Я подумал: «Началось, блядь», – и приготовился к худшему. Кто-то из приятелей окликнул насмешника, и я увидел на реке голубой катер, взбивавший воду в белые пенные крылья. Парни проводили его взглядом и бросились следом, не упуская из виду. Один из них запустил в катер палкой, зная, что не попадет, но в страстном желании приобщиться.
Я достал из кармана банку и заметил, что руки трясутся. Откуда вдруг такой приступ страха? Просто кучка юнцов, никто из них в жизни не сделает того, что натворил я.
* * *
Привратник дремал над газетой в будке у черного входа. Я легонько постучал по стеклу, и он встрепенулся с фырканьем, как старый пес, заснувший у камина.
Я рано осознал важность доброго союза с вахтерами, уборщиками, билетерами и привратниками – людьми, которые могут не найти твою фамилию в списке и зарубить репетицию или дать свободный доступ и снабдить слухами, облегчающими отношения с начальством. Я выдал привратнику лучшую из арсенала улыбок, и его взгляд объяснил мне, что видал он таких и не купится на уловку. Газета снова начала подниматься. Продолжая улыбаться, я снова постучал в окно.
– Guten Morgen. – Я кивнул на плакат с собственной – правда, помоложе и посимпатичней – физиономией. Привратник посмотрел на снимок, затем на меня. Его взгляд исполнился отстраненности. Лицо уже болело, но я профессионал, поэтому, не снимая улыбки, спросил: – Вы говорите по-английски?
Привратник безучастно смотрел на меня. В Хитроу я купил немецкий разговорник. Я достал его, но не нашел ничего похожего на «Я фокусник, сегодня даю здесь шоу. Пожалуйста, впустите меня на репетицию». Уверенный, что он издевается, я подошел к плакату, показал на него пальцем, потом на себя, стараясь не терять самообладания.
– Это я… Das ist… – Я снова показал на постер. – Ich bin…
Привратник хмыкнул и поднял газету. Что-то привлекло его внимание, он выпрямился в кресле, пригладил волосы и слегка улыбнулся. Я проследил за его взглядом и увидел Уллу на велосипеде. В тех же потертых джинсах, но в чистой рубашке, и волосы завязаны в аккуратный хвост. Прямо модель для рекламы шампуня, прокладок или чего там еще – бодрая, женственная спортсменка-красавица.
– Morgen.
Она улыбнулась обоим, но привратнику досталась львиная доля тепла. Он поздоровался и что-то сказал, показав на меня. Улла засмеялась, и они болтали несколько бесконечных минут, что я топтался у фотографии своей улучшенной копии. Наконец охранник открыл дверь и впустил нас в здание, я бросил ему бодрое «danke», но он уже закрылся газетой от света в фойе.
Улыбки кончились, но Улла извинилась:
– Прости, надо было выписать тебе пропуск.
– Ничего, ты же провела меня через «Чекпойнт Чарли». – Она холодно посмотрела на меня, и я проклял свое невежество. – Извини.
Коридор заканчивался развилкой, и Улла остановилась; наверное, хотела увидеть, куда сверну я, чтобы самой пойти в другую сторону.
– У тебя есть все, что нужно?
– Более или менее, но я не прочь познакомиться с вашим Карло.
Она растерялась:
– Нашим кем?
– Плотником, столяром – кто у вас занимается декорациями?
Впереди по коридору открылась дверь, и вышел Коля. Он молча смотрел на нас, одетый в те же штаны, красуясь голым торсом. Улла улыбнулась и помахала.
– Здоровый педик, – пробормотал я, и Улла обернулась:
– Что?
– Ничего.
Она объяснила, где найти плотника, и пошла к Коле. Мои глаза невольно уставились на ее туго обтянутый джинсами упругий зад. Какие бы испытания ни готовила мне судьба, чувство прекрасного всегда при мне. Уж этого не отнимешь. Я поднял взгляд, увидел качка, помахал рукой, не ожидая ответа, и отправился искать плотника. Надеюсь, стероидные фрицы и мое неумелое обращение с женщинами останутся единственными проблемами.
Плотник когда-то работал в Ньюкасле и жаждал поболтать по-английски. Я объяснил, что мне нужно, он посмотрел мои эскизы, задал пару вопросов, кивая на каждый ответ. Мы договорились о цене, включив стоимость отделки, и он пообещал, что к началу следующей недели все будет готово.
У меня есть Сильви – маленькая и гибкая, симпатичная, смешная и умная. Вместе мы поставим город на уши. Что касается остального, я не имею к этому отношения. Я останусь здесь, отработаю контракт, а проблемы буду решать по мере поступления.
* * *
Я смял банку, бросил ее под скамейку, открыл следующую и сделал большой глоток. Серая река приобрела стальной оттенок, на тон светлее мрачного неба, на тон темнее унылых бетонированных дорожек. Единственным цветным пятном болталась у берега пустая винная бутылка с ядовито-желтой этикеткой. Запахло сыростью. Будет дождь.
Решать проблемы по мере поступления – дурацкая стратегия. Теперь-то я знаю, что их лучше предупредить. По крайней мере, можно рассчитывать на эффект неожиданности.
На берегу стало холодно. Удивляюсь, как люди могут спать под мостом в такую погоду. Быть может, их кожа зеленеет и разлагается, а тело всерьез принимает эту репетицию смерти?
Часы в городе пробили три. Четыре банки сделали свое дело, пятая должна довести меня до кондиции. Ноги налились свинцом, как и всё вокруг. Я встряхнулся, чтобы разогнать кровь, и пошел обратно по своим же следам, допивая последнюю банку.
Куча лохмотьев, которой я отдал пиво, все так же гнездилась под каменной опорой моста. Я остановился, прислушиваясь к бормотанию мудрости. Но если она и говорила, слова потонули в шуме вечерних пробок.
К черту. Исповедь очищает душу, и я нашел того, кому могу рассказать все, не боясь упрека и осуждения. Я разделю со старым Королем дороги свое бесценное сокровище – последнюю банку пива. Я расскажу ему свою историю, и, может, он поделится своей.
Я присел рядом с его лежанкой.
Я стану некоронованным принцем отбросов. Он завещает мне свои язвы, шрамы и иссохшую кожу и вшей, гнездящихся в его бороде. Я узнаю, что такое чесотка. Я буду самым чесоточным из всех чесоточных бродяг, что пугают школьников и барабанят в окна ресторанов. Вонь под мостом стояла страшная, но выпивка и холод заложили мне нос, и я не обращал на запах внимания.
– Привет, приятель, как дела? – Куча не шевельнулась, но из-под одеяла торчал нимб из наэлектризованных волос. – У меня тут пивка немного есть, не хочешь?
Куча не шевельнулась. Холод зверский, но опора хотя бы защищает от ветра. Начался дождь.
– Хорошее местечко ты себе нашел. – Старик молчал. – Не в настроении трепаться? Ладно, понял.
Я сел, обхватив колени.
– Не возражаешь, если я тут посижу? – Я сделал глоток из банки. Если он спит, мне больше достанется. – Просто скажи, если против, и я тут же свалю.
Мне показалось, он шевельнулся, но, может, просто случайный ветер пробрался в укрытие и растрепал его волосы.
– Ты – это я. – Я пытался подобрать слова. – Ты то, чем я стану. Но то, что ты – это я, не значит, что я – это ты. – Я приложился к банке. – У тебя наверняка своя история падения. Надеюсь, не такая страшная, как моя. – Я засмеялся. – Господи боже, какую историю я могу рассказать.
Дождь усилился. Под мостом оказалось теплее, чем я думал. Эти старые алкаши и правда многое знают о жизни. Банка почти опустела. Скоро пора двигать, возвращаться в реальный мир машин и пробок, завалиться в бар и выпить пару прощальных кружек. Конечно, под мостом куда уютнее, ни дождя тебе, ни ветра. Я закрыл глаза. Задержусь-ка я здесь ненадолго. Я слушал крики чаек и равномерный гул машин. Я даже почти поверил, что нахожусь на море. Потом закрыл глаза и погрузился в тепло и мрак.
* * *
Я проснулся от света. Обжигающий кокаиново-белый свет раскрыл мои веки и тут же заставил захлопнуть. В сиянии стоял человек.
– Поднимайся, тут нельзя спать. – Голос его звучал сурово, но с усталой формальностью, так что суровость казалась наигранной.
Я отшатнулся, закрывая лицо руками, будто скомпрометированный банкир от назойливой прессы. В луче яркого света я разглядел полицейского. Я поправил перекосившиеся очки и прошептал:
– Монтгомери?
Что за глупость. Он не носит форму, да и не такой здоровяк, как тот, что наклонился ко мне и тряхнул за руку.
– Давай, проснись и пой.
Я попытался встать, но не мог пошевелить ногами. Полицейский опустил фонарь, и я с трудом поднялся на четвереньки. Память медленно возвращалась. Во рту горчило, перед глазами плясали белые вспышки.
– Посмотри, на кого ты похож.
Тут я заметил второго полицейского слева от меня. Он наклонился и пихнул моего друга фонариком. Вежливый профессиональный толчок. Старик не шевельнулся, из одеяла торчал лишь ореол волос.
– Буди своего дружка.
От него шел жуткий запах – смесь дерьма, мочи, гниения и чего-то еще, ржавый металлический запах, я почти узнал его. Я подавил тошноту, наклонился и потряс его за плечо:
– Давай, приятель, пора двигаться.
Мне показалось, старик шевельнулся, но он вдруг начал сползать, очень и очень медленно. Я хотел удержать его, схватился за мокрое одеяло, и он навалился на меня отвратительной массой.
– Ты в порядке? – спросил я.
Фонари высветили его голову на моем плече, голову Иоанна Крестителя, бородатую и окровавленную, с раскрытым ртом и липкой красной коркой на застывшем лице. Мертвая сцена в лучах белого света.
Я пытался встать, и крепкая рука схватила меня, поднимая из грязи. Игры кончились. Полицейский задохнулся от ярости:
– Господи боже! Что же ты натворил, ублюдок?
* * *
Полицейский врач осмотрел меня быстро, по-деловому. Прописал мне горячее питье и признал годным к допросу. Мою одежду положили в пластиковый пакет и выдали белый комбинезон. Я знал из кино, что надо требовать адвоката, и никто не стал меня отговаривать. Меня посадили в холодную камеру. Я взял с койки одеяло и накинул на плечи, но тут меня скрутило от тошноты, и я согнулся над унитазом. Теплым быстрым приливом вышел прописанный доктором горячий чай, потом я сжался от боли и смог выдавить лишь тонкую струйку желчи. Остальное вышло на месте преступления, когда я понял, рядом с чем спал.
Я свернулся в комок, кутаясь в колючее бурое одеяло, не заботясь о том, сколько людей потело в его грубый ворс. Меня трясло. Я подтянул колени к груди; сырость реки точно въелась мне в кости. Я потер одеяло пальцами и почуял животный запах, запах всех предыдущих пленников. Я старался не вспоминать, как за мной захлопнулась дверь и щелкнул замок. Справедливо ли отсидеть срок за преступление, которого я не совершал, взамен того, что я совершил? Накатывал сон. Как можно спать, когда тебя обвиняют в убийстве? На этой мысли я погрузился во мрак. Но ведь эта же мысль терзает меня каждую ночь все эти долгие месяцы.
* * *
Я проснулся от скрежета ключа в замке. Несмотря на кузницу, работающую в моей голове, и грязь, покрывавшую тело, я чувствовал себя посвежевшим. Узнать бы время. Я отдал часы приемщику, а в залитой холодным светом камере невозможно отличить день от ночи. Дверь открылась, вошел полицейский с серым лицом.
– Прибыл ваш адвокат, мистер Уилсон. Вы будете хорошо себя вести? – Я выпрямился на койке и кивнул. – Уж постарайтесь.
Он повернулся и что-то сказал человеку за спиной, потом отступил, придерживая дверь.
В камеру вошла стройная брюнетка.
– Улла? – спросил я, чувствуя, как свежесть окатывает волной. И сразу увидел, что это не Улла. Я пытался вспомнить, где мог ее видеть. – Эйли. – Она равнодушно взглянула на меня, и я добавил: – Я друг Джонни.
Ее лицо прояснилось.
– Да, Уильям.
Полицейский сунул голову в дверь:
– Все в порядке?
Эйли одарила его казенной улыбкой:
– Все хорошо.
Дверь закрылась. Я думал, меня ничто не может смутить, но, глядя на Эйли, мне хотелось спрятаться с головой под грязным одеялом и сидеть так, пока она не уйдет. Я попробовал улыбнуться.
– Кажется, я влип.
Губы Эйли нервно дернулись.
– Вас обвиняют в убийстве. Нам надо решить, как вы себя заявите – виновен или не виновен?
– Я не убивал.
– Хорошо, – ровно сказала она. Наверное, в детстве начиталась историй о несправедливо приговоренных: четверке из Гилдфорда, шестерых из Бирмингема, семье Магуайра. Может, поэтому и подалась в адвокаты, дабы защищать невинных от судебной машины. Но никого из этих людей не обвиняли в избиении беззащитного старика до состояния клубничного джема.
– Это правда, – твердо повторил я. – Я не убивал.
– Хорошо, – также ровно сказала она. На сеансах гипноза ее наверняка первой удаляют из зала. – В двух словах расскажите, что произошло.
Я рассказал, как гулял по берегу Клайда, как угостил старика пивом, как пил на лавочке и как мне вдруг захотелось поделиться с бродягой последней банкой.
– Вы ведь не верите мне, да?
Эйли подняла глаза от блокнота:
– Убеждать надо не меня.
* * *
Стены в комнате для допроса выкрашены в голубой – видимо, в расчете на то, что этот цвет успокаивает. И расчет оправдался. В груди вместо паники мертвый покой. Нас ждали двое в штатском: рыжий краснолицый апоплексического вида и здоровяк с русыми волосами, сломанным носом и рыжеватыми усиками – такие носили футболисты в 70-х. Русый представился инспектором Блантом, второй – инспектором Томасом. Он положил на стол какие-то бумаги.
– Кто-нибудь хочет воды?
Эйли улыбнулась, и мне показалось, они не первый раз так встречаются.
– Да, пожалуйста.
Я кивнул, с удивлением понимая, что не могу говорить. Блант принес четыре пластиковых стаканчика из автомата в коридоре. Томас включил диктофон, представился и попросил всех сделать то же самое. Мой голос звучал тонко и подозрительно. Я потянулся за стаканом и пролил воду на стол. Блант подхватил диктофон. Эйли достала салфетку и вытерла лужу. Никто не предложил мне второй стакан, и я решил, что просить нет смысла.
Допрос казался формальностью. Полицейские напротив меня видели слишком много неудачников, которые пытались утопить свои проблемы в алкоголе, а когда это не срабатывало – хватались за нож, чтобы считать меня исключением. Блант пробежал глазами мое заявление и посмотрел на меня:
– Так, мистер Уилсон, я не очень понимаю. Вы безработный, решили выпить на берегу Клайда, потом вам захотелось компании, и, вместо того чтобы позвонить другу или поискать знакомых в баре, вы предложили, – он заглянул в бумаги, – покойному, мистеру Арчибальду Миллигану, распить с вами последнюю банку пива?
Он посмотрел в ожидании подтверждения, и я жалко кивнул.
– Вам показалось, что мистер Миллиган спит, и вы тоже решили вздремнуть под Ямайским мостом?
Я снова кивнул.
– Только выясняется, что он вовсе не спал, не так ли?
– Я не знал этого, когда садился рядом с ним.
Краснолицый Томас впервые заговорил. Тонкий высокий голос плохо сочетался с массивным телом.
– Вы пристроились к трупу и не заметили?
– Я не пристраивался к нему. Я напился. И уснул.
Томас покраснел еще больше. Если на овощном рынке потребуется засада, он сможет прикинуться помидором.
– Пьянство не алиби.
– Но и не преступление, черт возьми.
Инспектор Блант вздохнул, снова заглянул в записи и устало посмотрел на меня:
– Согласно вашим показаниям, вы видели пятерых подростков примерно в то время, когда было совершено убийство.
Я кивнул.
– Вы считаете, это они убили мистера Миллигана?
– Я не знаю. Может быть.
– Понимаете, в чем трудность с вами, мистер Уилсон?
– Я понимаю, что это немного необычно.
– Это неправдоподобно.
Я взглянул на Эйли, ища поддержки, но она смотрела в другую сторону, плотно сжав губы.
Инспектор Блант подался вперед, и усталость мигом слетела с лица.
– Я думаю, вы действительно гуляли у реки, не сомневаюсь, что пили на лавочке. Я даже уверен, что найдутся свидетели, которые вас видели. Но я не верю, что вы предложили мистеру Миллигану выпивку. Я думаю, наоборот. Вы были злы и расстроены, а несчастный старик подвернулся вам под руку.
– Я не убивал его.
– Чем вы его били? Молотком?
Я вскочил, сжимая кулаки:
– Ничем я, мать вашу, его не бил.
Эйли твердо взяла меня за локоть и заставила сесть. Толстяк явно получал удовольствие. Он снова запищал:
– Вы, кажется, не отличаетесь большим терпением, мистер Уилсон. У вас уже были такого рода неприятности?
– Нет.
Я опустил голову, чтобы скрыть ложь.
В дверь громко постучали, вошел полицейский и что-то прошептал Бланту на ухо. Инспектор поспешно взглянул на часы и сказал в диктофон:
– 23:57, инспекторы Блант и Томас прервали допрос.
Он остановил запись.
Эйли заговорила впервые после того, как ей принесли воды:
– Могу я спросить, что происходит?
– Спросить можешь.
– Мой клиент вправе знать все обстоятельства по делу.
– Мне кажется, ваш клиент знает больше, чем все мы. – Он устало поднялся и закрыл за собой дверь.
– И что все это значит?
Эйли говорила сдержанно:
– Может, и ничего для нашего дела. А может, появились новые сведения.
– Это хорошо или плохо?
Она бросила на меня взгляд:
– Зависит от сведений.
Мы помолчали. В кино адвокаты всегда протягивают клиентам сигареты, но Эйли, видимо, не курила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Я достал из кармана банку и заметил, что руки трясутся. Откуда вдруг такой приступ страха? Просто кучка юнцов, никто из них в жизни не сделает того, что натворил я.
* * *
Привратник дремал над газетой в будке у черного входа. Я легонько постучал по стеклу, и он встрепенулся с фырканьем, как старый пес, заснувший у камина.
Я рано осознал важность доброго союза с вахтерами, уборщиками, билетерами и привратниками – людьми, которые могут не найти твою фамилию в списке и зарубить репетицию или дать свободный доступ и снабдить слухами, облегчающими отношения с начальством. Я выдал привратнику лучшую из арсенала улыбок, и его взгляд объяснил мне, что видал он таких и не купится на уловку. Газета снова начала подниматься. Продолжая улыбаться, я снова постучал в окно.
– Guten Morgen. – Я кивнул на плакат с собственной – правда, помоложе и посимпатичней – физиономией. Привратник посмотрел на снимок, затем на меня. Его взгляд исполнился отстраненности. Лицо уже болело, но я профессионал, поэтому, не снимая улыбки, спросил: – Вы говорите по-английски?
Привратник безучастно смотрел на меня. В Хитроу я купил немецкий разговорник. Я достал его, но не нашел ничего похожего на «Я фокусник, сегодня даю здесь шоу. Пожалуйста, впустите меня на репетицию». Уверенный, что он издевается, я подошел к плакату, показал на него пальцем, потом на себя, стараясь не терять самообладания.
– Это я… Das ist… – Я снова показал на постер. – Ich bin…
Привратник хмыкнул и поднял газету. Что-то привлекло его внимание, он выпрямился в кресле, пригладил волосы и слегка улыбнулся. Я проследил за его взглядом и увидел Уллу на велосипеде. В тех же потертых джинсах, но в чистой рубашке, и волосы завязаны в аккуратный хвост. Прямо модель для рекламы шампуня, прокладок или чего там еще – бодрая, женственная спортсменка-красавица.
– Morgen.
Она улыбнулась обоим, но привратнику досталась львиная доля тепла. Он поздоровался и что-то сказал, показав на меня. Улла засмеялась, и они болтали несколько бесконечных минут, что я топтался у фотографии своей улучшенной копии. Наконец охранник открыл дверь и впустил нас в здание, я бросил ему бодрое «danke», но он уже закрылся газетой от света в фойе.
Улыбки кончились, но Улла извинилась:
– Прости, надо было выписать тебе пропуск.
– Ничего, ты же провела меня через «Чекпойнт Чарли». – Она холодно посмотрела на меня, и я проклял свое невежество. – Извини.
Коридор заканчивался развилкой, и Улла остановилась; наверное, хотела увидеть, куда сверну я, чтобы самой пойти в другую сторону.
– У тебя есть все, что нужно?
– Более или менее, но я не прочь познакомиться с вашим Карло.
Она растерялась:
– Нашим кем?
– Плотником, столяром – кто у вас занимается декорациями?
Впереди по коридору открылась дверь, и вышел Коля. Он молча смотрел на нас, одетый в те же штаны, красуясь голым торсом. Улла улыбнулась и помахала.
– Здоровый педик, – пробормотал я, и Улла обернулась:
– Что?
– Ничего.
Она объяснила, где найти плотника, и пошла к Коле. Мои глаза невольно уставились на ее туго обтянутый джинсами упругий зад. Какие бы испытания ни готовила мне судьба, чувство прекрасного всегда при мне. Уж этого не отнимешь. Я поднял взгляд, увидел качка, помахал рукой, не ожидая ответа, и отправился искать плотника. Надеюсь, стероидные фрицы и мое неумелое обращение с женщинами останутся единственными проблемами.
Плотник когда-то работал в Ньюкасле и жаждал поболтать по-английски. Я объяснил, что мне нужно, он посмотрел мои эскизы, задал пару вопросов, кивая на каждый ответ. Мы договорились о цене, включив стоимость отделки, и он пообещал, что к началу следующей недели все будет готово.
У меня есть Сильви – маленькая и гибкая, симпатичная, смешная и умная. Вместе мы поставим город на уши. Что касается остального, я не имею к этому отношения. Я останусь здесь, отработаю контракт, а проблемы буду решать по мере поступления.
* * *
Я смял банку, бросил ее под скамейку, открыл следующую и сделал большой глоток. Серая река приобрела стальной оттенок, на тон светлее мрачного неба, на тон темнее унылых бетонированных дорожек. Единственным цветным пятном болталась у берега пустая винная бутылка с ядовито-желтой этикеткой. Запахло сыростью. Будет дождь.
Решать проблемы по мере поступления – дурацкая стратегия. Теперь-то я знаю, что их лучше предупредить. По крайней мере, можно рассчитывать на эффект неожиданности.
На берегу стало холодно. Удивляюсь, как люди могут спать под мостом в такую погоду. Быть может, их кожа зеленеет и разлагается, а тело всерьез принимает эту репетицию смерти?
Часы в городе пробили три. Четыре банки сделали свое дело, пятая должна довести меня до кондиции. Ноги налились свинцом, как и всё вокруг. Я встряхнулся, чтобы разогнать кровь, и пошел обратно по своим же следам, допивая последнюю банку.
Куча лохмотьев, которой я отдал пиво, все так же гнездилась под каменной опорой моста. Я остановился, прислушиваясь к бормотанию мудрости. Но если она и говорила, слова потонули в шуме вечерних пробок.
К черту. Исповедь очищает душу, и я нашел того, кому могу рассказать все, не боясь упрека и осуждения. Я разделю со старым Королем дороги свое бесценное сокровище – последнюю банку пива. Я расскажу ему свою историю, и, может, он поделится своей.
Я присел рядом с его лежанкой.
Я стану некоронованным принцем отбросов. Он завещает мне свои язвы, шрамы и иссохшую кожу и вшей, гнездящихся в его бороде. Я узнаю, что такое чесотка. Я буду самым чесоточным из всех чесоточных бродяг, что пугают школьников и барабанят в окна ресторанов. Вонь под мостом стояла страшная, но выпивка и холод заложили мне нос, и я не обращал на запах внимания.
– Привет, приятель, как дела? – Куча не шевельнулась, но из-под одеяла торчал нимб из наэлектризованных волос. – У меня тут пивка немного есть, не хочешь?
Куча не шевельнулась. Холод зверский, но опора хотя бы защищает от ветра. Начался дождь.
– Хорошее местечко ты себе нашел. – Старик молчал. – Не в настроении трепаться? Ладно, понял.
Я сел, обхватив колени.
– Не возражаешь, если я тут посижу? – Я сделал глоток из банки. Если он спит, мне больше достанется. – Просто скажи, если против, и я тут же свалю.
Мне показалось, он шевельнулся, но, может, просто случайный ветер пробрался в укрытие и растрепал его волосы.
– Ты – это я. – Я пытался подобрать слова. – Ты то, чем я стану. Но то, что ты – это я, не значит, что я – это ты. – Я приложился к банке. – У тебя наверняка своя история падения. Надеюсь, не такая страшная, как моя. – Я засмеялся. – Господи боже, какую историю я могу рассказать.
Дождь усилился. Под мостом оказалось теплее, чем я думал. Эти старые алкаши и правда многое знают о жизни. Банка почти опустела. Скоро пора двигать, возвращаться в реальный мир машин и пробок, завалиться в бар и выпить пару прощальных кружек. Конечно, под мостом куда уютнее, ни дождя тебе, ни ветра. Я закрыл глаза. Задержусь-ка я здесь ненадолго. Я слушал крики чаек и равномерный гул машин. Я даже почти поверил, что нахожусь на море. Потом закрыл глаза и погрузился в тепло и мрак.
* * *
Я проснулся от света. Обжигающий кокаиново-белый свет раскрыл мои веки и тут же заставил захлопнуть. В сиянии стоял человек.
– Поднимайся, тут нельзя спать. – Голос его звучал сурово, но с усталой формальностью, так что суровость казалась наигранной.
Я отшатнулся, закрывая лицо руками, будто скомпрометированный банкир от назойливой прессы. В луче яркого света я разглядел полицейского. Я поправил перекосившиеся очки и прошептал:
– Монтгомери?
Что за глупость. Он не носит форму, да и не такой здоровяк, как тот, что наклонился ко мне и тряхнул за руку.
– Давай, проснись и пой.
Я попытался встать, но не мог пошевелить ногами. Полицейский опустил фонарь, и я с трудом поднялся на четвереньки. Память медленно возвращалась. Во рту горчило, перед глазами плясали белые вспышки.
– Посмотри, на кого ты похож.
Тут я заметил второго полицейского слева от меня. Он наклонился и пихнул моего друга фонариком. Вежливый профессиональный толчок. Старик не шевельнулся, из одеяла торчал лишь ореол волос.
– Буди своего дружка.
От него шел жуткий запах – смесь дерьма, мочи, гниения и чего-то еще, ржавый металлический запах, я почти узнал его. Я подавил тошноту, наклонился и потряс его за плечо:
– Давай, приятель, пора двигаться.
Мне показалось, старик шевельнулся, но он вдруг начал сползать, очень и очень медленно. Я хотел удержать его, схватился за мокрое одеяло, и он навалился на меня отвратительной массой.
– Ты в порядке? – спросил я.
Фонари высветили его голову на моем плече, голову Иоанна Крестителя, бородатую и окровавленную, с раскрытым ртом и липкой красной коркой на застывшем лице. Мертвая сцена в лучах белого света.
Я пытался встать, и крепкая рука схватила меня, поднимая из грязи. Игры кончились. Полицейский задохнулся от ярости:
– Господи боже! Что же ты натворил, ублюдок?
* * *
Полицейский врач осмотрел меня быстро, по-деловому. Прописал мне горячее питье и признал годным к допросу. Мою одежду положили в пластиковый пакет и выдали белый комбинезон. Я знал из кино, что надо требовать адвоката, и никто не стал меня отговаривать. Меня посадили в холодную камеру. Я взял с койки одеяло и накинул на плечи, но тут меня скрутило от тошноты, и я согнулся над унитазом. Теплым быстрым приливом вышел прописанный доктором горячий чай, потом я сжался от боли и смог выдавить лишь тонкую струйку желчи. Остальное вышло на месте преступления, когда я понял, рядом с чем спал.
Я свернулся в комок, кутаясь в колючее бурое одеяло, не заботясь о том, сколько людей потело в его грубый ворс. Меня трясло. Я подтянул колени к груди; сырость реки точно въелась мне в кости. Я потер одеяло пальцами и почуял животный запах, запах всех предыдущих пленников. Я старался не вспоминать, как за мной захлопнулась дверь и щелкнул замок. Справедливо ли отсидеть срок за преступление, которого я не совершал, взамен того, что я совершил? Накатывал сон. Как можно спать, когда тебя обвиняют в убийстве? На этой мысли я погрузился во мрак. Но ведь эта же мысль терзает меня каждую ночь все эти долгие месяцы.
* * *
Я проснулся от скрежета ключа в замке. Несмотря на кузницу, работающую в моей голове, и грязь, покрывавшую тело, я чувствовал себя посвежевшим. Узнать бы время. Я отдал часы приемщику, а в залитой холодным светом камере невозможно отличить день от ночи. Дверь открылась, вошел полицейский с серым лицом.
– Прибыл ваш адвокат, мистер Уилсон. Вы будете хорошо себя вести? – Я выпрямился на койке и кивнул. – Уж постарайтесь.
Он повернулся и что-то сказал человеку за спиной, потом отступил, придерживая дверь.
В камеру вошла стройная брюнетка.
– Улла? – спросил я, чувствуя, как свежесть окатывает волной. И сразу увидел, что это не Улла. Я пытался вспомнить, где мог ее видеть. – Эйли. – Она равнодушно взглянула на меня, и я добавил: – Я друг Джонни.
Ее лицо прояснилось.
– Да, Уильям.
Полицейский сунул голову в дверь:
– Все в порядке?
Эйли одарила его казенной улыбкой:
– Все хорошо.
Дверь закрылась. Я думал, меня ничто не может смутить, но, глядя на Эйли, мне хотелось спрятаться с головой под грязным одеялом и сидеть так, пока она не уйдет. Я попробовал улыбнуться.
– Кажется, я влип.
Губы Эйли нервно дернулись.
– Вас обвиняют в убийстве. Нам надо решить, как вы себя заявите – виновен или не виновен?
– Я не убивал.
– Хорошо, – ровно сказала она. Наверное, в детстве начиталась историй о несправедливо приговоренных: четверке из Гилдфорда, шестерых из Бирмингема, семье Магуайра. Может, поэтому и подалась в адвокаты, дабы защищать невинных от судебной машины. Но никого из этих людей не обвиняли в избиении беззащитного старика до состояния клубничного джема.
– Это правда, – твердо повторил я. – Я не убивал.
– Хорошо, – также ровно сказала она. На сеансах гипноза ее наверняка первой удаляют из зала. – В двух словах расскажите, что произошло.
Я рассказал, как гулял по берегу Клайда, как угостил старика пивом, как пил на лавочке и как мне вдруг захотелось поделиться с бродягой последней банкой.
– Вы ведь не верите мне, да?
Эйли подняла глаза от блокнота:
– Убеждать надо не меня.
* * *
Стены в комнате для допроса выкрашены в голубой – видимо, в расчете на то, что этот цвет успокаивает. И расчет оправдался. В груди вместо паники мертвый покой. Нас ждали двое в штатском: рыжий краснолицый апоплексического вида и здоровяк с русыми волосами, сломанным носом и рыжеватыми усиками – такие носили футболисты в 70-х. Русый представился инспектором Блантом, второй – инспектором Томасом. Он положил на стол какие-то бумаги.
– Кто-нибудь хочет воды?
Эйли улыбнулась, и мне показалось, они не первый раз так встречаются.
– Да, пожалуйста.
Я кивнул, с удивлением понимая, что не могу говорить. Блант принес четыре пластиковых стаканчика из автомата в коридоре. Томас включил диктофон, представился и попросил всех сделать то же самое. Мой голос звучал тонко и подозрительно. Я потянулся за стаканом и пролил воду на стол. Блант подхватил диктофон. Эйли достала салфетку и вытерла лужу. Никто не предложил мне второй стакан, и я решил, что просить нет смысла.
Допрос казался формальностью. Полицейские напротив меня видели слишком много неудачников, которые пытались утопить свои проблемы в алкоголе, а когда это не срабатывало – хватались за нож, чтобы считать меня исключением. Блант пробежал глазами мое заявление и посмотрел на меня:
– Так, мистер Уилсон, я не очень понимаю. Вы безработный, решили выпить на берегу Клайда, потом вам захотелось компании, и, вместо того чтобы позвонить другу или поискать знакомых в баре, вы предложили, – он заглянул в бумаги, – покойному, мистеру Арчибальду Миллигану, распить с вами последнюю банку пива?
Он посмотрел в ожидании подтверждения, и я жалко кивнул.
– Вам показалось, что мистер Миллиган спит, и вы тоже решили вздремнуть под Ямайским мостом?
Я снова кивнул.
– Только выясняется, что он вовсе не спал, не так ли?
– Я не знал этого, когда садился рядом с ним.
Краснолицый Томас впервые заговорил. Тонкий высокий голос плохо сочетался с массивным телом.
– Вы пристроились к трупу и не заметили?
– Я не пристраивался к нему. Я напился. И уснул.
Томас покраснел еще больше. Если на овощном рынке потребуется засада, он сможет прикинуться помидором.
– Пьянство не алиби.
– Но и не преступление, черт возьми.
Инспектор Блант вздохнул, снова заглянул в записи и устало посмотрел на меня:
– Согласно вашим показаниям, вы видели пятерых подростков примерно в то время, когда было совершено убийство.
Я кивнул.
– Вы считаете, это они убили мистера Миллигана?
– Я не знаю. Может быть.
– Понимаете, в чем трудность с вами, мистер Уилсон?
– Я понимаю, что это немного необычно.
– Это неправдоподобно.
Я взглянул на Эйли, ища поддержки, но она смотрела в другую сторону, плотно сжав губы.
Инспектор Блант подался вперед, и усталость мигом слетела с лица.
– Я думаю, вы действительно гуляли у реки, не сомневаюсь, что пили на лавочке. Я даже уверен, что найдутся свидетели, которые вас видели. Но я не верю, что вы предложили мистеру Миллигану выпивку. Я думаю, наоборот. Вы были злы и расстроены, а несчастный старик подвернулся вам под руку.
– Я не убивал его.
– Чем вы его били? Молотком?
Я вскочил, сжимая кулаки:
– Ничем я, мать вашу, его не бил.
Эйли твердо взяла меня за локоть и заставила сесть. Толстяк явно получал удовольствие. Он снова запищал:
– Вы, кажется, не отличаетесь большим терпением, мистер Уилсон. У вас уже были такого рода неприятности?
– Нет.
Я опустил голову, чтобы скрыть ложь.
В дверь громко постучали, вошел полицейский и что-то прошептал Бланту на ухо. Инспектор поспешно взглянул на часы и сказал в диктофон:
– 23:57, инспекторы Блант и Томас прервали допрос.
Он остановил запись.
Эйли заговорила впервые после того, как ей принесли воды:
– Могу я спросить, что происходит?
– Спросить можешь.
– Мой клиент вправе знать все обстоятельства по делу.
– Мне кажется, ваш клиент знает больше, чем все мы. – Он устало поднялся и закрыл за собой дверь.
– И что все это значит?
Эйли говорила сдержанно:
– Может, и ничего для нашего дела. А может, появились новые сведения.
– Это хорошо или плохо?
Она бросила на меня взгляд:
– Зависит от сведений.
Мы помолчали. В кино адвокаты всегда протягивают клиентам сигареты, но Эйли, видимо, не курила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26