OCR & SpellCheck: Larisa_F
«Фербер Э. Три Шарлотты: Романы»: Северо-Запад; Санкт-Петербург; 1994
ISBN 5-8352-0420-5
Аннотация
Эдна Фербер – известная американская писательница. Ее роман «Вот тако-о-ой» в 1925 году был удостоен премии Пулитцера. Героиня этого романа Селина де Ионг, как и персонажи романа «Три Шарлотты» («девицы трех поколений», называет их писательница), характеры очень разные и в то же время родственные: это женщины самоотверженные и сильные, способные и на безрассудные поступки, и на тяжелый труд ради любви.
Эдна Фербер
Три Шарлотты
Глава первая
Все дело в подходе. Можно наудачу запустить вас в компанию девиц, предоставив самостоятельно разбираться с ними; можно, скажем, с тонко рассчитанным лукавством так незаметно, исподволь и будто невзначай ввести вас в их дом, что они даже не обернутся, когда вы войдете в комнату; либо, наконец, торжественно представить вам их поочередно, сообразно с возрастом и обстоятельствами их жизни. В последнем случае следовало бы начать с тети Шарлотты Трифт, девицы семидесяти четырех лет от роду; затем перейти к ее племяннице и тезке, Лотти Пейсон, девице тридцати двух лет от роду; и завершить знакомство племянницей и тезкой Лотти, Чарли Кемп, девицей восемнадцати с половиной – смею заверить, никому еще не приходило в голову называть ее Шарлоттой! Если после всего сказанного вы разочарованно воскликнете: «Повесть о старых девах!» – то окажетесь правы. Увы, это так. Хотя, собственно говоря, вряд ли следует называть тетю Шарлотту старой девой. Ибо женщина, достигшая семидесяти четырех лет и оставшаяся девственницей, становится столь же бесполой, отрешенной от мира и, так сказать, монументальной, как древний собор или секвойя. Вряд ли, с другой стороны, этот эпитет уместен и для характеристики полной сил, проворной и веселой Лотти. Ну, а что касается Чарли, то один лишь взгляд на эту девушку в белом шерстяном свитере и спортивных шароварах заставил бы вас потребовать, чтобы это слово было взято назад. Чарли – воплощение того типа женщин, перед которыми люди нашего поколения останавливаются в изумлении, граничащем с ужасом. Чарли свободно разбирается в предметах, о которых тетя Шарлотта и слыхом не слыхивала. Чарли роняет с языка термины гинекологические, психоаналитические, политические, метафизические и евгенические. Но не сочтите ее, пожалуйста, синим чулком (если воспользоваться термином, вышедшим ныне из употребления). Какое там! Даже ее недоброжелатели ворчливо признают, что она дьявольски ловко отбивает мяч в теннисе, а танцует почти как заправская балерина. Сентиментальность и все, что с нею сопряжено, – вот предмет величайшей ненависти Чарли. Бурный протест вызывают в ней и «приторные» книжки, вязаное белье, нечистоплотность физическая и нравственная, ложь, ожирение ума и тела. Особенно мило выглядит она в белом пушистом свитере. Пожалуй, для шифона Чарли слишком хрупка и похожа в нем на подростка.
Родственные отношения между Шарлоттой, Лотти и Чарли, право, чрезвычайно просты, хотя и могут показаться, пожалуй, немного запутанными на первый взгляд – тетка, племянница, внучатая племянница. Таким образом, само собой понятно, что Лотти немыслимо называть Шарлоттой или Чарли – Лоттой, хотя каждую можно было именовать одной из «трифтовских девиц».
Трифты прочно обосновались в Саус-Сайде с сентября 1836 года, когда Айзик Трифт, пересев после утомительного путешествия по железной дороге сначала на пароход, затем на пароходик, паром, баржу, лодку и, наконец, на лошадей, прибыл из своего родного Нью-Йорка в жалкий поселок на берегу ленивой, мутной реки, называемой окрестными индейцами Чи-ке-гу.
Здесь, собственно говоря, и следует начать рассказ о тете Шарлотте. И все же почти непреодолимо искушение промчаться мимо нее и поспешить к Лотти Пейсон, которая в свою очередь спешит домой сквозь розовато-серый закат Чикаго, проведя время в гостях у подруги.
Веселое это, хотя и многотрудное дело – догонять резвую Лотти, Лотти, у которой прямая спина, крепкие ноги, удобные ботинки, отлично сшитый костюм – и бес неугомонности внутри… Все перечисленное позволяет ей с такой быстротой оставлять позади себя вытянутые кварталы Чикаго – все, но вот последнее… Незамужней женщине, тридцати с лишним лет, не полагается таить в себе бесенка – ей следует быть уравновешенной, трезвой и практичной, Лотти это знала и обычно довольно умело скрывала своего бесенка. Тем не менее она так часто чувствовала себя шестнадцатилетней девчушкой, совершенно не способной отвечать за свои поступки, что вынуждена была внезапно предпринимать дальнюю прогулку вдоль озера в ненастные дни, когда брызги жалят щеки, или убегать далеко за город, где можно сбросить шляпу и украдкой попрыгать, не привлекая косых взглядов окружающих. Такие прогулки помогали ей справляться с собой. Правда, самой Лотти вовсе этого не хотелось. Ей нравилось такое чувство. Но ведь нельзя в тридцать два года прыгать козликом, не вызывая укоризненного движения поднятых бровей… Мать Лотти, миссис Керри Пейсон, совсем вышла бы из себя при одной мысли, что кто-либо из ее консервативных соседей осмелился выразить порицание одному из членов ее семейства. За шестьдесят пять лет жизни на белом свете миссис Керри Пейсон так толком и не разобралась в процессах брожения «обыденной жизни». Ибо в противном случае она должна была бы знать, какой оглушительный взрыв неизбежно следует за закупориванием таких девиц, как Лотти…
В тот мартовский день, о котором идет речь, бесенок был особенно неугомонным. Несколько часов, проведенных в четырех стенах за разговорами с девицами ее возраста и социального положения, неизменно оказывали на Лотти Пейсон подобное действие.
Проворно шагая домой, она размышляла о том, что вообще терпеть не может так проводить время что называется не проводить, а возмутительно тратить время. Бекки Шефер отвезла прочих гостей в своем электрическом автомобиле. Но в Лотти вдруг поднялось отвращение к сияющей лаком коробке, и она предпочла пойти пешком хотя и понимала, что из-за этого опоздает домой.
– Нервы? – спросила Бекки Шефер, втискивая тучное тело на место водителя.
– Хочу глотнуть немного воздуха, – ответила не совсем искренне Лотти и вздохнула полной грудью. Автомобиль гордо тронулся. Сквозь него в зеркальные окна виднелись плечи, обтянутые безукоризненными костюмами, белые перчатки, яркие шляпы. Лотти в прощальном приветствии высоко подняла руку, ладонью наружу Лакированный экипаж бесшумно промчался мимо, прошуршал на повороте и исчез.
Итак, она размашисто шагает сквозь предвечерний туман. Проказливый мартовский ветер раздувает ее юбки – нет, юбку: дело происходит в 1916 году и дамы уже не признают нижних юбок. Ветер доносит до нее запах рыбы – это озеро Мичиган в марте, навоза – это бойни, и запах дыма – это гарь от пригородных поездов и миллиона труб, и все эти запахи образуют благовонную смесь, истинный фимиам для ее чикагского носа.
Быстро несется она, и отчетливые, хотя и бессвязные мысли мелькают в ее голове:
«Как мы лгали сегодня друг другу! Впрочем, пожалуй, раз или два мы были даже ближе к правде, чем хотелось бы… Бекки жестокая… Ну вот, конечно я все-таки забыла взять у Силии рецепт этого кекса… Ноги Бек… Никогда таких не видала… Брр… чудовищные ноги… Следовало бы запретить надевать серые чулки на такие толстые ноги. Казалось, они заполнили всю комнату… Чудесный закат! Хорошо бы пойти к озеру на минутку… Нет, не стоит, ведь у нас гости к обеду… Почему-то вечно называют Чикаго уродом, а на самом деле он… Завтра, пожалуй, будет хорошая погода. Можно будет пойти в город поискать голубой саржи… или лучше трикотина. Интересно, согласится ли мама пойти… Надеюсь, на этот раз…»
Здесь Лотти опять глубоко вздохнула. Она была уверена, что мать захочет пойти, она почти всегда соглашалась.
Итак, мы бодро шагаем рядом с Лотти, оставив где-то позади тетю Шарлотту – задумчивую фигуру, облаченную в черный шелк. Мы склонны раздражаться при виде таких черных фигур, совершенно забывая, что когда-то и они были стройными и оживленными белыми фигурками в кринолинах, которые иногда коварно приподнимались сзади, открывая нескромным взглядам изрядный кусок гофрированных панталончиков.
Шарлотте Трифт исполнилось восемнадцать, когда началась междоусобная война. Сохранился поистине великолепный ее портрет тех времен в костюме для верховой езды. На ней небольшая шляпа с пером, и вы невольно удивляетесь, как умудрялась она в такой юбке сидеть на лошади. По фотографии нельзя определить, какого цвета было перо, но вы, конечно, можете пофантазировать, Во всяком случае, это перо ослепительное, и его конец ласкает плечо барышни. Одной ручкой она приподняла свою широченную юбку (о, только чуть-чуть!), а в другой небрежно держит розу. Молодое личико так серьезно, что кажется почти строгим. Может быть, такой вид придают ей брови, слишком густые и черные для женщины. И все же от ее лица исходит сияние, юная фигура наполнена жизнью и движением. Эта карточка до сих пор спрятана у тети Шарлотты. Иногда, когда на тетушку находит фантазия сделать уборку, она натыкается на нее в картонной коробке, зарытой на дне старого комода. Тогда она берет карточку в руки и долго смотрит па нее странным, отсутствующим взглядом, как будто это фотография другого человека. Таким же взглядом смотрят се старческие глаза на мир – безличным, далеким взглядом. Словно в семьдесят четыре года над нею уже не властны чувства, воспоминания, люди, события, Далекая, недоступная, неуязвимая, она их видит, взвешивает и судит с бесстрастием древнего идола.
Уже пятьдесят пять лет желтела фотография девушки с осиной талией, в пышном верховом костюме, когда ее внучатая племянница, Чарли Кемп, появилась перед ней в соответствующем наряде двадцатого столетия: безрукавка чуть пониже бедер и широчайшие, но туго схваченные у колен бриджи. Тетя Шарлотта сказала:
– Так вот, значит, к чему мы пришли…
Вам почти могло показаться, что вы слышите, как ее старый, но живой ум проходит далекий путь к тому другому, юному существу с пером и розой и маленькой ножкой, так застенчиво выглядывающей из-под длинного платья.
– Вам не нравится?
Похлопывая стеком по блестящим желтым сапогам, Чарли окинула взглядом свою тоненькую фигурку – такая манера поведения казалась ей вполне естественной.
Не то улыбаясь, не то хмурясь, тетя Шарлотта подобрала свои сморщенные губы – их мускулы давно потеряли свою эластичность.
– По правде сказать, наряд довольно комичный. И безобразный! Но ты, Чарли, не кажешься в нем ни безобразной, ни комичной. Ты в нем похожа на хорошенького, стройного мальчика.
В ее глазах прыгал ласковый насмешливый огонек. Глаза эти видели теперь хуже, чем раньше: к ним подбиралась катаракта. Но они казались яркими и пронизывающими благодаря густым нависшим бровям, которые, по какому-то капризу природы, не поддались годам, наложившим свою неумолимую печать на се волосы, щеки, губы, кожу. Брови остались черными как уголь и придавали ее лицу мрачноватый и скептический, почти хищный оттенок.
Быть может, эти брови указывали в Шарлотте Трифт на ту родовую железную твердость, которая помогла ее отцу, Айзику Трифту, молодому переселенцу с Востока, выдержать невзгоды первых лет суровой жизни на Среднем Западе. Чикаго теперь битком набит возмущенными правнуками и правнучками, всегда готовыми вам поведать, что купи их прадед участок на углу Стейт– и Медисон-стрит за 2050 долларов наличными, они были бы ныне миллионерами. И они совершенно правы. Однако если бы все пеняющие вам на судьбу могли осуществить свое желание, то население Чикаго состояло бы в наши дни почти сплошь из миллионеров, владельцев городской недвижимости, а угол Стейт– и Медисон-стрит уподобился бы библейской земле, в которой течет молоко и мед.
Айзик Трифт оказался одним из таких непредусмотрительных предков. Правда, он покупал земельные участки, но покупал их, ошибочно полагая, что город будет расти вдоль южного, а не северного берега и что там его будущее. В те дни Саус-Сайд в Чикаго представляла собой пустынную прерию, где в зимние ночи выли волки, а летом так буйно росли цветы, что и их безбрежном море исчезал всякий след дороги. Айзик Трифт считал себя человеком чрезвычайно прозорливым, прямо-таки провидцем, прозревающим картину, не доступную зрению современников. Те покупали землю в Норд-Сайде. Там строили они свои дома. Айзик Трифт построил свой на Уобаш-авеню и смело заявлял, что в один прекрасный день он далеко па юге, этак около Восемнадцатой улицы, обзаведется настоящей дачей. Он даже предсказывал, что настанет время, когда дома густо покроют улицы, которые будут называться Тридцатыми или даже Сороковыми. Как его высмеивали! Ведь доморощенные пророки давно уже твердо решили, что Сент-Чарльз, город намного старше Чикаго, скоро его обгонит и сделается метрополией Запада.
В книгах о старом Чикаго и его обитателях вы можете отыскать портрет Айзика Трифта в галерее суровых и кряжистых отцов города, этих пионеров в высоких сапогах и подпирающих подбородок галстуках, с массивными часовыми цепочками и неизменными бакенбардами. И время и место были не для слабых. Молодому человеку, пришедшему сюда искать свое счастье в унылой неразберихе слякоти, болот, индейцев и бревенчатых лачуг, что носила имя Чикаго, нужно было вооружиться непреклонной волей.
Суровый пуританин Айзик Трифт в буквальном смысле слова засучил рукава и принялся за работу. Почти не нужен ему стал привезенный с Востока шикарный сюртук бутылочного цвета с позолоченными пуговицами, широким галстуком и светло-серыми брюками… Но спустя два года он открыл бакалейную лавку и контору по торговле недвижимостью, приобрел участок для постройки дома на Уобаш-авеню, который он впоследствии так опрометчиво продал, и послал на восток за невестой. И молодая леди покинула свой уютный кров, чтобы пуститься в длинный и тягостный путь, проделанный в свое время ее будущим супругом. К ее чести, путешествия она не испугалась. Но трудно было бедняжке с ее понятиями, воспитанными Новой Англией, приноровиться к укладу полудикого поселения, в котором она очутилась. Ее письма на родину так выразительны, что необходимо познакомиться с ними хотя бы в выдержках:
«В этом Чикаго время тянется невероятно скучно. Дела здесь идут очень тихо, нет ни балов, ни вечеров, изредка устраиваются охоты или прогулки верхом… Сегодня, после дождя, невылазная грязь, дополняющая общую картину… Вода здесь отвратительная, и единственное спасение – пить только чай и кофе… Погода стоит очень мягкая, и снега выпало недостаточно, чтобы остановить степные пожары… Если вода в Мичигане будет так прибывать еще год или два, то Чикаго с окрестностями покроется слоем воды, а его обитателям придется искать убежища в другом месте… Все восхищаются моими нью-йоркскими вещами, в особенности моей шикарной бархатной шляпой, которая стоила в Нью-Йорке только три доллара. Она красивее всех, виденных мною здесь. Одна модистка говорит, что в Чикаго надо заплатить за такую восемь долларов, но, по-моему, она преувеличивает. Здешние дамы носят юбки только с одной оборкой – а у меня даже на шерстяном клетчатом платье их три!.. Грязь на улицах такая, что мужчины ходят в сапогах чуть ли не до бедер, а мы, женщины, должны разъезжать на высоких двуколках, часто увязающих по ступицу. Кое-где в грязи торчат доски с надписями: «Здесь дна нет!»… Наша новая обстановка прибыла. Большой ковер с узором из цветов великолепен… На здешнем рынке можно достать мясо всех сортов по четыре цента за фунт, и вообще все решительно, кроме птицы. Но фруктов мало. Вчера я видела виноград, пересыпанный опилками. Его привезли из Испании. У меня слюнки потекли… Каждый день мимо наших окон проходят огромные фургоны, запряженные восьмеркой быков, – это переселенцы с Востока… Я боюсь индейцев, хотя не признаюсь в этом Айзику. Они страшно грязные и совсем не такие благородные, как рассказывается в наших учебниках истории и географии…»
Она родила Айзику двоих детей, произведя их на свет так осторожно и молчаливо, как только возможно при выполнении столь тяжкого физиологического акта. Двух девочек. Я думаю, она сочла бы неприличным родить мальчиков.
Шарлотта была первой из них. Керри запоздала на десять лет. Это была бурная эпоха, полная странных противоречий и невероятных причуд удачи. Целые состояния наживались во время бума 1835 года и терялись в панике 1837. Сегодня Чикаго мог быть вконец разоренной деревушкой, а завтра – зародышем столицы. Бал пожарной команды был целым событием, на котором царила машина № 3 – дар Длинного Уэнтворта, установленный на почетном месте танцевальной залы и украшенный гирляндами цветов и лент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26