– Но только тайно, да? – Голос его так и сочился презрением. – В обусловленном тобой месте, в назначенное тобой время. Сошлись, переспали и разошлись. Необыкновенно романтично!
Тут она уже смогла взглянуть в лицо своему «превосходному любовнику».
– Ты не можешь простить мне моей честности, – обвинила его Джозефин. – Потому что я сразу сказала, что не хочу настоящей связи со всеми вытекающими отсюда последствиями. Потому что не желаю быть официальной подружкой, которую можно таскать на вечеринки и тому подобные мероприятия. Если бы этого потребовал мужчина, ты счел бы его условия вполне естественными и допустимыми. Но поскольку я, женщина, отказываюсь готовить тебе вечернюю трапезу, стирать носки и сдавать костюмы в чистку, то ты готов сразу перевести меня в разряд первостатейных шлюх! – Она уже кричала.
– Я переспал с тобой, дорогая моя, – сурово подчеркнул Дуглас. – Но это не значит, что собирался тут же вручить тебе бразды правления моим домашним очагом. Хотя ты, похоже, думала именно так. Поспешила, красавица.
– Но это ты предложил пообедать в ресторане и прогуляться по берегу озера.
– Я совершил ошибку. Обещаю, что такого больше не повторится. – Дуглас пересек комнату и остановился у двери. Оглянулся. – Мне стоило серьезнее отнестись к твоему нежеланию назвать свою фамилию. Может, тебя и зовут-то не Джозефин.
– Дуглас, пожалуйста… – Ее голос дрожал, в глазах стояли непролившиеся слезы. – Я… я хочу встречаться с тобой, Дуглас, очень хочу! Не уходи так, прошу! Давай поговорим. Ты поймешь меня. Обещаю. Я… я хочу тебя…
– Тебе не повезло, дорогая. Потому что ты не можешь иметь то, чего хочешь. Надеюсь, ты не будешь чувствовать себя очень одинокой, пока не найдешь замену.
Дверь открылась, беззвучно закрылась, и он исчез.
Джозефин упала на кровать и зарыдала.
Прошло не меньше пятнадцати минут, когда она наконец подняла лицо с красными заплаканными глазами и прошептала:
– Нет, я не могу позволить ему уйти просто так…
Приложив почти нечеловеческое усилие, она заставила себя встать, умыться и выскочить на улицу. Но Дугласа, конечно, нигде не было видно.
Она вернулась в комнату и села на край кровати, обхватив руками плечи и раскачиваясь. Дыхание с шумом вырывалось из груди, точно она только что закончила марафонскую дистанцию.
Джозефин была озадачена. Да что там озадачена – потрясена, ошеломлена. Она, естественно, предполагала, что Дуглас – Дуг для близких – сначала удивится и скорее всего не поверит. Но в конце концов ей удастся убедить его в правильности своей точки зрения и уговорить согласиться на это предложение. Отличное предложение, кстати, на ее взгляд, позволяющее обоим сохранить свободу и независимость.
Похоже, Дуглас не счел его не только отличным, но даже просто приемлемым. Более того, он явно оскорбился. Причем настолько, что крикнул: «Не смей называть меня Дугом!» И это несмотря на их предыдущую восхитительную близость. Подчеркнул этим, что она сразу стала ему совсем чужой. Даже слово «дорогая» выплюнул, как оскорбление. И ушел… ушел так, чтобы у нее не оставалось ни малейшего сомнения: он не желает больше ее видеть.
Что бы я сделала, если бы догнала его? – думала Джозефин, массируя руками виски. Голова раскалывалась. Сказала бы, что сожалею? Что неудачно пошутила? Никогда, потому что это было бы ложью.
А она хотела быть с ним предельно честной. Ей было необходимо заставить его понять, что их отношения должны иметь разумные границы.
Но Дуглас не желал тайной знойной любовной связи, которую предложила она… А может, он вообще не стремился к продолжению их отношений? Что, если эта ночь была для него всего лишь приятным разнообразием, немного рассеявшим деревенскую скуку? И после он собирался поблагодарить ее и проститься навсегда?
Возможно, даже вполне вероятно. Но тогда какого дьявола он встал в позу оскорбленного моралиста? Или этот Дуглас из тех мужчин, которые имеют двойные стандарты? То, что приемлемо для мужчины, считает категорически недопустимым для женщин?
Увы, она сама не верила этим мыслям.
Но ведь он хотел меня, говорила себе Джозефин, действительно хотел. Хотя и не настолько, чтобы принять мои условия. А я не могу предложить иного. Я не смею! Ни ему, ни кому-то другому.
Господи всемогущий, за что ты так терзаешь меня? – взмолилась несчастная женщина. Я знаю его всего несколько часов, а уже чувствую себя так, словно сердце разрывается на части. Не могу я позволить ему приблизиться еще больше! Не могу впустить в свою жизнь, потому что уже почти влюбилась в него! И уже испытываю мучительную боль…
Нет, никогда! Этот проклятый юбилей только подстегнул ее решимость остаться свободной, избежать тех отношений, за которыми неизменно следуют разочарование, горечь, отчаяние…
Она, Джозефин Перкс, пойдет в жизни своей дорогой. Она не позволит накрыть себя плотному облаку неудовлетворенности и горя, которое окутывало почти всех участников вчерашнего торжества. Она ведь не встретила там ни одной счастливой пары. А оно, это облако, уже начало опускаться на нее. Только потому, что она ненадолго впустила в свою жизнь мужчину. Всего на одну ночь…
Молодая женщина горестно вздохнула.
Любовь – это игра с ежеминутно меняющимися правилами. Я не могу позволить себе принять в ней участие. Я сохраню свою свободу, несмотря на то что у нее острый привкус одиночества.
Но если бы они провели вместе конец дня и ночь, как предлагал Дуглас, она уже не смогла бы отпустить его. Абсолютно точно. Она сразу это поняла. Вовремя заметила опасность. И попыталась сделать единственно возможное, чтобы спасти себя и обрести контроль над ситуацией.
Но в этой борьбе потеряла его. Потеряла…
Джозефин плотнее обняла себя за плечи, признавая терзающую боль и пытаясь хоть как утишить ее. Но она ощущала запах мыла, которым он любовно намыливал ее, еще чувствовала внутри сладость его властного проникновения, помнила ласки сильных и одновременно таких нежных рук…
На глаза снова навернулись слезы, в горле встал плотный ком.
Почему все изменилось так быстро и так радикально? – спросила она себя, погружаясь в темные глубины отчаяния. Всего полчаса назад мы обнимали друг друга, целовали, любили… Мое тело до сих пор поет от физической удовлетворенности. И вот теперь, всего лишь какие-то тридцать минут спустя, он навсегда исчез из моей жизни…
Джозефин была оглушена и ошеломлена болью утраты.
Сама комната еще сотрясалась от отголосков его гнева. Пройдет много времени, прежде чем ей удастся забыть презрение в чудесных темно-карих глазах. Забыть прощальные слова Дугласа, полные яростного пренебрежения.
Но еще больше времени потребуется мне, чтобы стереть из памяти все остальные воспоминания о нем, с грустью поняла она. Ведь стоит только закрыть глаза – и перед внутренним взором встает красивая мощная фигура в выцветших джинсах и ковбойской рубахе, и смеются чудесные глаза, и пляшут в них золотистые искорки веселья…
Сейчас Джозефин была твердо уверена только в одном. Что бы ни случилось с ней дальше, замены ему она искать не будет. Суровый урок пошел на пользу. Теперь ей необходимо время, чтобы обдумать свою позицию, пересмотреть стратегию поведения. Подготовиться к тому дню в далеком будущем, когда ей встретится мужчина, ищущий, как и она, отношений без привязанности и взаимных обязательств. Но это будет не Дуглас, не Дуглас… Слезинка сорвалась с кончика ресницы и побежала вниз, обжигая кожу щеки.
Джозефин безучастно уставилась на свои ноги с тщательно накрашенными ногтями и розовыми нежными пятками. Смешно, подумала она, быть такой аккуратной и ухоженной, когда внутри все разрывается на части от невыносимой боли. И вдруг тряхнула головой и резко вскочила. Именно этого состояния эмоционального смятения она и стремилась избежать любой ценой. А сама комната только ухудшала положение.
Прочь! Скорее прочь отсюда! Скорее прекратить это бесцельное нытье и предпринять какие-то позитивные шаги!
Джозефин свернула влажные полотенца, отнесла их в ванную, собрала туалетные принадлежности и, ни на мгновение не задумываясь, швырнула злосчастный кусок мыла в унитаз. Придется сменить марку, подумала она. Умылась ледяной водой, попудрила распухший нос, оглянулась, не забыла ли чего-нибудь.
Ничего… кроме своего сердца. Но она найдет его, обязательно найдет.
Оказавшись у главного подъезда, она спросила у встретившего ее молодого парня из местного обслуживающего персонала:
– Что с моей машиной? Надеюсь, ее уже починили?
Тот удивленно взглянул на нее.
– Починили? А разве с ней что-то было не так? Я не в курсе. Мне никто ничего не говорил.
– Ну, тогда, значит, все в порядке, – оживленно произнесла Джозефин. – Подгоните ее, пожалуйста, и скажите, где я должна оплатить счет?
– Пройдите, пожалуйста, в офис, мэм, – почтительно сказал парень, указывая налево.
Она вошла в офис, где ее встретила молодая веселая девушка.
– Чем могу помочь, мэм? – спросила она, приветливо улыбаясь.
– Я мисс Перкс из восемнадцатого бунгало. Хотела бы оплатить счет за ремонт машины, – ответила Джозефин и подумала, не спросить ли у нее о Дугласе. Наплевать на все свои правила и узнать, кто он такой, как его фамилия, кем он тут работает.
– Простите, мисс Перкс, но счета нет, – сияя, сообщила девушка.
– То есть как? Не может быть. Машина вчера не работала, и мне сказали, что специально вызвали механика.
Девушка порылась в ящиках, достала какую-то бумажку, изучила ее, бросила обратно и покачала головой.
– Нет, мисс, ничего нет. Наверное, ремонт сделали за счет заведения.
Джозефин пожала плечами, повернулась и устремилась к выходу. Она уже взялась за ручку, когда услышала, что ее окликнули:
– Мисс Перкс, извините, я сразу не заметила. Тут вам записку оставили. Наверное, когда я завтракать ходила…
Девушка подала ей длинный конверт. Джозефин разорвала его непослушными пальцами, заглянула внутрь и побелела, а потом позеленела. Там лежали стодолларовая банкнота и записка.
Обычно я не плачу за секс. Но прошлая ночь была исключительной. Д.
Она едва не завизжала, но кое-как удержалась и покинула офис, высоко вскинув голову.
У подъезда уже стоял ее «линкольн». Джозефин сунула хрустящую банкноту пригнавшему его парню. Тот взглянул и рассыпался в благодарностях. Она, почти его не слыша, махнула рукой, с трудом удержавшись от желания смять проклятую записку и швырнуть ему в лицо.
Стоп! – мысленно осадила она себя. Парень ни в чем не виноват. Не надо вымещать на нем зло.
– Мисс Перкс, мисс Перкс.
Джозефин посмотрела ему в глаза, ожидая увидеть там презрение. Еще бы, какого другого отношения может ждать женщина, получающая плату за любовь? Но встретила вместо этого взгляд, полный участия и беспокойства.
– Мисс Перкс, вы плохо себя чувствуете? – спросил юноша. – Вы так побледнели…
Она заставила себя улыбнуться.
– Нет-нет, все в порядке. Благодарю. Я могу ехать?
– Конечно, мисс Перкс. Бак полон. Это я благодарю вас, мисс Перкс. Приезжайте к нам еще.
Джозефин села в машину и запустила мотор. Его мягкое урчание подействовало на нее успокаивающе. Есть надежда, что ей удастся добраться до дому без приключений.
Спасибо тебе, Господи, за понедельник!
Наверное, еще никогда в жизни Джозефин не воздавала столь искреннюю хвалу Создателю за возможность отправиться на работу. Уикенд выдался кошмарный, и она радовалась, что сможет наконец отвлечься от личных проблем и с головой погрузиться в дела.
До Далласа она доехала без происшествий, правда, дорога заняла больше четырех часов. Джозефин несколько раз останавливалась и выходила из машины, чтобы размять ноги и рассеять терзавшие ее мысли. Да и движение было довольно напряженным, так что по возвращении домой ее голова раскалывалась от боли.
А дома ее уже ждали многочисленные сообщения на автоответчике – все с просьбой позвонить как можно скорее. И от матери, и от отца, и от Саманты, и от Эдди, и даже от старой школьной подруги.
Джозефин раздраженно стерла их все, решив, что сегодня у нее нет душевных сил на разговоры с родными и близкими. Никуда они не денутся до завтра. Может, и она к тому времени немного придет в себя.
Открыв холодильник, Джозефин нашла там яйца, кусок сыру, несколько яблок и банку томатного сока. Несмотря на полнейшее отсутствие аппетита, заставила себя поесть и приняла таблетку обезболивающего. Потом забралась в ванну и долго отмокала, пока не почувствовала, что головная боль начала отступать. Тогда приступила к мытью и намыливалась так долго и тщательно, словно провела эти два дня, валяясь в навозной яме. А когда вышла из ванны, сожгла проклятую записку и высыпала пепел в унитаз.
Теперь ей придется бороться только с воспоминаниями. Только?! Да ведь это и есть самое трудное. Со сладостными, горькими, мучительными, томительными, упоительными воспоминаниями.
После почти символического акта сожжения оскорбительного послания Джозефин улеглась в постель, надеясь уснуть, но всю ночь ворочалась с боку на бок, снова и снова возвращаясь мыслями к нему, Дугласу, – Дугу для близких. Но не для нее. Не для женщины, которой можно заплатить за любовь. За секс. За ночь…
– Чувствуется, юбилей удался на славу, – иронически заметила Миранда, руководитель рекламного отдела, в котором в поте лица трудилась Джозефин.
Измученная полубессонной ночью молодая женщина улыбнулась и спокойно ответила:
– О да. В нашей семье не привыкли отказывать себе в развлечениях.
Обычный, привычный понедельник. Сотрудники бледные, стонущие, более утомленные, чем вечером в пятницу, проклинающие заказчиков. Долгое утреннее совещание, капризные модели, вечно путающиеся линзы…
Джозефин провела большую часть дня в фотостудии, безостановочно щелкая камерой. Модель – высокий и очень красивый молодой человек лет двадцати двух-двадцати трех – оказался крайне бестолковым и совершенно бездарным. Наверное, чей-то любовник, смутно подумала Джозефин и подивилась, как можно спать с таким болваном. Вот Дуглас…
Воспоминание причинило боль, и она поскорее отмахнулась от него и снова погрузилась в работу. И к концу дня почувствовала, что трудотерапия начала давать положительные результаты. У нее появились моральные силы перезвонить родителям и Саманте.
Беседа с матерью прошла относительно спокойно. Зарождавшаяся на юбилее ссора пока не перешла в открытый скандал, и престарелая пара временно наслаждалась перемирием. Джозефин попросила передать привет отцу, пообещала как-нибудь выбрать время и приехать навестить их, поблагодарила за чудесный праздник. Потом набрала номер Саманты.
– Привет, дорогая моя, – проворковала та. – Я была так рада нашей встрече! Давай повидаемся еще раз. Только ты и я – две подружки. Посплетничаем вволю.
– Гмм… мне почему-то всегда казалось, что ты моя старшая сестра, а не подружка.
– Ну, брось, милая, не придирайся, – усмехнулась она. – К тому же Гарри сказал, что мы с тобой выглядим ровесницами. Давай завтра в «Кларидже», часов в семь, в половине восьмого. Идет? Я угощаю.
Джозефин тяжело вздохнула, но согласилась. Саманта больше ни разу не упомянула о высказанном ею желании иметь маленьких хорошеньких племянников. Видимо, сестра уже позабыла об этом, и предстоящая встреча не должна грозить неприятными расспросами и поучениями.
Положив трубку, она вспомнила бывшего зятя, его грустные глаза и набрала знакомый номер. Эдвард ответил на втором звонке и сразу же заявил:
– Похоже, тебе не понравился юбилей. Вид у тебя был тоскливый.
– Да уж, – согласилась Джозефин. – Мало мне мамы с папой, так еще вы с Самантой едва не устроили публичную сцену.
– Едва ли это моя вина, – немедленно возразил Эдди. – Слушай, Джози, у меня неприятные новости.
– О Господи, – вздохнула она. – Что еще стряслось?
– Ты помнишь Лилиан?
– Ты имеешь в виду Лилиан Струмм? Твою двоюродную сестру? Которая так удачно вышла замуж?
– Да, ее. Только вот замуж она вышла не очень удачно. Подонок бросил ее. С маленьким ребенком. Сбежал с какой-то длинноногой блондинкой. Заявил ей, что она совершенно опустилась, разжирела и утратила всякий интерес к жизни. И это когда ребенку всего полгода. Она ведь грудью кормит! Конечно, фигура немного пострадала, но это же не навечно. Лилиан всегда следила за собой и будет следить. Она пыталась объяснить ему, что это из-за дочери, так подлец потребовал, чтобы она перевела ее на искусственное вскармливание, представляешь?
– Какой кошмар! – искренне возмутилась молодая женщина. – Это же его собственная дочь!
– Именно. Но ничего, он еще приползет на коленях, только уже поздно будет. Я поддержу их пока материально, и отец тоже поможет, а потом Лилиан вернется к работе. Все как-нибудь наладится.
– Бедная Лилиан, – вздохнула Джозефин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15