежнему сохранял полное равнодушие. Что ему от меня нужно?
– Я мог бы назначить судебное разбирательство, – помолчав, сказал он.
– Судьям придется признать меня невиновным!
– Вероятно. Но тебя еще можно отправить в Рим для дальнейшего дознания.
– И там меня тоже признают невиновным.
– Да, но на это уйдет два года. Два года тюрьмы тебе обеспечены! – он поднял на меня глаза и многозначительно улыбнулся.
К чему же он в конце концов клонит? Не мог же он всякого, кто покажется подозрительным, отправлять в Рим! Тогда половину населения Палестины пришлось бы погрузить на корабль. С другой стороны, ясно было, что Пилат в состоянии мне повредить – неважно, буду я признан виновным или нет. Тут он заговорил снова:
– У меня есть к тебе честное предложение. Тебя прямо сейчас отпустят, если ты согласишься собрать для нас кое-какие сведения о некоторых религиозных движениях в стране.
– Это шантаж!
Все во мне клокотало от возмущения и негодования. Я едва удержался, чтобы не плюнуть Пилату в лицо. Этот человек пытался бесстыдно шантажировать меня, а еще говорил о честности!
– Скажем так, это – сделка, в которой одинаково заинтересованы обе стороны.
– Я не желаю быть шпионом.
– Вряд ли нам обязательно произносить такие громкие слова, как «шпион». То, что я предлагаю тебе, давай лучше будем называть «сбором информации». Ты не должен будешь ни указывать на кого-либо, ни доносить.
Сколько цинизма было в словах Пилата!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27