– Мне все равно, – упрямо сказал Альва, отводя глаза.
Он соврал: на самом деле ее слова будили в нем затаенный стыд. В устах любого другого такая патетика звучала бы смешно и глупо, но Лэйтис никогда не говорила ничего, во что бы не верила сама, он уважал ее за это, даже преклонялся перед ней. Командир Белой крепости леди-полковник Лизандер редко произносила слова «честь», «достоинство», «доблесть», но понятия эти были неразрывно слиты с ее жизнью. Когда он только начинал свою придворную жизнь, полную услад и развлечений, она водила людей в смертельный бой и сама не раз стояла на краю гибели. Альва не мог противиться влиянию той, которая разжигала отчаянную храбрость в сердцах воинов и воодушевляла их в битве.
– Даже если твое сердце занято, это не мешает получать удовольствие от жизни. Пусть твоя любовь тебя окрыляет, а не пригибает к земле. Завтра ты вернешься к своим обязанностям во дворце и будешь снова сочинять стихи, я уже соскучилась по твоим стихам, Алэ, – сказала Лэйтис мягко и в то же время непреклонно, так что невозможно было спорить. – И бросишь ходить в Нижний город. И будешь участвовать в празднествах, и перестанешь смотреть с кислой миной на дам и кавалеров Трианесса только потому, что они непохожи на твоего возлюбленного. А сейчас одевайся, мы едем на конную прогулку в дворцовый парк.
– Боже всемогущий, что, прямо сейчас? – простонал он.
– Офицер, как вы разговариваете со старшим по званию? – Она состроила такую суровую гримасу, что он не удержался от улыбки и шутливо отсалютовал:
– Слушаюсь, леди-полковник Лизандер!
Погруженный в задумчивость, Альва медленно ехал верхом по узким улочкам столичного предместья в сторону главной площади, мимо зеленых виноградников, оливковых рощ и цветущих садов. В воздухе пополам с ароматом цветов была разлита какая-то сладкая нега, летний день, клонившийся к закату, дышал сонным, разморенным покоем. С расстилающегося вдалеке моря иногда налетал ветерок, прохладными поцелуями лаская разгоряченную кожу. Альва чувствовал, как его убаюкивает мирная тишина предместья. Мысли текли лениво, цепляясь одна за другую, и даже печаль была по-летнему светлой и сладкой.
Возвращаясь из загородного поместья одного из королевских чиновников, куда его отправили с поручением из дворца, Альва думал о себе и своей несчастной любви. Лэй вовремя вытащила его из пучины любовной тоски. Он еще дешево отделался: потерял всего лишь два месяца жизни, которые почти совершенно изгладились из его памяти – как корова языком слизнула, если забыть, что ты поэт и трианесский дворянин, и выражаться по-простонародному. Альва и не хотел бы в подробностях помнить, до какого скотского состояния умудрился себя довести и что вытворял в таком состоянии. Даже обрывков воспоминаний хватало, чтобы вызвать содрогание и стыд. Взять хотя бы историю с притоном. Какие-то голодранцы разыгрывали в карты право первым с ним лечь – с ним, кавалером Альвой Ахайре, которого тщетно добивались многие богатые и знатные дворяне! – пока он сам, полураздетый и пьяный, с тупым равнодушием за этим наблюдал.
Альва от души надеялся, что данный эпизод со временем забудется. Все-таки Творец был милосерднее к людям, чем к Древним – он наградил их неверной, изменчивой памятью, из которой легко пропадают неприятные подробности. Для Древних же их кристально чистая и ясная память могла стать настоящим проклятием.
Он тяжело вздохнул, подумав о своем эльфе. Мысли о нем по-прежнему вызывали боль, но он уже научился жить с этой болью, привык к ней, как к неизлечимой болезни, смирился с ней… почти. Он решил, что подождет год, и если тоска будет все так же надрывать ему сердце, отправится в Великий лес и будет там искать встречи с Итильдином. Даже если за нее придется заплатить жизнью.
Подъехав к своему дому, который находился в двух кварталах от главной площади Трианесса, Альва с удивлением увидел толпу зевак, сгрудившихся перед воротами. Они шумели и толкались, пытаясь заглянуть через решетку ограды. При появлении кавалера они расступились, перешептываясь и бросая на него странные взгляды. Альва не понимал, в чем дело. «Не иначе, ко мне приехала наследная принцесса, чтобы броситься в мои объятия. Или гонец с известием, что меня назначили начальником королевской гвардии», – подумал он, криво улыбаясь. Обе эти возможности были одинаково невероятны и одинаково для него нежеланны.
В доме его встретил дворецкий, который бросил на него такой же странный, диковатый и растерянный взгляд.
– К вам гость, благородный кавалер, – произнес он, запинаясь. – Я имел смелость проводить его в ваш кабинет.
Альва снова удивился: он еще никогда не был свидетелем того, чтобы его строгий и корректный мажордом потерял свою выдержку и невозмутимость. Интересно, что же это за гость такой, подумал он, поднимаясь по лестнице. Его дворецкий не терялся даже в присутствии короля, который не раз навещал Альву у него дома.
Свет заходящего солнца лежал квадратами на полу в кабинете. Окна выходили на запад, и плотные шторы были отдернуты. Гость стоял у стола, опираясь на него одной рукой, прямой и неподвижный, его напряженная поза говорила о том, что он только что встал с кресла, услышав шаги хозяина.
Это был Итильдин.
Альва не подумал, что сошел с ума. Нет, он знал, что глаза его не обманывают, эльф был реален, он видел его так же ясно, как летний вечер за окном, как книжные полки за его спиной, как стол, заваленный свитками и раскрытыми как попало книгами. Итильдин был здесь, в его кабинете, одетый в запыленную от долгой дороги одежду, волосы заплетены по-походному в косы… Он был здесь, но это не укладывалось у Альвы в голове. Он просто стоял и смотрел на него – и не мог насмотреться.
Лицо эльфа было, как всегда, бесстрастным. Он помедлил несколько секунд, будто в нерешительности, подошел к Альве и опустился перед ним на одно колено, склонив голову.
– Благородный кавалер Ахайре, я приехал, чтобы служить тебе столько, сколько ты пожелаешь, и так, как ты пожелаешь, – произнес он на всеобщем языке с легким, почти неуловимым акцентом.
– Боже всемогущий… – пересохшими мгновенно губами прошептал кавалер Ахайре. – Ты сошел с ума… О чем ты говоришь?
Колени у Альвы подогнулись, и он сполз на пол рядом с эльфом, отчаянно желая к нему прикоснуться – и не решаясь.
– Я хочу быть твоим любовником, если твои обычаи это позволяют. Если же нет, я готов быть твоим слугой или рабом. Моя жизнь принадлежит тебе.
– Мне не нужна такая благодарность. Мне вообще не нужна благодарность. Ты уже со мной расплатился, забыл? Мы в расчете.
Эльф взглянул ему прямо в глаза и сказал просто:
– Я люблю тебя. Я хочу быть с тобой.
Безумие, чистое безумие. Альва не мог поверить своим ушам.
– Ты с ума сошел, – беспомощно повторил он. Как может эльф говорить такие вещи с серьезными глазами и непроницаемым лицом? – Ты не можешь меня любить, это невозможно.
– Мой народ не имеет привычки лгать. Я могу сказать на своем языке. – И Древний произнес ту самую фразу, которую Альва слышал от него на опушке леса. Он зря грешил на свой слух – оказывается, он запомнил ее совершенно точно.
– Не мучай меня, пожалуйста! – жалобно взмолился Альва, беря руку эльфа и прижимая к сердцу. – Если ты решил служить мне из благодарности, если ты заблуждаешься насчет своих чувств, это меня убьет!
Итильдин робко коснулся его щеки ладонью. Что-то дрогнуло в его лице, и взгляд стал таким нежным, что сердце Альвы чуть не вырвалось из груди.
– Любовь ни с чем не спутаешь. Мы всегда знаем, когда она приходит. Я должен быть твоим, иначе мне никогда не найти покоя.
Альва почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Никогда в жизни он не испытывал такого трогательного и щемящего чувства, как в этот момент. Он даже не мог бы описать его словами, несмотря на свое образование и поэтический дар… но он знал одно: за возможность пережить этот момент он, не раздумывая, расстался бы с жизнью.
Он порывисто обнял эльфа и прошептал ему на ухо прерывающимся голосом:
– Я люблю тебя. Если ты останешься со мной, я… я буду счастливейшим из смертных и бессмертных!
– Я думал, что умру в разлуке с тобой, – так же шепотом сказал Итильдин, забрасывая руки Альве на плечи и прижимаясь к нему еще крепче.
– А я думал, что уже умер…
Они долго не могли оторваться друг от друга, словно жесткий ковер на полу в кабинете был самым подходящим местом для любовных объятий. Но потом Альва наконец вспомнил о долге гостеприимства, и эльф был немедленно отведен в купальню. Закрыв за ним дверь, кавалер Ахайре прислонился к стене, старательно отгоняя навязчивые видения: серебристые волосы под струями воды, душистая пена на ослепительно белой коже, в покрытых испариной зеркалах отражаются изгибы стройной фигуры… Однако к тому времени, как Итильдин вышел из купальни, завернутый в полотенце, Альва уже вполне справился с собой; а когда полотенце соскользнуло на пол и прохладное тело прижалось к нему, он нашел в себе силы набросить на эльфа приготовленный халат и завязать шелковый поясок на два узла.
– Разве ты не хочешь меня? – шепнул Итильдин, опуская ресницы и краснея.
– Хорош бы я был, если бы потащил тебя в постель, не дав отдохнуть после долгого пути. – Альва улыбнулся и нежно поцеловал его в висок.
– Я не устал, – возразил эльф.
Молодой человек снова поцеловал его и отстранился.
– Пойдем ужинать, любовь моя.
За столом Альва, забыв о еде, смотрел на Итильдина. Ему казалось, что он может бесконечно наблюдать, как эльф подносит к губам дольку апельсина или бокал с розовым вином. Говорили, что спиртное не оказывает на Древних почти никакого воздействия – и действительно, Итильдин пил его как воду, ни румянца на щеках, ни блеска в глазах, ни неуверенности в движениях. Что еще Альве предстоит узнать о своем возлюбленном? Он хотел бы задать ему тысячу вопросов, но вместо этого болтал о всякой чепухе, не дожидаясь ответа, и чувствовал, как жар приливает к щекам от каждого взгляда серебряных глаз из-под длинных изогнутых ресниц.
Сгустились сумерки, летний вечер плавно перешел в ночь. Кавалер Ахайре погасил свечи, разжег камин, и на стенах заплясали длинные изменчивые тени. Итильдин устроился у его ног на огромной медвежьей шкуре. Пламя бросало алые отсветы на его распущенные волосы. Эльф потянулся мягким кошачьим движением и прижался щекой к бедру Альвы. Молодой кавалер отозвался на эту ласку немедленно: забыв в камине кочергу, он привлек к себе эльфа и припал к его губам в долгом поцелуе. Из нежного поцелуй превратился в страстный, сиреневые губы были податливыми и восхитительно сладкими, но слаще всего было то, что Итильдин отвечал ему – неумело, неловко, но все-таки пылко. Итильдин обнимал Альву за шею, а руки Альвы путешествовали по его телу, гладили затылок, плечи, спину, и кавалер Ахайре уже прикидывал, переместиться ли в спальню или начать прямо здесь. Но когда ладонь его пролезла под тонкий шелк и коснулась бедра Итильдина, эльф вздрогнул, как от удара.
Инстинктивно Альва отдернул руку, и во взгляде его отразилось замешательство.
– Я сделал что-то не так?
– Все в порядке. – Эльф взял его ладонь и положил обратно себе на бедро. – Я хочу доставить тебе удовольствие. Это счастье для меня – утолить твое желание.
Это были не совсем те слова, которые Альва привык слышать на любовном ложе. По правде говоря, нечто подобное он слышал только от проституток, и нельзя сказать, чтобы такие выражения его заводили. Скорее, наоборот. И сейчас он почувствовал, как мгновенно схлынуло возбуждение, оставив после себя отрезвляющее понимание.
– Подожди, любовь моя… Ведь ты сам никогда не находил в этом удовольствия, верно?
– Мне достаточно того, что я могу подарить удовольствие тебе. Это для меня важнее. Жаль только, что мой опыт в этой области был несколько… однообразен.
Альва содрогнулся, поняв, что именно Итильдин имеет в виду под «опытом».
– Боже праведный, о чем ты говоришь? Я хочу, чтобы и ты испытал наслаждение. – Он погладил плечи эльфа, прижался губами к его шее, нежно прошептал: – Расслабься, я не сделаю тебе больно. Господи, да ты весь дрожишь…
– Прости, – Итильдин посмотрел на него виновато. – Я просто отвык от этого. Не обращай внимания.
– Нет, радость моя, так не пойдет. Я не хочу, чтобы все было, как раньше. Ты не будешь отдаваться мне из чувства долга, или как вы там это называете.
– Я люблю тебя, – сказал эльф почти жалобно и прижал ладонь к щеке Альвы. – Я хочу принадлежать тебе и душой, и телом.
– Тогда чего же ты боишься?
Итильдин отвел глаза. Альва мягко, но настойчиво повернул к себе его лицо, заставляя встретиться с собой взглядом. Эльф молчал, кусая губы.
– Скажи мне правду, Итильдин. Пожалуйста.
– Это… это… больно, – выговорил тот, опуская ресницы и заливаясь невидимым в полутьме румянцем. – Даже с тобой, хотя ты был со мной ласков.
– Я был с тобой грубой скотиной. – Альва зарылся лицом в его волосы, пахнущие лесными травами, чувствуя, как предательская влага скапливается в уголках глаз. Он долго молчал, с трудом подавляя желание разрыдаться.
– Не отвергай меня, – прошептал эльф, прижимаясь к нему теснее и пытаясь расстегнуть его пояс. – Я легче переношу боль, чем люди, а с тобой даже боль кажется сладкой.
– Милый мой, родной… любимый… радость моя, сердце мое… – Улыбаясь сквозь слезы, Альва взял его ладони в свои и принялся покрывать их горячими поцелуями. – Обещаю, что больше никогда не причиню тебе боли. Я к тебе не прикоснусь, пока ты сам не захочешь.
– Но я хочу! Быть твоим, делить с тобой ложе…
– Любовь моя, ты еще так много не знаешь. – Альва откинулся назад, увлекая за собой Итильдина, так что тот оказался лежащим на его груди. – Ты думаешь, это единственный способ заниматься любовью?
И в ответ на вопросительный взгляд эльфа молодой кавалер обхватил его коленями и недвусмысленно потерся об него бедрами, дразняще глядя в глаза.
– Нет! – вскрикнул Итильдин и попытался вырваться из объятий Альвы, но это было не так-то просто.
– Мы равны, любовь моя, и я так же хочу принадлежать тебе, как ты мне.
– Я не могу сделать тебе больно!
– Глупенький, – проворковал Альва, целуя его. – Никакой боли, если все делать правильно.
– Но я никогда раньше… я не знаю, смогу ли…
– Это вовсе не так сложно, как ты думаешь, – сказал Альва с уверенностью, которой на самом деле не испытывал. О том, как обстоят дела с сексом у Древних, умные книжки молчали. Может быть, они способны возбуждаться только на женщин. До сих пор сам Альва не вызывал у Итильдина никакой физиологической реакции. Правда, он и не пытался…
Словно в ответ на его сомнения, Итильдин прошептал, стыдливо пряча глаза:
– Моему народу незнакома плотская страсть. Мы делим ложе только для продолжения рода. Я эльф, господин мой, я могу только отдавать свое тело.
– А я бог любви и магистр любовных искусств – так меня называют в Трианессе, и страсти во мне хватит на двоих, – сказал кавалер Ахайре и подкрепил свои слова обжигающим, долгим поцелуем.
И когда они прервались, чтобы отдышаться, Альва увидел, что в глазах эльфа больше нет страха, только безграничное доверие.
– Научи меня получать удовольствие и дарить его в ответ! Я хочу, чтобы каждая ночь приносила радость нам обоим.
– Охотно, любовь моя. Для начала нам понадобится большая кровать, а то здесь несколько жестковато, на мой вкус. Я, знаешь ли, гурман… – И Альва счастливо засмеялся.
Беспокойство их оказалось напрасным. Хваленая эльфийская холодность растаяла без следа под касаниями умелых рук и ласковых чувственных губ молодого кавалера Ахайре. Неведомое раньше блаженство подхватило эльфа, как девятый вал, сорвало с него всегдашнюю бесстрастную маску, и в его широко распахнутых глазах теперь отражались изумление, желание и безумное, всепоглощающее счастье. От сдержанности Итильдина не осталось и следа – он громко стонал и извивался, пока любовник ласкал его горячим ртом, прижав за бедра к кровати. А потом Альва позволил ему овладеть собой, и после первой неловкости, после первых секунд привыкания, телесного взаимного познания, Итильдин взял его так умело и нежно, как будто всю жизнь этим занимался, жарко шепча на ухо Альве:
– Лиэлле, эрве, ми алэссе… Любимый, жизнь моя…
Задыхаясь от страсти, Альва чувствовал, что тает, растворяется в своем возлюбленном, а тот – в нем. Никогда раньше он не переживал такого слияния души и тела, и оргазм обрушился на них с Итильдином одновременно, как яростный прибой обрушивается на прибрежные скалы.
– Я хочу еще. Я все время тебя хочу.
– Лиэлле… Так всегда бывает? Так всегда бывает у людей? Каждую ночь?
– С любимыми – да… Но у нас будет еще лучше.
– Разве может быть лучше?
– Наверное… не знаю… стоит попробовать. Боже милосердный, мне еще никогда не было так хорошо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39