Видя ее сейчас, я ощущал то же неуютное чувство, что и всегда. «Это потому, что ты смотришь на юг, а не на запад» – так говорят люди, будто это объясняет, как гора возникает именно в этой точке горизонта, не с той стороны от города, где она на самом деле стоит, но со стороны моря, словно вырастая из волн, а не из земли.
Сколько же раз какой-нибудь взрослый спрашивал меня, почему мне нравится Стефан? Хотя мы последние несколько лет не часто захаживали друг к другу, окружающие до сих пор иногда спрашивают об этом, но раньше, если речь заходила обо мне, без разговоров на эту тему не обходилось. Я не был жесток. Несмотря на мой рост и телосложение, меня непросто было испугать, я успевал в школе – не так, конечно, как Стефан, но учился без проблем; и еще: мое поведение было «предпочтительно – хорошее», как мистер Корбетт (Стефан называл его Охренет) написал в моем зачетном листке в прошлом году. «Если ему научиться принимать решения и, может быть, более тщательно подойти к выбору друзей, – он мог бы пойти далеко».
Мне хотелось уйти далеко – во всяком случае, подальше от Балларда, от шлюзов, запаха трески и от дождя. Мне нравилось отрывать и выбрасывать в канаву дверные колокольчики, но кидать камни в окна я был не мастер. А если люди бывали дома, когда мы все это вытворяли, они выходили на улицу, грозили нам кулаками или, что того хуже, просто стояли там, глядя на нас с таким видом, как будто наблюдают за ураганом или землетрясением, – тогда можно было только замедлить шаг и остановиться, и я стоял как вкопанный, препротивно себя чувствуя, до тех пор, пока Стефан не накричит на меня или не тряхнет так сильно, что у меня уже не остается выбора, и тогда я следовал за ним.
Я мог бы сказать, что Стефан мне нравился тем, как он умел выйти из положения в самый последний момент. Он мог сидеть не шелохнувшись двадцать семь минут из тридцати во время контрольной работы, потом просмотреть ее и выдать правильные ответы на все вопросы, за какую-то секунду до того, как взбешенный учитель уже норовил выхватить из его рук листок. Он мог перечислить элементы Периодической системы в обратном порядке. Он умел строить башни в пять футов высотой из мела, баночек из-под резинового клея, зубочисток и цветных карандашей, и они всегда оставались стоять, пока кто-нибудь их не касался.
Я сказал бы, что мне нравилось, как он относился ко всем. Он был первым учеником в моем классе и единственным, кто водился с сестрами Мэк – афроамериканками. Он ничего особенного не делал, чтобы понравиться сестрам. Просто вел себя с ними не хуже, чем со всеми остальными.
Стефан мне нравился по той самой причине, что моя мать и учителя его побаивались. Потому что он был бесстрашен, потому что он был жесток – к тем по большей части, кто этого заслуживал, и, главное, потому, что ему, похоже, все легко удавалось. А я знал людей, которые совсем ничего не умели, за что ни возьмись. Вообще ничего.
Далеко за городом, в покрытом белыми барашками Проливе, утонуло солнце, и Гора на закате стала красной и казалась живой. Слегка поеживаясь на ветру, я поднялся по трем каменным ступенькам дома Андершей и позвонил в колокольчик.
– Да входи же, черт подери! – услышал я крик Стефана из подвала.
Я хотел открыть дверь, но мне ее отворил мистер Андерш. На этот раз на нем был его серый кардиган – прямо поверх жилетки. Черной шляпы не было, волосы влажные и зачесаны на лоб, и у меня возникла дурацкая мысль, что он собирается на свидание.
– Заходи, Эндрю, – сказал он, и это прозвучало нелепо и слишком официально, как в школе. Однако он не сразу отступил на шаг назад, а когда сделал это, оперся рукой о зеркало на стене коридора, словно пол под ним ходил ходуном.
– Привет, мистер Андерш, – ответил я, вытирая ноги о расползающийся от ветхости зеленый коврик, где было написано что-то по-сербски.
Снизу до моего слуха доносились бормочущие звуки игры «Диг-Даг», и я понял, что сестры Мэк уже пришли. Я нацепил свою куртку на вешалку поверх плаща Стефана, сделал несколько шагов к двери, ведущей в подвал, обернулся и остановился.
Мистер Андерш не шелохнулся, даже не оторвал руку от зеркала и сейчас ошеломленно глядел в него, словно увидел там паука.
– С вами все в порядке, мистер Андерш? – спросил я, и он не ответил.
Потом он издал звук, похожий на шипение, как радиатор, когда его выключаешь.
– Сколько? – невнятно произнес он. – Сколько шансов? Как учитель, ты знаешь, что много быть не может. Два, может быть, три за целый год… Что-то случилось, была драка, или кто-то заболел, или футбольная команда выиграла, или еще что-нибудь, и ты смотришь на ученика…
Его голос растаял в воздухе, оставив лишь впечатление от того, как прозвучало слово «ученика». Он произнес «учъеника». Это был один из тех моментов, над которыми мы все прикалывались.
– Ты смотришь на них, – произнес он, – и вдруг – вот они. Это они, и это ужасно, потому что ты знаешь: у тебя должен быть шанс. Возможность что-то сказать.
Рука мистера Андерша на зеркале дернулась, и я заметил, как по его лбу стекают капли пота. Он был прямо как мой отец, и тут я подумал, не пьян ли мистер Андерш. И потом я засомневался: а может, и мой отец не всегда был пьян. Снизу раздался голос Дженни Мэк:
– Спускайся! – Это был ее голос, громкий и счастливый. – Ладно, давай, а то уже такая скукотища.
– Как отец… – пробормотал мистер Андерш. – Сколько? И что происходит… Наступает миг… Но ты тоскуешь по своей жене. Просто в тот момент… Или по своим друзьям. Может быть, ты устал. Идет дождь, надо готовить еду, ты устал… Будет другой день. Конечно будет. У тебя ведь есть годы впереди. Верно? У тебя есть годы…
Стефан так быстро и так неслышно возник в проеме двери подвала, что я принял его за тень, падающую снаружи. Я даже не понял, что он там, пока не получил от него толчок в грудь.
– Что ты тут делаешь? – произнес он.
Я стал как можно красноречивее кивать на мистера Андерша. На ступенях лестницы в подвал послышался звук шагов, и в комнате появились сестры Мэк. Туго заплетенные волосы Келли были собраны под развернутую козырьком назад бейсбольную кепку. Голые руки покрывали наклеенные картинки-татуировки в виде змей, а лицо было все в белой пудре. Дженни была в красном свитере и черных джинсах. Ее волосы, ровные и прямые, блестящие, черные, волной поднимались над головой, словно птичий хохолок, и я впервые понял, какая она симпатичная. Ее глаза были ярко-зелеными, влажными и настороженными.
– И кого ты изображаешь? – спросил я у Келли, потому что смотреть на Дженни мне вдруг стало неловко.
Келли взмахнула рукой, будто на что-то указывала, и сделала быстрое, нелепое движение плечами. Это было не похоже на то, как она обычно двигалась, я видел, как она танцует.
– Ванилла Айс, – ответила она и покружилась.
– Пошли, – решительно заявил Стефан, шагнув за спину мне и своему отцу и сбросив на пол мою куртку, чтобы добраться до своего плаща.
– Наверное, конфетку хочешь, Энди? – подразнила меня Дженни своим певучим голоском.
– Леденец? – спросил я.
Со стороны казалось, что я говорил с мистером Андершем, который все еще стоял, уставившись на свою руку в зеркале. Я не хотел, чтобы он стоял на дороге, и начинал злиться.
Слово «леденец» точно разбудило его. Он отодвинулся от стены, потряс головой, будто очнувшись ото сна, и очень тихо произнес:
– Минутку.
Стефан открыл входную дверь, и в дверной проем ворвался ветер. Мистер Андерш вновь прикрыл дверь и даже прислонился к ней плечом, а сестры Мэк замерли, так и не успев надеть свои куртки. Стефан стоял за его спиной, и его черная челка лежала на лбу заострившимися прядями, будто острые края дощатой ограды. Но вид у него был скорее исполнен любопытства, чем гнева.
Мистер Андерш положил ладонь на глаза, зажал их, затем снова открыл. После этого он приказал:
– Выверните карманы.
Лицо Стефана ничего не выразило. Он не реагировал на слова своего отца и не смотрел в нашу сторону. Ни Келли, ни я также не двинулись с места. Рядом со мной Дженни глубоко вдохнула, словно она в этот момент обезвреживала мину, и затем сказала:
– Вот, мистер А.
И она вывернула карманы своей черной куртки, предъявляя два пластика жвачки, две сигареты, ключи на колечке, среди которых болтался свисток клуба «Морские ястребы», и автобусный билетик.
– Спасибо, Дженни, – произнес мистер Андерш, едва взглянув на нее. Он наблюдал за своим сыном.
Очень медленно, спустя долгое время, Стефан улыбнулся.
– Погляди на себя, – сказал он, – какой из тебя папочка?
Он дернул подкладку карманов своей куртки. В них совершенно ничего не было.
– Брюки, – не отступал мистер Андерш.
– Как ты думаешь, что ты ищешь, папуля? – спросил Стефан.
– Брюки, – велел мистер Андерш.
– И что ты сделаешь, если найдешь?
Но он вывернул карманы своих брюк. В них тоже ничего не было, даже ключей или денег.
Впервые с того момента, когда Стефан поднялся по лестнице из подвала, мистер Андерш посмотрел на нас, и меня передернуло. Лицо его было таким же, как у моей матери, когда я уходил из дому: немного испуганное и печальное.
– Я хочу тебе кое-что сказать, – произнес он. Если бы он в классе говорил так же, я думаю, никто бы больше не стал прятать тряпку с доски. – Я этого не допущу. Не будет разбито ни единого окна. Не будет запуган ни один маленький ребенок.
– Это не мы виноваты, – сказала Дженни, и она была по-своему права. Мы не знали, что кто-то прятался в тех кустах, когда мы запустили рулон горящей туалетной бумаги.
– Ничего не поджигать. Никого не пугать и не причинять боль. Я этого не потерплю, потому что это ниже вашего достоинства, понимаете? Вы самые сообразительные дети в моем классе.
Мистер Андерш протянул нетвердые руки и сжал плечи своего сына.
– Ты слышишь меня? Ты самый сообразительный ребенок, которого я когда-либо видел.
Мгновение они так и стояли там: мистер Андерш, сжимающий плечи Стефана с силой, способной, казалось, остановить готовый тронуться с места грузовик, и Стефан, совершенно белый.
Потом, очень медленно, Стефан улыбнулся.
– Спасибо, папа, – сказал он.
– Пожалуйста, – отозвался мистер Андерш, и Стефан открыл рот, а мы съежились в ожидании.
Но все, что он произнес, было «Ладно», и он проскользнул мимо отца в дверь. Я посмотрел на сестер Мэк. Вместе мы смотрели на мистера Андерша в дверном проеме, стоящего с запрокинутой головой, руки по швам, как пловец-ныряльщик на Олимпийских играх, готовящийся к обратному сальто. Однако он не шевелился, и мы следом за Питером вышли на улицу. Я шел последним, и мне померещилось, будто рука мистера Андерша легла на мою спину, когда я проходил мимо, но я в этом не был уверен, а когда оглянулся, он все так же стоял там, и тут дверь захлопнулась.
Я находился в доме Андершей минут пятнадцать, может – меньше, но на смену послеполуденному свету солнца, скрывшегося за горизонтом, пришел ветер. Гора потускнела, из красной стала темно-серой, замершей на поверхности воды, словно нефтеналивной танкер, из тех громадных, проходящих мимо судов, на которых никогда не заметишь ни единого человека. Я всегда терпеть не мог наших окрестностей, но тогда я особенно ненавидел их после захода солнца. Город умирал, Пролив сливался с черным беззвездным небом, а на улицах не оставалось ни души. Будто нас, как набор игрушек, закрывали в ящике и запирали на ночь.
– А куда мы идем? – резко спросила Келли Мэк.
Последнее время мы все ее просто достали.
Ее достал Стефан.
– Ага… – отозвался я, пытаясь подбодрить сам себя.
Мне не хотелось мазать мылом стекла в чужих машинах, или кидать камни в дорожные знаки, или пугать детвору, собирающую сладости на Хэллоуин, но мы за этим и вышли. И с этим уже ничего было не поделать.
Стефан прикрыл глаза, запрокинул голову, глубоко и шумно вдохнул и задержал дыхание. На вид он казался почти спокойным. Не припомню, видел ли я его когда-нибудь таким. Это меня потрясло. Потом он протянул перед собой нервно подрагивающую руку и указал на меня.
– Знаете ли вы, для чего бьет тот колокол? – спросил он поставленным голосом, здорово изобразив акцент.
Я всплеснул руками.
– Тот колокол, – заунывно прогудел я, стараясь как можно точнее изобразить тот же голос, и сестры Мэк смотрели на нас во все глаза, в оцепенении, отчего моя злорадная улыбка расползалась еще шире, – пробуждает мертвых.
– Что вы там бормочете? – спросила Келли у Стефана, а Дженни не сводила с меня зеленых, как море, пытливых глаз.
– Ты знаешь мистера Паарса? – спросил я ее.
Но, конечно же, она не знала. Семейство Маков переехало сюда меньше полутора лет назад, а я не видел мистера Паарса гораздо дольше. Не считая, конечно, ночи с колоколом. Я взглянул на Стефана. Он ухмылялся так же широко, как ухмылялся, чувствовалось, и я сам. Он кивнул мне. Мы очень давно дружим, понял я. Почти половину моей жизни.
Конечно, вслух я этого не говорил.
– Давным-давно, – продолжил я, ощущая себя хранителем маяка, рыбаком, каким-нибудь сказителем, живущим у моря, – жил этот человек. Древний седой старик. Он ел пахучую треску, я даже не знаю, какая она на вкус, шатался по окрестностям, и его все боялись.
– У него была такая трость, – добавил Стефан, и я подождал, чтобы он продолжил рассказ, но он не стал.
– Вся черная, – продолжал я, – как будто чешуйчатая. В каких-то зазубринах или вроде того. И у него на этой трости была серебряная собачья голова, с клыками, как у добермана…
– Вообще-то… – сказала Келли, тогда как Дженни, казалось, была увлечена рассказом.
– Он любил колотить ею людей. Детей. Бездомных бродяг. Любого, кто попадался ему на пути. Он бродил по Пятнадцатой улице и всех пугал. Два года назад, в первый Хэллоуин, когда нас отпустили одних, почти в то же время, что и сейчас, мы со Стефаном заметили, как он вышел из оружейного магазина. Его там уже нет, там сейчас пустырь, это рядом с тем местом, где раньше был кинотеатр. В общем, мы его там увидели и проследили за ним до его дома.
Стефан махнул нам рукой, чтобы мы шли к шлюзам. И снова я ждал, но когда он взглянул на меня, его ухмылка исчезла. У него было обычное выражение лица, и он ничего не сказал.
– Он живет вон там, – указал я на юг в сторону Пролива, – дальше, за теми домами. Там, где уже кончается улица. Почти у самой воды.
Мы отправились в сторону шлюзов, в парк. Сосновая аллея была пуста, не считая нескольких бездомных бродяг, завернувшихся в рваные куртки и газеты, как только ночь накрыла город, и мрак заколыхался вокруг нас под порывами ветра, будто стены палатки. На затянутых темной мглой деревьях сидели на ветках черные молчаливые дрозды, похожие на горгулий.
– Рядом с домом мистера Паарса нет других домов, – сказал я. – Улица переходит в грязную тропинку, и там всегда сыро, потому что рядом вода, большие, заросшие сорняками пустыри и пара сараев. Я не знаю, что в них. В общем, прямо там, где кончается тротуар, мы со Стефаном немного поотстали и чуть поболтались около последнего дома, пока мистер Паарс не добрался до своего двора. Помнишь тот двор, Стефан?
Вместо того чтобы ответить, Стефан повел нас между низких каменных построек к каналу, где мы смотрели, как вода поглощает последние лучи дневного света, будто какой-то чудовищный кит, заглатывающий планктон. Единственными судами были две покрытые чехлами парусные лодки с убранными веслами, которые качались на волнах, бивших им в борта. Единственный человек, которого я увидел, стоял на корме ближайшей к нам лодки; его голову покрывал капюшон промасленной непромокаемой зеленой куртки, а лицо было повернуто в сторону моря.
– Думаешь, я смогу попасть в него отсюда? – спросил Стефан, а я вздрогнул и взглянул на его кулаки, ожидая увидеть зажатые в них камни, но он просто спрашивал. – Ладно, давай расскажи им про то, что было дальше, – велел он мне.
Я бросил взгляд в сторону сестер и оторопел, увидев, что они испуганно держатся за руки, прижавшись к ограде канала, хотя смотрят на нас, а не на воду.
– Да закончи же наконец свою историю, – попросила Келли, но Дженни только посмотрела на меня, приподняв брови.
За ее спиной пикировали чайки, сносимые порывами ветра и похожие на обрывки искромсанных в клочья облаков.
– Мы немного подождали. Было холодно. Помнишь, как было холодно? Мы были в зимних пальто и в варежках. Дул такой же сильный ветер, как сейчас, но уже примораживало. По крайней мере, грязь была не такая липкая, когда мы наконец туда спустились. Мы прошли мимо сараев и деревьев, и там не было ни одного – ни единого – человека вокруг. Слишком холодно для того, чтобы выпрашивать сладости, даже если кто-то и хотел их дать. И вообще на той улице некуда было заходить… Там, внизу, все было какое-то непонятное, таинственное. Голое поле – и вдруг справа, когда подходишь к дому Паарса, откуда ни возьмись появляется этот лесок. Целая куча густых елок. Нам почти ничего видно не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22