персонал аэропорта да пилоты. Мирные евреи, работяги в вязаных галстуках. Да и истории в воздухе журчат поскромнее. Один американец на ломаном идише повествует, как однажды одолел три сотни миль, не замечая, что летит вниз головой. Стойка бара ради понедельника не изменилась: неуклюжий носорого-бегемот, лживо-викторианский, но из настоящего дуба. Стойка спасена из лопнувшего ковбойского бара в центре Ситки.
– Дрязги-передряги, да, – соглашается Ландсман. – От начала и до конца.
Спиро хмурится. В тот день, когда самолет Наоми врезался в гору Дункельблюм, он дежурил на вышке. Диспетчеры никак не могли повлиять на события, но вспоминать об этом все равно неприятно. Спиро расстегивает молнию на пластиковой папке и достает оттуда толстый синий сшиватель с одним толстым сброшюрованным документом и несколькими отдельными листками.
– Я еще разок заглянул, – мрачно сообщает он. – Метеоусловия благоприятные. С профилактикой она несколько затянула. Связь самая банальная.
– Угу, – промычал Ландсман.
– Что-нибудь новое хочешь найти?
– Не знаю, Спиро. Смотрю, просто смотрю.
Ландсман пролистывает экземпляр заключения комиссии ФАА, откладывает его и переходит к листкам.
– Это план полета, о котором ты спрашивал. Утро перед катастрофой.
Ландсман всматривается в формуляр, подтверждающий, что пилот Наоми Ландсман на летательном аппарате «Пайпер Суперкаб» собирается совершить полет с одним пассажиром на борту из Перил-Стрэйт, штат Аляска, в Якови, округ Ситка. Формуляр – обычная распечатка на принтере – двенадцатым кеглем, шрифт «Times roman».
– Значит, она позвонила, – Ландсман всматривается в графу даты-времени, – в половине шестого?
– Она использовала автоматизированную систему. Чаще всего так делают.
– Перил-Стрэйт. Это где-то у Тенаки?
– Да, чуть южнее.
– Значит, лететь оттуда сюда два часа?
– Примерно так.
– Странный оптимизм, – заметил Ландсман. – Наоми указала время прибытия восемнадцать пятнадцать. Через сорок пять минут с момента регистрации.
Спиро всяческие аномалии отталкивают и притягивают. Он берет папку, пролистывает документы, которые он собрал и скопировал после того, как согласился на предложение Ландсмана заказать ему стейк.
– Но она и прибыла вовремя. Вот отметка: восемнадцать семнадцать.
– Значит… Значит… – Что значит? Или она покрыла двухчасовой маршрут от Перил-Стрейт до Якови за три четверти часа, или… Или Наоми изменила свои планы и решила приземлиться в Якови, когда была в воздухе и летела куда-то еще.
Прибыли бифштексы. Официантка заменила номерки толстыми кусками канадской говядины. От них исходит святой дух. Они божественно выглядят. Но Спиро их не замечает. Он зарылся в бумаги.
– О'кей, вот предыдущий день. Она вылетела из Ситки в Перил-Стрейт с тремя пассажирами. Взлет в шестнадцать ноль ноль, посадка в восемнадцать тридцать. Выходит, когда они туда прибыли, уже стемнело. Естественно, ночевка. На следующее утро… Гм…
– Что?
– Вот. Похоже, она сначала хотела вернуться в Ситку. Сначала. В Ситку, не в Якови.
– С пассажирами?
– Без.
– И, пролетев какое-то время, как мы полагаем, в Ситку одна – а на самом деле с каким-то пассажиром на борту, – она вдруг меняет направление на Якови.
– Так это и выглядит.
– Перил-Стрейт. Что такое этот Перил-Стрейт?
– Да то же, что и все остальное. Лоси, медведи, олени. Рыба. Все, что еврей жаждет угробить.
– Мне так не кажется, – поджимает губы Ландсман. – Не похоже это на рыбачью вылазку.
Спиро хмурится, встает и направляется к стойке. Подсаживается к какому-то американцу. Губы Спиро шевелятся, американец молча уставился в стойку перед собой. Затем кивнул, и оба шагают к Ландсману.
– Роки Китка, – представляет их друг другу Спиро. – Детектив Ландсман. – И, поставив точку, набрасывается на свой бифштекс.
Китка. Черной кожи штаны и жилетка. На голое тело. Жилетка, во всяком случае. Если не считать обильной татуировки на местные темы. Моржи, киты, бобры – все зубастые, кроме обвившего левый бицепс угря с хитрой мордой… или это змея?
– Вы пилот? – интересуется Ландсман.
– Нет, я коп со стажем, – выпаливает Китка и смеется, растроганный собственным остроумием.
– Перил-Стрейт. Вы там бывали?
– Впервые слышу.
Это тоже следует понимать как шутку.
– Что вы о нем скажете?
– Только то, что видно сверху.
– Китка, – размышляет Ландсман. – Фамилия индейская.
– Отец мой тлингит. Мать шотландско-ирландско-германско-шведско… еще много каких кровей… но не еврейских.
– Много там туземцев в Перил-Стрейт?
– Да вообще никого, кроме них. – Тут Китка вспоминает, что ничего о той местности ему неизвестно, и переводит взгляд на бифштекс. Взгляд голодный.
– Белых нет?
– Один-два…
– А евреи?
Взгляд Китки деревенеет.
– Ничего не знаю.
– Мне надо кое-что там расследовать. Кое-что, интересное для еврея из Ситки.
– Там вообще-то Аляска. Еврейский коп может, конечно, расспрашивать там кого угодно, это ясно, но вот кто его там услышит…
Ландсман отодвигается от своего бифштекса.
– Давай, дорогой, – воркует он на идише. – Кончай его гипнотизировать. Он твой. Я его не трогал.
– А вы как же?
– У меня аппетита нет. Не знаю почему.
– Нью-Йорк? Люблю Нью-Йорк.
Китка садится. Ландсман пододвигает тарелку прямо ему под нос. Он занимается своим кофе, следя, как соседи по столу уничтожают заказанные им бифштексы. Китка на глазах оттаивает, раскрывается.
– Черт, ласковый бычок, – провожает Китка последний глоток мяса и заливает его ледяной водой из красного пластмассового стакана. Смотрит на Спиро, на Ландсмана, отводит взгляд в сторону. Утыкается глазами в стакан.
– Цена бифштекса, – криво усмехается он. – Есть там странноватое ранчо, говорят. Для религиозных евреев, севших на наркотики или спившихся. Вроде даже ваши бороды на сладенькое падки.
– Вполне логично, – комментирует Спиро. – Подальше от глаз чужих. Позору много.
– Но ведь дело-то сложное, – сомневается Ландсман. – Получить разрешение на открытие любой еврейской лавочки – проблема, а тут еще в заповедной зоне… Даже для лавочки благотворительной.
– Ну, не знаю. За что купил, за то и продаю. Может, конечно, вранье все.
– Чушь собачья! – восклицает вдруг Спиро, снова углубившийся в досье.
– Что такое? – настораживается Ландсман.
– Вот я смотрю все по порядку, но кое-чего не пойму… Я не вижу ее плана полета. Плана того, рокового полета. Из Якови в Ситку. – Спиро вынимает «шойфер», нажимает две клавиши, ждет. – Я знаю, что она зарегистрировалась. Я помню, что видел его… Белла, привет, это Спиро. Проверь, пожалуйста, для меня, выведи план полета. – Он диктует дежурной имя и фамилию Наоми, дату и время ее последнего полета. Да-да, давай.
– Вы мою сестру знаете, мистер Китка?
– Можно сказать, что знаю. Как-то она мне дала отлуп.
– Вы не одиноки, – утешил летчика Ландсман.
– Не может быть, – отчеканил Спиро. – Проверь, как следует.
Молчание. Четыре глаза внимательно следят за Спиро. Тот ждет с трубкой у уха, вслушивается.
– Что за ерунда, Белла? Я сейчас буду.
Он отключает аппарат. По виду его можно заподозрить, что прекрасный бифштекс колом встал в его желудке.
– В чем дело? – спрашивает Ландсман, не нуждаясь в ответе.
– Плана полета нет в базе данных. – Спиро встает, собирает разложенные по столу листки. – Но его номер упоминается здесь, в актах расследования катастрофы. – Он замолкает. – А может… Может?…
Он роется в страницах толстой подшивки документов по расследованию ФАА катастрофы на северо-западном склоне горы Дункельблюм.
– Кто-то здесь побывал, – цедит он сквозь плотно сжатые губы. – Кто-то порылся. – Он обдумывает все, хорошенько взвешивает, выражение лица его меняется, губы обвисают. – Очень толстой волосатой лапой.
– Такой, к примеру, лапой, которая может протолкнуть разрешение устроить приют для сирых и увечных евреев на индейской земле.
– Лапой, слишком для меня толстой, – подытоживает Спиро, захлопывает папку и сует ее подмышку. – Я должен идти, прошу прощения, детектив Ландсман. Спасибо за бифштекс.
Он убегает, а Ландсман вытаскивает мобильник и набирает аляскинский номер. Отвечает женский голос, и Ландсман произносит имя:
– Вилфрида Дика, пожалуйста.
– Господи Иисусе, – вырывается у Китки. – Это ж надо…
Но отвечает Ландсману дежурный сержант:
– Инспектора нет. В чем дело?
– Может, вы располагаете информацией о ранчо-приюте в районе Перил-Стрейт? Врачи бородатые и все такое…
– Бет Тиккун? – В устах сержанта эти два серьезных слова звучат как имя знакомой ему легкомысленной девицы и рифмуются с «chicken». – Ну, знаю, слыхал.
Знание это, опять же судя по его интонации, пока не принесло сержанту радости и вряд ли принесет и в дальнейшем.
– Я бы туда хотел заехать ненадолго. Скажем, завтра. Сложностей не возникнет?
Сержант долго ищет ответ на этот, казалось бы, простой вопрос.
– Завтра… – вымучивает он наконец, явно не зная, как выпутаться.
– Да, я хочу быстренько слетать туда и обратно. Осмотреться.
– Гм…
– Не понимаю, сержант. Этот Бет Тиккун, что, ненадежное место?
– Не хотел бы высказывать свое мнение. Сами знаете, инспектор Дик суров. В общем, я передам ему, что вы звонили.
– У вас свой самолет, Роки? – спрашивает Ландсман, гася разговор средним пальцем.
– Был. В покер проиграл. Теперь работаю на одного еврея.
– Ну, извините.
– Да ничего.
– Короче, не возьметесь подкинуть меня в этот храм духовного возрождения на Перил-Стрейт?
– Завтра я лечу на Фрешуотер-Бей. Могу слегка свернуть вправо, закинуть. Ждать там с включенным счетчиком не собираюсь. – Китка ухмыляется бобровыми зубами. – Но это обойдется вам дороже, чем бифштекс.
29
Травяная пролысина, зеленая брошь, приколотая на уровне ключицы к черному пальто соснового леса, затянувшего мощный корпус горы. В центре этой зеленой бреши вокруг фонтана столпились несколько строений, соединенных тропками и разделенных пятнами газонов и гравия. В отдалении пятно футбольного поля, окруженное овалом беговой дорожки. Все вместе взятое напоминает лесную школу для заблудших остолопов из богатых семейств. Полдюжины молодцов в шортах и свитерах с капюшонами рысят по беговой дорожке. Остальные сидят или валяются на поле, потягиваясь, разминаясь. Буквы людского алфавита на зеленой странице. Самолет кренится над полем, капюшоны шевелятся, как стволы зенитных пулеметов. С высоты, конечно, судить трудно, но у Ландсмана создается впечатление, что разминающихся на поле господ очень трудно принять за больных и немощных. Ближе к деревьям Ландсман замечает темную фигуру. Правая рука человека согнута в локте и приложена к уху. Он сообщает кому-то: к нам гости. За деревьями зеленая кровля, белеют какие-то кучи, возможно, снега.
Китка терзает свою колымагу так, что железо стонет и рычит, роняет самолет на полсотни метров, затем снижает понемногу. Ландсману кажется, что он рычит и стонет вместе с машиной. Наконец поплавки коснулись воды. «Лайкоминг» затихает, и Китка может наконец обнаружить свои затаенные мысли.
– Вот уж не думал, не гадал. Но шести сотен за это, ей-богу, немного.
Через полчаса после взлета Ландсман решил сдобрить путешествие доброй долей содержимого своего желудка. Самолет, провонявший перегнившей кровью многочисленных лосей, казался вполне подходящим местом для наказания Ландсмана за нарушение обета, данного после гибели сестры: никогда более не подходить близко к таким летающим посудинам. Поскольку за последние дни Ландсман почти ничего не ел, рвоту его можно считать своеобразным достижением.
– Извини, Роки, – бормочет Ландсман, пытаясь оторвать взгляд и голос от уровня носков. – Я, похоже, немного не в форме.
В последний свой полет с сестрой на ее «Суперкабе» Ландсман проявил себя молодцом. Но то был хороший самолет, Наоми – отличный пилот, полет состоялся в прекрасную погоду, а главное – Ландсман был пьян. В этот раз он летел в прискорбном состоянии алкогольного неопьянения, трезвый как стеклышко. Три чашки паршивого кофе взбудоражили его нервную систему. Вместе с самолетом в Якови взлетел и припадочный ветер, гнавшийся за машиной и тыкавшийся в нее с разных сторон. И перед панелью управления сидел весьма посредственный пилот, неуверенность которого толкала на рискованные поступки. Ландсман болтался в брезенте старого двести шестого, который руководство «Местных авиалиний Теркеля» решилось доверить Роки Китке. Самолет трясся, все болты ландсмановского скелета разболтались, винты вывинтились, череп выпихнул глазные шарики, закатившиеся куда-то под отопитель кабины. Уже над Болотными горами Ландсман горько пожалел о нарушении обета.
Китка распахнул дверцу, выпрыгнул на пирс со швартовочным концом в руках. За ним на серые кедровые доски выполз пассажир, поморгал, выпрямился, вдохнул терпкий сосновый воздух с примесью приморской гнили. Поправил узел галстука и шляпу.
Перил-Стрейт – неразбериха разнородной судовой мелочи и хижин, формой и цветом напоминающих проржавевшие насквозь двигатели посудин много большего размера, чем болтающиеся на мелкой волне у причалов и мостков. Композиционный центр ансамбля – заправочная станция. Дома на сваях, напоминающих ноги иссохших старух. Меж домов виляют деревянные мостки, ищут дорогу к берегу. Вся куча удерживается от расползания сетями и тросами. Деревня кажется выброшенной на берег грудой останков затонувшего где-то далеко большого города.
Пристань для гидропланов смотрится пришельцем из иного мира. Выглядит она солидно, как будто вчера построена, сверкает свежей краской. Предназначена для использования людьми с деньгами. От берега ее отделяют стальные ворота. От ворот металлическая лестница зигзагами карабкается на холм, к венчающей его лужайке. Кроме лестницы вверх взбирается и рельсовая колея для подъема того, что не может воспользоваться лестницей. На небольшой металлической табличке надпись на идише и на американском: «ЛЕЧЕБНЫЙ ЦЕНТР БЕТ ТИККУН». Пониже еще одна надпись, уже только по-американски: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ». Ландсман задерживает взгляд на еврейских буквах. Как-то неуместно уютно выглядят они здесь, в диком углу острова Баранова, как сборная команда еврейских полицейских в черных костюмах и шляпах.
Китка набирает из крана технического водопровода полный «стетсон» воды и выплескивает его в салон самолета, затем многократно повторяет процедуру. Ландсман замирает, сознавая себя причиною этого неудобства, но Китка и рвота – старые знакомые, так что улыбка не исчезает с лица пилота. Он выскребает пол кабины краем пластиковой обложки гринписовского путеводителя по китам и тюленям, выполаскивает сам путеводитель, встряхивает его. Застыв в двери самолета, смотрит на Ландсмана, стоящего на причале. Волна плещет о поплавки «Чесны», бьется в сваи. В ушах Ландсмана свистит ветер со Стикин-ривер, шевелит поля шляпы. Наверху, в поселке, какая-то женщина кричит – зовет ребенка или мужа. Воет, передразнивает ее собака.
– Думаешь, эти, там, не знают, что к ним гости? – кивает в сторону «частной собственности» Китка. Улыбка на его физиономии вянет, становится какой-то чахоточной.
– Я уже наносил внезапные визиты на этой неделе. И ничего хорошего из этого не вышло. – Ландсман вынул из кармана «беретту», проверил магазин. – Их врасплох не застанешь.
– Но ты хоть знаешь, кто они такие?
– Нет. А ты?
– Честно, брат, знал бы – не утаил бы. Хоть ты мне и заблевал весь пол.
– Кто бы они ни были, я думаю, что они убили мою сестренку.
Китка переваривает это сообщение, как будто выискивая в нем слабые точки.
– Мне к десяти надо быть во Фрешуотере, – говорит он извиняющимся тоном.
– Конечно, конечно. Я понимаю.
– Иначе я б тебе помог.
– Да брось ты. Не твое это дело.
– Так-то оно так, но Наоми… Зашибись была девка.
– Еще бы.
– Я ей, правда, никогда не нравился.
– В жизни не угадать было, кто ей завтра понравится.
– Ну, ладно. – Китка выгреб из кабины носком роперовского сапога еще ложку воды. – Ты там поосторожней.
– Нет, поосторожней я не умею.
– Вот и она тоже не умела. Твоя сестра.
Ландсман подошел к воротам, для порядка подергал ручку. Перекинул сумку на другую сторону, полез вслед за ней по решетке. На самом верху башмак засел между прутьями, сорвался с ноги, шлепнулся наземь. Ландсман спрыгнул, грузно плюхнулся вслед за башмаком. Прикусил язык, болван, почувствовал во рту соленый вкус крови. Отряхнулся, оглянулся. Китка смотрит вслед. Свидетель. Ландсман машет Китке, тот через секунду повторяет жест. Захлопывает дверцу. Мотор оживает, пропеллер исчезает в мутном круге своего вращения.
Ландсман взбирается по лестнице. Сейчас он не в лучшей форме. Хуже, чем при подъеме к квартире Шемецев в пятницу утром. Всю эту бессонную ночь он проворочался на набитом булыжниками матрасе мотеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Дрязги-передряги, да, – соглашается Ландсман. – От начала и до конца.
Спиро хмурится. В тот день, когда самолет Наоми врезался в гору Дункельблюм, он дежурил на вышке. Диспетчеры никак не могли повлиять на события, но вспоминать об этом все равно неприятно. Спиро расстегивает молнию на пластиковой папке и достает оттуда толстый синий сшиватель с одним толстым сброшюрованным документом и несколькими отдельными листками.
– Я еще разок заглянул, – мрачно сообщает он. – Метеоусловия благоприятные. С профилактикой она несколько затянула. Связь самая банальная.
– Угу, – промычал Ландсман.
– Что-нибудь новое хочешь найти?
– Не знаю, Спиро. Смотрю, просто смотрю.
Ландсман пролистывает экземпляр заключения комиссии ФАА, откладывает его и переходит к листкам.
– Это план полета, о котором ты спрашивал. Утро перед катастрофой.
Ландсман всматривается в формуляр, подтверждающий, что пилот Наоми Ландсман на летательном аппарате «Пайпер Суперкаб» собирается совершить полет с одним пассажиром на борту из Перил-Стрэйт, штат Аляска, в Якови, округ Ситка. Формуляр – обычная распечатка на принтере – двенадцатым кеглем, шрифт «Times roman».
– Значит, она позвонила, – Ландсман всматривается в графу даты-времени, – в половине шестого?
– Она использовала автоматизированную систему. Чаще всего так делают.
– Перил-Стрэйт. Это где-то у Тенаки?
– Да, чуть южнее.
– Значит, лететь оттуда сюда два часа?
– Примерно так.
– Странный оптимизм, – заметил Ландсман. – Наоми указала время прибытия восемнадцать пятнадцать. Через сорок пять минут с момента регистрации.
Спиро всяческие аномалии отталкивают и притягивают. Он берет папку, пролистывает документы, которые он собрал и скопировал после того, как согласился на предложение Ландсмана заказать ему стейк.
– Но она и прибыла вовремя. Вот отметка: восемнадцать семнадцать.
– Значит… Значит… – Что значит? Или она покрыла двухчасовой маршрут от Перил-Стрейт до Якови за три четверти часа, или… Или Наоми изменила свои планы и решила приземлиться в Якови, когда была в воздухе и летела куда-то еще.
Прибыли бифштексы. Официантка заменила номерки толстыми кусками канадской говядины. От них исходит святой дух. Они божественно выглядят. Но Спиро их не замечает. Он зарылся в бумаги.
– О'кей, вот предыдущий день. Она вылетела из Ситки в Перил-Стрейт с тремя пассажирами. Взлет в шестнадцать ноль ноль, посадка в восемнадцать тридцать. Выходит, когда они туда прибыли, уже стемнело. Естественно, ночевка. На следующее утро… Гм…
– Что?
– Вот. Похоже, она сначала хотела вернуться в Ситку. Сначала. В Ситку, не в Якови.
– С пассажирами?
– Без.
– И, пролетев какое-то время, как мы полагаем, в Ситку одна – а на самом деле с каким-то пассажиром на борту, – она вдруг меняет направление на Якови.
– Так это и выглядит.
– Перил-Стрейт. Что такое этот Перил-Стрейт?
– Да то же, что и все остальное. Лоси, медведи, олени. Рыба. Все, что еврей жаждет угробить.
– Мне так не кажется, – поджимает губы Ландсман. – Не похоже это на рыбачью вылазку.
Спиро хмурится, встает и направляется к стойке. Подсаживается к какому-то американцу. Губы Спиро шевелятся, американец молча уставился в стойку перед собой. Затем кивнул, и оба шагают к Ландсману.
– Роки Китка, – представляет их друг другу Спиро. – Детектив Ландсман. – И, поставив точку, набрасывается на свой бифштекс.
Китка. Черной кожи штаны и жилетка. На голое тело. Жилетка, во всяком случае. Если не считать обильной татуировки на местные темы. Моржи, киты, бобры – все зубастые, кроме обвившего левый бицепс угря с хитрой мордой… или это змея?
– Вы пилот? – интересуется Ландсман.
– Нет, я коп со стажем, – выпаливает Китка и смеется, растроганный собственным остроумием.
– Перил-Стрейт. Вы там бывали?
– Впервые слышу.
Это тоже следует понимать как шутку.
– Что вы о нем скажете?
– Только то, что видно сверху.
– Китка, – размышляет Ландсман. – Фамилия индейская.
– Отец мой тлингит. Мать шотландско-ирландско-германско-шведско… еще много каких кровей… но не еврейских.
– Много там туземцев в Перил-Стрейт?
– Да вообще никого, кроме них. – Тут Китка вспоминает, что ничего о той местности ему неизвестно, и переводит взгляд на бифштекс. Взгляд голодный.
– Белых нет?
– Один-два…
– А евреи?
Взгляд Китки деревенеет.
– Ничего не знаю.
– Мне надо кое-что там расследовать. Кое-что, интересное для еврея из Ситки.
– Там вообще-то Аляска. Еврейский коп может, конечно, расспрашивать там кого угодно, это ясно, но вот кто его там услышит…
Ландсман отодвигается от своего бифштекса.
– Давай, дорогой, – воркует он на идише. – Кончай его гипнотизировать. Он твой. Я его не трогал.
– А вы как же?
– У меня аппетита нет. Не знаю почему.
– Нью-Йорк? Люблю Нью-Йорк.
Китка садится. Ландсман пододвигает тарелку прямо ему под нос. Он занимается своим кофе, следя, как соседи по столу уничтожают заказанные им бифштексы. Китка на глазах оттаивает, раскрывается.
– Черт, ласковый бычок, – провожает Китка последний глоток мяса и заливает его ледяной водой из красного пластмассового стакана. Смотрит на Спиро, на Ландсмана, отводит взгляд в сторону. Утыкается глазами в стакан.
– Цена бифштекса, – криво усмехается он. – Есть там странноватое ранчо, говорят. Для религиозных евреев, севших на наркотики или спившихся. Вроде даже ваши бороды на сладенькое падки.
– Вполне логично, – комментирует Спиро. – Подальше от глаз чужих. Позору много.
– Но ведь дело-то сложное, – сомневается Ландсман. – Получить разрешение на открытие любой еврейской лавочки – проблема, а тут еще в заповедной зоне… Даже для лавочки благотворительной.
– Ну, не знаю. За что купил, за то и продаю. Может, конечно, вранье все.
– Чушь собачья! – восклицает вдруг Спиро, снова углубившийся в досье.
– Что такое? – настораживается Ландсман.
– Вот я смотрю все по порядку, но кое-чего не пойму… Я не вижу ее плана полета. Плана того, рокового полета. Из Якови в Ситку. – Спиро вынимает «шойфер», нажимает две клавиши, ждет. – Я знаю, что она зарегистрировалась. Я помню, что видел его… Белла, привет, это Спиро. Проверь, пожалуйста, для меня, выведи план полета. – Он диктует дежурной имя и фамилию Наоми, дату и время ее последнего полета. Да-да, давай.
– Вы мою сестру знаете, мистер Китка?
– Можно сказать, что знаю. Как-то она мне дала отлуп.
– Вы не одиноки, – утешил летчика Ландсман.
– Не может быть, – отчеканил Спиро. – Проверь, как следует.
Молчание. Четыре глаза внимательно следят за Спиро. Тот ждет с трубкой у уха, вслушивается.
– Что за ерунда, Белла? Я сейчас буду.
Он отключает аппарат. По виду его можно заподозрить, что прекрасный бифштекс колом встал в его желудке.
– В чем дело? – спрашивает Ландсман, не нуждаясь в ответе.
– Плана полета нет в базе данных. – Спиро встает, собирает разложенные по столу листки. – Но его номер упоминается здесь, в актах расследования катастрофы. – Он замолкает. – А может… Может?…
Он роется в страницах толстой подшивки документов по расследованию ФАА катастрофы на северо-западном склоне горы Дункельблюм.
– Кто-то здесь побывал, – цедит он сквозь плотно сжатые губы. – Кто-то порылся. – Он обдумывает все, хорошенько взвешивает, выражение лица его меняется, губы обвисают. – Очень толстой волосатой лапой.
– Такой, к примеру, лапой, которая может протолкнуть разрешение устроить приют для сирых и увечных евреев на индейской земле.
– Лапой, слишком для меня толстой, – подытоживает Спиро, захлопывает папку и сует ее подмышку. – Я должен идти, прошу прощения, детектив Ландсман. Спасибо за бифштекс.
Он убегает, а Ландсман вытаскивает мобильник и набирает аляскинский номер. Отвечает женский голос, и Ландсман произносит имя:
– Вилфрида Дика, пожалуйста.
– Господи Иисусе, – вырывается у Китки. – Это ж надо…
Но отвечает Ландсману дежурный сержант:
– Инспектора нет. В чем дело?
– Может, вы располагаете информацией о ранчо-приюте в районе Перил-Стрейт? Врачи бородатые и все такое…
– Бет Тиккун? – В устах сержанта эти два серьезных слова звучат как имя знакомой ему легкомысленной девицы и рифмуются с «chicken». – Ну, знаю, слыхал.
Знание это, опять же судя по его интонации, пока не принесло сержанту радости и вряд ли принесет и в дальнейшем.
– Я бы туда хотел заехать ненадолго. Скажем, завтра. Сложностей не возникнет?
Сержант долго ищет ответ на этот, казалось бы, простой вопрос.
– Завтра… – вымучивает он наконец, явно не зная, как выпутаться.
– Да, я хочу быстренько слетать туда и обратно. Осмотреться.
– Гм…
– Не понимаю, сержант. Этот Бет Тиккун, что, ненадежное место?
– Не хотел бы высказывать свое мнение. Сами знаете, инспектор Дик суров. В общем, я передам ему, что вы звонили.
– У вас свой самолет, Роки? – спрашивает Ландсман, гася разговор средним пальцем.
– Был. В покер проиграл. Теперь работаю на одного еврея.
– Ну, извините.
– Да ничего.
– Короче, не возьметесь подкинуть меня в этот храм духовного возрождения на Перил-Стрейт?
– Завтра я лечу на Фрешуотер-Бей. Могу слегка свернуть вправо, закинуть. Ждать там с включенным счетчиком не собираюсь. – Китка ухмыляется бобровыми зубами. – Но это обойдется вам дороже, чем бифштекс.
29
Травяная пролысина, зеленая брошь, приколотая на уровне ключицы к черному пальто соснового леса, затянувшего мощный корпус горы. В центре этой зеленой бреши вокруг фонтана столпились несколько строений, соединенных тропками и разделенных пятнами газонов и гравия. В отдалении пятно футбольного поля, окруженное овалом беговой дорожки. Все вместе взятое напоминает лесную школу для заблудших остолопов из богатых семейств. Полдюжины молодцов в шортах и свитерах с капюшонами рысят по беговой дорожке. Остальные сидят или валяются на поле, потягиваясь, разминаясь. Буквы людского алфавита на зеленой странице. Самолет кренится над полем, капюшоны шевелятся, как стволы зенитных пулеметов. С высоты, конечно, судить трудно, но у Ландсмана создается впечатление, что разминающихся на поле господ очень трудно принять за больных и немощных. Ближе к деревьям Ландсман замечает темную фигуру. Правая рука человека согнута в локте и приложена к уху. Он сообщает кому-то: к нам гости. За деревьями зеленая кровля, белеют какие-то кучи, возможно, снега.
Китка терзает свою колымагу так, что железо стонет и рычит, роняет самолет на полсотни метров, затем снижает понемногу. Ландсману кажется, что он рычит и стонет вместе с машиной. Наконец поплавки коснулись воды. «Лайкоминг» затихает, и Китка может наконец обнаружить свои затаенные мысли.
– Вот уж не думал, не гадал. Но шести сотен за это, ей-богу, немного.
Через полчаса после взлета Ландсман решил сдобрить путешествие доброй долей содержимого своего желудка. Самолет, провонявший перегнившей кровью многочисленных лосей, казался вполне подходящим местом для наказания Ландсмана за нарушение обета, данного после гибели сестры: никогда более не подходить близко к таким летающим посудинам. Поскольку за последние дни Ландсман почти ничего не ел, рвоту его можно считать своеобразным достижением.
– Извини, Роки, – бормочет Ландсман, пытаясь оторвать взгляд и голос от уровня носков. – Я, похоже, немного не в форме.
В последний свой полет с сестрой на ее «Суперкабе» Ландсман проявил себя молодцом. Но то был хороший самолет, Наоми – отличный пилот, полет состоялся в прекрасную погоду, а главное – Ландсман был пьян. В этот раз он летел в прискорбном состоянии алкогольного неопьянения, трезвый как стеклышко. Три чашки паршивого кофе взбудоражили его нервную систему. Вместе с самолетом в Якови взлетел и припадочный ветер, гнавшийся за машиной и тыкавшийся в нее с разных сторон. И перед панелью управления сидел весьма посредственный пилот, неуверенность которого толкала на рискованные поступки. Ландсман болтался в брезенте старого двести шестого, который руководство «Местных авиалиний Теркеля» решилось доверить Роки Китке. Самолет трясся, все болты ландсмановского скелета разболтались, винты вывинтились, череп выпихнул глазные шарики, закатившиеся куда-то под отопитель кабины. Уже над Болотными горами Ландсман горько пожалел о нарушении обета.
Китка распахнул дверцу, выпрыгнул на пирс со швартовочным концом в руках. За ним на серые кедровые доски выполз пассажир, поморгал, выпрямился, вдохнул терпкий сосновый воздух с примесью приморской гнили. Поправил узел галстука и шляпу.
Перил-Стрейт – неразбериха разнородной судовой мелочи и хижин, формой и цветом напоминающих проржавевшие насквозь двигатели посудин много большего размера, чем болтающиеся на мелкой волне у причалов и мостков. Композиционный центр ансамбля – заправочная станция. Дома на сваях, напоминающих ноги иссохших старух. Меж домов виляют деревянные мостки, ищут дорогу к берегу. Вся куча удерживается от расползания сетями и тросами. Деревня кажется выброшенной на берег грудой останков затонувшего где-то далеко большого города.
Пристань для гидропланов смотрится пришельцем из иного мира. Выглядит она солидно, как будто вчера построена, сверкает свежей краской. Предназначена для использования людьми с деньгами. От берега ее отделяют стальные ворота. От ворот металлическая лестница зигзагами карабкается на холм, к венчающей его лужайке. Кроме лестницы вверх взбирается и рельсовая колея для подъема того, что не может воспользоваться лестницей. На небольшой металлической табличке надпись на идише и на американском: «ЛЕЧЕБНЫЙ ЦЕНТР БЕТ ТИККУН». Пониже еще одна надпись, уже только по-американски: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ». Ландсман задерживает взгляд на еврейских буквах. Как-то неуместно уютно выглядят они здесь, в диком углу острова Баранова, как сборная команда еврейских полицейских в черных костюмах и шляпах.
Китка набирает из крана технического водопровода полный «стетсон» воды и выплескивает его в салон самолета, затем многократно повторяет процедуру. Ландсман замирает, сознавая себя причиною этого неудобства, но Китка и рвота – старые знакомые, так что улыбка не исчезает с лица пилота. Он выскребает пол кабины краем пластиковой обложки гринписовского путеводителя по китам и тюленям, выполаскивает сам путеводитель, встряхивает его. Застыв в двери самолета, смотрит на Ландсмана, стоящего на причале. Волна плещет о поплавки «Чесны», бьется в сваи. В ушах Ландсмана свистит ветер со Стикин-ривер, шевелит поля шляпы. Наверху, в поселке, какая-то женщина кричит – зовет ребенка или мужа. Воет, передразнивает ее собака.
– Думаешь, эти, там, не знают, что к ним гости? – кивает в сторону «частной собственности» Китка. Улыбка на его физиономии вянет, становится какой-то чахоточной.
– Я уже наносил внезапные визиты на этой неделе. И ничего хорошего из этого не вышло. – Ландсман вынул из кармана «беретту», проверил магазин. – Их врасплох не застанешь.
– Но ты хоть знаешь, кто они такие?
– Нет. А ты?
– Честно, брат, знал бы – не утаил бы. Хоть ты мне и заблевал весь пол.
– Кто бы они ни были, я думаю, что они убили мою сестренку.
Китка переваривает это сообщение, как будто выискивая в нем слабые точки.
– Мне к десяти надо быть во Фрешуотере, – говорит он извиняющимся тоном.
– Конечно, конечно. Я понимаю.
– Иначе я б тебе помог.
– Да брось ты. Не твое это дело.
– Так-то оно так, но Наоми… Зашибись была девка.
– Еще бы.
– Я ей, правда, никогда не нравился.
– В жизни не угадать было, кто ей завтра понравится.
– Ну, ладно. – Китка выгреб из кабины носком роперовского сапога еще ложку воды. – Ты там поосторожней.
– Нет, поосторожней я не умею.
– Вот и она тоже не умела. Твоя сестра.
Ландсман подошел к воротам, для порядка подергал ручку. Перекинул сумку на другую сторону, полез вслед за ней по решетке. На самом верху башмак засел между прутьями, сорвался с ноги, шлепнулся наземь. Ландсман спрыгнул, грузно плюхнулся вслед за башмаком. Прикусил язык, болван, почувствовал во рту соленый вкус крови. Отряхнулся, оглянулся. Китка смотрит вслед. Свидетель. Ландсман машет Китке, тот через секунду повторяет жест. Захлопывает дверцу. Мотор оживает, пропеллер исчезает в мутном круге своего вращения.
Ландсман взбирается по лестнице. Сейчас он не в лучшей форме. Хуже, чем при подъеме к квартире Шемецев в пятницу утром. Всю эту бессонную ночь он проворочался на набитом булыжниками матрасе мотеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41