Позавчера в него стреляли, валяли его в снегу. Знобит, голова кругом. Какой-то таинственный крюк подцепил за ребро грудную клетку, в левом колене застрял кривой ржавый гвоздь. Приходится остановиться, запалить паллиативную сигарету. Он следит, как «Чесна» ползет к утренним облакам, оставляя его в полном одиночестве.
Ландсман перегибается через ограждение лестницы, нависает над пустынным побережьем, над деревней. На загогулинах мостков появляются какие-то люди, следят за ним. Он машет им рукой, они отвечают. Ландсман затаптывает окурок, продолжает подъем. Уже не слышно плеска волн, постепенно затихает карканье ворон. Теперь он слышит лишь собственное дыхание да колокольный перезвон подошв по металлическим ступеням. Сумка поскрипывает.
Вверху на флагштоке два куска ткани. Один изображает полосатый матрац дяди Сэма, заштопанный на углу прямоугольной синей заплатой с белыми блямбами. Другой поскромнее, белый с бледно-голубой звездой Давида. Флагшток торчит из кучи выбеленных валунов, окаймленных по окружности бетонным бордюром. У основания латунная пластинка с гравировкой: «ФЛАГШТОК СООРУЖЕН НА СРЕДСТВА, ЛЮБЕЗНО ПРЕДОСТАВЛЕННЫЕ БАРРИ И РОНДОЙ ГРИНБАУМ, БЕВЕРЛИ-ХИЛЛЗ, ШТАТ КАЛИФОРНИЯ». От флагштока отходит дорожка, ведет прямиком к самому большому из замеченных Ландсманом с воздуха зданий. Остальные – невыразительные коробки в тени кедров, но главное воздвигнуто с размахом и с замахом на какой-то неведомый стиль, «украшено архитектурою». Кровля щипцовая, выполнена из ребристой стали, выкрашена зеленой краской. Окна сдвоенные с рельефными наличниками. С трех сторон здание охватывает крыльцо-веранда, крыша которого подперта неокоренными бревнами хвойных пород. В центре от бетонной дорожки на веранду ведут бетонные ступени.
На верхней ступеньке двое. Глядят на приближающегося Ландсмана. Две могучих бороды, но без пейсов. Ни черных рейтуз, ни черных шляп. Тот, что слева, молод. Лет тридцать, не больше. Высокий, даже длинный лоб торчит бетонным надолбом, а челюсть как будто подвешена. Борода какая-то бессистемная, кое-где свивается в несолидные курчавинки, щеки скрыты не полностью. Естественно, при галстуке. Руки висят по бокам какими-то головоногими. Ландсман читает в его пальцах томное стремление к кадыку, пытается угадать на костюме выпуклость пистолета.
Второй ростом, весом, сложением напоминает самого Ландсмана. Разве что в талии покруглее. Опирается на трость темного дерева с гнутой рукоятью. Борода угольно-черная с сизыми включениями, подстриженная, очень доброжелательная борода. Он в твидовом костюме-тройке. Пыхтит трубкой, чем-то напоминающей его трость. На лице удовлетворение, граничащее с восхищением. Добрый доктор, встречающий пациента, которому непременно следует помочь. На ногах у него мокасиновые полуботинки с кожаными шнурками.
Ландсман останавливается перед нижней ступенькой и щитом выставляет вперед свою сумчонку. Где-то дятел постукивает костяшками домино. Шуршат иглы спящих ежей и сонных сосен. Три человека при крыльце – и никого более на всей Аляске. Если не считать тех, кто следит за ним сквозь перископы, прицелы, через щелочки в занавесах, сквозь замочные скважины. Распорядок дня, прерванный его появлением, подвис, завис, заклинился. Сломанные спортивные игры, недомытые чашки, недоеденная яичница, недопахнувшие тосты…
– Не знаю, что вам и сказать, – говорит молодой и высокий. Голос его слишком долго метался в его недрах, стукался о внутренние перегородки и теперь звучит ушибленным и недовольным жизнью стариканом. – Вы, должно быть, заблудились. И упустили свое средство передвижения.
– Но я ведь куда-то попал? – спрашивает Ландсман.
– Вам здесь нечего делать, мой друг, – звучит голос из твида. Волшебное слово «друг» вытягивает из его облика всю дружелюбность.
– Но мне тут забронировали место, – уверяет Ландсман, не спуская глаз с беспокойных пальцев молодого. – Я моложе, чем кажусь.
Откуда-то из деревьев доносится звук игральных костей, встряхиваемых в стаканчике.
– Ну, ладно, я не пацан, и никто мне тут ничего не бронировал, но у меня существенные проблемы со злоупотреблением.
– Мистер… – Твид спускается на ступеньку. Ландсман чует горькую вонь его трубочного перегара.
– Послушайте, – заклинает он. – Я много слышал о ваших добрых делах, так? Я чего только не перепробовал. Может, я перебрал, но мне некуда больше удрать, некуда податься.
Твидовый человек поворачивается в сторону высокого, оставшегося наверху. Кажется, они не имеют представления, кто такой Ландсман и что им с ним делать. Программа развлечений последних дней, не в последнюю очередь пытка полетом, похоже, стерла с Ландсмана все признаки копа. Он надеется и опасается, что выглядит забулдыгой-неудачником, у которого за душой ничего, кроме его потертой сумки.
– Помогите мне, – молит Ландсман и с удивлением чувствует слезы в глазах. – Мне… хуже некуда. – Голос его дрогнул. – Я на все готов.
– Как вас зовут? – спрашивает высокий. В глазах его нет враждебности. Они жалеют это существо, не испытывая к нему симпатии или интереса.
– Фельнбойгер, – вытаскивает Ландсман фамилию из древнего протокола допроса. – Лев Фельнбойгер.
– Кто-нибудь знает, что вы сюда направились, мистер Фельнбойгер?
– Только жена. Ну, пилот, конечно.
Ландсман видит, что эти двое достаточно знают друг друга, чтобы обменяться эмоциональными аргументами и контраргументами, не используя ничего, кроме глаз.
– Я доктор Робуа, – говорит наконец высокий, окончив безмолвный обмен любезностями с коллегой и оппонентом. Рука его начинает движение в направлении Ландсмана, как будто стрела крана с грузом на вывешенном вниз крюке. Ландсман пытается уклониться, но крюк настигает его. – Прошу вас, мистер Фельнбойгер, входите.
Ландсман шагает с ними по ошкуренным доскам крыльца. Вверху, между балками, замечает осиное гнездо, но, похоже, оно тоже оставлено обитателями, как и все остальные сооружения здесь, на вершине холма.
Они входят в пустой вестибюль, оформленный как приемная ортопеда. Пластиковые стены, синтетический ковер цвета картонки для яиц. На стенах традиционная фотодрянь: виды Ситки, рыбацкие катера, бакалавры ешивы, кафе на Монастир-стрит, свингующий клейзмер, что-то вроде стилизованного Натана Калушинера. Ландсману кажется, что вся эта фотовыставка вывешена здесь специально к его приходу, только что. Ни пепелинки в пепельницах. Аккуратные стопочки брошюр «Наркотическая зависимость: кому выгодно?» и «Жизнь: своя или взаймы?». На стене скучает термостат. Пахнет вычищенным ковром и трубочным дымом. Над дверью приклеена табличка с надписью: «ОБСТАНОВКА ВЕСТИБЮЛЯ ПОЖЕРТВОВАНА БОННИ И РОНАЛЬДОМ ЛЕДЕРЕР, БОКА-РЕЙТОН. ШТАТ ФЛОРИДА».
– Присаживайтесь, – густым приторным голосом предлагает доктор Робуа. – Флиглер!
Человек в твидовом костюме проходит к французскому окну, открывает его левую половину, проверяет задвижки вверху и внизу, закрывает окно, запирает и кладет ключ в карман. Отходит от окна, проходит мимо Ландсмана, задев его твидовым плечом.
– Флиглер, – говорит Ландсман, нежно придерживая его за руку. – Вы тоже доктор?
Тот стряхивает руку Ландсмана, вынимает из кармана книжку спичек. – Еще бы, – отвечает он как-то без убежденности. Пальцами правой руки отрывает спичку от книжки, чиркает, зажигает ее и прижимает горящую головку к чашечке трубки, все это единым плавным сложным движением. В то время как его правая рука развлекает и отвлекает Ландсмана этим изящным перформансом, кисть левой руки ныряет в пиджак Ландсмана и выуживает оттуда «беретту».
– Вот в чем ваша проблема, – объясняет он, поднимая пистолет для всеобщего обозрения. – Внимательно следите за доктором.
Ландсман послушно следит за Флиглером, который подносит пистолет к внимательным медицинским глазам. Но в следующий момент где-то в голове Ландсмана оглушительно захлопывается дверь и он на мгновение отвлекается роем из тысяч ос, влетающих в портал его левого уха.
30
Ландсман приходит в себя лежа на спине. Видит ряд каких-то железных котелков, аккуратно висящих на крюках в трех футах над его головой. Ноздри Ландсмана щекочет ностальгический запах лагерного котла, баллонного газа, хозяйственного мыла, жареного лука, жесткой воды, рыболовного ящика. Металл многообещающе холодит затылок. Сам Ландсман вытянут на длинном прилавке из нержавейки, руки удерживаются наручниками за спиной, прижаты поясницей. Босопятый, обслюнявившийся, готовый к разделке, фаршировке с лимончиком и веточкой шалфея.
– Чего только о вас не болтают. – бормочет Ландсман, – но что вы людоеды, для меня все ж таки новость, извините.
– Я вас в рот не возьму, Ландсман, – отнекивается Баронштейн. – Даже если умирать с голоду буду и если мне вас на золоте сервируют. Острой пищи избегаю. – Габай ребе сидит на высоком табурете слева от Ландсмана, спрятав руки под передником бороды. Вместо знакомой униформы на нем новая пара из ткани х/б, рубаха заправлена в штаны и застегнута почти по горло, штаны как цементом приправлены. Плюха кипы на маковке смотрится естественно, все остальное – ни дать ни взять пацан из школьного спектакля с привешенной фальшивой бородой. Каблуки уперты в перекладину табурета, штаны поддернуты, обнажают гусиную кожу тощих голеней.
– Кто этот тип? – вопрошает длинный Робуа. Ландсман выворачивает голову и упирается взглядом в доктора, если он, конечно, действительно доктор. Робуа устроился у его ног, под ним такая же стальная табуретка. Темные пятна под глазами как будто наведены графитовым карандашом. Возле него стоит нянюшка Флиглер с тросточкой на ручке, следит за дотлевающей сигаретой в правой руке, левая зловеще покоится в кармане. – Откуда вы его знаете?
На стене вывешен на магнитной планке поражающий полнотой и разнообразием набор ножей, ножичков, секачей, топориков, готовых для использования изобретательным поваром или шлоссером.
– Шамес по имени Ландсман.
– Полицейский? – удивляется Робуа и кривит физиономию, как будто раскусил подсунутую друзьями-шутниками конфету, начиненную горчицей. – А почему без бляхи? Мы бляхи при нем не нашли. Флиглер, была бляха?
– Ни бляхи, ни удостоверения, ничего при нем не было полицейского. Включая пушку.
– Что бляхи нет, это моя заслуга, – сообщает Баронштейн. – Не так ли, детектив?
– Вопросы здесь задаю я, – отзывается Ландсман, пытаясь поудобнее устроиться на схваченных наручниками собственных руках. – Возражения есть?
– Какая разница, есть ли при нем бляха, – ворчит Флиглер. – Здесь ваша еврейская бляха дерьма не стоит.
– Я прошу выбирать выражения, друг Флиглер, – сурово одергивает «нянюшку» Баронштейн. – И, кстати, прошу не в первый раз.
– Слышал, слышал, да с памятью у меня плохо.
Баронштейн строго смотрит на Флиглера. Скрытые железы его мозга выделяют яд, накапливающийся в пазухах, готовый выделиться наружу.
– Друг Флиглер склонялся к идее пристрелить вас и переместить подальше в лесок, – любезно сообщает он Ландсману, не сводя глаз с кармана Флиглера.
– Подальше, подальше в лес, – подтверждает Флиглер. – Зверушкам кушать надо.
– Традиционный курс лечения, доктор? – обращается Ландсман к Робуа, стараясь встретиться с ним взглядом. – Не удивительно, что Мендель Шпильман постарался выбраться отсюда как можно скорее. Прошлой весной. Запамятовали?
Они впились зубами в его слова, сосут их сок, прикидывают калорийность и насыщенность витаминами. Баронштейн выделяет в яд своего взгляда толику упрека в адрес доктора Робуа: «Ты ж его упустил, – шипит этот взгляд, – ты ж его не удержал, этого…»
Баронштейн нависает над Ландсманом, склонившись с табурета, голос угрожающе нежен. Изо рта несет резкой кислятиной. Сырные корки, хлебные корки, осадки кофе…
– А что вы поделываете, друг Ландсман, так далеко от родных пенат?
Баронштейн почему-то выглядит удивленным. Баронштейн возжелал информации. Возможно, думает Ландсман, это единственное желание и волнует душу этого еврея.
– Тот же вопрос я с тем же успехом мог бы адресовать и вам, – парирует Ландсман, прикидывая, насколько возможно, что Баронштейн здесь тоже всего лишь посетитель, чужак в некотором роде. Может, он тоже восстанавливает след Менделя Шпильмана, пытается выяснить, где сын ребе пересекся с убившей его тенью? – Что это за местечко такое, школа-интернат для заблудших вербоверских душ? Кто эти типы? Вы дырочку на ремне пропустили, рабби.
Баронштейн откидывается назад, пальцы его неспешно ощупывают ремень, на лице спешно испекается какая-то несмешная усмешка.
– Кто-нибудь знает, что вы здесь? Кроме летчика?
Ландсман ощущает укол испуга за голову Роки Китки, летящего сквозь жизнь незнамо куда. Немного ему известно об этих евреях из Перил-Стрейт, но похоже, что пилоту угрожает смертельная опасность.
– Какого летчика? Не знаю никакого летчика, – искренне недоумевает Ландсман.
– Полагаю, нам следует предположить худшее: эта позиция безнадежно скомпрометирована, – изрекает доктор Робуа.
– Вы слишком много времени вращались среди этих людей. Уже говорите и мыслите, как они, – говорит Баронштейн, не отрывая глаз от Ландсмана. Пальцы его расстегивают пояс и застегивают его снова на указанную Ландсманом дырочку – Однако, вы, пожалуй, правы, Робуа. – Пояс Баронштейн затягивает с удовольствием истязателя, хотя объект наказания – он сам. – Но я готов биться об заклад, что Ландсман никому не проронил ни звука о предполагаемой экскурсии. Даже своему партнеру-индейцу. Он изгой, и это понимает. Его никто не поддерживает. Пикни Ландсман кому-нибудь – и его сразу начнут отговаривать, а то и категорически запретят ему вытворять очередные глупости. Все посчитали бы, что на его способность логически мыслить повлияла жажда отомстить за убийство сестры.
Брови Робуа встречаются на переносице, как две волосатых лапы в рукопожатии.
– Его сестра? А кто его сестра?
– Я прав, Ландсман?
– Когда же вы бываете неправы, Баронштейн! Только вот я изложил письменно все, что я знаю, в том числе и о вашей милости.
– Ой ли?
– О вашем липовом заведении по исправлению юных душ.
– Гм. Липовом… Гм…
– Прикрытие для ваших операций с Робуа и Флиглером и их могучими друзьями… то есть хозяевами. – Сердце Ландсмана бешено колотится в такт метаниям мысли. Ему очень интересно, зачем понадобилось каким-то евреям это немалое землевладение подальше от глаз людских, как они умудрились оттяпать у индейцев кус территории и разрешение на строительство нового уютного Макштетля. Может, перевалочный пункт для контрабанды человеческого материала, для вывоза евреев с Аляски без виз и паспортов? – Убийство Менделя Шпильмана и моей сестры с целью сокрытия ваших махинаций. Использование связей для сокрытия причины катастрофы.
– Письменно на бумаге?
– Да, на белой. И передал своему адвокату с указанием вскрыть в случае моего исчезновения.
– Вашему адвокату?
– Совершенно верно.
– Нельзя узнать, кому именно?
– Сендеру Слониму.
– Сендер Слоним. Гм… – Баронштейн кивает, как будто веря словам Ландсмана. – Добрый еврей, но плохой юрист. – Баронштейн соскальзывает с табурета, башмаки его разом бухают в пол, ставя точку в протоколе допроса. – У меня все, друг Флиглер.
Ландсман фиксирует слухом щелчок, движение подошвы по линолеуму, правым глазом – мелькание тени. Отточенная сталь у хрусталика. Ландсман дергает головой, но Флиглер сгребает его ухо и дергает. Ландсман сжимается в комок, пытается извернуться, но рукоять трости Флиглера врезается в рану на его затылке. Колючая звезда протыкает лучами глаза Ландсмана, и он превращается в колокол, гудящий болью. Флиглер переворачивает этот колокол на живот, резво взбирается верхом ему на спину, вздергивает голову Ландсмана вверх и назад, подносит к горлу нож.
– У меня нет бляхи, – хрипит Ландсман, адресуясь к Робуа, которого он сейчас считает наиболее сомневающимся евреем данного помещения, – но я все равно ноз. Убейте меня, и придется вам плясать под другую музыку, федеральную.
– Как же, – пыхтит со спины Флиглер.
– Маловероятно, – соглашается Баронштейн. – Никому из присутствующих в полиции служить не придется… или более не придется.
Тонкая полоска, состоящая исключительно из железа с примесью углерода, обжигает горло Ландсмана.
– Флиглер! – восклицает Робуа, вытирая рот увеличившейся вдруг ладонью.
– Давай, Флиглер, давай, режь, сучье вымя! – поощряет исполнителя Ландсман. – Я тебе пришлю спасибо.
За кухонной дверью вспухает какое-то многоголосие, топот, кто-то застывает, обдумывая роковое действие: постучаться или нет. Молчание.
– Что там еще? – нервно кричит Робуа.
– На пару слов, доктор, – откликается мужской голос – молодой, американский и говорящий по-американски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41