В течение вечера Белла обязательно скажет:
– Лотти, твое платье по крайней мере на два дюйма длиннее, чем нужно. Неудивительно, что ты никогда не выглядишь изящной. Все твои костюмы имеют слишком дамский вид.
Лотти горестно осмотрит себя, с лукавым огоньком в углах глаз:
– А я-то думала, что мой костюм очень мил! Не шикарен, пожалуй, но мил!
Ее стройные, хорошо обутые ноги, ее шелковые чулки, приличной длины юбки, ее воротнички, манжеты и блузки всегда были в таком порядке и так хрустели свежестью.
Миссис Пейсон неизменно желала вести деловой разговор со своим вежливым, но явно сердитым зятем. Их взгляды и методы не имели ничего общего между собой. Когда он, защищаясь, позволял себе намекнуть на это, она в сердцах возражала.
– Знаете, Генри Кемп, я успешно вела дело еще в то время, когда вы не успели заработать и доллара. Я вовсе не дура.
– Разумеется, нет, мама. Но с того времени многое изменилось. Теперь не те методы.
Он видел, что жена многозначительно постукивает ногой, а лукавые и умненькие глазки Чарли смотрят на него с пониманием и сочувствием. Они с Чарли – большие друзья, хотя в редкие припадки раздражения он обычно в разговорах с женой называет ее «вашей дочерью».
У миссис Пейсон всегда был готов для Генри Кемпа совет, касавшийся способов ведения его дел. Кемп занимался импортом фарфора, стекла и игрушек. До войны он, казалось, был на пути к более чем приличному состоянию. Франция, Чехия и Бавария в перспективе сулили Генри Кемпу фарфор из Лиможа, стекло из Венеции и Праги, игрушки из Нюрнберга и Мюнхена. Но бомбы цеппелинов, сверхдальнобойные орудия и подводные лодки разбили вдребезги за эти два года мечты о стекле, фарфоре и игрушках. Фирма обратилась за этим товаром к американскому рынку и убедилась, что он никуда не годится. У американских кукол были деревянные лица, американский фарфор оказался толстым, синеватым, стеклянное дело в Америке было ремеслом, но не искусством. Генри Кемп боялся и думать о том, что может означать для него еще один год войны.
Обо всем этом размышляла Лотти, сидя в медленно ползущем вагоне. Ах, как она сегодня опоздает. И как нарочно сказала Гульде, что придет вовремя, чтобы приготовить любимый соус Генри Кемпа! Ну, что же, немножко подождут с обедом. И все-таки это лучше, чем обедать наедине с мамой и тетей Шарлоттой. Обеды с мамой тягостнее молчания, в котором проходили эти трапезы. Иногда Лотти замечала, что в течение всего обеда никто из них не проронил почти ни слова. Иногда Лотти тщетно старалась поддерживать разговор за столом и начинала весело трещать о событиях дня. Но так как все участники этих событий тут же и присутствовали, то краски ее рассказа быстро тускнели.
Молчание. Скрипучий голос миссис Пейсон:
– Опять эта девица варила для себя кофе отдельно. Пьет по десять чашек в день. Я покупаю фунт кофе каждые три дня, честное слово!
– Все они, мама, большие любительницы кофе – все шведки. Молчание.
– Прекрасная баранина, правда, тетя Шарлотта?
Миссис Пейсон поспешила опровергнуть это мнение, прежде чем тетя Шарлотта успела согласиться.
– Она жесткая, как резина. Завтра поговорю с Гусом.
Молчание.
Скрипит дверь: вошла Гульда с блюдом.
– Нет, спасибо. – Тетя Шарлотта отказалась от второй порции.
Опять молчание, нарушаемое только звуком жующих челюстей. Тетя Шарлотта поражала своим аппетитом. Его неуклонное возрождение началось с того дня, когда ей вставили новые зубы. Теперь, когда тетя Шарлотта улыбалась, ее старческие губы открывали два ряда безупречных голубоватых зубов, составлявших резкий контраст с иссохшей и сморщенной кожей ее лица. Поговаривали о необходимости вырвать зубы у миссис Пейсон, как о возможном средстве излечить ее ревматизм, но она упрямо отказывалась.
– Надоели мне до смерти доктора. Когда они не знают, что делать, они рвут зубы. Этим они лечат все что угодно – от боли в пояснице до диабета. А когда это средство не помогает, они заявляют: «Простите, я ошибся» – и ты сидишь без зубов, но со всеми своими болячками. Чушь!
Лотти опять лихорадочно перебирает в уме подходящие темы для беседы. Что-нибудь, хоть что-нибудь, только бы не это гнетущее молчание!
– Что бы вы сказали насчет кино сегодня вечером? Если мы пойдем пораньше, можно будет занять места впереди, чтобы тете Шарлотте было лучше видно. Я отвезу вас на электромобиле. Интересно, что сегодня в «Панораме»? Посмотрим-ка в газете. Может быть, и Белла подъедет и встретится с нами перед сеансом. Впрочем, нет, она не может: сегодня она и Генри обедают на Норд-Сайд. Большинство ее знакомых перебираются туда. Знаете ли, я начинаю думать…
– Я всегда считала Саус-Сайд прекрасным местом и не собираюсь менять свое мнение. Не вижу никакого смысла в этом модном увлечении Северным побережьем. Если участки на Брин-Моорской дороге будут осушены…
Итак, маму удалось благополучно втянуть в разговор на излюбленный сюжет – перспективы сделок с земельными участками. Лотти вздохнула с облегчением.
Иногда ей казалось, что взгляд обманчиво ясных глаз тети Шарлотты останавливается на ней с пониманием и симпатией. Однажды эта удивительная старушка поразила миссис Пейсон и Лотти и поставила их в тупик таинственным восклицанием:
– Красная рыба! Дело было за обедом.
– Что? Что такое? – удивилась миссис Пейсон и посмотрела на стол и затем на свою сестру с таким видом, будто задумчивая пожилая леди несколько рехнулась.
– Что?! – На столе, несомненно, красовался язык со шпинатом.
– Красная рыба! – повторила тетя Шарлотта, уставившись прямо на Лотти.
Лотти молчала, ожидая дальнейших пояснений.
– Твой дедушка Айзик Трифт говаривал: «Только красная рыба идет против течения».
– О! – сказала Лотти и даже слегка покраснела, как девочка, выслушав этот аллегорический упрек за неумение устроить свою жизнь.
Миссис Пейсон окинула свою сестру сострадательным взглядом.
– Так, но почему это тебе взбрело в голову, Шарлотта? – промолвила она таким тоном, словно хотела сказать: «Ребячество или – старческое слабоумие».
В эту пятницу, проворно взбегая на крыльцо, Лотти подумала: «Кемпы, конечно, уже здесь». Их автомобиль, блестящий и внушительный, стоял у тротуара. Чарли водила его легко, с головокружительной смелостью. При мысли о Чарли морщинка меж тонких бровей Лотти разгладилась. Любовь и согласие между тетей и племянницей были так глубоки, так сильны и так крепки, что, несомненно, их можно было объяснить не только кровными узами. Безусловно, и тени такого чувства никогда не было между Лотти и ее сестрой Беллой, и уж, конечно, такого взаимного понимания не существовало между Беллой и ее дочкой Чарли.
Старая ореховая стеклянная дверь грузно затворилась за Лотти. Все общество восседало в бывшей второй гостиной эпохи Айзика Трифта.
– Лотти! – прозвучал металлический голос миссис Пейсон.
– Я!
– Так-так!
Войдя, Лотти очутилась лицом к лицу с миссис Пейсон. Керри Пейсон опиралась на палку. Она всегда опиралась на палку, когда Лотти или Белла вызывали чем-нибудь ее неудовольствие. Очевидно, этому существовало какое-то неизвестное объяснение.
– Здравствуйте, Белла, Генри! Простите, что запоздала.
Чарли встретилась с Лотти в дверях. Тетя и племянница обменялись рукопожатием, странным, резким, сильным рукопожатием, словно двое мужчин. Без слов.
– Запоздала! Очень просто сказать: запоздала! Ты ведь знала, что сегодня пятница.
– Ну, ну, мама! – Подобно всем мужчинам, Генри Кемп как огня боялся сцен. – Лотти не ребенок. И мы здесь всего несколько минут.
– Все-таки она могла бы… – Его последнее замечание явно игнорировалось. – Скажи Гульде, что все в сборе. Позови тетю Шарлотту.
– Я только забегу на минутку на кухню, чтобы сделать соус. У Гульды он не выходит таким, как нужно… Одну минутку…
– Лотти! – Голос миссис Пейсон стал железным. – Лотти, сначала ты переоденешься, чтобы не испортить костюм!
Генри громко фыркнул. Миссис Пейсон повернулась к нему:
– Что тут смешного?
Кемп спрятался за вечерней газетой. Послышался немножко ленивый, томный голос Беллы:
– Лотти, неужто ты еще носишь зимнюю шляпу?
– Зимнюю? Надеюсь, ты не хочешь сказать, что нужно уже надеть летнюю?
Лотти направилась к лестнице. Ничего не поделаешь – костюм!
– Уже? Да ведь март на дворе! – вдогонку ей крикнула Белла.
– На углу Двадцать девятой я поскользнулась на льду и чуть не упала, – смеясь возразила Лотти, наклонившись над перилами.
– Какой важный вопрос для спора! – усмехнулась Чарли, прыгая следом за теткой по лестнице, как хорошенький жеребенок.
Лотти на ходу расстегивала жакет и юбку быстрыми, уверенными пальцами. Войдя к себе, она швырнула на кровать осмеянную шляпу. Когда Чарли впорхнула в комнату, Лотти переступила через юбку, сползшую к ее ногам, и осталась в коротких панталонах – изящная, хорошо сложенная фигура: узкие бедра, невысокий и крепкий бюст, сильные ноги с мускулистыми, но не слишком выпуклыми икрами. Лотти быстрым движением подхватила юбку, открыла шкаф и сорвала с крючка другую.
Снизу донесся голос миссис Пейсон:
– Лотти, надень синее шелковое платье. К обеду будет Бен Гарц. Он только что звонил.
– О Боже! – вздохнула Лотти, повесила юбку в шкаф и достала шелковое платье.
– Ты хочешь сказать, – спросила Чарли, – что бабушка пригласила для тебя гостя без твоего позволения? (Вы бы послушали рассуждения Чарли о личной свободе!)
– Ну что ты! Ведь это Бен Гарц. Он всегда беседует с мамой о делах и о недвижимости.
– Но приходит он ради тебя.
Чарли легко подтянулась на руках и присела на спинку старой ореховой кровати, собственноручно отполированной Лотти и покрытой светло-коричневым лаком. Тоненькая, гибкая девочка в прямом темно-синем платье. Чарли оставляла ощущение чего-то розового, белого и золотистого, так что сначала вы попросту не замечали ни красивого лба, ни энергичного, несмотря на мягкость линий, подбородка, ни больших, глубоко сидящих глаз. Длинные ноги Чарли свешивались с высокой спинки кровати. Коричневые шелковые чулки были аккуратно и умело свернуты в тугие валики пониже колен, смело обнаженных, как колени шотландца. Она критически разглядывала свою тетку.
– Для чего, скажи на милость, ты носишь корсет, Лотти?
– Очевидно, для того чтобы моя старая плоть имела хоть какой-нибудь вид. Я ведь не такая молоденькая газель, как ты.
– Малость потолстела за зиму?
– Боюсь, что да! – Лотти надевала шелковую юбку и танцевала, чтобы легче натянуть ее. – Я слишком мало хожу, вот в чем горе. Проклятый электромобиль!
Чарли строго посмотрела на нее.
– Что ж, раз ты упорно хочешь быть семейной жертвой, то ничего не поделаешь. Сделала из себя какую-то омнибусную линию: отсюда до рынка, от рынка до парка, от парка до нашего дома. Городу следовало бы взимать с тебя налог за езду.
– Но, Чарли…
– У, ты возмутительный человек, Лотти Пейсон! Да, да, возмутительный! Ты никогда не делаешь того, что тебе действительно хочется. Ты так благородно приносишь себя в жертву, что просто тошнит! Это отвратительно!
– Ну да, конечно, – серьезно произнесла Лотти. – А если вам, молокососам, не позволяют делать все, что взбредет вам в голову, вы сейчас же начинаете вопить о гнете, деспотизме и так далее?
– Знаешь, я предпочитаю сама попробовать всякие штуки и убедиться, что они для меня не годятся, чем совсем их не попробовать. Взгляни на тетю Шарлотту!
Лотти торопливо пудрила нос перед туалетом. Она посмотрела в зеркало на Чарли.
– Тетя Шарлотта лучше… лучше знает жизнь, чем мама.
– Да, но я убеждена, что это знание дорого ей досталось. Я еще спрошу у нее когда-нибудь, почему она не вышла замуж. У прабабушки Трифт тут рыльце в пуху – достаточно посмотреть на ее портрет в кринолине со стальными обручами. Брр!
– Чарли, ты ее не спросишь!
– Спрошу, вот увидишь. Она, наверное, жаждет рассказать о своих романах. Я займусь развитием тети Шарлотты. Экспериментальная работа.
– Ладно, займись, – бросила Лотти, смахивая пудру с платья. – Только сначала дай ей прочитать своих Эллиса и Фрейда. Иначе она, бедняжка, не поймет, к чему ты клонишь.
– Ах ты, язва! – воскликнула Чарли, спрыгнула со своего возвышения и, обняв Лотти сильными молодыми руками, тесно прижалась к ней. Совершенно необычный поступок для Чарли – молодой особы, принадлежащей к современной школе, которая презирает чувствительность и всякие эмоции, для которой бунт – нормальное состояние, которая не знает страха и угрызений совести, лжи и притворства. Глядя на нее, Лотти часто чувствовала себя беспомощным ребенком.
– В тебе слишком мало жизни. Надо встряхнуться. Поступи в балетную студию. Ты будешь отлично танцевать, у тебя такие стройные и сильные ноги. Чудесное занятие!
Чарли вдруг сорвалась с места и на секунду застыла в позе, известной в танцах под названием «первой позиции».
– Па-де-ша с пируэтом? – Она сделала два скользящих па, потом поворот и взлетела высоко и изящно, повторила фигуру еще раз и остановилась у стены, как влитая, дыша ровно и спокойно, словно не двигалась с места.
– Ну-ка, попробуй!
Лотти смотрела на нее с завистью. Чарли с девяти лет брала уроки пластики и танцев. Теперь ее техника отличалась профессиональной завершенностью и красотой. Она с одинаковым блеском и легкостью могла танцевать и чардаш в алых сапожках, и танец Психеи в волнах розового газа и босиком, и вальс бабочек в трико телесного цвета и балетной юбочке. Она вечно угрожала поступить на сцену и всерьез подумывала об этом. Для Чарли было так же невозможно пропустить гастроли новейшего русского балета или Анны Павловой, как для студента-медика – важную клиническую демонстрацию.
Глядя на свою племянницу, Лотти сказала:
– Кажется это очень легким, а на самом деле, вероятно, наоборот. Попробуем… – Она нерешительно приподняла юбку. – Берегись!
– Нет, нет! Не трогай юбку! Руки – свободно. Вот так, смотри! Руки так же необходимы в танцах, как и ноги. Ну, раз! Выше! Так, верно! Еще раз!
– Лотти! – донесся снизу голос миссис Пейсон.
– О Боже! – Все веселье, весь пыл, весь огонь, светившиеся в глазах Лотти, – все разом исчезло. Схватив впопыхах платок из комода, она помчалась к лестнице, бросив на ходу Чарли: – Позови тетю Шарлотту обедать.
– Ладно! Можно мне капнуть твоими духами на лапы?
Пробегая по пути в буфетную мимо гостиной, Лотти слышала, как мать более решительным, чем обычно, тоном давала советы терпеливому зятю:
– Займитесь какой-нибудь побочной торговлей, пока дела не улучшатся. Импорт не поправится до конца войны, это ясно. А когда она окончится? Может быть, пройдут еще годы и годы…
Спокойный, слегка насмешливый голос Генри Кемпа ответил:
– Что же вы мне посоветуете, мама? Запонки… шнурки для ботинок, подтяжки? Вот вещи, всегда необходимые.
– Вы думаете, что очень остроумны, молодой человек, но позвольте вам сказать, что будь я в вашем возрасте…
Дверь буфетной захлопнулась за Лотти. Она склонилась над прованским маслом, уксусом, перцем и прочими припасами для соуса, и на ее лице появилось то же покорное выражение обреченности, которое было у нее на чаепитии у Силии…
Все уже сидели за столом, когда появилась наконец тетя Шарлотта. Вошла она удивительно легкими, быстрыми шагами. Сегодня она казалась моложе сестры, несмотря на то что была десятью годами старше ее. Тетя Шарлотта, несомненно, стала наряжаться – ее последняя прихоть. Достигнув семидесяти лет, она возвестила о своем намерении не шить себе впредь новых туалетов. Ее шкаф, объявила она, и так полон платьями, накопленными за последние десять лет.
– Мы, Трифты, – сказала она, – не отличаемся долговечностью. Надо мне их поскорее сносить.
Туалеты из черного шелка и фая стойко сопротивлялись годами, но к семьдесят пятому дню рождения тети Шарлотты даже самые простые материи забастовали. Матовые шелка стали блестящими, блестящий фай превратился в матовый, тафта начала расползаться по швам. Тогда тетя Шарлотта пересмотрела свои наряды, презрительно потянула носом и решила их выбросить, как бабочка сбрасывает свой кокон, Словно заключив с жизнью договор на новый срок, она заказала себе полный гардероб, отослала в чистку свои старинные массивные драгоценности и отправилась с Лотти выбирать шляпу вместо чепца, с которым она до сих пор не расставалась.
Совсем важной дамой вплыла она в столовую: на ней было одно из ее самых легкомысленных черных шелковых платьев, седые волосы были подвиты, на шее – черная бархатка, большая старомодная бриллиантовая брошь схватывала кружева на груди, глаза из-под резко очерченных черных бровей смотрели внимательно и живо. Белла подошла и почтительно поцеловала морщинистую щеку. Она никогда не была в большой дружбе с тетей Шарлоттой. Генри подставил ей стул и похлопал ее по плечу. Чарли стремительно ее обняла, на что тетя Шарлотта сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Лотти, твое платье по крайней мере на два дюйма длиннее, чем нужно. Неудивительно, что ты никогда не выглядишь изящной. Все твои костюмы имеют слишком дамский вид.
Лотти горестно осмотрит себя, с лукавым огоньком в углах глаз:
– А я-то думала, что мой костюм очень мил! Не шикарен, пожалуй, но мил!
Ее стройные, хорошо обутые ноги, ее шелковые чулки, приличной длины юбки, ее воротнички, манжеты и блузки всегда были в таком порядке и так хрустели свежестью.
Миссис Пейсон неизменно желала вести деловой разговор со своим вежливым, но явно сердитым зятем. Их взгляды и методы не имели ничего общего между собой. Когда он, защищаясь, позволял себе намекнуть на это, она в сердцах возражала.
– Знаете, Генри Кемп, я успешно вела дело еще в то время, когда вы не успели заработать и доллара. Я вовсе не дура.
– Разумеется, нет, мама. Но с того времени многое изменилось. Теперь не те методы.
Он видел, что жена многозначительно постукивает ногой, а лукавые и умненькие глазки Чарли смотрят на него с пониманием и сочувствием. Они с Чарли – большие друзья, хотя в редкие припадки раздражения он обычно в разговорах с женой называет ее «вашей дочерью».
У миссис Пейсон всегда был готов для Генри Кемпа совет, касавшийся способов ведения его дел. Кемп занимался импортом фарфора, стекла и игрушек. До войны он, казалось, был на пути к более чем приличному состоянию. Франция, Чехия и Бавария в перспективе сулили Генри Кемпу фарфор из Лиможа, стекло из Венеции и Праги, игрушки из Нюрнберга и Мюнхена. Но бомбы цеппелинов, сверхдальнобойные орудия и подводные лодки разбили вдребезги за эти два года мечты о стекле, фарфоре и игрушках. Фирма обратилась за этим товаром к американскому рынку и убедилась, что он никуда не годится. У американских кукол были деревянные лица, американский фарфор оказался толстым, синеватым, стеклянное дело в Америке было ремеслом, но не искусством. Генри Кемп боялся и думать о том, что может означать для него еще один год войны.
Обо всем этом размышляла Лотти, сидя в медленно ползущем вагоне. Ах, как она сегодня опоздает. И как нарочно сказала Гульде, что придет вовремя, чтобы приготовить любимый соус Генри Кемпа! Ну, что же, немножко подождут с обедом. И все-таки это лучше, чем обедать наедине с мамой и тетей Шарлоттой. Обеды с мамой тягостнее молчания, в котором проходили эти трапезы. Иногда Лотти замечала, что в течение всего обеда никто из них не проронил почти ни слова. Иногда Лотти тщетно старалась поддерживать разговор за столом и начинала весело трещать о событиях дня. Но так как все участники этих событий тут же и присутствовали, то краски ее рассказа быстро тускнели.
Молчание. Скрипучий голос миссис Пейсон:
– Опять эта девица варила для себя кофе отдельно. Пьет по десять чашек в день. Я покупаю фунт кофе каждые три дня, честное слово!
– Все они, мама, большие любительницы кофе – все шведки. Молчание.
– Прекрасная баранина, правда, тетя Шарлотта?
Миссис Пейсон поспешила опровергнуть это мнение, прежде чем тетя Шарлотта успела согласиться.
– Она жесткая, как резина. Завтра поговорю с Гусом.
Молчание.
Скрипит дверь: вошла Гульда с блюдом.
– Нет, спасибо. – Тетя Шарлотта отказалась от второй порции.
Опять молчание, нарушаемое только звуком жующих челюстей. Тетя Шарлотта поражала своим аппетитом. Его неуклонное возрождение началось с того дня, когда ей вставили новые зубы. Теперь, когда тетя Шарлотта улыбалась, ее старческие губы открывали два ряда безупречных голубоватых зубов, составлявших резкий контраст с иссохшей и сморщенной кожей ее лица. Поговаривали о необходимости вырвать зубы у миссис Пейсон, как о возможном средстве излечить ее ревматизм, но она упрямо отказывалась.
– Надоели мне до смерти доктора. Когда они не знают, что делать, они рвут зубы. Этим они лечат все что угодно – от боли в пояснице до диабета. А когда это средство не помогает, они заявляют: «Простите, я ошибся» – и ты сидишь без зубов, но со всеми своими болячками. Чушь!
Лотти опять лихорадочно перебирает в уме подходящие темы для беседы. Что-нибудь, хоть что-нибудь, только бы не это гнетущее молчание!
– Что бы вы сказали насчет кино сегодня вечером? Если мы пойдем пораньше, можно будет занять места впереди, чтобы тете Шарлотте было лучше видно. Я отвезу вас на электромобиле. Интересно, что сегодня в «Панораме»? Посмотрим-ка в газете. Может быть, и Белла подъедет и встретится с нами перед сеансом. Впрочем, нет, она не может: сегодня она и Генри обедают на Норд-Сайд. Большинство ее знакомых перебираются туда. Знаете ли, я начинаю думать…
– Я всегда считала Саус-Сайд прекрасным местом и не собираюсь менять свое мнение. Не вижу никакого смысла в этом модном увлечении Северным побережьем. Если участки на Брин-Моорской дороге будут осушены…
Итак, маму удалось благополучно втянуть в разговор на излюбленный сюжет – перспективы сделок с земельными участками. Лотти вздохнула с облегчением.
Иногда ей казалось, что взгляд обманчиво ясных глаз тети Шарлотты останавливается на ней с пониманием и симпатией. Однажды эта удивительная старушка поразила миссис Пейсон и Лотти и поставила их в тупик таинственным восклицанием:
– Красная рыба! Дело было за обедом.
– Что? Что такое? – удивилась миссис Пейсон и посмотрела на стол и затем на свою сестру с таким видом, будто задумчивая пожилая леди несколько рехнулась.
– Что?! – На столе, несомненно, красовался язык со шпинатом.
– Красная рыба! – повторила тетя Шарлотта, уставившись прямо на Лотти.
Лотти молчала, ожидая дальнейших пояснений.
– Твой дедушка Айзик Трифт говаривал: «Только красная рыба идет против течения».
– О! – сказала Лотти и даже слегка покраснела, как девочка, выслушав этот аллегорический упрек за неумение устроить свою жизнь.
Миссис Пейсон окинула свою сестру сострадательным взглядом.
– Так, но почему это тебе взбрело в голову, Шарлотта? – промолвила она таким тоном, словно хотела сказать: «Ребячество или – старческое слабоумие».
В эту пятницу, проворно взбегая на крыльцо, Лотти подумала: «Кемпы, конечно, уже здесь». Их автомобиль, блестящий и внушительный, стоял у тротуара. Чарли водила его легко, с головокружительной смелостью. При мысли о Чарли морщинка меж тонких бровей Лотти разгладилась. Любовь и согласие между тетей и племянницей были так глубоки, так сильны и так крепки, что, несомненно, их можно было объяснить не только кровными узами. Безусловно, и тени такого чувства никогда не было между Лотти и ее сестрой Беллой, и уж, конечно, такого взаимного понимания не существовало между Беллой и ее дочкой Чарли.
Старая ореховая стеклянная дверь грузно затворилась за Лотти. Все общество восседало в бывшей второй гостиной эпохи Айзика Трифта.
– Лотти! – прозвучал металлический голос миссис Пейсон.
– Я!
– Так-так!
Войдя, Лотти очутилась лицом к лицу с миссис Пейсон. Керри Пейсон опиралась на палку. Она всегда опиралась на палку, когда Лотти или Белла вызывали чем-нибудь ее неудовольствие. Очевидно, этому существовало какое-то неизвестное объяснение.
– Здравствуйте, Белла, Генри! Простите, что запоздала.
Чарли встретилась с Лотти в дверях. Тетя и племянница обменялись рукопожатием, странным, резким, сильным рукопожатием, словно двое мужчин. Без слов.
– Запоздала! Очень просто сказать: запоздала! Ты ведь знала, что сегодня пятница.
– Ну, ну, мама! – Подобно всем мужчинам, Генри Кемп как огня боялся сцен. – Лотти не ребенок. И мы здесь всего несколько минут.
– Все-таки она могла бы… – Его последнее замечание явно игнорировалось. – Скажи Гульде, что все в сборе. Позови тетю Шарлотту.
– Я только забегу на минутку на кухню, чтобы сделать соус. У Гульды он не выходит таким, как нужно… Одну минутку…
– Лотти! – Голос миссис Пейсон стал железным. – Лотти, сначала ты переоденешься, чтобы не испортить костюм!
Генри громко фыркнул. Миссис Пейсон повернулась к нему:
– Что тут смешного?
Кемп спрятался за вечерней газетой. Послышался немножко ленивый, томный голос Беллы:
– Лотти, неужто ты еще носишь зимнюю шляпу?
– Зимнюю? Надеюсь, ты не хочешь сказать, что нужно уже надеть летнюю?
Лотти направилась к лестнице. Ничего не поделаешь – костюм!
– Уже? Да ведь март на дворе! – вдогонку ей крикнула Белла.
– На углу Двадцать девятой я поскользнулась на льду и чуть не упала, – смеясь возразила Лотти, наклонившись над перилами.
– Какой важный вопрос для спора! – усмехнулась Чарли, прыгая следом за теткой по лестнице, как хорошенький жеребенок.
Лотти на ходу расстегивала жакет и юбку быстрыми, уверенными пальцами. Войдя к себе, она швырнула на кровать осмеянную шляпу. Когда Чарли впорхнула в комнату, Лотти переступила через юбку, сползшую к ее ногам, и осталась в коротких панталонах – изящная, хорошо сложенная фигура: узкие бедра, невысокий и крепкий бюст, сильные ноги с мускулистыми, но не слишком выпуклыми икрами. Лотти быстрым движением подхватила юбку, открыла шкаф и сорвала с крючка другую.
Снизу донесся голос миссис Пейсон:
– Лотти, надень синее шелковое платье. К обеду будет Бен Гарц. Он только что звонил.
– О Боже! – вздохнула Лотти, повесила юбку в шкаф и достала шелковое платье.
– Ты хочешь сказать, – спросила Чарли, – что бабушка пригласила для тебя гостя без твоего позволения? (Вы бы послушали рассуждения Чарли о личной свободе!)
– Ну что ты! Ведь это Бен Гарц. Он всегда беседует с мамой о делах и о недвижимости.
– Но приходит он ради тебя.
Чарли легко подтянулась на руках и присела на спинку старой ореховой кровати, собственноручно отполированной Лотти и покрытой светло-коричневым лаком. Тоненькая, гибкая девочка в прямом темно-синем платье. Чарли оставляла ощущение чего-то розового, белого и золотистого, так что сначала вы попросту не замечали ни красивого лба, ни энергичного, несмотря на мягкость линий, подбородка, ни больших, глубоко сидящих глаз. Длинные ноги Чарли свешивались с высокой спинки кровати. Коричневые шелковые чулки были аккуратно и умело свернуты в тугие валики пониже колен, смело обнаженных, как колени шотландца. Она критически разглядывала свою тетку.
– Для чего, скажи на милость, ты носишь корсет, Лотти?
– Очевидно, для того чтобы моя старая плоть имела хоть какой-нибудь вид. Я ведь не такая молоденькая газель, как ты.
– Малость потолстела за зиму?
– Боюсь, что да! – Лотти надевала шелковую юбку и танцевала, чтобы легче натянуть ее. – Я слишком мало хожу, вот в чем горе. Проклятый электромобиль!
Чарли строго посмотрела на нее.
– Что ж, раз ты упорно хочешь быть семейной жертвой, то ничего не поделаешь. Сделала из себя какую-то омнибусную линию: отсюда до рынка, от рынка до парка, от парка до нашего дома. Городу следовало бы взимать с тебя налог за езду.
– Но, Чарли…
– У, ты возмутительный человек, Лотти Пейсон! Да, да, возмутительный! Ты никогда не делаешь того, что тебе действительно хочется. Ты так благородно приносишь себя в жертву, что просто тошнит! Это отвратительно!
– Ну да, конечно, – серьезно произнесла Лотти. – А если вам, молокососам, не позволяют делать все, что взбредет вам в голову, вы сейчас же начинаете вопить о гнете, деспотизме и так далее?
– Знаешь, я предпочитаю сама попробовать всякие штуки и убедиться, что они для меня не годятся, чем совсем их не попробовать. Взгляни на тетю Шарлотту!
Лотти торопливо пудрила нос перед туалетом. Она посмотрела в зеркало на Чарли.
– Тетя Шарлотта лучше… лучше знает жизнь, чем мама.
– Да, но я убеждена, что это знание дорого ей досталось. Я еще спрошу у нее когда-нибудь, почему она не вышла замуж. У прабабушки Трифт тут рыльце в пуху – достаточно посмотреть на ее портрет в кринолине со стальными обручами. Брр!
– Чарли, ты ее не спросишь!
– Спрошу, вот увидишь. Она, наверное, жаждет рассказать о своих романах. Я займусь развитием тети Шарлотты. Экспериментальная работа.
– Ладно, займись, – бросила Лотти, смахивая пудру с платья. – Только сначала дай ей прочитать своих Эллиса и Фрейда. Иначе она, бедняжка, не поймет, к чему ты клонишь.
– Ах ты, язва! – воскликнула Чарли, спрыгнула со своего возвышения и, обняв Лотти сильными молодыми руками, тесно прижалась к ней. Совершенно необычный поступок для Чарли – молодой особы, принадлежащей к современной школе, которая презирает чувствительность и всякие эмоции, для которой бунт – нормальное состояние, которая не знает страха и угрызений совести, лжи и притворства. Глядя на нее, Лотти часто чувствовала себя беспомощным ребенком.
– В тебе слишком мало жизни. Надо встряхнуться. Поступи в балетную студию. Ты будешь отлично танцевать, у тебя такие стройные и сильные ноги. Чудесное занятие!
Чарли вдруг сорвалась с места и на секунду застыла в позе, известной в танцах под названием «первой позиции».
– Па-де-ша с пируэтом? – Она сделала два скользящих па, потом поворот и взлетела высоко и изящно, повторила фигуру еще раз и остановилась у стены, как влитая, дыша ровно и спокойно, словно не двигалась с места.
– Ну-ка, попробуй!
Лотти смотрела на нее с завистью. Чарли с девяти лет брала уроки пластики и танцев. Теперь ее техника отличалась профессиональной завершенностью и красотой. Она с одинаковым блеском и легкостью могла танцевать и чардаш в алых сапожках, и танец Психеи в волнах розового газа и босиком, и вальс бабочек в трико телесного цвета и балетной юбочке. Она вечно угрожала поступить на сцену и всерьез подумывала об этом. Для Чарли было так же невозможно пропустить гастроли новейшего русского балета или Анны Павловой, как для студента-медика – важную клиническую демонстрацию.
Глядя на свою племянницу, Лотти сказала:
– Кажется это очень легким, а на самом деле, вероятно, наоборот. Попробуем… – Она нерешительно приподняла юбку. – Берегись!
– Нет, нет! Не трогай юбку! Руки – свободно. Вот так, смотри! Руки так же необходимы в танцах, как и ноги. Ну, раз! Выше! Так, верно! Еще раз!
– Лотти! – донесся снизу голос миссис Пейсон.
– О Боже! – Все веселье, весь пыл, весь огонь, светившиеся в глазах Лотти, – все разом исчезло. Схватив впопыхах платок из комода, она помчалась к лестнице, бросив на ходу Чарли: – Позови тетю Шарлотту обедать.
– Ладно! Можно мне капнуть твоими духами на лапы?
Пробегая по пути в буфетную мимо гостиной, Лотти слышала, как мать более решительным, чем обычно, тоном давала советы терпеливому зятю:
– Займитесь какой-нибудь побочной торговлей, пока дела не улучшатся. Импорт не поправится до конца войны, это ясно. А когда она окончится? Может быть, пройдут еще годы и годы…
Спокойный, слегка насмешливый голос Генри Кемпа ответил:
– Что же вы мне посоветуете, мама? Запонки… шнурки для ботинок, подтяжки? Вот вещи, всегда необходимые.
– Вы думаете, что очень остроумны, молодой человек, но позвольте вам сказать, что будь я в вашем возрасте…
Дверь буфетной захлопнулась за Лотти. Она склонилась над прованским маслом, уксусом, перцем и прочими припасами для соуса, и на ее лице появилось то же покорное выражение обреченности, которое было у нее на чаепитии у Силии…
Все уже сидели за столом, когда появилась наконец тетя Шарлотта. Вошла она удивительно легкими, быстрыми шагами. Сегодня она казалась моложе сестры, несмотря на то что была десятью годами старше ее. Тетя Шарлотта, несомненно, стала наряжаться – ее последняя прихоть. Достигнув семидесяти лет, она возвестила о своем намерении не шить себе впредь новых туалетов. Ее шкаф, объявила она, и так полон платьями, накопленными за последние десять лет.
– Мы, Трифты, – сказала она, – не отличаемся долговечностью. Надо мне их поскорее сносить.
Туалеты из черного шелка и фая стойко сопротивлялись годами, но к семьдесят пятому дню рождения тети Шарлотты даже самые простые материи забастовали. Матовые шелка стали блестящими, блестящий фай превратился в матовый, тафта начала расползаться по швам. Тогда тетя Шарлотта пересмотрела свои наряды, презрительно потянула носом и решила их выбросить, как бабочка сбрасывает свой кокон, Словно заключив с жизнью договор на новый срок, она заказала себе полный гардероб, отослала в чистку свои старинные массивные драгоценности и отправилась с Лотти выбирать шляпу вместо чепца, с которым она до сих пор не расставалась.
Совсем важной дамой вплыла она в столовую: на ней было одно из ее самых легкомысленных черных шелковых платьев, седые волосы были подвиты, на шее – черная бархатка, большая старомодная бриллиантовая брошь схватывала кружева на груди, глаза из-под резко очерченных черных бровей смотрели внимательно и живо. Белла подошла и почтительно поцеловала морщинистую щеку. Она никогда не была в большой дружбе с тетей Шарлоттой. Генри подставил ей стул и похлопал ее по плечу. Чарли стремительно ее обняла, на что тетя Шарлотта сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26