Чтобы он восстановил справедливость. Позаботился бы о плодородии. Чтобы прогнал римлян и все бы пошло на лад.
– Но тогда выходит, что он опасен!
Развить свою мысль я не успел. Послышались шаги и вошел Хуза. Оба мы были рады встрече. Лишь только он сел, я тут же перешел к делу:
– Вся Галилея говорит об Иисусе. Кругом ходят слухи. А ты что думаешь о нем? Можно его считать провокатором? Мятежником?
Хуза ответил:
– Ирод Антипа волнуется. Его мучает совесть из-за недавнего убийства Крестителя. А проблем меньше не стало. Он как-то даже высказал безумную мысль, что Иисус – это воскресший Креститель. Отсюда, мол, и его способность творить чудеса. Антипа боится. Он готов пойти на поводу у суеверий и поверить даже в воскресение мертвых!
– Но верят же в это фарисеи и многие другие.
– __Только не мы. Антипа, так же, как и я, сочувствует саддукейскому направлению в вере. Мы, саддукеи, верим, что души погибают вместе с телами. Мы отказываемся ждать прихода нового, лучшего мира. Тех, кто придерживается наших взглядов, немного – в основном, это люди, занимающие в обществе видное положение. Учение же фарисеев, напротив, находит сторонников в низших слоях. Они верят в бессмертие души, в награду и наказание, которые люди получают в загробном мире – согласно прожитой жизни. Этот Иисус и его люди ближе к фарисеям, чем к нам.
– Но фарисеи не представляют никакой опасности для государства. Они входят в состав Синедриона. Они сотрудничают с властями. Среди них, пожалуй, есть некоторые, кто придерживается крайних взглядов, кто примкнул к зелотам. Но такие – исключение. Ты думаешь, Иисус – один из этих экстремистов?
– Нет, на мой взгляд Иисус – безобидный сумасшедший. О нем можно было бы спокойно забыть, если бы столько людей не считали его пророком, мессией даже. Эти люди – вот наша проблема, а не Иисус. Особенно те, кто их поддерживает. Если бы не появлялись снова и снова чудаки, которые дают ему деньги и еду, эта история с благородными разбойниками давно бы заглохла сама собой. А так они с успехом распространяют свои идеи и даже ухитряются существовать за счет них!
Щеки Иоанны порозовели. Она судорожно сглотнула, но было совершенно ясно: она изо всех сил старается скрыть свои переживания от Хузы. Ее голос зазвучал чуть глуше обычного:
– Но его идеи, наверное, не так уж плохи?
Тут Хуза уже по-настоящему разошелся. Он закричал:
– Не так уж плохи? Что проповедует этот пророк с его концом света? Царство Божие! Все должно перемениться! Скоро должна начаться вечная жизнь! Задумывалась ты хотя бы раз над тем, почему эти идеи так нравятся простому народу? Почему мы, саддукеи, находим единомышленников только среди богатых людей: «участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти»? Мы одни не строим иллюзий насчет людей и смерти. Мы одни даем единственный разумный совет о том, как жить: «Иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим». Кроме нас, нет почти никого, кто бы не верил в воскресение и в бессмертие души.
Иоанна заспорила:
– Но даже Ирод Антипа не может до конца поверить, что Иоанн Креститель умер и не воскреснет!
– В том-то и весь ужас! Как он мог поддаться глупому суеверию! – парировал Хуза. – Простые люди цепляются за такие сказки. У них в жизни нет ничего, что приносило бы радость. Все, что они знают – это работа, заботы и мучения. Поэтому они утешают себя надеждой на лучшую жизнь на том свете, где у каждого будет вдоволь еды. Их надежды – больные надежды. Они – плод больной жизни. Иисус дает пищу этим больным мыслям. Он дает людям их мечты. Он зовет их:
Придите ко мне,
Все труждающиеся и обремененные!
И я успокою вас!
Вот пусть и занимается труждающимися и обремененными! Пусть среди них сеет свои безумные идеи. А в нашей жизни им нет места.
Иоанна вскочила. Ее щеки горели от возбуждения:
– Прекрати, Хуза! Я не могу этого слышать! Может быть, мы, женщины, имеем больше сочувствия к мечтам и надеждам простых людей, чем вы, мужчины. То, что ты говоришь, – неправда!
Хуза не пожелал уступить:
– Неправда, что он обнадеживает людей Царством Божиим? Так же, как делали многие до него?
Иоанна возражала:
– Многие ждали Царства Божия. Иисус же говорит: оно начинается уже сейчас. Не нужно ждать дня, который наступит неизвестно когда. Один человек как-то спросил его, когда придет Царство Божие. И он ответил:
Не придет Царствие Божие приметным образом,
И не скажут: «вот, оно здесь», или: «вот, там».
Ибо вот, Царствие Божие внутри вас.
Кто-то усомнился, как же оно уже может быть тут, хотя его никто не видит. Тогда он ответил:
Если же я Духом Божиим изгоняю бесов,
То, конечно, достигло до вас Царствие Божие!
Хуза не сдавался:
– Так об этом я как раз и говорю! Чем он внушает людям надежду? Чудесами! Волшебством! Простые люди не верят в свои силы. Отсюда – их потребность в тех, кто может творить чудеса. Волшебники нужны им, чтобы делать то, чего сами они не могут. Вот почему они придумывают про Иисуса сплошь одни сказки – сказки про то, чего он никогда не делал. Недавно кто-то рассказал мне о нем такую чудесную историю, которую я уже слышал раньше про одного сирийца:
«Ты знаешь этого сирийца, берущегося лечить людей, которые в полнолуние падают на землю, закатывают глаза, и ртом у них идет пена. Он ставит их на ноги, и они уходят здоровыми, оставив у него довольно крупную сумму в качестве вознаграждения. Лечение проходит так: он становится перед лежащим на земле человеком и спрашивает, откупа в тело вошел бес, больной же молчит. Вместо него отвечает сам бес – по-гречески или на каком-нибудь другом иноземном наречии, смотря по тому, откуда он пришел, перед тем как вселиться в человека. Тогда сириец произносит заклинания. Если бес его не слушается, тогда он начинает стращать его и так заставляет выйти из тела». На этом месте человек, который это рассказывал, подмигнул мне и прибавил: «Я лично видел, как выходил один. Черный такой, с серым!».
Я не выдержал и рассмеялся. Даже Иоанна улыбнулась. Но тут же снова стала серьезной:
– Ты слышал, такое рассказывают про Иисуса? Звучит очень похоже. Но Иисус никогда не берет платы за исцеления. И еще одно. Это, пожалуй, еще важнее: он знает, что люди готовы безоговорочно верить в чудеса, а в свои собственные силы не верят. Поэтому он часто повторяет: «Вера твоя спасла тебя!». Он дает понять: не я сотворил это чудо; в тебе самом скрыта сила, позволяющая тебе исцелиться. Он хочет избавить этих маленьких людей от их суеверного неверия в самих себя!
Хуза ответил:
– Но разве он не говорит им, что эта жизнь ничего не стоит? Что хорошая жизнь начнется только потом?
И снова Иоанна не согласилась:
– Как раз наоборот. Иисус говорит, что сейчас как раз время. Именно сейчас нужно радоваться. Поэтому теперь и нельзя поститься, все равно как на свадьбе. Счастливым можно быть сейчас. Как-то он обратился к людям:
Блаженны очи,
Видящие то, что вы видите!
Ибо сказываю вам,
Что многие пророки и цари желали видеть,
Что вы видите, и не видели,
И слышать, что вы слышите,
И не слышали.
Если сказать другими словами, получится: ваша жизнь стоит больше, чем жизнь царей и пророков. Вы счастливее их. Счастливее царицы Савской, которая приехала издалека, чтобы услышать мудрые речи Соломона.
Хуза не соглашался:
– Ты переворачиваешь все с ног на голову. Этот Иисус внушает людям ложную уверенность в себе. Они – бедолаги, а воображают о себе, что важнее царей. В жизни же им день за днем приходится смиряться и терпеть. Разве этот Иисус не учит их, что нельзя сопротивляться? Разве не преподает он им типичную философию маленького человека? Философию того, кто вынужден со всем мириться?
Иоанна не сдавалась. Ее голос звучал как никогда страстно:
– Больше всего вас раздражает в этом Иисусе как раз то, что противоположно такой ограниченной философии: он прививает маленьким людям привычку вести себя так, как до сих пор только вы могли себе позволить!
Разве жить, не зная забот, не было до сих пор привилегией высшего сословия? Иисус же говорит: эта привилегия есть у всех, даже у тех, у кого нет ничего.
Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить,
ни для тела вашего, во что одеться.
Душа не больше ли пищи, и тело – одежды?
Взгляните на птиц небесных:
они не сеют, не жнут,
не собирают в житницы;
и Отец ваш Небесный питает их.
Вы не гораздо ли лучше их?
Разве похоже на философию маленького человека? Иисус сам сравнивает этих беззаботных людей с Соломоном: если лилии в поле одеты роскошнее, чем царь Соломон, то насколько люди лучше их!
И разве не привилегия сильных мира сего – не бояться своих врагов? Сильные могут позволить себе великодушие. Ведь они знают, что враги их не причинят им вреда, а напротив, должны будут договариваться с ними. Иисус же говорит всем, не только власть имущим:
А я говорю вам: любите врагов ваших,
Благословляйте проклинающих вас,
Благотворите ненавидящим вас
И молитесь за обижающих вас и гонящих вас,
Да будете сынами Отца вашего Небесного.
Все должны быть сынами Божиими. Раньше одних лишь царей Израиля называли сыновьями Божиими. Иисус же называет так каждого, кто великодушен к своим врагам. А значит, каждый у него – царь.
И разве не привилегия сильных – создавать новые законы и упразднять старые? Что же делает Иисус? Он формулирует новые законы. Он говорит:
Вы слышали, что сказано древним:
«Не убивай, кто же убьет, подлежит суду».
А я говорю вам,
что «всякий, гневающийся на брата своего
напрасно, подлежит суду»;
Кто же скажет брату своему: «рака»,
подлежит синедриону; а кто скажет:
«безумный», подлежит геенне огненной.
Хуза побледнел. С трудом он выдавил из себя:
– Но тогда почему он учит только среди простого народа? Почему не приходит в Тивериаду? Почему не проповедует Антипе? Он живет мечтами маленьких людей, другого объяснения я дать не могу.
Иоанна согласно кивнула:
– Да, конечно. Он живет мечтами маленьких людей. Его речи не обращены к богатым и сильным. Но чего же он тогда хочет? Этих маленьких людей угнетают – он хочет, чтобы они расправили плечи. Они замучены непрестанными заботами – он хочет, чтобы они освободились от забот. Эти люди не считают свою жизнь чем-то важным – он внушает им, что их жизнь чего-то стоит. И вот вам делается страшно. Вы все, вместе с Иродом Антипой, боитесь, как бы маленьким людям не пришла в голову мысль, что они – вовсе никакие не маленькие люди. И вот вы распускаете слух, что будто бы хотите убить Иисуса. Вам это нужно, чтобы он бежал за границу. Чтобы оставил вас в покое. Чтобы маленьким людям не пришли в голову крамольные мысли, и они не стали опасными для вас!
Хуза попытался сменить тему. С улыбкой он повернулся ко мне:
– Ты только что спрашивал меня, нужно ли считать этого Иисуса провокатором и мятежником. Так вот, по крайней мере одно ясно: мою жену он уже заставил бунтовать!
Иоанна немного помолчала, потом сказала тихо:
– Нет, бунтовать меня заставил ты!
– Я? – удивленно спросил Хуза.
– Когда ты пришел и с порога обрушился на Иисуса и его идеи, ты задел мои чувства!
– Я понятия не имел, что его идеи так много для тебя значат!
– Хуза, мне стало страшно оттого, что ты можешь презирать меня!
– Это почему еще? – Хуза по-прежнему не понимал, к чему клонит его жена.
– Ты же презираешь этих чокнутых женщин?
– Но у меня никогда и в мыслях не было считать тебя чокнутой! Даже во сне! – поклялся Хуза.
– Но ведь ты же смеешься над этими чудаками, которые посылают Иисусу деньги и продукты!
Хуза так и застыл с открытым ртом.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что…
Иоанна кивнула:
– Именно это я хочу сказать. Что я помогаю Иисусу.
– Откуда мне было знать об этом!
Наступила пауза. Потом Иоанна сказала тихо:
– Я делала это по секрету от тебя. Я боялась признаться тебе. Я не хотела, чтобы ты стал презирать меня.
Хуза растерянно смотрел на нее:
– Как ты могла обо мне такое подумать! Если он тебе дорог… да я скорее начну думать о нем иначе, чем стану презирать тебя!
– Но стоит послушать, как ты смеешься над ним…
Я перевел дух. Эта ссора началась из-за меня, а потом я сидел с неловким чувством человека, которого, собственно говоря, не должно быть здесь. Я попрощался, оставив их вдвоем. Повсюду, куда бы я не пришел, люди ссорились из-за Иисуса. Повсюду портились отношения между родителями и детьми, мужем и женой, друзьями и соседями, даже между мытарями и торговцами. Этот странствующий пророк посеял кругом смуту.
Я пошел прогуляться вдоль берега озера. Его поверхность не тревожил даже слабый ветерок. Все отражалось в нем с потрясающей ясностью: Голанские горы вдалеке, застывшие над ними цепочки облаков, вечернее небо. Я видел свою тень на воде. Но кроме нее ничто во мне не было созвучно этому покою. Я был чужд ему. Мысли мои лихорадочно перескакивали с одного на другое. Я смотрел туда, где находился Капернаум. Где-то там сейчас, наверное, был Иисус!
Возвращаясь к себе, я снова прошел мимо дома Хузы. Уже издалека до меня донесся его голос. Он пел одну из своих любовных песен, песнь царя Соломона. Я тихонько подпел ему:
Положи меня на сердце твое,
Как печать перстня!
Надень меня на руку твою,
Как браслет!
Потому что любовь сильна, как смерть,
И страсть неумолима,
Как преисподняя.
Ее огонь –
Таинственный огонь,
Ее пламя – пламя Бога живого.
Никакая вода не может загасить его,
И никакие реки.
Если бы пришел человек и захотел ее купить,
И отдал бы все богатства –
Его бы отвергли с презрением.
Как прекрасна была эта песня! Хотел ли Хуза при помощи нее помириться с Иоанной? Или только изливал свою боль в вечерний воздух? Одно было очевидно: его послание предназначалось Иоанне. И я не сомневался, что она ответит на него.
Сделалось темно. Воздух оставался таким же теплым, как днем. Ветер совсем стих. Но мне по-прежнему было неспокойно. Я прилег на кровать, но заснуть не мог. И это не жара не давала мне забыться сном. То, что мешало мне спать, был спор об Иисусе. Внутри меня стоял гул множества голосов, говоривших одновременно. Я слышал голоса Иоанны и Хузы, голос мытаря, нищих, детей, голос Вараввы. Чужие голоса присвоили мои мечты и мысли. Я пытался прогнать их, растворить в подступающем сне. Потом эти голоса перестали быть мне чужими. Теперь это были уже голоса моего внутреннего «я», мои собственные мысли и чувства, мои страхи и надежды. Спор об Иисусе был спором, ведшимся внутри меня, разлад из-за него – моим разладом с самим собой. Что-то было во мне, что делало его личность одновременно притягательной и в то же время отталкивало меня. Что-то такое, что выставляло на посмешище его идеи и одновременно испытывало перед ними восхищение. Я и боялся исходящего от него беспокойства, и стремился к нему, как будто в нем таилась надежда. И потому этот образ попеременно делался для меня то черным, то белым.
Ближе к утру я погрузился в зыбкий сон. Когда я проснулся, меня вдруг охватило смутное чувство, что в моей жизни что-то переменилось и уже никогда не будет прежнему.
* * *
Дорогой господин Кратцингер,
Я с удовольствием вспоминаю наши с Вами беседы во время последней конференции новозаветников. Для меня теперь очевидно, что Вы не придерживаетесь крайней скептической точки зрения, а признаете само историческое предание об Иисусе – постольку, поскольку оно не вытекает ни из иудаизма, ни из раннего христианства, и поскольку складывается вместе с установленными историческими сведениями в непротиворечивую картину. Вы ссылаетесь на обычный в кругу исследователей критерий различия и связности.
Вы признаете, что в последней главе нарисована непротиворечивая картина проповеди Иисуса. Снова и снова Иоанна доказывает, что Иисус требует для маленьких людей точки зрения и поведения привилегированной верхушки: например, свободы от забот о хлебе насущном для неимущих, мудрости для необразованных. Он совершает «революцию ценностей», присвоение низшими слоями общества ценностей, бывших принадлежностью высших слоев.
Вы справедливо возражаете, что внутренняя непротиворечивость образа Иисуса еще не гарантирует его историчности. Сначала нужно найти твердую опору из исторических фактов, чтобы потом задать вопрос: «Что не противоречит этим фактам?».
В качестве таких основополагающих фактов я не стал бы брать только те предания, которые не восходят к иудаизму и раннему христианству. Два факта во всяком случае не могут вызывать сомнений: Иисус начинал как один из приверженцев Иоанна Крестителя, который позднее был казнен. И второй: Иисус сам окончил жизнь на кресте. Между этими двумя основополагающими фактами нужно поместить его проповедь.
Теперь я спрашиваю Вас: соответствует ли нарисованный в последней главе образ Иисуса этим двум фактам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Но тогда выходит, что он опасен!
Развить свою мысль я не успел. Послышались шаги и вошел Хуза. Оба мы были рады встрече. Лишь только он сел, я тут же перешел к делу:
– Вся Галилея говорит об Иисусе. Кругом ходят слухи. А ты что думаешь о нем? Можно его считать провокатором? Мятежником?
Хуза ответил:
– Ирод Антипа волнуется. Его мучает совесть из-за недавнего убийства Крестителя. А проблем меньше не стало. Он как-то даже высказал безумную мысль, что Иисус – это воскресший Креститель. Отсюда, мол, и его способность творить чудеса. Антипа боится. Он готов пойти на поводу у суеверий и поверить даже в воскресение мертвых!
– Но верят же в это фарисеи и многие другие.
– __Только не мы. Антипа, так же, как и я, сочувствует саддукейскому направлению в вере. Мы, саддукеи, верим, что души погибают вместе с телами. Мы отказываемся ждать прихода нового, лучшего мира. Тех, кто придерживается наших взглядов, немного – в основном, это люди, занимающие в обществе видное положение. Учение же фарисеев, напротив, находит сторонников в низших слоях. Они верят в бессмертие души, в награду и наказание, которые люди получают в загробном мире – согласно прожитой жизни. Этот Иисус и его люди ближе к фарисеям, чем к нам.
– Но фарисеи не представляют никакой опасности для государства. Они входят в состав Синедриона. Они сотрудничают с властями. Среди них, пожалуй, есть некоторые, кто придерживается крайних взглядов, кто примкнул к зелотам. Но такие – исключение. Ты думаешь, Иисус – один из этих экстремистов?
– Нет, на мой взгляд Иисус – безобидный сумасшедший. О нем можно было бы спокойно забыть, если бы столько людей не считали его пророком, мессией даже. Эти люди – вот наша проблема, а не Иисус. Особенно те, кто их поддерживает. Если бы не появлялись снова и снова чудаки, которые дают ему деньги и еду, эта история с благородными разбойниками давно бы заглохла сама собой. А так они с успехом распространяют свои идеи и даже ухитряются существовать за счет них!
Щеки Иоанны порозовели. Она судорожно сглотнула, но было совершенно ясно: она изо всех сил старается скрыть свои переживания от Хузы. Ее голос зазвучал чуть глуше обычного:
– Но его идеи, наверное, не так уж плохи?
Тут Хуза уже по-настоящему разошелся. Он закричал:
– Не так уж плохи? Что проповедует этот пророк с его концом света? Царство Божие! Все должно перемениться! Скоро должна начаться вечная жизнь! Задумывалась ты хотя бы раз над тем, почему эти идеи так нравятся простому народу? Почему мы, саддукеи, находим единомышленников только среди богатых людей: «участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти»? Мы одни не строим иллюзий насчет людей и смерти. Мы одни даем единственный разумный совет о том, как жить: «Иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда Бог благоволит к делам твоим». Кроме нас, нет почти никого, кто бы не верил в воскресение и в бессмертие души.
Иоанна заспорила:
– Но даже Ирод Антипа не может до конца поверить, что Иоанн Креститель умер и не воскреснет!
– В том-то и весь ужас! Как он мог поддаться глупому суеверию! – парировал Хуза. – Простые люди цепляются за такие сказки. У них в жизни нет ничего, что приносило бы радость. Все, что они знают – это работа, заботы и мучения. Поэтому они утешают себя надеждой на лучшую жизнь на том свете, где у каждого будет вдоволь еды. Их надежды – больные надежды. Они – плод больной жизни. Иисус дает пищу этим больным мыслям. Он дает людям их мечты. Он зовет их:
Придите ко мне,
Все труждающиеся и обремененные!
И я успокою вас!
Вот пусть и занимается труждающимися и обремененными! Пусть среди них сеет свои безумные идеи. А в нашей жизни им нет места.
Иоанна вскочила. Ее щеки горели от возбуждения:
– Прекрати, Хуза! Я не могу этого слышать! Может быть, мы, женщины, имеем больше сочувствия к мечтам и надеждам простых людей, чем вы, мужчины. То, что ты говоришь, – неправда!
Хуза не пожелал уступить:
– Неправда, что он обнадеживает людей Царством Божиим? Так же, как делали многие до него?
Иоанна возражала:
– Многие ждали Царства Божия. Иисус же говорит: оно начинается уже сейчас. Не нужно ждать дня, который наступит неизвестно когда. Один человек как-то спросил его, когда придет Царство Божие. И он ответил:
Не придет Царствие Божие приметным образом,
И не скажут: «вот, оно здесь», или: «вот, там».
Ибо вот, Царствие Божие внутри вас.
Кто-то усомнился, как же оно уже может быть тут, хотя его никто не видит. Тогда он ответил:
Если же я Духом Божиим изгоняю бесов,
То, конечно, достигло до вас Царствие Божие!
Хуза не сдавался:
– Так об этом я как раз и говорю! Чем он внушает людям надежду? Чудесами! Волшебством! Простые люди не верят в свои силы. Отсюда – их потребность в тех, кто может творить чудеса. Волшебники нужны им, чтобы делать то, чего сами они не могут. Вот почему они придумывают про Иисуса сплошь одни сказки – сказки про то, чего он никогда не делал. Недавно кто-то рассказал мне о нем такую чудесную историю, которую я уже слышал раньше про одного сирийца:
«Ты знаешь этого сирийца, берущегося лечить людей, которые в полнолуние падают на землю, закатывают глаза, и ртом у них идет пена. Он ставит их на ноги, и они уходят здоровыми, оставив у него довольно крупную сумму в качестве вознаграждения. Лечение проходит так: он становится перед лежащим на земле человеком и спрашивает, откупа в тело вошел бес, больной же молчит. Вместо него отвечает сам бес – по-гречески или на каком-нибудь другом иноземном наречии, смотря по тому, откуда он пришел, перед тем как вселиться в человека. Тогда сириец произносит заклинания. Если бес его не слушается, тогда он начинает стращать его и так заставляет выйти из тела». На этом месте человек, который это рассказывал, подмигнул мне и прибавил: «Я лично видел, как выходил один. Черный такой, с серым!».
Я не выдержал и рассмеялся. Даже Иоанна улыбнулась. Но тут же снова стала серьезной:
– Ты слышал, такое рассказывают про Иисуса? Звучит очень похоже. Но Иисус никогда не берет платы за исцеления. И еще одно. Это, пожалуй, еще важнее: он знает, что люди готовы безоговорочно верить в чудеса, а в свои собственные силы не верят. Поэтому он часто повторяет: «Вера твоя спасла тебя!». Он дает понять: не я сотворил это чудо; в тебе самом скрыта сила, позволяющая тебе исцелиться. Он хочет избавить этих маленьких людей от их суеверного неверия в самих себя!
Хуза ответил:
– Но разве он не говорит им, что эта жизнь ничего не стоит? Что хорошая жизнь начнется только потом?
И снова Иоанна не согласилась:
– Как раз наоборот. Иисус говорит, что сейчас как раз время. Именно сейчас нужно радоваться. Поэтому теперь и нельзя поститься, все равно как на свадьбе. Счастливым можно быть сейчас. Как-то он обратился к людям:
Блаженны очи,
Видящие то, что вы видите!
Ибо сказываю вам,
Что многие пророки и цари желали видеть,
Что вы видите, и не видели,
И слышать, что вы слышите,
И не слышали.
Если сказать другими словами, получится: ваша жизнь стоит больше, чем жизнь царей и пророков. Вы счастливее их. Счастливее царицы Савской, которая приехала издалека, чтобы услышать мудрые речи Соломона.
Хуза не соглашался:
– Ты переворачиваешь все с ног на голову. Этот Иисус внушает людям ложную уверенность в себе. Они – бедолаги, а воображают о себе, что важнее царей. В жизни же им день за днем приходится смиряться и терпеть. Разве этот Иисус не учит их, что нельзя сопротивляться? Разве не преподает он им типичную философию маленького человека? Философию того, кто вынужден со всем мириться?
Иоанна не сдавалась. Ее голос звучал как никогда страстно:
– Больше всего вас раздражает в этом Иисусе как раз то, что противоположно такой ограниченной философии: он прививает маленьким людям привычку вести себя так, как до сих пор только вы могли себе позволить!
Разве жить, не зная забот, не было до сих пор привилегией высшего сословия? Иисус же говорит: эта привилегия есть у всех, даже у тех, у кого нет ничего.
Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить,
ни для тела вашего, во что одеться.
Душа не больше ли пищи, и тело – одежды?
Взгляните на птиц небесных:
они не сеют, не жнут,
не собирают в житницы;
и Отец ваш Небесный питает их.
Вы не гораздо ли лучше их?
Разве похоже на философию маленького человека? Иисус сам сравнивает этих беззаботных людей с Соломоном: если лилии в поле одеты роскошнее, чем царь Соломон, то насколько люди лучше их!
И разве не привилегия сильных мира сего – не бояться своих врагов? Сильные могут позволить себе великодушие. Ведь они знают, что враги их не причинят им вреда, а напротив, должны будут договариваться с ними. Иисус же говорит всем, не только власть имущим:
А я говорю вам: любите врагов ваших,
Благословляйте проклинающих вас,
Благотворите ненавидящим вас
И молитесь за обижающих вас и гонящих вас,
Да будете сынами Отца вашего Небесного.
Все должны быть сынами Божиими. Раньше одних лишь царей Израиля называли сыновьями Божиими. Иисус же называет так каждого, кто великодушен к своим врагам. А значит, каждый у него – царь.
И разве не привилегия сильных – создавать новые законы и упразднять старые? Что же делает Иисус? Он формулирует новые законы. Он говорит:
Вы слышали, что сказано древним:
«Не убивай, кто же убьет, подлежит суду».
А я говорю вам,
что «всякий, гневающийся на брата своего
напрасно, подлежит суду»;
Кто же скажет брату своему: «рака»,
подлежит синедриону; а кто скажет:
«безумный», подлежит геенне огненной.
Хуза побледнел. С трудом он выдавил из себя:
– Но тогда почему он учит только среди простого народа? Почему не приходит в Тивериаду? Почему не проповедует Антипе? Он живет мечтами маленьких людей, другого объяснения я дать не могу.
Иоанна согласно кивнула:
– Да, конечно. Он живет мечтами маленьких людей. Его речи не обращены к богатым и сильным. Но чего же он тогда хочет? Этих маленьких людей угнетают – он хочет, чтобы они расправили плечи. Они замучены непрестанными заботами – он хочет, чтобы они освободились от забот. Эти люди не считают свою жизнь чем-то важным – он внушает им, что их жизнь чего-то стоит. И вот вам делается страшно. Вы все, вместе с Иродом Антипой, боитесь, как бы маленьким людям не пришла в голову мысль, что они – вовсе никакие не маленькие люди. И вот вы распускаете слух, что будто бы хотите убить Иисуса. Вам это нужно, чтобы он бежал за границу. Чтобы оставил вас в покое. Чтобы маленьким людям не пришли в голову крамольные мысли, и они не стали опасными для вас!
Хуза попытался сменить тему. С улыбкой он повернулся ко мне:
– Ты только что спрашивал меня, нужно ли считать этого Иисуса провокатором и мятежником. Так вот, по крайней мере одно ясно: мою жену он уже заставил бунтовать!
Иоанна немного помолчала, потом сказала тихо:
– Нет, бунтовать меня заставил ты!
– Я? – удивленно спросил Хуза.
– Когда ты пришел и с порога обрушился на Иисуса и его идеи, ты задел мои чувства!
– Я понятия не имел, что его идеи так много для тебя значат!
– Хуза, мне стало страшно оттого, что ты можешь презирать меня!
– Это почему еще? – Хуза по-прежнему не понимал, к чему клонит его жена.
– Ты же презираешь этих чокнутых женщин?
– Но у меня никогда и в мыслях не было считать тебя чокнутой! Даже во сне! – поклялся Хуза.
– Но ведь ты же смеешься над этими чудаками, которые посылают Иисусу деньги и продукты!
Хуза так и застыл с открытым ртом.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что…
Иоанна кивнула:
– Именно это я хочу сказать. Что я помогаю Иисусу.
– Откуда мне было знать об этом!
Наступила пауза. Потом Иоанна сказала тихо:
– Я делала это по секрету от тебя. Я боялась признаться тебе. Я не хотела, чтобы ты стал презирать меня.
Хуза растерянно смотрел на нее:
– Как ты могла обо мне такое подумать! Если он тебе дорог… да я скорее начну думать о нем иначе, чем стану презирать тебя!
– Но стоит послушать, как ты смеешься над ним…
Я перевел дух. Эта ссора началась из-за меня, а потом я сидел с неловким чувством человека, которого, собственно говоря, не должно быть здесь. Я попрощался, оставив их вдвоем. Повсюду, куда бы я не пришел, люди ссорились из-за Иисуса. Повсюду портились отношения между родителями и детьми, мужем и женой, друзьями и соседями, даже между мытарями и торговцами. Этот странствующий пророк посеял кругом смуту.
Я пошел прогуляться вдоль берега озера. Его поверхность не тревожил даже слабый ветерок. Все отражалось в нем с потрясающей ясностью: Голанские горы вдалеке, застывшие над ними цепочки облаков, вечернее небо. Я видел свою тень на воде. Но кроме нее ничто во мне не было созвучно этому покою. Я был чужд ему. Мысли мои лихорадочно перескакивали с одного на другое. Я смотрел туда, где находился Капернаум. Где-то там сейчас, наверное, был Иисус!
Возвращаясь к себе, я снова прошел мимо дома Хузы. Уже издалека до меня донесся его голос. Он пел одну из своих любовных песен, песнь царя Соломона. Я тихонько подпел ему:
Положи меня на сердце твое,
Как печать перстня!
Надень меня на руку твою,
Как браслет!
Потому что любовь сильна, как смерть,
И страсть неумолима,
Как преисподняя.
Ее огонь –
Таинственный огонь,
Ее пламя – пламя Бога живого.
Никакая вода не может загасить его,
И никакие реки.
Если бы пришел человек и захотел ее купить,
И отдал бы все богатства –
Его бы отвергли с презрением.
Как прекрасна была эта песня! Хотел ли Хуза при помощи нее помириться с Иоанной? Или только изливал свою боль в вечерний воздух? Одно было очевидно: его послание предназначалось Иоанне. И я не сомневался, что она ответит на него.
Сделалось темно. Воздух оставался таким же теплым, как днем. Ветер совсем стих. Но мне по-прежнему было неспокойно. Я прилег на кровать, но заснуть не мог. И это не жара не давала мне забыться сном. То, что мешало мне спать, был спор об Иисусе. Внутри меня стоял гул множества голосов, говоривших одновременно. Я слышал голоса Иоанны и Хузы, голос мытаря, нищих, детей, голос Вараввы. Чужие голоса присвоили мои мечты и мысли. Я пытался прогнать их, растворить в подступающем сне. Потом эти голоса перестали быть мне чужими. Теперь это были уже голоса моего внутреннего «я», мои собственные мысли и чувства, мои страхи и надежды. Спор об Иисусе был спором, ведшимся внутри меня, разлад из-за него – моим разладом с самим собой. Что-то было во мне, что делало его личность одновременно притягательной и в то же время отталкивало меня. Что-то такое, что выставляло на посмешище его идеи и одновременно испытывало перед ними восхищение. Я и боялся исходящего от него беспокойства, и стремился к нему, как будто в нем таилась надежда. И потому этот образ попеременно делался для меня то черным, то белым.
Ближе к утру я погрузился в зыбкий сон. Когда я проснулся, меня вдруг охватило смутное чувство, что в моей жизни что-то переменилось и уже никогда не будет прежнему.
* * *
Дорогой господин Кратцингер,
Я с удовольствием вспоминаю наши с Вами беседы во время последней конференции новозаветников. Для меня теперь очевидно, что Вы не придерживаетесь крайней скептической точки зрения, а признаете само историческое предание об Иисусе – постольку, поскольку оно не вытекает ни из иудаизма, ни из раннего христианства, и поскольку складывается вместе с установленными историческими сведениями в непротиворечивую картину. Вы ссылаетесь на обычный в кругу исследователей критерий различия и связности.
Вы признаете, что в последней главе нарисована непротиворечивая картина проповеди Иисуса. Снова и снова Иоанна доказывает, что Иисус требует для маленьких людей точки зрения и поведения привилегированной верхушки: например, свободы от забот о хлебе насущном для неимущих, мудрости для необразованных. Он совершает «революцию ценностей», присвоение низшими слоями общества ценностей, бывших принадлежностью высших слоев.
Вы справедливо возражаете, что внутренняя непротиворечивость образа Иисуса еще не гарантирует его историчности. Сначала нужно найти твердую опору из исторических фактов, чтобы потом задать вопрос: «Что не противоречит этим фактам?».
В качестве таких основополагающих фактов я не стал бы брать только те предания, которые не восходят к иудаизму и раннему христианству. Два факта во всяком случае не могут вызывать сомнений: Иисус начинал как один из приверженцев Иоанна Крестителя, который позднее был казнен. И второй: Иисус сам окончил жизнь на кресте. Между этими двумя основополагающими фактами нужно поместить его проповедь.
Теперь я спрашиваю Вас: соответствует ли нарисованный в последней главе образ Иисуса этим двум фактам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27