Я терпеливо втолковывал ей, что при сложившихся обстоятельствах у нас нельзя купить дом, а потому, если кому-нибудь срочно захочется изменить жилищные условия, он может обменять свое жилье на другое, прибегнув к моим услугам, услугам посредника. Если, например, у вас есть квартира из двух комнат, а какой-то сеньор живет в трехкомнатной квартире, но хочет иметь меньшую жилплощадь, я вас свожу друг с другом, и в итоге обе стороны мне платят за услугу. Не так много, но хватает, чтобы выжить.
Раньше у меня было более доходное занятие – я менял валюту, то есть обменивал песо на доллары и наоборот. Например: доллар за семь песо, за десять – покупаю, за двадцать, за пятьдесят – покупаю, покупаю, доходит до семидесяти, тысячи людей бегут из страны на плотах из автопокрышек, песо падает, доллар растет до ста, ста двадцати за песо – покупаю, падает доллар, растет песо – продаю, правительство объявляет о государственной поддержке экономики – продаю, покупаю…
Валютным обменом я промышлял до тех пор, пока полиция не задержала моего компаньона, и мне пришлось покончить с этой увлекательной нелегальной деятельностью.
Обменщик или валютчик – занятия гораздо более приятные и чистые, нежели могильщик или мусорщик. Освоить эти две профессии мне предложили после того, как выгнали с последней работы. В ту пору моя жена Бэ-би и мои близняшки-дочки еще заполняли мою жизнь.
– Куда пойдешь работать? – спросила Бэби с некоторым беспокойством.
– Могилы рыть или мусор собирать, – пробормотал я, еле ворочая языком.
– Могилы, мусор! – Ее беспокойство сменилось удивлением. – Ты же блестящий журналист!
– В Министерстве труда для меня больше ничего не нашлось, – выдавил я из себя. – Только это или рубка тростника в Камагуэе.
– Что ты будешь делать? – В ее голосе уже слышалась явная тревога. – Если не пойдешь работать, тебя могут засудить по закону о тунеядцах. – Тревога уступала место ужасу.
– Не пойду никуда, и пусть делают, что хотят, – твердо сказал я.
– Как же мы будем жить? Моей зарплаты не хватит. – Ужас перешел в отчаяние.
– Что-нибудь найдется, – сказал я не слишком уверенно. Мне тут же вспомнился доктор Томас, персонаж Милана Кундеры, который в Чехословакии был вынужден стать мойщиком витрин. И гулял себе доктор по Праге, отмывая до блеска стекла и заводя знакомства с прекрасными дамами. Я бы не глядя согласился на такую работу, да вот сотрудник министерства ничего подобного мне не предложил. Наверное, потому, что в Гаване нет обычая мыть витрины в торговых заведениях.
Однако случается и везение. По ходатайству моего прежнего шефа Алехандро Рохаса меня направили в один старый книжный магазин. Прекрасных дам я там не встретил, но нашел массу никчемных африканских, советских, болгарских и других авторов, славных бумагомарателей, которых мне надо было осилить, равно как и понять все эти цифры и опыты по химии.
Разочаровавшись в подобном занятии и стремясь улизнуть из-под надзора невежды-администратора, сообщавшего начальству, что, мол, я во время рабочего дня читаю не то, что надо, и недостойно комментирую события нашей жизни, я перебрался на другое место, потом опробовал второе и третье на государственной службе, но всякий раз натыкался на ту же никчемность и безалаберность. Наконец, когда мне опостылело слушать всех, кому не лень командовать, и когда Бэби с двойняшками, увы, остались в прошлом, я покончил с карьерой государственного служащего и стал помощником одного старика, который вместе со своим сыном занимался частной перевозкой вещей на разбитом допотопном грузовичке. Старик перевозил по всему городу мебель, холодильники и телевизоры. Узнав о моей исконной профессии, он стал называть меня поэтом. «Давай пошевеливайся, поэт!» – кричал он с балкона четвертого этажа, когда я, пыхтя, старался сдвинуть с места огромный дубовый стол, чтобы накинуть на него ремни подъемника. Когда стол поднимался вверх, он представлялся мне животным с четырьмя лапками в цепких когтях орла. «Давай!» – повторял старик, и мы с его сыном под беспощадно палящим солнцем приспосабливали для подъема белые стулья, которые, болтаясь в воздухе, напоминали корабельные паруса. «Эй ты, поэт! Не спи!» – кричал старый капитан со своего мостика, и я, спотыкаясь, из последних сил двигал к подъемнику очередного мастодонта – тяжеленный, отслуживший свой век советский холодильник. Позже, к вечеру, у меня гудели ноги, ломило все суставы и ныла спина. Я долго и упорно растирал себя мазями, чтобы ободрить свое перетруженное тело.
Каторжный труд пошел мне на пользу. Я окреп и натренировался для долгих хождений в поисках обменных жилищ. Такие поиски увенчивались не только успехом в делах. Одна приятная сеньора, чей муж слишком часто бывал в отъезде, выказала желание сменить не только квартиру. И мы с ней вступили в бурные интимные отношения, которые, однако, ограничились двумя или тремя встречами, поскольку передо мной замаячила угроза душевно привязаться к сеньоре. В моем же положении мне нельзя было ни к кому привязываться. То, чему мы часто и с радостью предаемся, то, что доставляет удовольствие и превращается в привычку, очень не хочется терять.
Моника стала исключением из правила, за что я дорого заплатил.
Иной раз на новой работе мне приходилось испытывать неприятные минуты, когда клиент, искавший себе другое жилье, вдруг оказывался бывшим сослуживцем, который сделался большим начальником, или однокашницей, которая стала известным доктором. «Карамба! – восклицали они при виде меня. – Ты – обменщик?!» Ибо ни для кого не было секретом, что так называемые обменщики занимают не слишком высокую ступень на кубинской социальной лестнице. В ту пору (теперь уже – нет) они стояли вровень с уличными торговцами и таксистами. Я свыкся с обстоятельствами и при таких милых встречах отшучивался: «Да вот, сколачиваю капиталец», а сам думал: «Да пошел ты… Зато я – свободный человек, а ты пляшешь под дудку начальства». Впрочем, подобные мысли – лишь глупый способ самоутверждения. На самом деле я тоже не был свободен, а мои старинные приятели жили (теперь уже – нет) значительно лучше.
Так вот, в тот день, когда я познакомился с Моникой, я спал допоздна и проснулся разбитым, в ужасном настроении. Чтобы поднять дух, мне пришлось пропустить стаканчик рому и слегка перекусить, затем я отправился в свой обычный поход. Первый визит был в один обшарпанный особняк на улице Линеа, где меня встретил хозяин, старик неопределенного возраста, и предложил сесть в кресло с ободранной спинкой.
Внезапно пошел дождь. Не иначе как климат испортился, ибо дождь шел теперь почти каждый день.
– Взгляните на мой дом, это просто чудо, вы убедитесь сами, – сказал он, и смотрины начались.
В комнатах на потолках зияли огромные дыры, как темные дупла в гнилых зубах, стены были в струпьях, как спина прокаженного, а вместо стекол в окнах красовались картонные заплаты.
– Ну как, а? Потрясающий дом. Раньше он принадлежал маркизе Туригуано, моей бабушке, царствие ей небесное. – Старик был явно навеселе.
На этот раз случай свел меня с аристократом.
– Да. Дом неплох. Мне встречались и похуже, – подтвердил я, но старик, казалось, меня не слушал. Рядом с ним на маленьком столике стояла открытая бутылка рома. Заметив мой взгляд, он предложил выпить.
Ах, ром! Бесшабашный сын сахарного тростника, самый лучший в мире друг и приятель.
Я с удовольствием принял приглашение. Старик налил себе и аккуратно наполнил мой стакан. Я отпил с наслаждением. Разговор, видно, предстоял трудный и долгий, и оттого еще больше хотелось выпить. Чудесный напиток, под стать старику-аристократу, который видел свой конец, но благородства не терял. Спустя какое-то время в бутылке уже просвечивало донышко, а старый хозяин завершал рассказ о своей бабушке, сеньоре маркизе, и о всей своей семье.
Его родные уехали в Соединенные Штаты после того, как на пляжи и в другие увеселительные места и заведения был открыт доступ неграм.
Уехали все, кроме этого старика, который в те годы был безумно влюблен в одну прогрессивно настроенную сеньориту, горячую защитницу расового равноправия, с охотой оставшуюся на родине. Ее единственным условием было то, чтобы он из страны не уезжал. Спустя несколько лет она сама уехала, но аристократ, заметно постаревший и перенесший два инфаркта, пожелал доживать жизнь здесь, в отчем доме, который, к сожалению, ветшал и разрушался. Хозяин одряхлел и нуждался в деньгах, чтобы еще пожить в свое удовольствие.
Старик сделал последний глоток, бутылка была пуста.
– Видите ли, мне нужна хорошая квартира и приличная доплата, – сказал он.
– Постараюсь вам помочь, – ответил я, вставая, и глубоко вздохнул. Когда я вышел на улицу, дождя уже не было. Голову покруживало и не хватало воздуха, но вместо свежести в легкие ворвалась тяжелая волна тумана. Мне надо было посетить еще несколько мест, но идти никуда не хотелось.
А надо ли? – вот в чем вопрос.
«Придет или нет?» – спросил я себя в тот понедельник около десяти вечера и взглянул на часы. На Рампе было полно народу, люди болтали, глазели по сторонам или просто прогуливались. Я пошел по левой стороне Рампы, вниз к морю, поглядывая на правый тротуар. Немного задержался возле дома, где мы расстались в прошлый раз. Там ее не было, и я двинулся дальше. Дойдя до Малекона, повернул обратно и пошел по правой стороне улицы, повторяя себе, что это дурацкая, бессмысленная затея. Ясно, что она не придет. Ну, случилось наше странное свидание – у нее других дел не было или просто захотелось поиграть со мной. Чего ради ей приходить? Что я мог ей предложить, кроме разговоров, а разговорами сыт не будешь. Я не был в состоянии пригласить ее ни в «Тропикану», ни даже в «Ла Сорру» или «Эль Куэрво», куда стали захаживать иностранцы. Я не мог сказать ей: «У меня есть для нас комната в отеле «Сен Джон» или «Пойдем в ресторан». У нее, конечно, отбоя нет от тех, кто водил бы ее в кабаре, рестораны, отели. Обескураженный невеселыми мыслями, я ускорил шаг, миновал Меркадо, пересек улицу M и потоптался возле отеля. Ее нигде не было.
Вечер пропал, пошел псу под хвост, а я, идиот, поверил на слово первой встречной мерзавке, дряни, лживой твари, попавшейся мне на пути. Нет, со мной этот номер не пройдет. Если она мне еще раз встретится, ей не…
Красный глазок светофора на улице Л прервал мой страстный внутренний монолог. Мимо шли люди, и не было им никакого дела до моего скверного настроения, до севшего в лужу солидного мужчины, которого обвела вокруг пальца юная красотка. Мимо брели парочки, взявшись за руки, счастливые и довольные; продефилировал рослый смазливый трансвестит в узких джинсах, за ним – три хинетеры, потом – старик, две старухи, двое педиков и книжник Ремберто, не заметивший меня; и еще какие-то туристы в шортах и шлепанцах, толстая женщина с собачкой-сарделькой, которая помочилась тут же на углу, презрев прохожих; уличный музыкант Танганьика со своими барабанами, да и сам Кабальеро де Парис проковылял бы мимо, если бы не скончался десять лет назад в психушке. Не было здесь только ее, зло надо мной подшутившей…
– Ола, – раздался голос за моей спиной, и я чуть не подпрыгнул, как ошпаренный кот.
Да, это была она, еще более прекрасная, чем при той нашей встрече; это были ее зеленые глаза и неотразимая улыбка. Я вдруг почувствовал себя счастливым и довольным, как ребенок, получивший заветную игрушку.
– Ты здесь давно? – спросила она.
– Только что пришел.
– Вот и хорошо. Я тут прогуливалась, но тебя не видела.
– Да, только что пришел.
Несмотря на всю свою многоопытность в общении с женщинами, я растерялся. Что делать дальше? Ко мне она не захочет пойти, а податься еще куда-нибудь – нужны доллары. Честно говоря, у меня не было никакого плана действий.
– Что будем делать? – спросил я нерешительно.
– Погуляем.
Мы довольно долго гуляли по улицам, а когда устали, она предложила пойти в бар какого-нибудь отеля. Наступил самый жуткий момент.
– У меня нет долларов, – сказал я и взглянул ей прямо в лицо.
– Я сама тебя приглашаю, пойдем, – она взяла меня за руку, и я ощутил тепло ее пальцев.
Иногда я веду себя как рыцарь без страха и упрека, предпочитающий славную смерть бесчестью. Конечно, в том мире, где мы живем, следовало бы сказать: «Ладно, сегодня платишь ты, а завтра я», – и все были бы очень довольны, хотя это самое «завтра» никогда не наступает. Тем не менее я ответил иначе, весьма мелодраматично, ибо по мелодраматизму («по идиотству», как говорит мой друг Франсис) мне нет равных:
– Ни за что на свете.
Она улыбнулась и взяла меня за обе руки, и была прекрасна до невозможности.
– Тогда пойдем ко мне. Я приготовлю коктейль «дайкири», и мы послушаем битлов. Тебе нравятся битлы?
С этого дня мы стали встречаться, и вскоре я был в курсе ее так называемых международных отношений, а она узнала, что такое бизнес обменщика. Так было лучше. Мы сбросили маски и сравнялись по положению.
Наконец, после одной из прогулок, мы забрели в мое жилище, где, как обычно, царил страшный беспорядок. На скорую руку я привел комнату в божеский вид, открыл бутылку рома и наполнил два стакана: свой наполовину, ее на треть.
– Закусить нечем, – извинился я.
– Не важно, – сказала она и подняла стакан: – За тебя.
– За нас.
Моника сделала большой глоток, и я тоже. Ром пришелся нам по душе, и скоро мы осушили бутылку. До чего же мне было хорошо. Все мое тело – кожа, нервы, кости, мускулы – радовалось и плясало. Невольно моя рука дотронулась до ее правой груди, потом до левой.
Она вздрогнула и напряглась, вытянула ноги, прикрытые короткой юбкой. Моя рука робко скользнула вверх, от щиколоток к бедрам.
Она закрыла глаза и не противилась моим ласкам. Вдруг встала, подошла к окну, распахнутому в бесконечный мрак моря, и высунулась наружу. Юбка обтянула ягодицы, требуя и соблазняя.
Не помня себя, я бросился к ней, приподняв свой гарпун (гарпун Жака де Соре, коварного пирата, грабителя и насильника, когда-то покорившего благородную Гавану, великий гарпун, пронзивший не одну дюжину жертв), повернул ее лицом к себе, сорвал бикини и погрузил в нее раскаленное живое железо. Она обхватила меня ногами и начала целовать.
Непередаваемо чудесные мгновения. Передо мной – Моника, ставшая единым целым со мной, а там, дальше – безбрежное море, слившееся с темным горизонтом.
Единство двух тел, скрепленных мостом жизни – железным брусом и цепями. Наконец я ее отпустил, и она снова повернулась ко мне спиной.
Я долго несся вскачь, вскачь на ней, пока она не вскрикнула и не вонзила ногти в мои бедра. Во мне взорвалась бомба, я стиснул ее в объятиях и яростно впился зубами в ее затылок. Потом рухнул на пол и почувствовал, что мое тело парит в воздухе, вылетает в окно и устремляется куда-то далеко-далеко, в бесконечность, где нет ни забот, ни хлопот.
Моника устроилась рядом со мной, положив мне руку на грудь. Я притянул ее к себе и нежно поцеловал
в губы.
– Спасибо, – пробормотал я ей на ухо. – Спасибо.
– Ты очень ласковый, – сказала она и погладила мои волосы. Ее большие зеленые глаза блестели.
Таким был тот первый раз в моем жилище.
Девять часов. Наступило самое обычное утро – задолго до того, как Моника познакомилась с упомянутым обменщиком. Она спит в своей квартире на улице Рампа, в когда-то великолепном, а ныне обветшалом доме. В этом же доме, кроме Моники, обитают Шалая Кета, гадалка Маруха, толстая сеньора Пьедад Крус с десятью собаками и хинетера Юмалайди.
Квартира Моники не требует ремонта и выглядит вполне прилично, ибо Моника зарабатывает достаточно, чтобы содержать ее в порядке и обставлять.
Квартира совсем маленькая (столовая, спальня и ванная комната), но очень уютная. В столовой стоит стеклянный столик, а на нем – большая ваза с красными розами. Моника очень любит цветы и всегда покупает свежие у уличного цветочника, едва заслышав его вопли: «Цветы, цветы, кому цветы!» Четыре стула с высокой спинкой и два кресла украшают столовую. На стенах большое изображение Пречистой Девы из Кобре, две репродукции картин знаменитых кубинских художников: «Стул» Вильфредо Лама и «Похищение мулаток» Карлоса Энрикеса. И еще полки с книгами. В углу – дорогой музыкальный центр и телевизор с большим экраном.
Когда-то это было не ее жилье, но теперь она считается его хозяйкой. Квартира принадлежала актеру Рохелио, с которым Моника одно время жила, – этому, наверное, единственному человеку, давшему ей спокойную жизнь. И мебель, и картины приобрел Рохелио. Моника познакомилась с ним, когда бросила университет, задумав стать актрисой. Ему было за пятьдесят, он предложил: «Живи у меня», – и она согласилась. Прожив с ней год, он решил отправиться в Соединенные Штаты, «потому что все здесь – дерьмо, и театр – дерьмо, и вообще – один сплошной фарс», – сказал и уехал с Кубы, оставив Монике квартиру, которую по закону должен был отдать государству, поскольку Моника обитала там всего один год, а требовалось прожить минимум пять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25