Тогда все, на что был способен одиннадцатилетний Гарри, это фальсифицировать проект по биологии «О воздействии пения Джоди Фостер на рост растений», заработать в карточке учащегося с десяток записей типа «неблагонадежен в кризисных ситуациях» и швырнуть велосипедным насосом в заднее стекло учительского автомобиля. Как он клялся, нечаянно. Про этот случай никто нам не рассказывал, но он-то как раз и послужил для моей тети поводом спровадить парня к нам на выходные, чтобы немного прийти в себя, «взять паузу и вдохнуть полной грудью».
Мне было шесть лет, и я помню, как стояла на железнодорожном вокзале в Дэлмаре, который выглядел какой-то лачугой, не отличавшейся от прочих лачуг, стоявших напротив, через дорогу, на песчаной косе, где можно было взять напрокат видавший виды скейтборд или купить вафельный рожок с голубой глазурью. Почему с голубой? Просто так.
Думаю, я уже успела искупаться, потому что чувствовала соль на коже, слабую резь в глазах каждый раз, когда моргала, а мимо проносились на скейтах нечесаные мальчишки в белых футболках.
Потом, со свистом и пыхтением, подъехал поезд, выдохнув на платформу клубы пара, и я помню, каким огромным привиделся он мне тогда – «Чуххх-пыххх! Не подходи!» Мгновением позже из поезда выбрался Гарри, помчавшийся прямо к нам: он сучил ногами, а его зеленая рубашка парусом развевалась на ветру. Он так и бросился в объятия моей матери. Вот и все, что я помню. Не припоминаю, чтобы он сказал что-нибудь вроде:
– Господи, тетя Триш, я тебя так безумно люблю, ты такая красивая! – хотя уверена, что он это сказал. Он частенько так говорил.
«Я уже тогда все поняла, – любила напоминать моя мать после того всякий раз, когда ее сестра, рыдая, рассказывала о последнем, невообразимом, необъяснимом и непростительном поступке Гарри. – Думаю, он это специально. Все рассчитал. Ты же знаешь, этот мальчишка способен сказать что угодно. Он способен на все, чтобы только получить свое».
Есть вероятность, что она была права.
Выходя из терминала, я повернулась к Гарри:
– А где автобус? Пешком пойдем?
Он был ближе ко мне, чем я ожидала, и резко поднял голову, уставившись на меня из-за своих очков, близорукий, как черепаха.
– Ладно, Гарри, – сказала я, и он почувствовал облегчение, услышав в моем голосе более мягкие интонации, – покажи мне остров.
Несколько секунд он бессмысленно раскачивался на месте, что снова подогрело мое раздражение. Как-то получилось, что Гарри оказался тем единственным человеком, остававшимся полностью равнодушным к перепадам моего настроения, которые мать в шутку прозвала «пассаты Амелии» еще задолго до его переезда к нам. Мать говорила, что они на него не действуют, потому что он никого, кроме самого себя, в упор не видит.
В конце концов, впервые с того мгновения, как я сошла с трапа самолета, мой брат нервно усмехнулся:
– У меня есть машина.
Я усмехнулась в ответ, отчасти чтобы подбодрить его, отчасти – поиздеваться над ним.
– Откуда?
– Работаю. Преподаю в начальной школе. Они пошли мне навстречу, дали аванс.
Теперь был мой черед удивляться:
– Что ты преподаешь?
Он пожал плечами:
– Они тут не слишком интересуются моим прошлым. Это – шанс, понимаешь?
Он выудил связку ключей из кармана, нажал кнопку, и раздался пронзительный ответный писк зеленой «тойоты»-пикапа, до того чисто вымытой, просто сверкающей, что казалось, она того и гляди пойдет рябью, как морская гладь, и помчится, освещая себе путь фарами, подбрасываемая приливом, а большие волны будут вздыматься и подхватывать машину. Я бросила свою сумку на сиденье.
Когда мы выехали с автостоянки, остров раскрылся перед глазами, точно огромный перевернутый зеленый зонт, тихо плывущий по мерцающим волнам. Я заметила торчавшие из земли рядами ананасы, и их колючие плоды среди показался настроенным более дружелюбно, чем когда-либо, если бы только не был так печален. В комнате для свиданий в калифорнийской тюрьме, в Ланкастере, куда мама дважды разрешила мне пойти, он бормотал что-то непонятное, какую-то чепуху, ему просто нечего было сказать. Наверное, этот остров, или это солнце, или этот его священный корабль чем-то стали для него. С ним что-то случилось.
Мне пришлось выбираться из машины и вытаскивать сумку с одеждой, чтобы расстегнуть молнию, а потом забраться обратно и надеть купальник. Мои ноги выглядели не длиннее обычного. Ни карате, ни плавание им не помогли.
– А волосы, – сказала я вслух, мельком заметив свое отражение в зеркале на солнцезащитном козырьке, – все-таки рыжие.
Я ожидала, что увижу океан у своих ног, белый песок, гладкий, словно лед, но горячий, развевающийся под ветром во всех направлениях. Взобравшись на холм, я действительно увидела океан, но – футах в шестидесяти под собой, обрыв был настолько крутым, что, стоя вместе с Гарри на каменистой площадке, я ощущала дрожь в коленях. Уставившись на него, я спросила:
– Это что, испытание?
Он покачал головой:
– Скорее разогрев.
– Физический или духовный? – Я, конечно, издевалась, но мне было интересно.
Гарри сунул руки в карманы и шагнул на тропинку, спускавшуюся к скалам. Пляжа внизу не было, но Гарри даже не замедлил шаг. Просто, дойдя до конца тропинки, бросил свою рубашку и мои ласты на землю и шагнул с уступа в полосу прилива. Я торопливо последовала за ним, приостановившись прежде посмотреть, нет ли там, куда я собиралась прыгнуть, кораллов или скалы. Всплески на поверхности воды больше напоминали какие-то складки на смятой простыне, чем волны, – не было белопенных барашков, вода с размаху налетала на утес.
Потом океан принял меня, и я не могла ни о чем думать – только о том, как дышать. Я даже не поднимала глаз первые три минуты, просто плыла вперед. Рот жгло от соленой воды, а ноги отчаянно работали, пока я рвалась сквозь волны – одну за другой. Течения океана, борясь друг с другом, обвивали мои лодыжки под водой, то увлекая за собой, то вновь отпуская. Наконец, подняв взгляд, я увидела, где мы: каменный столб искривленного бурого утеса, видневшийся из полосы прибоя, словно гигантский подманивающий палец, был, казалось, не ближе, чем когда я только прыгнула в воду с уступа.
Когда я почувствовала, что выплыла из бурлящего котла приливной полосы, то наконец еще раз оторвала взгляд от волн, сплюнула и окликнула брата:
– Ты точно хотел, чтобы мы тут поплавали?
Далеко впереди меня Гарри приостановил свое скольжение по водной глади, перевернулся на спину и приложил ладонь к уху, прислушиваясь. Как обычно, он прощался со всей своей неуклюжестью, оказываясь у воды, становился ловким и юрким, точно выдра.
– Подожди меня! – снова крикнула я.
– Здесь, на Ланайи, никто никого не ждет, – отозвался он.
– Плыви сюда.
Гарри усмехнулся:
– Ты и вправду рыжая.
Потом он снова нырнул, вынырнул невдалеке передо мной, и я поплыла за ним следом так быстро, как только могла.
Следующие минут десять я делала то, чему он учил меня несколько лет тому назад, когда подныривал под набегающие волны или поднимался на них. Порой казалось, что он возникал там, стоя в полный рост на гребне волны, будто желая водрузить на ней флаг; я опустила голову, никуда не глядя – ни вперед, ни назад, и упрямо гребла, пока всеми своими нервными окончаниями не начинала чувствовать водную стихию.
Иногда я уворачивалась от течения, иногда опережала его, опираясь на него спиной, как парус, наполняемый ветром, опирается на его силу. Когда я позволила себе снова поднять взгляд, скала оказалась настолько близко от меня, что можно было разглядеть – подплыть там некуда, никакого места для отдыха. Тяжкие пласты чистой зеленой воды вдребезги разбивались об нее, точно фарфор.
– Ты как, нормально? – спросил Гарри, показавшись из воды около меня.
Я кивнула и с облегчением почувствовала, что действительно в норме. Мои плечи расправлялись и точно пели, кожа на бедрах становилась литой, а воздух через легкие освежал кровь, делая меня все легче и легче, я ощущала покалывание во всем теле, все во мне будто просыпалось. Даже занятия карате не давали мне такого ощущения собственной силы.
– Нам здесь не вылезти, – сказала я, и Гарри кивнул.
– Мы просто взглянем. Я тебе историю расскажу. Хочешь?
Я неуверенно подплыла ближе к нему. Ладно, была одна история, которую я хотела послушать – и которую мне было нужно услышать, – но не ту, что он собирался рассказывать. И я просто подплыла к нему и спросила:
– Как это случилось, Гарри? Объясни мне, ожалуйста.
– Скала?
– Рэнди Линн, Гарри. Тюрьма, Гарри. Как ты туда вляпался? Что на тебя нашло, черт подери?
Он погрузился с головой под воду, и на миг мне почудилось, будто он бросил меня тут, нырнул, спасая свою ложь или что-то, что он, вполне очевидно, успел придумать в свое оправдание. Но он снова показался на поверхности. Легко, как пробка. Без усилий.
– Ты уж прости, – сказала я, – но сколько я ни думала, ничего в твоей истории не поняла.
– Я тоже, – мягко отозвался Гарри, внимательно разглядывая скалу и пустынную водную гладь рядом с ней.
– Плохо было в тюрьме?
Как только я спросила об этом, почувствовала себя дурой. Я знала, что он мне сейчас скажет.
– Это было мое место, – пробормотал он куда-то в сторону. И затих, совершенно замер, словно собирался пойти ко дну.
– Гарри, слушай, ты идиот хренов, но я с тобой согласна. Но попробуй взглянуть правде в лицо. Ты делал то же, что и все. По крайней мере, многие. Просто тебя поймали.
Голова Гарри возникла из воды так молниеносно, что я подумала – кто-то ужалил его, и рванулась было к нему, но потом решительно себя остановила. В его взгляде и закушенной губе было что-то совершенно новое. Это, подумалось мне, похоже на ненависть.
– Тот парень умер, – сказал он.
Я почувствовала, что не могу смотреть на него, и отвернулась к скале.
– Ты даже не был в этот момент за рулем. Ты…
– Замолчи, Мими.
Мне хотелось, чтобы он отвел от меня свой ненавидящий взгляд. Я ощущала его на затылке, будто какое-то излучение.
– Расскажи мне про эту скалу, – предложила я, вспоминая, как Гарри, лет в пятнадцать, выплывал из лагуны Нигэль, легко скользя и мелькая над волнами, точно чайка.
– Пуупэхе, – произнес Гарри.
Я понятия не имела, правильно ли он произнес это слово, но прозвучало оно, на мой слух, более по-гавайски, чем услышанное мной из уст стюарда в самолете.
– Вот эта история. Жила девушка, такая красивая, что муж заточил ее в пещере.
Он указал назад, за наши спины, в сторону береговых утесов, но не взглянул туда. Его голос стал хриплым, словно я ударила его в горло.
– Прости, Гарри, – попросила я, – я скучала по тебе, а не…
– Однажды, когда ее муж был на охоте или где-то еще, начался шторм, в пещеру проникла вода, и женщина утонула. Когда муж вернулся и нашел ее там, он был так потрясен, что вывез на лодке тело своей жены в море, доплыл с ним к этой скале и похоронил жену на вершине. Потом он бросился в воду и утонул.
Гарри взглянул на меня: слишком уж тяжелым был его взгляд, и его светлые волосы, невесомые, точно пар, вились вокруг головы. Волна нервного напряжения заставила меня содрогнуться. Мама всегда подозревала, что в том, как Гарри любит меня, есть что-то ненормальное.
– Мими, посмотри вниз, – внезапно сказал он и нырнул под воду.
Сначала, когда я погрузила в воду лицо, я не могла понять, к чему это все. Их было так много, выплывавших ровными рядами, что они больше напоминали длинные листья какого-то подводного леса водорослей, чем дельфинов. Потом четверо из них отплыли от своего ряда, устремились к нам и начали кружить вокруг, их тела были зеленовато-стальные и такие гладкие, что я, клянусь, могла разглядеть в них свое дробящееся отражение, их щелчки и писк наполняли воду, точно сонар летучей мыши. Один из них вырвался почти к самой поверхности. Я вынырнула из воды как раз вовремя, чтобы увидеть, как он завершит свой прыжок и взрежет воду меньше чем в пяти футах от меня, и просто расхохоталась, потому что фонтанчиком брызнувшая вода попала мне прямо в рот. Закашлявшись и все еще смеясь, я снова нырнула под воду, обнаружив еще одного, быстро мелькнувшего прямо передо мной – он едва не коснулся моей груди головой с открытым ртом, так что я смогла разглядеть выдающиеся вперед зубы, маленькие черные глаза, поглощающие свет солнца и излучающие серебристо-угольный блеск. Он выглядел совершенно иным, приблизившись ко мне на границе своего мира, совершенно не похожий на меня, и все же никогда еще, никогда, никогда я так не ощущала этого покалывания на коже, этого жгучего волнения в крови, говорящего о близком присутствии другого живого существа.
Пятнадцать секунд, может быть, двадцать – и все было уже позади. Целая стая промелькнула – точно ворота, разлетевшись на своих петлях, распахнулись в океан. Через миг они уже были от нас в сотне ярдов, всем телом вырываясь из воды и вновь ныряя в тучах брызг, и наконец исчезли, оставив лишь белый след на вспененных волнах.
– О господи, Гарри! – в восторге едва проговорила я.
– Ну, все, – сейчас он смотрел куда-то мимо меня, – ты устанешь.
Он поплыл к берегу, но я успела заметить выражение его лица, когда он нырял в воду. Его улыбка могла осветить эти скалы.
Снова оказавшись в пикапе и потом, в ресторане отеля «Манеле-Бей», Гарри едва слово проронил, старался даже не давать мне встретиться с ним взглядом, и я просто сидела и вспоминала дельфинов Пуупэхе. Сияние их серебристых тел и беспокойный писк голосов. Но в конце концов среди них неизбежно возникал другой голос. Разумеется, это был голос моей матери, перечисляющей снова и снова все, что натворил Гарри.
Сперва он купил две упаковки пива «Ред хук» для Рэнди Линна и его балбесов. Эти парни отыскивали его иногда на складе компьютеров, где он работал, и упрашивали рассказать, как он угонял машины покататься. Они были просто школьниками из не самых благополучных семей. Им нравилось не то что марихуаны накуриться, а нанюхаться клея и отправиться на бульвар и переставить научную фантастику в обратном алфавитном порядке в «Уолдене» или поменять местами ценники в «Вильямс-Сонома». Как мне кажется, они напоминали Гарри его самого, только они были веселее, сообразительнее и самоувереннее. В общем, как-то он сказал мне, что если уж они и теряют время, болтая с ним, то зато ни к кому не пристают.
Но это не объясняет, почему вдруг в тот вечер он купил им «Ред хук», повез на машине и разрешил Рэнди сесть за руль, после того как сам видел, что Рэнди выдул банок девять пива. Каким-то образом они вырулили по извилистому проселку в сторону пригорода, в район, где одинаковые маленькие коттеджи теряются среди голых, точно пустыня, склонов холмов и койоты крадучись пробираются вдоль шоссе, выискивая сбитых машинами кошек и кроликов. Вокруг не было видно ни единой машины, и Гарри разрешил Рэнди разогнаться и на бешеной скорости рвануть по ухабам, а его набившиеся на заднее сиденье дружки тем временем орали во все горло: «Вдарь на гармошке, милая крошка!» Тот, кого они сбили, как потом Гарри объяснял в полиции, хрустнул под колесами и вылетел сзади, точно бумажный пакет. Они даже удара не почувствовали. Гарри надавил на тормоз поверх ноги Рэнди, резко развернув машину назад и едва не перевернув ее, а Рэнди завопил:
– Эй ты, какого хрена?!.
Потом они все увидели, что натворили, и сидели там еще долго.
Конечно, Рэнди заявил:
– Надо делать ноги. Сматываться прямо сейчас.
Тогда Гарри врезал ему по зубам, а потом вылез из машины. Он рассказывал мне, уже потом, в тюрьме, что даже увидев, как расплющило того человека, он на какой-то миг ощутил странное чувство, будто ничего страшного не произошло. Это была нелепая шутка. В долине в теплом вечернем воздухе плыл лунный свет.
Еще было слышно шипение, звук, с которым кровь выплескивалась из человека на землю. Когда Гарри стоял практически над ним, рука человека дернулась вверх, как крыло, словно он собирался взлететь. Затем его голова повернулась – как у совы, рассказывал Гарри, сделала почти полный оборот, – и глаза широко раскрылись. Кровь заливала раны его изуродованного тела, как дождь лужи.
– Мне очень жаль, – сказал Гарри, упав на колени.
– Puto, – еле слышно выругался человек по-испански. Потом он умер.
В первые месяцы следствия Гарри посылал письмо за письмом в газеты, в Службу иммиграции, в офисы тех корпораций, в чьем владении находились цветочные поля и апельсиновые рощи округа. Но никто не знал, кем был пострадавший.
– Приезжий, – как-то вечером уверенно сказал Гарри один из охранников, когда тот, не в силах уснуть, сидел перед дверью своей камеры и тихо постукивал по решетке зубочисткой, – готов поспорить.
По словам Гарри, это было сказано, чтобы его успокоить. «Приезжий» – как бродячая собака или как опоссум. Но от этого моему двоюродному брату стало только хуже. Ему начало видеться – обычно перед сном, – как девочки-двойняшки в платьях в цветочек расклеивают объявления на стенах лачуг в лагерях беженцев или, стоя на обочине у дорожного знака, держат их в вытянутых руках, а ветер от несущихся машин треплет и рвет бумагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Мне было шесть лет, и я помню, как стояла на железнодорожном вокзале в Дэлмаре, который выглядел какой-то лачугой, не отличавшейся от прочих лачуг, стоявших напротив, через дорогу, на песчаной косе, где можно было взять напрокат видавший виды скейтборд или купить вафельный рожок с голубой глазурью. Почему с голубой? Просто так.
Думаю, я уже успела искупаться, потому что чувствовала соль на коже, слабую резь в глазах каждый раз, когда моргала, а мимо проносились на скейтах нечесаные мальчишки в белых футболках.
Потом, со свистом и пыхтением, подъехал поезд, выдохнув на платформу клубы пара, и я помню, каким огромным привиделся он мне тогда – «Чуххх-пыххх! Не подходи!» Мгновением позже из поезда выбрался Гарри, помчавшийся прямо к нам: он сучил ногами, а его зеленая рубашка парусом развевалась на ветру. Он так и бросился в объятия моей матери. Вот и все, что я помню. Не припоминаю, чтобы он сказал что-нибудь вроде:
– Господи, тетя Триш, я тебя так безумно люблю, ты такая красивая! – хотя уверена, что он это сказал. Он частенько так говорил.
«Я уже тогда все поняла, – любила напоминать моя мать после того всякий раз, когда ее сестра, рыдая, рассказывала о последнем, невообразимом, необъяснимом и непростительном поступке Гарри. – Думаю, он это специально. Все рассчитал. Ты же знаешь, этот мальчишка способен сказать что угодно. Он способен на все, чтобы только получить свое».
Есть вероятность, что она была права.
Выходя из терминала, я повернулась к Гарри:
– А где автобус? Пешком пойдем?
Он был ближе ко мне, чем я ожидала, и резко поднял голову, уставившись на меня из-за своих очков, близорукий, как черепаха.
– Ладно, Гарри, – сказала я, и он почувствовал облегчение, услышав в моем голосе более мягкие интонации, – покажи мне остров.
Несколько секунд он бессмысленно раскачивался на месте, что снова подогрело мое раздражение. Как-то получилось, что Гарри оказался тем единственным человеком, остававшимся полностью равнодушным к перепадам моего настроения, которые мать в шутку прозвала «пассаты Амелии» еще задолго до его переезда к нам. Мать говорила, что они на него не действуют, потому что он никого, кроме самого себя, в упор не видит.
В конце концов, впервые с того мгновения, как я сошла с трапа самолета, мой брат нервно усмехнулся:
– У меня есть машина.
Я усмехнулась в ответ, отчасти чтобы подбодрить его, отчасти – поиздеваться над ним.
– Откуда?
– Работаю. Преподаю в начальной школе. Они пошли мне навстречу, дали аванс.
Теперь был мой черед удивляться:
– Что ты преподаешь?
Он пожал плечами:
– Они тут не слишком интересуются моим прошлым. Это – шанс, понимаешь?
Он выудил связку ключей из кармана, нажал кнопку, и раздался пронзительный ответный писк зеленой «тойоты»-пикапа, до того чисто вымытой, просто сверкающей, что казалось, она того и гляди пойдет рябью, как морская гладь, и помчится, освещая себе путь фарами, подбрасываемая приливом, а большие волны будут вздыматься и подхватывать машину. Я бросила свою сумку на сиденье.
Когда мы выехали с автостоянки, остров раскрылся перед глазами, точно огромный перевернутый зеленый зонт, тихо плывущий по мерцающим волнам. Я заметила торчавшие из земли рядами ананасы, и их колючие плоды среди показался настроенным более дружелюбно, чем когда-либо, если бы только не был так печален. В комнате для свиданий в калифорнийской тюрьме, в Ланкастере, куда мама дважды разрешила мне пойти, он бормотал что-то непонятное, какую-то чепуху, ему просто нечего было сказать. Наверное, этот остров, или это солнце, или этот его священный корабль чем-то стали для него. С ним что-то случилось.
Мне пришлось выбираться из машины и вытаскивать сумку с одеждой, чтобы расстегнуть молнию, а потом забраться обратно и надеть купальник. Мои ноги выглядели не длиннее обычного. Ни карате, ни плавание им не помогли.
– А волосы, – сказала я вслух, мельком заметив свое отражение в зеркале на солнцезащитном козырьке, – все-таки рыжие.
Я ожидала, что увижу океан у своих ног, белый песок, гладкий, словно лед, но горячий, развевающийся под ветром во всех направлениях. Взобравшись на холм, я действительно увидела океан, но – футах в шестидесяти под собой, обрыв был настолько крутым, что, стоя вместе с Гарри на каменистой площадке, я ощущала дрожь в коленях. Уставившись на него, я спросила:
– Это что, испытание?
Он покачал головой:
– Скорее разогрев.
– Физический или духовный? – Я, конечно, издевалась, но мне было интересно.
Гарри сунул руки в карманы и шагнул на тропинку, спускавшуюся к скалам. Пляжа внизу не было, но Гарри даже не замедлил шаг. Просто, дойдя до конца тропинки, бросил свою рубашку и мои ласты на землю и шагнул с уступа в полосу прилива. Я торопливо последовала за ним, приостановившись прежде посмотреть, нет ли там, куда я собиралась прыгнуть, кораллов или скалы. Всплески на поверхности воды больше напоминали какие-то складки на смятой простыне, чем волны, – не было белопенных барашков, вода с размаху налетала на утес.
Потом океан принял меня, и я не могла ни о чем думать – только о том, как дышать. Я даже не поднимала глаз первые три минуты, просто плыла вперед. Рот жгло от соленой воды, а ноги отчаянно работали, пока я рвалась сквозь волны – одну за другой. Течения океана, борясь друг с другом, обвивали мои лодыжки под водой, то увлекая за собой, то вновь отпуская. Наконец, подняв взгляд, я увидела, где мы: каменный столб искривленного бурого утеса, видневшийся из полосы прибоя, словно гигантский подманивающий палец, был, казалось, не ближе, чем когда я только прыгнула в воду с уступа.
Когда я почувствовала, что выплыла из бурлящего котла приливной полосы, то наконец еще раз оторвала взгляд от волн, сплюнула и окликнула брата:
– Ты точно хотел, чтобы мы тут поплавали?
Далеко впереди меня Гарри приостановил свое скольжение по водной глади, перевернулся на спину и приложил ладонь к уху, прислушиваясь. Как обычно, он прощался со всей своей неуклюжестью, оказываясь у воды, становился ловким и юрким, точно выдра.
– Подожди меня! – снова крикнула я.
– Здесь, на Ланайи, никто никого не ждет, – отозвался он.
– Плыви сюда.
Гарри усмехнулся:
– Ты и вправду рыжая.
Потом он снова нырнул, вынырнул невдалеке передо мной, и я поплыла за ним следом так быстро, как только могла.
Следующие минут десять я делала то, чему он учил меня несколько лет тому назад, когда подныривал под набегающие волны или поднимался на них. Порой казалось, что он возникал там, стоя в полный рост на гребне волны, будто желая водрузить на ней флаг; я опустила голову, никуда не глядя – ни вперед, ни назад, и упрямо гребла, пока всеми своими нервными окончаниями не начинала чувствовать водную стихию.
Иногда я уворачивалась от течения, иногда опережала его, опираясь на него спиной, как парус, наполняемый ветром, опирается на его силу. Когда я позволила себе снова поднять взгляд, скала оказалась настолько близко от меня, что можно было разглядеть – подплыть там некуда, никакого места для отдыха. Тяжкие пласты чистой зеленой воды вдребезги разбивались об нее, точно фарфор.
– Ты как, нормально? – спросил Гарри, показавшись из воды около меня.
Я кивнула и с облегчением почувствовала, что действительно в норме. Мои плечи расправлялись и точно пели, кожа на бедрах становилась литой, а воздух через легкие освежал кровь, делая меня все легче и легче, я ощущала покалывание во всем теле, все во мне будто просыпалось. Даже занятия карате не давали мне такого ощущения собственной силы.
– Нам здесь не вылезти, – сказала я, и Гарри кивнул.
– Мы просто взглянем. Я тебе историю расскажу. Хочешь?
Я неуверенно подплыла ближе к нему. Ладно, была одна история, которую я хотела послушать – и которую мне было нужно услышать, – но не ту, что он собирался рассказывать. И я просто подплыла к нему и спросила:
– Как это случилось, Гарри? Объясни мне, ожалуйста.
– Скала?
– Рэнди Линн, Гарри. Тюрьма, Гарри. Как ты туда вляпался? Что на тебя нашло, черт подери?
Он погрузился с головой под воду, и на миг мне почудилось, будто он бросил меня тут, нырнул, спасая свою ложь или что-то, что он, вполне очевидно, успел придумать в свое оправдание. Но он снова показался на поверхности. Легко, как пробка. Без усилий.
– Ты уж прости, – сказала я, – но сколько я ни думала, ничего в твоей истории не поняла.
– Я тоже, – мягко отозвался Гарри, внимательно разглядывая скалу и пустынную водную гладь рядом с ней.
– Плохо было в тюрьме?
Как только я спросила об этом, почувствовала себя дурой. Я знала, что он мне сейчас скажет.
– Это было мое место, – пробормотал он куда-то в сторону. И затих, совершенно замер, словно собирался пойти ко дну.
– Гарри, слушай, ты идиот хренов, но я с тобой согласна. Но попробуй взглянуть правде в лицо. Ты делал то же, что и все. По крайней мере, многие. Просто тебя поймали.
Голова Гарри возникла из воды так молниеносно, что я подумала – кто-то ужалил его, и рванулась было к нему, но потом решительно себя остановила. В его взгляде и закушенной губе было что-то совершенно новое. Это, подумалось мне, похоже на ненависть.
– Тот парень умер, – сказал он.
Я почувствовала, что не могу смотреть на него, и отвернулась к скале.
– Ты даже не был в этот момент за рулем. Ты…
– Замолчи, Мими.
Мне хотелось, чтобы он отвел от меня свой ненавидящий взгляд. Я ощущала его на затылке, будто какое-то излучение.
– Расскажи мне про эту скалу, – предложила я, вспоминая, как Гарри, лет в пятнадцать, выплывал из лагуны Нигэль, легко скользя и мелькая над волнами, точно чайка.
– Пуупэхе, – произнес Гарри.
Я понятия не имела, правильно ли он произнес это слово, но прозвучало оно, на мой слух, более по-гавайски, чем услышанное мной из уст стюарда в самолете.
– Вот эта история. Жила девушка, такая красивая, что муж заточил ее в пещере.
Он указал назад, за наши спины, в сторону береговых утесов, но не взглянул туда. Его голос стал хриплым, словно я ударила его в горло.
– Прости, Гарри, – попросила я, – я скучала по тебе, а не…
– Однажды, когда ее муж был на охоте или где-то еще, начался шторм, в пещеру проникла вода, и женщина утонула. Когда муж вернулся и нашел ее там, он был так потрясен, что вывез на лодке тело своей жены в море, доплыл с ним к этой скале и похоронил жену на вершине. Потом он бросился в воду и утонул.
Гарри взглянул на меня: слишком уж тяжелым был его взгляд, и его светлые волосы, невесомые, точно пар, вились вокруг головы. Волна нервного напряжения заставила меня содрогнуться. Мама всегда подозревала, что в том, как Гарри любит меня, есть что-то ненормальное.
– Мими, посмотри вниз, – внезапно сказал он и нырнул под воду.
Сначала, когда я погрузила в воду лицо, я не могла понять, к чему это все. Их было так много, выплывавших ровными рядами, что они больше напоминали длинные листья какого-то подводного леса водорослей, чем дельфинов. Потом четверо из них отплыли от своего ряда, устремились к нам и начали кружить вокруг, их тела были зеленовато-стальные и такие гладкие, что я, клянусь, могла разглядеть в них свое дробящееся отражение, их щелчки и писк наполняли воду, точно сонар летучей мыши. Один из них вырвался почти к самой поверхности. Я вынырнула из воды как раз вовремя, чтобы увидеть, как он завершит свой прыжок и взрежет воду меньше чем в пяти футах от меня, и просто расхохоталась, потому что фонтанчиком брызнувшая вода попала мне прямо в рот. Закашлявшись и все еще смеясь, я снова нырнула под воду, обнаружив еще одного, быстро мелькнувшего прямо передо мной – он едва не коснулся моей груди головой с открытым ртом, так что я смогла разглядеть выдающиеся вперед зубы, маленькие черные глаза, поглощающие свет солнца и излучающие серебристо-угольный блеск. Он выглядел совершенно иным, приблизившись ко мне на границе своего мира, совершенно не похожий на меня, и все же никогда еще, никогда, никогда я так не ощущала этого покалывания на коже, этого жгучего волнения в крови, говорящего о близком присутствии другого живого существа.
Пятнадцать секунд, может быть, двадцать – и все было уже позади. Целая стая промелькнула – точно ворота, разлетевшись на своих петлях, распахнулись в океан. Через миг они уже были от нас в сотне ярдов, всем телом вырываясь из воды и вновь ныряя в тучах брызг, и наконец исчезли, оставив лишь белый след на вспененных волнах.
– О господи, Гарри! – в восторге едва проговорила я.
– Ну, все, – сейчас он смотрел куда-то мимо меня, – ты устанешь.
Он поплыл к берегу, но я успела заметить выражение его лица, когда он нырял в воду. Его улыбка могла осветить эти скалы.
Снова оказавшись в пикапе и потом, в ресторане отеля «Манеле-Бей», Гарри едва слово проронил, старался даже не давать мне встретиться с ним взглядом, и я просто сидела и вспоминала дельфинов Пуупэхе. Сияние их серебристых тел и беспокойный писк голосов. Но в конце концов среди них неизбежно возникал другой голос. Разумеется, это был голос моей матери, перечисляющей снова и снова все, что натворил Гарри.
Сперва он купил две упаковки пива «Ред хук» для Рэнди Линна и его балбесов. Эти парни отыскивали его иногда на складе компьютеров, где он работал, и упрашивали рассказать, как он угонял машины покататься. Они были просто школьниками из не самых благополучных семей. Им нравилось не то что марихуаны накуриться, а нанюхаться клея и отправиться на бульвар и переставить научную фантастику в обратном алфавитном порядке в «Уолдене» или поменять местами ценники в «Вильямс-Сонома». Как мне кажется, они напоминали Гарри его самого, только они были веселее, сообразительнее и самоувереннее. В общем, как-то он сказал мне, что если уж они и теряют время, болтая с ним, то зато ни к кому не пристают.
Но это не объясняет, почему вдруг в тот вечер он купил им «Ред хук», повез на машине и разрешил Рэнди сесть за руль, после того как сам видел, что Рэнди выдул банок девять пива. Каким-то образом они вырулили по извилистому проселку в сторону пригорода, в район, где одинаковые маленькие коттеджи теряются среди голых, точно пустыня, склонов холмов и койоты крадучись пробираются вдоль шоссе, выискивая сбитых машинами кошек и кроликов. Вокруг не было видно ни единой машины, и Гарри разрешил Рэнди разогнаться и на бешеной скорости рвануть по ухабам, а его набившиеся на заднее сиденье дружки тем временем орали во все горло: «Вдарь на гармошке, милая крошка!» Тот, кого они сбили, как потом Гарри объяснял в полиции, хрустнул под колесами и вылетел сзади, точно бумажный пакет. Они даже удара не почувствовали. Гарри надавил на тормоз поверх ноги Рэнди, резко развернув машину назад и едва не перевернув ее, а Рэнди завопил:
– Эй ты, какого хрена?!.
Потом они все увидели, что натворили, и сидели там еще долго.
Конечно, Рэнди заявил:
– Надо делать ноги. Сматываться прямо сейчас.
Тогда Гарри врезал ему по зубам, а потом вылез из машины. Он рассказывал мне, уже потом, в тюрьме, что даже увидев, как расплющило того человека, он на какой-то миг ощутил странное чувство, будто ничего страшного не произошло. Это была нелепая шутка. В долине в теплом вечернем воздухе плыл лунный свет.
Еще было слышно шипение, звук, с которым кровь выплескивалась из человека на землю. Когда Гарри стоял практически над ним, рука человека дернулась вверх, как крыло, словно он собирался взлететь. Затем его голова повернулась – как у совы, рассказывал Гарри, сделала почти полный оборот, – и глаза широко раскрылись. Кровь заливала раны его изуродованного тела, как дождь лужи.
– Мне очень жаль, – сказал Гарри, упав на колени.
– Puto, – еле слышно выругался человек по-испански. Потом он умер.
В первые месяцы следствия Гарри посылал письмо за письмом в газеты, в Службу иммиграции, в офисы тех корпораций, в чьем владении находились цветочные поля и апельсиновые рощи округа. Но никто не знал, кем был пострадавший.
– Приезжий, – как-то вечером уверенно сказал Гарри один из охранников, когда тот, не в силах уснуть, сидел перед дверью своей камеры и тихо постукивал по решетке зубочисткой, – готов поспорить.
По словам Гарри, это было сказано, чтобы его успокоить. «Приезжий» – как бродячая собака или как опоссум. Но от этого моему двоюродному брату стало только хуже. Ему начало видеться – обычно перед сном, – как девочки-двойняшки в платьях в цветочек расклеивают объявления на стенах лачуг в лагерях беженцев или, стоя на обочине у дорожного знака, держат их в вытянутых руках, а ветер от несущихся машин треплет и рвет бумагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22