Утро такое хмурое. Я через пять минут…
Действительно, больше пяти минут не потребовалось. Наблюдая за тем, как одевается Чарли, Лотти пыталась представить, что подумали бы об этом бабушка или двоюродная бабка молодой особы. О прабабушке и говорить нечего. Лотти решила, что эта давно лежащая в сырой земле викторианская леди, запакованная с головы до ног в полотно, кисею, шерсть и сукно, опутанная бесчисленными шнурками, тесемками и проволокой, несомненно упала бы в обморок от такого зрелища. Детали туалета Чарли были удивительно немногочисленны и просты. Обыкновенно ее туалет состоял из трех полувоздушных предметов, не считая чулок и ботинок. В данный момент она начала в них облачаться. Сначала она туго натянула чулки, затем скатала их валиком чуть пониже колена. Стянув лишнюю часть плотным жгутом, она подсунула его под валик, который скатала еще и закрепила дюйма на три ниже колена в виде искусно сделанного шелкового браслета. И чулок держался плотно без всяких подвязок. Далее шла пара легких и коротеньких штанишек вязаного шелка, маленькая прямая сорочка, подхваченная на плечах лентами, и лифчик, стягивающий юную грудь. Поверх этой призрачной основы – легкое, тоненькое и короткое платье. Вот и все. Но ведь она – гибкий стебелек, легкая былинка, стрела звенящая (см. стихотворение, посвященное Ш. К. в «Ежемесячнике поэзии» за февраль, подписанное Джесси Дик). Волосы она свернула в узел, который обезобразил бы каждую, но не Чарли. Надув губки, она критически оглядела себя в зеркало. Хулители говорили, что у Чарли чересчур полные губы. Чарли ненавидела свои губы, считая их грубыми и чувственными. Некоторые были другого мнения (см. стихотворение «Ваши губы» в июньском номере журнала «Век»).
– Ну вот, – сказала Чарли и отвернулась от зеркала. – Прошло ровно пять минут.
– По-твоему, ты одета?
– Ну да. А что…
– По-моему, это только эскиз костюма. Но, пожалуй, так тоже ничего: во всяком случае, ты прикрыта. Но, надеюсь, твоя бабушка никогда не увидит того, что видела я сегодня. Рядом с тобой Я чувствую себя пожилым, зашитым на зиму эскимосом.
Чарли выразительно пожала плечами:
– Терпеть не могу наворачивать на себя кучу всяких вещей.
На теплой веранде ее ожидал поднос с фруктами, поджаренными ломтиками хлеба, дымящимся шоколадом.
– Мне нужно идти, – бормотала Лотти, стоя в дверях и наблюдая за племянницей.
Чарли приступила к завтраку с таким аппетитом, что, глядя на нее, невольно тоже хотелось есть. С восхищением зажмурилась она после первого глотка шоколада.
– У-у, горячо! Так ты решительно отказываешься? И она быстро и основательно справилась со всем.
Сидя в беспощадном свете многооконной комнаты, она казалась такой же розовой, свежей и ясноглазой, как всегда.
Лотти принялась застегивать жакет. Чарли гоняла крошки хлеба по тарелке.
– Какого ты мнения о нем?
Лотти знала полный набор кавалеров Чарли. Но ни разу Чарли не интересовалась мнением о них Лотти.
– Очаровательный юноша и совсем не похож на поэта…
– Они всегда не похожи. Я имею в виду настоящих поэтов… И ты действительно находишь его очаровательным?
– Как и твоя мать. Вчера она с энтузиазмом отзывалась… о его произведениях.
– М-м-м! Мама пристрастна к молодым поэтам.
Между Чарли и ее матерью существовал как бы неписаный договор. Чарли успешно командовала целыми ротами преданных ей молодых людей различного роста, звания и состояния. Молодых людей, любивших дальние прогулки и придорожные ресторанчики; молодых людей, предпочитавших танцевать на вечерах; молодых людей, сопровождавших ее на симфонические концерты; молодых людей, читавших ей вслух. И миссис Белла Кемп, еще молодая и привлекательная, несмотря на двадцатилетнее супружество, с удовольствием болтала с этими стройными юнцами. Это был изящный, крепкий народ. Пожатие их рук вдавливало вам кольца в пальцы. Они смотрели вам в глаза – и слегка краснели, Их профили могли затмить любую звезду экрана. Их талии сделали бы честь любой девице – результат тенниса и бейсбола. И никаких нервов. Они были отнюдь не болтливы, но умели поговорить на обычные молодежные темы, как, скажем: рабочий вопрос, социализм, проблема пола, Фрейд, бейсбол, танцы и в последнее время – война. Некоторые из них горели желанием записаться в эскадрилью имени Лафайетта. Белла Кемп любила сидеть в кругу этой молодежи, и болтать, и смеяться, и покачивать своей туфелькой в воздухе. Чарли это знала. И мать понимала, что Чарли знает. Да, Чарли не надуть!
Да, – сказала Чарли, допивая свой шоколад. – Мама пристрастна к молодым поэтам!
Лотти нужно было уходить. Она бросила взгляд вдоль коридора.
– Как ты думаешь, она еще спит? Я хотела бы сказать ей два слова.
– Постучи в дверь. По утрам я никогда ее не тревожу. Но не думаю, чтобы она спала.
Еще одно неписаное правило. Мать и дочь относились друг к другу с вежливым вниманием; одна не вмешивалась в дела другой. Миссис Кемп любила пить утренний кофе в постели – привычка, которую Чарли терпеть не могла. Раз в неделю приходила здоровенная девица-шведка делать миссис Кемп общий массаж и так называемый массаж лица. Вы бы послушали мнение миссис Пейсон по этому поводу! Белла защищалась, ссылаясь на какое-то расстройство пищеварения.
Лотти постучалась. Молчание. Затем не особенно радостный голос попросил ее войти. Белла лежала в кровати, отдыхая. По утрам в постели ей можно было дать ее годы. Щеки слегка ввалились и отливали желтизной.
– Это ты? Я так и думала.
Белла лениво подняла глаза.
– Я проснулась совсем разбитой. Ну как эта история с Гесси?
– Сейчас я еду в город. Думаю, все уладится.
– Устрой только так, чтобы во вторник Гесси не была расстроена. Глядя на нее, не скажешь, что она такая нервная. Крупная, здоровая женщина. Но когда она расстраивается, тогда беда!.. А я так хочу, чтобы обед вышел удачно. Миссис Фельис…
Лотти не могла подавить улыбку.
– Ах, Белла, Белла!
Белла капризно завертела головой по подушке.
– Ах, Белла! – по-детски передразнила она сестру. – С каждым днем, Лотти, ты становишься все больше похожей на маму.
Лотти вышла и осторожно притворила за собой дверь. Чарли ждала ее в конце коридора.
– Ну, не скажи, что я тебя не предупредила: вот сейчас дам тебе шоколадный поцелуй! – Чарли сочно чмокнула тетку. – Ты позавтракаешь в городе? Недавно открылось очаровательное кафе у озера.
– Я обещала вернуться домой самое позднее к двенадцати.
– Чего ради?
– Чтобы отвезти мать на рынок.
– Скажите пожалуйста!
– У тебя, Чарли, есть свое дело, а это – мое дело.
– Вот как? И оно тебе нравится?
– Н-н-нет!
– Значит, это дело не для тебя.
У двери Лотти выплеснула последний аргумент:
– Я полагаю, что даже такое свободомыслящее существо, как ты, признает существование долга?
Чарли перегнулась через перила:
– Нет высшего долга, чем долг по отношению к самой себе!
– Болтушка! – засмеялась Лотти, открывая парадную дверь.
– Трусиха! – прокричала сверху Чарли.
Глава десятая
Погода стала лучше.
Над озером постепенно поднимался туман и сквозь плотную серую пелену даже проглядывало водянистое лимонно-желтое солнце. Лотти чувствовала необыкновенный подъем. Ею овладело какое-то пьянящее ощущение свободы. Она вскочила в «электричку». Как приятно в одиночестве ехать по своему собственному делу. Никто тебе не говорит: «Тише! Не так скоро!» Никто не спрашивает как раз при проезде в кипящем водовороте между Стейт– и Медисон-стрит, будут ли сочетаться два образчика виденного ими шелка. Перед Лотти – полоса лоснящегося черного асфальта. Она мчится по ней с головокружительной быстротой, то есть с головокружительной для этой рухляди, чьи внутренности, как кажется, всеми силами протестуют против каждого оборота колеса.
Лотти всегда испытывала прилив местного патриотизма, проезжая вдоль берега Мичигана. По одну сторону – парк Гранта и за ним озеро; по другую – шикарные магазины. Нужно было с напряженным вниманием смотреть вперед – и все же уголком глаза отмечать мелькания заманчивых выставок в окнах, статные, полупризрачные в тумане фасады зданий. Это веселило душу Лотти. Она чувствовала себя молодой, свободной, появилось ощущение собственной значимости. Старый сумрачный дом на Прери-авеню на минуту перестал для нее существовать. Как хорошо было бы позавтракать где-нибудь с Эммой Бартон – умной, живой, чуткой Эммой Бартон. Пожалуй, и Винни Степлер присоединилась бы к ним. А потом можно было бы и пофланировать, приглядываясь к новым весенним туалетам.
Но это невозможно. Ничего не поделаешь!
Лотти поставила электромобиль в гараж и вошла в безобразную, мрачную башню, пробралась, лавируя между плевательницами обшарпанного вестибюля, к лифту и поднялась на этаж, где заседала судья Бартон. Привратница у двери поклонилась ей. К судье Бартон входили не для того, чтобы позабавиться. В комнате для ожидания девушки с красными глазами и матери в шляпах со страхом посматривали на запертую дверь. Девушки! Девушки – одни угрюмые, другие – дерзкие, многие перепуганные. Девушки, никогда не слыхавшие о десяти заповедях и нарушавшие большинство из них. Девушки, которые не ждали, пока яблоко с древа жизни упадет спелым к их ногам, но сорвали его, и глубоко запустили в него зубы, и почувствовали вкус желчи во рту. Заплаканные, грязные, жалкие девушки: наглые, вызывающие, разодетые, высокомерные. Девушки, хорошо отрепетировавшие свои роли перед тем, как предстать перед жрицей правосудия. Девушки, переполненные ненавистью к жизни, к закону, к материнской власти. Они и не подозревали, как их обезоружит маленькая женщина с обманчиво мягким лицом, седеющими волосами и глазами, которые… да, трудно рассказать, какие это глаза! Они смотрят на вас… смотрят на вас и сквозь вас!.. «Что же это такое я хотела сказать?.. Нет, что я хотела… Ах, Бога ради, мама, перестань реветь!..» Между девушками в ажурных чулках и матерями в бесформенных шалях стояла глухая стена непримиримости и раздора. Два поколения, Новая Америка и Старый Свет, и между ними – полное непонимание и взаимная ожесточенность. Девицы шуршали, шелестели, вертелись, всхлипывали, шептались, пожимали плечами, украдкой оглядывали друг друга. Но закутанные и бесформенные женщины сидели или стояли с видом тупой покорности судьбе и не сводили глаз с закрытой двери.
Лотти подумала, не разыскать ли в толпе девиц Дженни, и даже хотела уже спросить о ней, но быстро решила не делать этого. Лучше сначала повидаться с Эммой Бартон.
Было без пяти десять. Лотти прошла в кабинет Эммы Бартон через небольшую комнату, в которой та обычно разбирала дела. Ничего официального не было в этой маленькой комнатке, походившей больше на обычную деловую конторку. Длинный плоский стол на небольшом, дюймов на пять от пола, возвышении. С десяток стульев у стены. На столе – ваза с весенними цветами – нарциссами, тюльпанами, резедой. Эмме Бартон всегда кто-нибудь посылал цветы. Вас поражало отсутствие бумаг, папок с документами, всех обычных аксессуаров канцелярии.
Судья Бартон сидела в комнате, рядом с ней – стенографистка. За окном важно разгуливали и ворковали голуби. На Лотти взглянули ясные, живые глаза.
– Очень рада, – сказала судья, крепко пожимая руку Лотти.
Улыбаясь, смотрели они друг на друга.
– Очень рада! Подождите меня, и мы позавтракаем вместе. Полдня в моем распоряжении: сегодня ведь суббота!
– Я не могу…
– Пустяки! Почему?
– Я должна вернуться домой к двенадцати, чтобы отвезти мать на рынок и…
– На мой взгляд, все это абсурдно, – мягко сказала Эмма Бартон.
Лотти покраснела, как школьница.
– Пожалуй, я с вами согласна… – Она круто оборвала себя. – Я пришла поговорить с вами о Дженни, сестре служанки Беллы, Гесси. На сегодня у вас назначено рассмотрение ее дела.
Эмма Бартон быстро пробежала глазами лежавшие перед ней ведомости.
– Дженни? Жаннета Кромек?
– Жаннета.
– Так, понимаю, – повторила судья Бартон слова Лотти, сказанные утром на кухне у Беллы. Она просмотрела материалы по делу Жаннеты. Дело было для нее довольно обычным. Она выслушала краткий рассказ Лотти. Подобного сорта девушек она хорошо знала: этих Дженни, бунтующих против рутины – тяжелой, неинтересной работы, еды и спанья; неоформившихся личинок Дженни, тщетно стремящихся превратиться в бабочек Жаннет.
Судья Бартон не тратила времени на душещипательные сцены. Она не подошла к окну, не бросила сокрушенный взгляд на огромный, лежащий в тумане город, расстилавшийся внизу, не проронила грустно: «Бедная, бедная бабочка с опаленными крыльями». Она сказала просто:
– Мир полон Жаннет-Дженни. Удивляюсь только, что их еще не становится больше.
Взглянув на свои часики, Эмма Бартон встала и направилась в комнату заседаний. Лотти и стенографистка последовали за ней.
Она взошла на возвышение, села за стол и, положив сверху дело Дженни, хотела было открыть заседание, но в этот миг дверь стремительно распахнулась и влетела Винни Степлер. Винни Степлер всегда влетала стремительно. Светловолосая, краснощекая, как девочка, солидная и эффектная в своем синем манто и серых мехах, она больше походила на знатную даму-благотворительницу, чем на газетного репортера. В камере судьи Бартон ей редко удавалось почерпнуть материал для своих статей, ибо имена девушек заботливо скрывались от публики. Ее влекло сюда другое: интерес к «осколкам жизни», трепещущим здесь, и симпатия к Эмме Бартон. И все же теплилась и надежда: авось найдется материал! В поисках его Винни Степлер рыскала по всему городу. Ее друзьями были пожарные и полицейские, газетчики и кассирши кино, прислуга в гостиницах и кельнерши в закусочных, маникюрши, шоферы таксомоторов, подметальщики улиц, швейцары, греки – чистильщики сапог – весь тот широкий слой незаметных тружеников, над которым несется людской поток, оставляя у них самую разнообразную информацию.
При виде Лотти голубые ирландские глаза Винни Степлер заблестели.
– А, вот это удача! Я так хотела повидать вас все это время, а от вас – ни слуху ни духу. Придется вам позавтракать со мной – вам и их светлости.
– Я не могу, – сказала Лотти.
– А почему, позвольте узнать?
В конце концов, все это выглядело действительно глупо. Лотти колебалась. Она поиграла пальцами, посмотрела по сторонам, растерянно улыбаясь. И вдруг выпалила:
– Я должна быть к двенадцати дома, чтобы отвезти мать на рынок и затем на Вест-Сайд.
– Позвоните ей. Скажите, что раньше двух не вернетесь. Это же не вопрос жизни и смерти – рынок и Вест-Сайд.
Лотти старалась представить себе, как грозная хозяйка хмурого дома будет терпеливо дожидаться ее до двух часов.
– О нет, не могу, не могу!
Винни Степлер с любопытством уставилась на нее. В голосе Лотти дрожали истерические нотки.
– Но послушайте, дорогая…
– Встаньте! Суд идет! – провозгласила судья Бартон с шутливой важностью. Было десять часов. Вошли два констебля. Судебный пристав просунул голову в дверь. Эмма Бартон кивнула ему. За дверью послышался его голос:
– Жаннета Кромек! Миссис Кромек! Отто Кромек!
Девушка была в измятом голубом платье. Черная бархатная широкополая шляпа, туфли и – что довольно показательно – черные бумажные чулки. При виде этих чулок Лотти поняла, что под дешевой мишурой Жаннеты скрываются здоровые задатки Дженни. Угрюмая, нахохлившаяся девушка лет семнадцати, скуластого славянского типа. Волосы ее были острижены. Рядом с ней – женщина в шали (женщина, которой можно было дать от сорока до шестидесяти лет), украдкой бросавшая кругом быстрые взгляды из-под опущенных ресниц.
– А где Отто Кромек?
– Он не явился, – доложил судебный пристав.
Значит, дело откладывается. Но судья Бартон не вынесла такого решения. Она слегка наклонилась к девушке, лицо которой опухло и покрылось пятнами от слез.
– Что с вами случилось, Дженни?
Дженни сжала зубы. Потупилась, потом подняла голову. Карие глаза, не отрываясь, вопросительно смотрели на нее.
– Я…
Женщина в платке потянула Дженни за платье и свирепо зашептала что-то.
– Оставь меня в покое, – прошипела Дженни и рванулась в сторону.
Судья Бартон обратилась к женщине:
– Миссис Кромек, пожалуйста, отойдите от Дженни. Дайте ей возможность говорить со мной. Потом будете говорить вы.
Мать и дочь разошлись, бросая друг на друга яростные взгляды.
– Ну, Дженни, как же это произошло?
Девушка начала рассказывать. Миссис Кромек снова придвинулась поближе, прислушиваясь к тихому голосу.
– Значит, поехали мы кататься с двумя ребятами…
– Вы их знали? Это были ваши знакомые?
– Нет.
– Как же случилось, что вы с ними катались, Дженни?
– Мы, значит, гуляем…
– Кто это – мы?
– Мы с подругой. Ну вот, мы гуляем, а те двое этак медленно едут мимо. Мы на них посмотрели. А они сошли, да и говорят: «Не угодно ли, говорят, вам, барышни, прокатиться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Действительно, больше пяти минут не потребовалось. Наблюдая за тем, как одевается Чарли, Лотти пыталась представить, что подумали бы об этом бабушка или двоюродная бабка молодой особы. О прабабушке и говорить нечего. Лотти решила, что эта давно лежащая в сырой земле викторианская леди, запакованная с головы до ног в полотно, кисею, шерсть и сукно, опутанная бесчисленными шнурками, тесемками и проволокой, несомненно упала бы в обморок от такого зрелища. Детали туалета Чарли были удивительно немногочисленны и просты. Обыкновенно ее туалет состоял из трех полувоздушных предметов, не считая чулок и ботинок. В данный момент она начала в них облачаться. Сначала она туго натянула чулки, затем скатала их валиком чуть пониже колена. Стянув лишнюю часть плотным жгутом, она подсунула его под валик, который скатала еще и закрепила дюйма на три ниже колена в виде искусно сделанного шелкового браслета. И чулок держался плотно без всяких подвязок. Далее шла пара легких и коротеньких штанишек вязаного шелка, маленькая прямая сорочка, подхваченная на плечах лентами, и лифчик, стягивающий юную грудь. Поверх этой призрачной основы – легкое, тоненькое и короткое платье. Вот и все. Но ведь она – гибкий стебелек, легкая былинка, стрела звенящая (см. стихотворение, посвященное Ш. К. в «Ежемесячнике поэзии» за февраль, подписанное Джесси Дик). Волосы она свернула в узел, который обезобразил бы каждую, но не Чарли. Надув губки, она критически оглядела себя в зеркало. Хулители говорили, что у Чарли чересчур полные губы. Чарли ненавидела свои губы, считая их грубыми и чувственными. Некоторые были другого мнения (см. стихотворение «Ваши губы» в июньском номере журнала «Век»).
– Ну вот, – сказала Чарли и отвернулась от зеркала. – Прошло ровно пять минут.
– По-твоему, ты одета?
– Ну да. А что…
– По-моему, это только эскиз костюма. Но, пожалуй, так тоже ничего: во всяком случае, ты прикрыта. Но, надеюсь, твоя бабушка никогда не увидит того, что видела я сегодня. Рядом с тобой Я чувствую себя пожилым, зашитым на зиму эскимосом.
Чарли выразительно пожала плечами:
– Терпеть не могу наворачивать на себя кучу всяких вещей.
На теплой веранде ее ожидал поднос с фруктами, поджаренными ломтиками хлеба, дымящимся шоколадом.
– Мне нужно идти, – бормотала Лотти, стоя в дверях и наблюдая за племянницей.
Чарли приступила к завтраку с таким аппетитом, что, глядя на нее, невольно тоже хотелось есть. С восхищением зажмурилась она после первого глотка шоколада.
– У-у, горячо! Так ты решительно отказываешься? И она быстро и основательно справилась со всем.
Сидя в беспощадном свете многооконной комнаты, она казалась такой же розовой, свежей и ясноглазой, как всегда.
Лотти принялась застегивать жакет. Чарли гоняла крошки хлеба по тарелке.
– Какого ты мнения о нем?
Лотти знала полный набор кавалеров Чарли. Но ни разу Чарли не интересовалась мнением о них Лотти.
– Очаровательный юноша и совсем не похож на поэта…
– Они всегда не похожи. Я имею в виду настоящих поэтов… И ты действительно находишь его очаровательным?
– Как и твоя мать. Вчера она с энтузиазмом отзывалась… о его произведениях.
– М-м-м! Мама пристрастна к молодым поэтам.
Между Чарли и ее матерью существовал как бы неписаный договор. Чарли успешно командовала целыми ротами преданных ей молодых людей различного роста, звания и состояния. Молодых людей, любивших дальние прогулки и придорожные ресторанчики; молодых людей, предпочитавших танцевать на вечерах; молодых людей, сопровождавших ее на симфонические концерты; молодых людей, читавших ей вслух. И миссис Белла Кемп, еще молодая и привлекательная, несмотря на двадцатилетнее супружество, с удовольствием болтала с этими стройными юнцами. Это был изящный, крепкий народ. Пожатие их рук вдавливало вам кольца в пальцы. Они смотрели вам в глаза – и слегка краснели, Их профили могли затмить любую звезду экрана. Их талии сделали бы честь любой девице – результат тенниса и бейсбола. И никаких нервов. Они были отнюдь не болтливы, но умели поговорить на обычные молодежные темы, как, скажем: рабочий вопрос, социализм, проблема пола, Фрейд, бейсбол, танцы и в последнее время – война. Некоторые из них горели желанием записаться в эскадрилью имени Лафайетта. Белла Кемп любила сидеть в кругу этой молодежи, и болтать, и смеяться, и покачивать своей туфелькой в воздухе. Чарли это знала. И мать понимала, что Чарли знает. Да, Чарли не надуть!
Да, – сказала Чарли, допивая свой шоколад. – Мама пристрастна к молодым поэтам!
Лотти нужно было уходить. Она бросила взгляд вдоль коридора.
– Как ты думаешь, она еще спит? Я хотела бы сказать ей два слова.
– Постучи в дверь. По утрам я никогда ее не тревожу. Но не думаю, чтобы она спала.
Еще одно неписаное правило. Мать и дочь относились друг к другу с вежливым вниманием; одна не вмешивалась в дела другой. Миссис Кемп любила пить утренний кофе в постели – привычка, которую Чарли терпеть не могла. Раз в неделю приходила здоровенная девица-шведка делать миссис Кемп общий массаж и так называемый массаж лица. Вы бы послушали мнение миссис Пейсон по этому поводу! Белла защищалась, ссылаясь на какое-то расстройство пищеварения.
Лотти постучалась. Молчание. Затем не особенно радостный голос попросил ее войти. Белла лежала в кровати, отдыхая. По утрам в постели ей можно было дать ее годы. Щеки слегка ввалились и отливали желтизной.
– Это ты? Я так и думала.
Белла лениво подняла глаза.
– Я проснулась совсем разбитой. Ну как эта история с Гесси?
– Сейчас я еду в город. Думаю, все уладится.
– Устрой только так, чтобы во вторник Гесси не была расстроена. Глядя на нее, не скажешь, что она такая нервная. Крупная, здоровая женщина. Но когда она расстраивается, тогда беда!.. А я так хочу, чтобы обед вышел удачно. Миссис Фельис…
Лотти не могла подавить улыбку.
– Ах, Белла, Белла!
Белла капризно завертела головой по подушке.
– Ах, Белла! – по-детски передразнила она сестру. – С каждым днем, Лотти, ты становишься все больше похожей на маму.
Лотти вышла и осторожно притворила за собой дверь. Чарли ждала ее в конце коридора.
– Ну, не скажи, что я тебя не предупредила: вот сейчас дам тебе шоколадный поцелуй! – Чарли сочно чмокнула тетку. – Ты позавтракаешь в городе? Недавно открылось очаровательное кафе у озера.
– Я обещала вернуться домой самое позднее к двенадцати.
– Чего ради?
– Чтобы отвезти мать на рынок.
– Скажите пожалуйста!
– У тебя, Чарли, есть свое дело, а это – мое дело.
– Вот как? И оно тебе нравится?
– Н-н-нет!
– Значит, это дело не для тебя.
У двери Лотти выплеснула последний аргумент:
– Я полагаю, что даже такое свободомыслящее существо, как ты, признает существование долга?
Чарли перегнулась через перила:
– Нет высшего долга, чем долг по отношению к самой себе!
– Болтушка! – засмеялась Лотти, открывая парадную дверь.
– Трусиха! – прокричала сверху Чарли.
Глава десятая
Погода стала лучше.
Над озером постепенно поднимался туман и сквозь плотную серую пелену даже проглядывало водянистое лимонно-желтое солнце. Лотти чувствовала необыкновенный подъем. Ею овладело какое-то пьянящее ощущение свободы. Она вскочила в «электричку». Как приятно в одиночестве ехать по своему собственному делу. Никто тебе не говорит: «Тише! Не так скоро!» Никто не спрашивает как раз при проезде в кипящем водовороте между Стейт– и Медисон-стрит, будут ли сочетаться два образчика виденного ими шелка. Перед Лотти – полоса лоснящегося черного асфальта. Она мчится по ней с головокружительной быстротой, то есть с головокружительной для этой рухляди, чьи внутренности, как кажется, всеми силами протестуют против каждого оборота колеса.
Лотти всегда испытывала прилив местного патриотизма, проезжая вдоль берега Мичигана. По одну сторону – парк Гранта и за ним озеро; по другую – шикарные магазины. Нужно было с напряженным вниманием смотреть вперед – и все же уголком глаза отмечать мелькания заманчивых выставок в окнах, статные, полупризрачные в тумане фасады зданий. Это веселило душу Лотти. Она чувствовала себя молодой, свободной, появилось ощущение собственной значимости. Старый сумрачный дом на Прери-авеню на минуту перестал для нее существовать. Как хорошо было бы позавтракать где-нибудь с Эммой Бартон – умной, живой, чуткой Эммой Бартон. Пожалуй, и Винни Степлер присоединилась бы к ним. А потом можно было бы и пофланировать, приглядываясь к новым весенним туалетам.
Но это невозможно. Ничего не поделаешь!
Лотти поставила электромобиль в гараж и вошла в безобразную, мрачную башню, пробралась, лавируя между плевательницами обшарпанного вестибюля, к лифту и поднялась на этаж, где заседала судья Бартон. Привратница у двери поклонилась ей. К судье Бартон входили не для того, чтобы позабавиться. В комнате для ожидания девушки с красными глазами и матери в шляпах со страхом посматривали на запертую дверь. Девушки! Девушки – одни угрюмые, другие – дерзкие, многие перепуганные. Девушки, никогда не слыхавшие о десяти заповедях и нарушавшие большинство из них. Девушки, которые не ждали, пока яблоко с древа жизни упадет спелым к их ногам, но сорвали его, и глубоко запустили в него зубы, и почувствовали вкус желчи во рту. Заплаканные, грязные, жалкие девушки: наглые, вызывающие, разодетые, высокомерные. Девушки, хорошо отрепетировавшие свои роли перед тем, как предстать перед жрицей правосудия. Девушки, переполненные ненавистью к жизни, к закону, к материнской власти. Они и не подозревали, как их обезоружит маленькая женщина с обманчиво мягким лицом, седеющими волосами и глазами, которые… да, трудно рассказать, какие это глаза! Они смотрят на вас… смотрят на вас и сквозь вас!.. «Что же это такое я хотела сказать?.. Нет, что я хотела… Ах, Бога ради, мама, перестань реветь!..» Между девушками в ажурных чулках и матерями в бесформенных шалях стояла глухая стена непримиримости и раздора. Два поколения, Новая Америка и Старый Свет, и между ними – полное непонимание и взаимная ожесточенность. Девицы шуршали, шелестели, вертелись, всхлипывали, шептались, пожимали плечами, украдкой оглядывали друг друга. Но закутанные и бесформенные женщины сидели или стояли с видом тупой покорности судьбе и не сводили глаз с закрытой двери.
Лотти подумала, не разыскать ли в толпе девиц Дженни, и даже хотела уже спросить о ней, но быстро решила не делать этого. Лучше сначала повидаться с Эммой Бартон.
Было без пяти десять. Лотти прошла в кабинет Эммы Бартон через небольшую комнату, в которой та обычно разбирала дела. Ничего официального не было в этой маленькой комнатке, походившей больше на обычную деловую конторку. Длинный плоский стол на небольшом, дюймов на пять от пола, возвышении. С десяток стульев у стены. На столе – ваза с весенними цветами – нарциссами, тюльпанами, резедой. Эмме Бартон всегда кто-нибудь посылал цветы. Вас поражало отсутствие бумаг, папок с документами, всех обычных аксессуаров канцелярии.
Судья Бартон сидела в комнате, рядом с ней – стенографистка. За окном важно разгуливали и ворковали голуби. На Лотти взглянули ясные, живые глаза.
– Очень рада, – сказала судья, крепко пожимая руку Лотти.
Улыбаясь, смотрели они друг на друга.
– Очень рада! Подождите меня, и мы позавтракаем вместе. Полдня в моем распоряжении: сегодня ведь суббота!
– Я не могу…
– Пустяки! Почему?
– Я должна вернуться домой к двенадцати, чтобы отвезти мать на рынок и…
– На мой взгляд, все это абсурдно, – мягко сказала Эмма Бартон.
Лотти покраснела, как школьница.
– Пожалуй, я с вами согласна… – Она круто оборвала себя. – Я пришла поговорить с вами о Дженни, сестре служанки Беллы, Гесси. На сегодня у вас назначено рассмотрение ее дела.
Эмма Бартон быстро пробежала глазами лежавшие перед ней ведомости.
– Дженни? Жаннета Кромек?
– Жаннета.
– Так, понимаю, – повторила судья Бартон слова Лотти, сказанные утром на кухне у Беллы. Она просмотрела материалы по делу Жаннеты. Дело было для нее довольно обычным. Она выслушала краткий рассказ Лотти. Подобного сорта девушек она хорошо знала: этих Дженни, бунтующих против рутины – тяжелой, неинтересной работы, еды и спанья; неоформившихся личинок Дженни, тщетно стремящихся превратиться в бабочек Жаннет.
Судья Бартон не тратила времени на душещипательные сцены. Она не подошла к окну, не бросила сокрушенный взгляд на огромный, лежащий в тумане город, расстилавшийся внизу, не проронила грустно: «Бедная, бедная бабочка с опаленными крыльями». Она сказала просто:
– Мир полон Жаннет-Дженни. Удивляюсь только, что их еще не становится больше.
Взглянув на свои часики, Эмма Бартон встала и направилась в комнату заседаний. Лотти и стенографистка последовали за ней.
Она взошла на возвышение, села за стол и, положив сверху дело Дженни, хотела было открыть заседание, но в этот миг дверь стремительно распахнулась и влетела Винни Степлер. Винни Степлер всегда влетала стремительно. Светловолосая, краснощекая, как девочка, солидная и эффектная в своем синем манто и серых мехах, она больше походила на знатную даму-благотворительницу, чем на газетного репортера. В камере судьи Бартон ей редко удавалось почерпнуть материал для своих статей, ибо имена девушек заботливо скрывались от публики. Ее влекло сюда другое: интерес к «осколкам жизни», трепещущим здесь, и симпатия к Эмме Бартон. И все же теплилась и надежда: авось найдется материал! В поисках его Винни Степлер рыскала по всему городу. Ее друзьями были пожарные и полицейские, газетчики и кассирши кино, прислуга в гостиницах и кельнерши в закусочных, маникюрши, шоферы таксомоторов, подметальщики улиц, швейцары, греки – чистильщики сапог – весь тот широкий слой незаметных тружеников, над которым несется людской поток, оставляя у них самую разнообразную информацию.
При виде Лотти голубые ирландские глаза Винни Степлер заблестели.
– А, вот это удача! Я так хотела повидать вас все это время, а от вас – ни слуху ни духу. Придется вам позавтракать со мной – вам и их светлости.
– Я не могу, – сказала Лотти.
– А почему, позвольте узнать?
В конце концов, все это выглядело действительно глупо. Лотти колебалась. Она поиграла пальцами, посмотрела по сторонам, растерянно улыбаясь. И вдруг выпалила:
– Я должна быть к двенадцати дома, чтобы отвезти мать на рынок и затем на Вест-Сайд.
– Позвоните ей. Скажите, что раньше двух не вернетесь. Это же не вопрос жизни и смерти – рынок и Вест-Сайд.
Лотти старалась представить себе, как грозная хозяйка хмурого дома будет терпеливо дожидаться ее до двух часов.
– О нет, не могу, не могу!
Винни Степлер с любопытством уставилась на нее. В голосе Лотти дрожали истерические нотки.
– Но послушайте, дорогая…
– Встаньте! Суд идет! – провозгласила судья Бартон с шутливой важностью. Было десять часов. Вошли два констебля. Судебный пристав просунул голову в дверь. Эмма Бартон кивнула ему. За дверью послышался его голос:
– Жаннета Кромек! Миссис Кромек! Отто Кромек!
Девушка была в измятом голубом платье. Черная бархатная широкополая шляпа, туфли и – что довольно показательно – черные бумажные чулки. При виде этих чулок Лотти поняла, что под дешевой мишурой Жаннеты скрываются здоровые задатки Дженни. Угрюмая, нахохлившаяся девушка лет семнадцати, скуластого славянского типа. Волосы ее были острижены. Рядом с ней – женщина в шали (женщина, которой можно было дать от сорока до шестидесяти лет), украдкой бросавшая кругом быстрые взгляды из-под опущенных ресниц.
– А где Отто Кромек?
– Он не явился, – доложил судебный пристав.
Значит, дело откладывается. Но судья Бартон не вынесла такого решения. Она слегка наклонилась к девушке, лицо которой опухло и покрылось пятнами от слез.
– Что с вами случилось, Дженни?
Дженни сжала зубы. Потупилась, потом подняла голову. Карие глаза, не отрываясь, вопросительно смотрели на нее.
– Я…
Женщина в платке потянула Дженни за платье и свирепо зашептала что-то.
– Оставь меня в покое, – прошипела Дженни и рванулась в сторону.
Судья Бартон обратилась к женщине:
– Миссис Кромек, пожалуйста, отойдите от Дженни. Дайте ей возможность говорить со мной. Потом будете говорить вы.
Мать и дочь разошлись, бросая друг на друга яростные взгляды.
– Ну, Дженни, как же это произошло?
Девушка начала рассказывать. Миссис Кромек снова придвинулась поближе, прислушиваясь к тихому голосу.
– Значит, поехали мы кататься с двумя ребятами…
– Вы их знали? Это были ваши знакомые?
– Нет.
– Как же случилось, что вы с ними катались, Дженни?
– Мы, значит, гуляем…
– Кто это – мы?
– Мы с подругой. Ну вот, мы гуляем, а те двое этак медленно едут мимо. Мы на них посмотрели. А они сошли, да и говорят: «Не угодно ли, говорят, вам, барышни, прокатиться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26