Однажды, вскоре после того как мои дочери навсегда уехали от меня и все пошло прахом, я пытался покончить с собой в какой-то роще, густой и безлюдной, чтобы мне никто не помешал. Именно так, думал я, можно лишить соседей удовольствия глазеть на мой труп с веревкой на шее, когда его будут выволакивать из комнаты под оживленные комментарии кумушек.
К счастью (или к несчастью), веревка, привязанная к ветке дерева, оборвалась под тяжестью тела. Я упал к подножию камня, на который влез, чтобы с него спрыгнуть. От падения в голове помутилось, от удара о камни болело плечо, по виску текла кровь.
Я с трудом встал на ноги, твердо решив довершить начатое дело. Взял длинный кусок лопнувшей веревки и стал набрасывать петлю на сук. Ничего не получалось. Раз, другой, третий бросал веревку, но она, как дохлая змея, бессильно падала к моим ногам. Разъярившись, стуча зубами, я искал сук пониже, но не находил. Хотел влезть на дерево, но не смог. Нервы сдали, плечо ныло, я сел на землю и заплакал.
«Будь проклята эта сволочная жизнь, даже хорошей веревки не найти, чтобы повеситься», – закричал я и хлопнул себя кулаками по ляжкам. К горлу подкатила тошнота, дикая рвота вывернула меня наизнанку. Голова разламывалась от боли, когда я наконец выбрался из чащи, забыв обрывки веревки под злосчастным деревом. Пошел сильный дождь, но я едва брел, подставляя лицо под очистительные струи…
– Да очнись ты, дурень! – голос Франсиса снова вернул меня к действительности. – Хватит терзать себя.
Франсис хлопнул меня по спине, и мы некоторое время шли молча.
Пройдя несколько уличных перекрестков, мы уселись на низкую садовую ограду какого-то полуразвалившегося пустого дома. Вокруг – сплошная тишина, которую оживлял лишь птичий гомон в деревьях. Я поднял голову. Небо было пронзительно-синим, я уставился на него, ища умиротворения.
– Море, конечно, вещь опасная, но управиться с ним можно. – Ноги Франсиса легонько постукивали по земле.
Я взглянул на него с любопытством.
– А что ты знаешь о море? Только и можешь глазеть на него с Малекона да плескаться у берега.
– Ошибаешься. – Ступни Франсиса замерли без движения. – Был случай, когда и я пытался переплыть море на лодке. Только никому об этом не рассказывал.
Мое любопытство сменилось изумлением.
– Когда же?
– Вскоре после того, как меня арестовали и конфисковали мою мастерскую. По правде сказать, у меня не всё сумели отобрать. Удалось спрятать пять тысяч песо у двоюродного брата, но жить тут стало невмоготу. Сил не было терпеть, и я решил отчалить, даже если бы это стоило мне жизни. – Франсис глубоко вздохнул и тихо, почти бережно выдохнул воздух.
Вместе с братом они втайне от всех купили старую лодку. Это была такая дряхлая посудина, что один плотник, который тоже хотел уехать, несколько недель старался вернуть ей мореходные качества. На покупку лодки и ее починку ушли почти все пять тысяч. Оставшиеся деньги Франсис обменял на доллары и приобрел у какого-то иностранца небольшой лодочный мотор и кое-какие консервы. Наконец все было готово к отплытию.
«Выходим в воскресенье до рассвета, ровно в два», – равнодушно бросил Франсис. У него уже не было сил для проявления эмоций, одолевала усталость, сказывалось дикое нервное напряжение последних недель подготовки к бегству…
– Почему в воскресенье и ровно в два? – Меня захватила эта история, отвлекавшая от собственных треволнений.
«Откуда отчалим?» – спросил плотник. «От Гуанабо. В воскресенье наступает новолуние, а пограничный патруль начнет береговой обход в два тридцать. – Франсис помолчал. – Мы всю неделю отслеживали время обхода». – «Опасное дело», – сказал плотник.
– Опасное было дело, – заметил я.
– Жить тоже опасно, а мы живем себе и живем. – Франсис шел к лодке.
Хватило бы у меня храбрости принять подобное решение? Уехать, все бросить! Правда, у Франсиса мало что тут оставалось. Ветхий дом, полуслепая собака и собственное прошлое. Ничего не стоивший дом был теперь лишь средоточием всего пережитого, собаку кому-то отдали, а прошлое, страшное недавнее прошлое было зарыто в прибрежный песок до того, как он сел в лодку. Далекое же прошлое всплывет в памяти тогда, когда им станут дорожить.
А что делал я в те самые годы? Был молодым, подающим надежды журналистом, который заботился о семье и мечтал о блестящем будущем и о доме на берегу моря. А потом? Когда у меня уже не было ни семьи, ни будущего, а дом сгорел в пламени несбывшихся надежд, я принял решение, пожалуй еще более дерзновенное, чем то, которое принял Франсис. Не плыть по морю в утлой лодке к другой стране этого света, а с петлей на шее прямиком рвануть на тот, совсем неведомый свет.
Так какое же из двух решений требует большего мужества? Мое или Франсиса?
– Как вы доставили лодку на побережье? – спросил я.
– Тайком, в небольшом грузовике.
«Желаю удачи», – сказал шофер грузовичка и, получив деньги, умчался прочь. Предстояло сделать самое опасное и самое главное: подтянуть лодку к морю, спустить ее на воду и отплыть подальше от берега. Стоило патрулю явиться пораньше, а кому-нибудь донести в полицию – и все пропало.
Ночь над морем разрывалась всполохами молний, когда Франсис с братом тащили на плечах лодку к воде. За ними шел плотник, несший корзину с провизией и весла. Они шли, а их как резкими ударами бича подстегивал далекий собачий лай, рассекавший глубокую тишь побережья.
Франсис, согнувшись под тяжестью лодки, шел против ветра, сжимая в правой руке мачете.
– Зачем тебе мачете? – невольно вырвалось у меня. – Если бы подоспел патруль, ты все равно ничего бы не сделал.
– Патруль – да, а вот если вдруг высунется какой-нибудь дотошный болван… – Франсис произносил слова с трудом, тяжело дыша от натуги.
На секунду он остановился перехватить воздуха, но тут же снова потащился дальше, вспахивая ногами мокрый песок. Я слышал его прерывистое дыхание, ощущал его воодушевление и его страх.
«Могла ли Моника пойти на такое? – подумалось мне. – Нет, она никогда бы не решилась, она слишком боязлива. Впрочем, может быть, я ошибаюсь».
Франсис с братом дошли до моря и спустили лодку на воду. Царило полное безмолвие, даже злосчастная собака затихла. Только монотонно шуршал прибой, накатывая на песок. Вдали над морем молнии продолжали стегать темное небо.
«Ну, пошли», – приказал Франсис. Плотник, по колено в воде, остановился в двух шагах от лодки. «Я не пойду». – «Что?!» – Франсис увидел, как того трясет. «Ты что говоришь?» – воскликнул брат Франсиса.
– Что с ним случилось? – спросил я.
– Страх одолел, – сказал Франсис.
Взгляд плотника был устремлен к горизонту, где молнии все яростнее кромсали темь. «Гроза надвигается», – сказал он. «Через полчаса кончится», – успокоил брат. «Мы утонем». – «Лучше сразу в море утонуть, чем в болоте захлебываться». Брат Франсиса угрожающе поднял весло. «Если хочешь остаться, оставайся, а мы отправляемся. Сейчас патруль заявится». – Франсис толчком двинул лодку с места.
И тут он увидел человека. Тот стоял метрах в двадцати под сосной, укрытый мраком ночи.
– …да еще был черен, как струя кальмара, – рассмеялся Франсис и стряхнул муравьев с каменной ограды, на которой мы сидели. Их быстрая цепочка выбиралась из полуразрушенного дома и исчезала в саду.
Замахнувшись мачете, Франсис подступил к негру. «Кто ты, мать твою?…» – рявкнул он, забыв о приближающемся патруле.
– Кто это был? – спросил я.
– Один из тех бедолаг, которые по ночам рыбачат. – Франсис снова засмеялся, а птицы в деревьях подняли тревожный писк. – Притаился за соснами и все видел, а мы его проморгали.
«Какого хрена тебе надо?» – «Уйти с вами». – «С нами?!» – «Возьмите меня». – «Через пять минут придет патруль», – сказал Франсис и, повернувшись к негру спиной, шагнул к лодке. «Возьмите! Я знаю море, я вам пригожусь».
– Видно, ему еще больше, чем вам, приспичило уехать, – сказал я.
– Удачу надо хватать за хвост, а в ту минуту мы стали его удачей. – Муравьи деловито ползали по ботинкам Франсиса.
«Если уж так хочешь, влезай». Франсис с братом продолжали толкать лодку подальше от берега.
Негр им помог, и, пока как плотник бежал обратно к дороге, они втроем запрыгнули в лодку и взялись за весла. Молча гребли до тех пор, пока огни города не потускнели вдали. Когда они запустили мотор, лодка рванулась вперед. Движок заурчал, как довольный кот.
Мр-мр-мр, – урчал мотор.
«Из Гаваны я ушел, из Гаваны!» – пел Франсис, сидя на корме и глядя, как один за другим гаснут городские огни.
Зза-зза-зза, – поскрипывала лодка, одолевая волны.
«И я ушел, и я ушел!» – вторил ему брат. «Мы еще не ушли от опасности», – сказал негр. «Почему?» – спросил брат Франсиса. «Береговой радар может нас засечь, а кроме того…» – Рука негра метнулась в сторону горизонта, где зарницы уже сливались в огненные взрывы, бесновались чаще и мощнее. «С этим дьяволом никто нас не догонит, никакая буря не возьмет. – Брат Франсиса кивнул на мотор и сплюнул в море. – Ты, негр, – кроличья душа. Черная мокрая курица. Трясешься, как овечий хвост. Зря мы тебя взяли».
«Ушел я из Гаваны, иду я на Майами», – пел Франсис.
Ро-ро, зас-зас… – подпевали мотор и лодка.
«А что чувствует человек, когда покидает свою страну, даже, может быть, навсегда?» – Бэби из кухни взглянула на входную дверь. Понятно, она имела в виду Мальдонадо, а не Франсиса. Через несколько лет, уехав отсюда с близняшками, она получит ответ на этот вопрос.
– Что ты чувствовал? – спросил я Франсиса. Франсис пожал плечами, а его башмаки снова стали
постукивать по земле, где хлопотали муравьи.
– Не знаю, да и некогда было о том думать, – ответил он. Франсис вытащил из кармана бутылку рома, несколько раз приложился к горлышку и стал что-то напевать. Он совсем захмелел, но нить рассказа не потерял.
– Нас промочило насквозь, до самой печенки. Волны, как бешеные псы, кусали нас за все места. – Франсис обхватил себя руками за плечи, прикрывая грудь, словно его так же пронизывал холод, как тогда, на море.
Рассвело, низкие тяжелые тучи, казалось, грозили опуститься еще ниже и раздавить все, что было на воде. А потом налетел настоящий ураган, высокие волны нещадно колотили деревянную посудину.
«Гроза», – сказал негр и перекрестился. «Если ты знал, что идет гроза, чего поперся с нами?» – закричал брат Франсиса. Тому не пришлось ответить: гигантская волна швырнула его об борт. «Держитесь, – крикнул Франсис, которого второй вал, ударив в спину, свалил на дно лодки. – Ой, мать вашу…»
На них обрушилась третья, пятая и еще много волн, которые кидали и били лодку, заставляя ее плясать и вертеться, как сумасшедшую.
Франсис не знал, сколько времени он лежал на дне лодки под ударами стихии, уцепившись за канат, стараясь высовывать голову из воды, заливавшей суденышко.
Он понял, что нет больше сил сопротивляться и пора отдавать концы, но тут ветер стал слабеть и волны поутихли. С трудом приходя в себя, кряхтя от боли, опираясь о борт окровавленной рукой, Франсис встал на колени. Рядом отплевывался от соленой воды его брат, потирая голову. «Ты как? Жив?» – спросил Франсис. Брат кивнул, не переставая откашливаться. «А негра смыло на хрен…» – «Бедняга, мы даже имени его не знаем», – вздохнул Франсис.
Когда мне представилось, как негра снесло за борт, как он отчаянно боролся с волнами, хватая ртом воздух, я тут же подумал о Монике. Я не желал верить, что она погибла подобным образом. Судьба не могла быть так жестока. Но почему несчастный негр рыбак мог утонуть, а белая девушка-проститутка не могла? Что, она лучше негра? Разве не все равны перед морем, перед судьбой и перед лицом смерти? Ответа я не знал, да и знать не хотел. Моника – это Моника, а другие – это другие.
Пусть помирают два, три, тысяча негров, белых, красных, голубых, зеленых, но Моника должна спастись, а остальные – пропади они пропадом.
– Того негра следовало бы объявить без вести утонувшим, а на том берегу поставить памятник ему и всем утопленникам, погибшим в море вместе с лодками. – Франсис покачал головой.
– A дальше что с вами было? – мне не терпелось узнать конец истории.
Крак-крак… – скрипнул мотор, когда брат Франсиса хотел его запустить. «Да заводись ты, гад», – бормотал брат в ярости. Все усилия были напрасны, мотор заглох навеки, и его вышвырнули за борт, чтобы облегчить лодку. На море снова воцарились тишь да гладь. Солнце наваливалось на беглецов своей знойной тяжестью.
На лодке осталось лишь одно весло, на дне было по колено воды, которую они вычерпывали руками. «Надо плыть к земле», – сказал брат.
– Теперь-то нам с тобой легко обо всем рассуждать, – криво усмехнулся Франсис, – а тогда, в открытом море, в полузатопленной посудине с одним веслом, без еды, с одной фляжкой воды, было совсем паршиво. Мы не знали, где болтаемся, где север, где юг.
Два дня молотили они одним веслом по волнам и пытались ориентироваться по звездам, которые, по утверждению брата Франсиса, он умел читать, а, как оказалось, не знал ничего.
На третий день, когда кончилась вода, полумертвые от голода и жары, они, бросив весло, отдались на волю волн.
– Мне захотелось тогда кинуть в море бутылку, – задумчиво сказал Франсис. Как ни странно, пустая бутылка еще валялась в лодке, а в карманах у него обнаружились кусок бумаги и шариковая ручка.
И он написал: «Сегодня скончались Франсис Вилья и его брат Исраэль. Нас доконали невезение и море. Тот, кто найдет эту бутылку, пусть известит…»
Одеревеневшие пальцы Франсиса вдруг замерли. Кого известит? Кто о нем вспомнит? Для чего кого-то извещать? Зачеркнув последнюю фразу, он засунул бумагу в горлышко, закупорил бутылку и бросил в море. «Пусть плывет. Если кто-нибудь ее выудит, узнает, что я помер», – сказал он. Франсис смотрел вслед удалявшейся бутылке, которая то ныряла, то всплывала, то кружилась на волнах.
– Вот так и мы. Тонем, всплываем, кружимся, – бормотал он.
– Ты что там бурчишь? – спросил я.
– Да так. Нас самих, как бутылки в море, швыряет. Одни выходят на берег, другие напарываются на камни, а иные так и плавают без руля и без ветрил… – По его рукаву бежал муравей, а первый уже дополз до плеча, но Франсис и пальцем не шевельнул, чтобы их согнать.
В лодке брат, упав на колени, молился. «Пречистая Дева, спаси нас», – шептал он. «Господи Боже…» – еле двигал губами Франсис. Мертвая зыбь чуть покачивала лодку, но к вечеру налетел ветерок, и посудина тронулась с места – сначала медленно, потом быстрее. «Куда нас несет?» – едва слышно произнес брат. «Все равно куда. Лишь бы выбраться». Франсис учуял слабый запах земли.
Через какое-то время вдали замерцали огни города.
– Гавана? – спросил я.
Да, это была Гавана, и, к счастью, они пристали к пустынному берегу, откуда смогли добраться до города.
– Значит, вы не совсем обессилели? В больницу не пошли?
– В какую там больницу. Нас бы сунули в тюрьму на три года. Попили мы водички, натерлись маслом, проспали сутки – и хоть снова в бой. Нам повезло. Никто не прознал про наше путешествие, – вяло проговорил Франсис.
– А что с твоим братом?…
– Вскоре он снова повторил попытку, но денег у него на лодку не было, и ему пришлось отправиться на плоту из автомобильных покрышек. Никаких известий о нем нет. Может, и сумел доплыть. Скорее всего, дрыхнет в брюхе какой-нибудь акулы, а оттуда письма к нам не доходят.
– А почему ты не попытался еще разок? – спросил я его, хотя адресовал этот вопрос скорее самому себе. Ответ-то у меня был, но хотелось знать, что скажет он.
Франсис отозвался не сразу, видимо, подыскал точные слова.
– Я сказал себе: Франсис, это твоя страна. Здесь ты родился, здесь похоронены твои родители и все твои предки. Здесь ты должен набраться терпения, сесть у дверей своего дома и ждать, пока мимо пронесут твоих сдохших врагов. Этого удовольствия нельзя лишиться. Да и меня самого тоже здесь закопают.
Я его понимал. Наши мысли почти совпадали, хотя жизненные обстоятельства разнились.
– Понятно, – сказал я и встал. На земле длинным темным пятном обозначилась моя тень, дотянувшаяся до полуразрушенного дома, возле которого мы сидели.
Франсис тоже поднялся с места.
– Знаешь, – сказал он, – сердце мне подсказывает, что Моника вовсе не в море, а где-то здесь, в городе.
– Где же?
– Не знаю. Но лучше ее не искать, а подождать, пока она сама объявится.
Если она от кого-то прячется или не хочет тебя видеть, значит, на то у нее есть причины, и ты должен уважать ее волю.
Слова Пичи тебя успокоили, но в то же время и встревожили. Если он защитит тебя от Кэмела и его дружков, тебе придется ему заплатить, и ты знаешь, какой монетой – станешь его любовницей, а он будет твоим чуло. Такую цену ты платить не готова. И не желаешь подчиняться никакому мужчине, а тем более его содержать. Что же делать? Нельзя ведь жить в постоянном страхе и бояться встречи с Кэмелом, который уже вышел на свободу, о чем ты недавно узнала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
К счастью (или к несчастью), веревка, привязанная к ветке дерева, оборвалась под тяжестью тела. Я упал к подножию камня, на который влез, чтобы с него спрыгнуть. От падения в голове помутилось, от удара о камни болело плечо, по виску текла кровь.
Я с трудом встал на ноги, твердо решив довершить начатое дело. Взял длинный кусок лопнувшей веревки и стал набрасывать петлю на сук. Ничего не получалось. Раз, другой, третий бросал веревку, но она, как дохлая змея, бессильно падала к моим ногам. Разъярившись, стуча зубами, я искал сук пониже, но не находил. Хотел влезть на дерево, но не смог. Нервы сдали, плечо ныло, я сел на землю и заплакал.
«Будь проклята эта сволочная жизнь, даже хорошей веревки не найти, чтобы повеситься», – закричал я и хлопнул себя кулаками по ляжкам. К горлу подкатила тошнота, дикая рвота вывернула меня наизнанку. Голова разламывалась от боли, когда я наконец выбрался из чащи, забыв обрывки веревки под злосчастным деревом. Пошел сильный дождь, но я едва брел, подставляя лицо под очистительные струи…
– Да очнись ты, дурень! – голос Франсиса снова вернул меня к действительности. – Хватит терзать себя.
Франсис хлопнул меня по спине, и мы некоторое время шли молча.
Пройдя несколько уличных перекрестков, мы уселись на низкую садовую ограду какого-то полуразвалившегося пустого дома. Вокруг – сплошная тишина, которую оживлял лишь птичий гомон в деревьях. Я поднял голову. Небо было пронзительно-синим, я уставился на него, ища умиротворения.
– Море, конечно, вещь опасная, но управиться с ним можно. – Ноги Франсиса легонько постукивали по земле.
Я взглянул на него с любопытством.
– А что ты знаешь о море? Только и можешь глазеть на него с Малекона да плескаться у берега.
– Ошибаешься. – Ступни Франсиса замерли без движения. – Был случай, когда и я пытался переплыть море на лодке. Только никому об этом не рассказывал.
Мое любопытство сменилось изумлением.
– Когда же?
– Вскоре после того, как меня арестовали и конфисковали мою мастерскую. По правде сказать, у меня не всё сумели отобрать. Удалось спрятать пять тысяч песо у двоюродного брата, но жить тут стало невмоготу. Сил не было терпеть, и я решил отчалить, даже если бы это стоило мне жизни. – Франсис глубоко вздохнул и тихо, почти бережно выдохнул воздух.
Вместе с братом они втайне от всех купили старую лодку. Это была такая дряхлая посудина, что один плотник, который тоже хотел уехать, несколько недель старался вернуть ей мореходные качества. На покупку лодки и ее починку ушли почти все пять тысяч. Оставшиеся деньги Франсис обменял на доллары и приобрел у какого-то иностранца небольшой лодочный мотор и кое-какие консервы. Наконец все было готово к отплытию.
«Выходим в воскресенье до рассвета, ровно в два», – равнодушно бросил Франсис. У него уже не было сил для проявления эмоций, одолевала усталость, сказывалось дикое нервное напряжение последних недель подготовки к бегству…
– Почему в воскресенье и ровно в два? – Меня захватила эта история, отвлекавшая от собственных треволнений.
«Откуда отчалим?» – спросил плотник. «От Гуанабо. В воскресенье наступает новолуние, а пограничный патруль начнет береговой обход в два тридцать. – Франсис помолчал. – Мы всю неделю отслеживали время обхода». – «Опасное дело», – сказал плотник.
– Опасное было дело, – заметил я.
– Жить тоже опасно, а мы живем себе и живем. – Франсис шел к лодке.
Хватило бы у меня храбрости принять подобное решение? Уехать, все бросить! Правда, у Франсиса мало что тут оставалось. Ветхий дом, полуслепая собака и собственное прошлое. Ничего не стоивший дом был теперь лишь средоточием всего пережитого, собаку кому-то отдали, а прошлое, страшное недавнее прошлое было зарыто в прибрежный песок до того, как он сел в лодку. Далекое же прошлое всплывет в памяти тогда, когда им станут дорожить.
А что делал я в те самые годы? Был молодым, подающим надежды журналистом, который заботился о семье и мечтал о блестящем будущем и о доме на берегу моря. А потом? Когда у меня уже не было ни семьи, ни будущего, а дом сгорел в пламени несбывшихся надежд, я принял решение, пожалуй еще более дерзновенное, чем то, которое принял Франсис. Не плыть по морю в утлой лодке к другой стране этого света, а с петлей на шее прямиком рвануть на тот, совсем неведомый свет.
Так какое же из двух решений требует большего мужества? Мое или Франсиса?
– Как вы доставили лодку на побережье? – спросил я.
– Тайком, в небольшом грузовике.
«Желаю удачи», – сказал шофер грузовичка и, получив деньги, умчался прочь. Предстояло сделать самое опасное и самое главное: подтянуть лодку к морю, спустить ее на воду и отплыть подальше от берега. Стоило патрулю явиться пораньше, а кому-нибудь донести в полицию – и все пропало.
Ночь над морем разрывалась всполохами молний, когда Франсис с братом тащили на плечах лодку к воде. За ними шел плотник, несший корзину с провизией и весла. Они шли, а их как резкими ударами бича подстегивал далекий собачий лай, рассекавший глубокую тишь побережья.
Франсис, согнувшись под тяжестью лодки, шел против ветра, сжимая в правой руке мачете.
– Зачем тебе мачете? – невольно вырвалось у меня. – Если бы подоспел патруль, ты все равно ничего бы не сделал.
– Патруль – да, а вот если вдруг высунется какой-нибудь дотошный болван… – Франсис произносил слова с трудом, тяжело дыша от натуги.
На секунду он остановился перехватить воздуха, но тут же снова потащился дальше, вспахивая ногами мокрый песок. Я слышал его прерывистое дыхание, ощущал его воодушевление и его страх.
«Могла ли Моника пойти на такое? – подумалось мне. – Нет, она никогда бы не решилась, она слишком боязлива. Впрочем, может быть, я ошибаюсь».
Франсис с братом дошли до моря и спустили лодку на воду. Царило полное безмолвие, даже злосчастная собака затихла. Только монотонно шуршал прибой, накатывая на песок. Вдали над морем молнии продолжали стегать темное небо.
«Ну, пошли», – приказал Франсис. Плотник, по колено в воде, остановился в двух шагах от лодки. «Я не пойду». – «Что?!» – Франсис увидел, как того трясет. «Ты что говоришь?» – воскликнул брат Франсиса.
– Что с ним случилось? – спросил я.
– Страх одолел, – сказал Франсис.
Взгляд плотника был устремлен к горизонту, где молнии все яростнее кромсали темь. «Гроза надвигается», – сказал он. «Через полчаса кончится», – успокоил брат. «Мы утонем». – «Лучше сразу в море утонуть, чем в болоте захлебываться». Брат Франсиса угрожающе поднял весло. «Если хочешь остаться, оставайся, а мы отправляемся. Сейчас патруль заявится». – Франсис толчком двинул лодку с места.
И тут он увидел человека. Тот стоял метрах в двадцати под сосной, укрытый мраком ночи.
– …да еще был черен, как струя кальмара, – рассмеялся Франсис и стряхнул муравьев с каменной ограды, на которой мы сидели. Их быстрая цепочка выбиралась из полуразрушенного дома и исчезала в саду.
Замахнувшись мачете, Франсис подступил к негру. «Кто ты, мать твою?…» – рявкнул он, забыв о приближающемся патруле.
– Кто это был? – спросил я.
– Один из тех бедолаг, которые по ночам рыбачат. – Франсис снова засмеялся, а птицы в деревьях подняли тревожный писк. – Притаился за соснами и все видел, а мы его проморгали.
«Какого хрена тебе надо?» – «Уйти с вами». – «С нами?!» – «Возьмите меня». – «Через пять минут придет патруль», – сказал Франсис и, повернувшись к негру спиной, шагнул к лодке. «Возьмите! Я знаю море, я вам пригожусь».
– Видно, ему еще больше, чем вам, приспичило уехать, – сказал я.
– Удачу надо хватать за хвост, а в ту минуту мы стали его удачей. – Муравьи деловито ползали по ботинкам Франсиса.
«Если уж так хочешь, влезай». Франсис с братом продолжали толкать лодку подальше от берега.
Негр им помог, и, пока как плотник бежал обратно к дороге, они втроем запрыгнули в лодку и взялись за весла. Молча гребли до тех пор, пока огни города не потускнели вдали. Когда они запустили мотор, лодка рванулась вперед. Движок заурчал, как довольный кот.
Мр-мр-мр, – урчал мотор.
«Из Гаваны я ушел, из Гаваны!» – пел Франсис, сидя на корме и глядя, как один за другим гаснут городские огни.
Зза-зза-зза, – поскрипывала лодка, одолевая волны.
«И я ушел, и я ушел!» – вторил ему брат. «Мы еще не ушли от опасности», – сказал негр. «Почему?» – спросил брат Франсиса. «Береговой радар может нас засечь, а кроме того…» – Рука негра метнулась в сторону горизонта, где зарницы уже сливались в огненные взрывы, бесновались чаще и мощнее. «С этим дьяволом никто нас не догонит, никакая буря не возьмет. – Брат Франсиса кивнул на мотор и сплюнул в море. – Ты, негр, – кроличья душа. Черная мокрая курица. Трясешься, как овечий хвост. Зря мы тебя взяли».
«Ушел я из Гаваны, иду я на Майами», – пел Франсис.
Ро-ро, зас-зас… – подпевали мотор и лодка.
«А что чувствует человек, когда покидает свою страну, даже, может быть, навсегда?» – Бэби из кухни взглянула на входную дверь. Понятно, она имела в виду Мальдонадо, а не Франсиса. Через несколько лет, уехав отсюда с близняшками, она получит ответ на этот вопрос.
– Что ты чувствовал? – спросил я Франсиса. Франсис пожал плечами, а его башмаки снова стали
постукивать по земле, где хлопотали муравьи.
– Не знаю, да и некогда было о том думать, – ответил он. Франсис вытащил из кармана бутылку рома, несколько раз приложился к горлышку и стал что-то напевать. Он совсем захмелел, но нить рассказа не потерял.
– Нас промочило насквозь, до самой печенки. Волны, как бешеные псы, кусали нас за все места. – Франсис обхватил себя руками за плечи, прикрывая грудь, словно его так же пронизывал холод, как тогда, на море.
Рассвело, низкие тяжелые тучи, казалось, грозили опуститься еще ниже и раздавить все, что было на воде. А потом налетел настоящий ураган, высокие волны нещадно колотили деревянную посудину.
«Гроза», – сказал негр и перекрестился. «Если ты знал, что идет гроза, чего поперся с нами?» – закричал брат Франсиса. Тому не пришлось ответить: гигантская волна швырнула его об борт. «Держитесь, – крикнул Франсис, которого второй вал, ударив в спину, свалил на дно лодки. – Ой, мать вашу…»
На них обрушилась третья, пятая и еще много волн, которые кидали и били лодку, заставляя ее плясать и вертеться, как сумасшедшую.
Франсис не знал, сколько времени он лежал на дне лодки под ударами стихии, уцепившись за канат, стараясь высовывать голову из воды, заливавшей суденышко.
Он понял, что нет больше сил сопротивляться и пора отдавать концы, но тут ветер стал слабеть и волны поутихли. С трудом приходя в себя, кряхтя от боли, опираясь о борт окровавленной рукой, Франсис встал на колени. Рядом отплевывался от соленой воды его брат, потирая голову. «Ты как? Жив?» – спросил Франсис. Брат кивнул, не переставая откашливаться. «А негра смыло на хрен…» – «Бедняга, мы даже имени его не знаем», – вздохнул Франсис.
Когда мне представилось, как негра снесло за борт, как он отчаянно боролся с волнами, хватая ртом воздух, я тут же подумал о Монике. Я не желал верить, что она погибла подобным образом. Судьба не могла быть так жестока. Но почему несчастный негр рыбак мог утонуть, а белая девушка-проститутка не могла? Что, она лучше негра? Разве не все равны перед морем, перед судьбой и перед лицом смерти? Ответа я не знал, да и знать не хотел. Моника – это Моника, а другие – это другие.
Пусть помирают два, три, тысяча негров, белых, красных, голубых, зеленых, но Моника должна спастись, а остальные – пропади они пропадом.
– Того негра следовало бы объявить без вести утонувшим, а на том берегу поставить памятник ему и всем утопленникам, погибшим в море вместе с лодками. – Франсис покачал головой.
– A дальше что с вами было? – мне не терпелось узнать конец истории.
Крак-крак… – скрипнул мотор, когда брат Франсиса хотел его запустить. «Да заводись ты, гад», – бормотал брат в ярости. Все усилия были напрасны, мотор заглох навеки, и его вышвырнули за борт, чтобы облегчить лодку. На море снова воцарились тишь да гладь. Солнце наваливалось на беглецов своей знойной тяжестью.
На лодке осталось лишь одно весло, на дне было по колено воды, которую они вычерпывали руками. «Надо плыть к земле», – сказал брат.
– Теперь-то нам с тобой легко обо всем рассуждать, – криво усмехнулся Франсис, – а тогда, в открытом море, в полузатопленной посудине с одним веслом, без еды, с одной фляжкой воды, было совсем паршиво. Мы не знали, где болтаемся, где север, где юг.
Два дня молотили они одним веслом по волнам и пытались ориентироваться по звездам, которые, по утверждению брата Франсиса, он умел читать, а, как оказалось, не знал ничего.
На третий день, когда кончилась вода, полумертвые от голода и жары, они, бросив весло, отдались на волю волн.
– Мне захотелось тогда кинуть в море бутылку, – задумчиво сказал Франсис. Как ни странно, пустая бутылка еще валялась в лодке, а в карманах у него обнаружились кусок бумаги и шариковая ручка.
И он написал: «Сегодня скончались Франсис Вилья и его брат Исраэль. Нас доконали невезение и море. Тот, кто найдет эту бутылку, пусть известит…»
Одеревеневшие пальцы Франсиса вдруг замерли. Кого известит? Кто о нем вспомнит? Для чего кого-то извещать? Зачеркнув последнюю фразу, он засунул бумагу в горлышко, закупорил бутылку и бросил в море. «Пусть плывет. Если кто-нибудь ее выудит, узнает, что я помер», – сказал он. Франсис смотрел вслед удалявшейся бутылке, которая то ныряла, то всплывала, то кружилась на волнах.
– Вот так и мы. Тонем, всплываем, кружимся, – бормотал он.
– Ты что там бурчишь? – спросил я.
– Да так. Нас самих, как бутылки в море, швыряет. Одни выходят на берег, другие напарываются на камни, а иные так и плавают без руля и без ветрил… – По его рукаву бежал муравей, а первый уже дополз до плеча, но Франсис и пальцем не шевельнул, чтобы их согнать.
В лодке брат, упав на колени, молился. «Пречистая Дева, спаси нас», – шептал он. «Господи Боже…» – еле двигал губами Франсис. Мертвая зыбь чуть покачивала лодку, но к вечеру налетел ветерок, и посудина тронулась с места – сначала медленно, потом быстрее. «Куда нас несет?» – едва слышно произнес брат. «Все равно куда. Лишь бы выбраться». Франсис учуял слабый запах земли.
Через какое-то время вдали замерцали огни города.
– Гавана? – спросил я.
Да, это была Гавана, и, к счастью, они пристали к пустынному берегу, откуда смогли добраться до города.
– Значит, вы не совсем обессилели? В больницу не пошли?
– В какую там больницу. Нас бы сунули в тюрьму на три года. Попили мы водички, натерлись маслом, проспали сутки – и хоть снова в бой. Нам повезло. Никто не прознал про наше путешествие, – вяло проговорил Франсис.
– А что с твоим братом?…
– Вскоре он снова повторил попытку, но денег у него на лодку не было, и ему пришлось отправиться на плоту из автомобильных покрышек. Никаких известий о нем нет. Может, и сумел доплыть. Скорее всего, дрыхнет в брюхе какой-нибудь акулы, а оттуда письма к нам не доходят.
– А почему ты не попытался еще разок? – спросил я его, хотя адресовал этот вопрос скорее самому себе. Ответ-то у меня был, но хотелось знать, что скажет он.
Франсис отозвался не сразу, видимо, подыскал точные слова.
– Я сказал себе: Франсис, это твоя страна. Здесь ты родился, здесь похоронены твои родители и все твои предки. Здесь ты должен набраться терпения, сесть у дверей своего дома и ждать, пока мимо пронесут твоих сдохших врагов. Этого удовольствия нельзя лишиться. Да и меня самого тоже здесь закопают.
Я его понимал. Наши мысли почти совпадали, хотя жизненные обстоятельства разнились.
– Понятно, – сказал я и встал. На земле длинным темным пятном обозначилась моя тень, дотянувшаяся до полуразрушенного дома, возле которого мы сидели.
Франсис тоже поднялся с места.
– Знаешь, – сказал он, – сердце мне подсказывает, что Моника вовсе не в море, а где-то здесь, в городе.
– Где же?
– Не знаю. Но лучше ее не искать, а подождать, пока она сама объявится.
Если она от кого-то прячется или не хочет тебя видеть, значит, на то у нее есть причины, и ты должен уважать ее волю.
Слова Пичи тебя успокоили, но в то же время и встревожили. Если он защитит тебя от Кэмела и его дружков, тебе придется ему заплатить, и ты знаешь, какой монетой – станешь его любовницей, а он будет твоим чуло. Такую цену ты платить не готова. И не желаешь подчиняться никакому мужчине, а тем более его содержать. Что же делать? Нельзя ведь жить в постоянном страхе и бояться встречи с Кэмелом, который уже вышел на свободу, о чем ты недавно узнала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25