– Но у меня есть условие. Покажи мне и моему народу, что ты ценишь подарок. Пусть этот пленник будет твоим – сегодня, у нашего костра.
Челюсть у кавалера Ахайре отвалилась, и он посмотрел на Кинтаро с безмерным удивлением.
– Я правильно тебя понял, вождь? Ты хочешь, чтобы я совокуплялся с ним прямо здесь, при всех?
Вождь кочевников кивнул, не сводя глаз с лица Альвы. Взгляд его кавалеру не понравился, он был какой-то чересчур внимательный и настороженный.
– Так велит обычай эссанти. Ты разделил с нами пищу и кров, раздели же и удовольствия ложа. На этом пиру все должны наслаждаться.
«Ну конечно, – подумал Альва, – что еще ждать от народа, у которого главным развлечением являются поединки обнаженных юношей, завершающиеся половым актом!»
Он попытался мягко, но настойчиво переубедить вождя:
– Послушай, доблестный Кинтаро, у нас не принято предаваться удовольствиям ложа публично. Твой подарок очень ценен для меня, и я с благодарностью его принимаю. Позволь мне удалиться в шатер, чтобы там насладиться ласками моего нового раба.
Железные пальцы Кинтаро вцепились в его плечо. Вождь притянул его к себе ближе и наклонился к уху.
– Давай поговорим начистоту, северянин. Я убедился, что ты доблестный воин и достоин говорить от лица своего короля. Однако многие воины, которых ты отверг, выражают сомнение в твоей мужской силе. Я не стану вести переговоры с евнухом. Докажи, что ты мужчина.
Альва мгновенно почувствовал, как горячая кровь приливает к щекам. Вот оно что! Оказывается, эти две недели его просто проверяли! А теперь он еще должен изобразить из себя жеребца и продемонстрировать всем, что этим оружием он тоже владеет… Он знал, что Кинтаро вовсе не желал оскорбить его или унизить: он действительно хотел удостовериться, что посол не обладает никакими физическими недостатками, иначе иметь с ним дело значит навлечь на себя неудачи. Только Альва не подозревал, что все может зайти так далеко. Теперь речь идет уже не о спасении прекрасного создания, а об успехе всей миссии. Стоит ли идти ради Криды на подлость? А иначе, как подлостью, он не мог назвать то, что ему предлагали сделать. Овладеть измученным, израненным телом эльфа, да еще прилюдно, среди пьяной бесстыдной толпы!
Он снова посмотрел на лицо пленника, которое по-прежнему ничего не выражало. Эльф полностью отгородился от внешнего мира и вряд ли осознавал, что с ним происходит. Возможно, рассудок его уже помутился от пережитых страданий. Его насиловали сотни раз, что для него еще один безымянный самец! Он уже неуклонно движется к смерти, а кто может спасти его, кроме Альвы? В конце концов, от него не требуется ничего противоестественного, – можно подумать, он никогда не занимался любовью при свидетелях (хотя столько их, конечно же, не было).
И еще Альва с диким, непереносимым стыдом вдруг понял, что хочет этого серебряного эльфа, как еще никого в жизни не хотел.
Повинуясь знаку Кинтаро, пленника дернули за ошейник и поставили на четвереньки. Стоило только Альве взглянуть на его узкие бедра и маленькие молочно-белые ягодицы, как его член мгновенно восстал. В облегающих штанах более чем заметно. Альва видел, как взгляд Кинтаро уперся ему ниже пояса, и губы вождя растянулись в ухмылке.
Альва Ахайре с отчаянной решимостью начал раздеваться.
Остальное он помнил какими-то урывками. Эссанти восторженно взревели, когда он скинул с себя последнюю деталь одежды и на мгновение встал, выпрямившись, освещенный костром. Он знал, что они видели. Почти все, перед кем он показывался голым, на удивление неоригинально сравнивали его с золотой статуей. Отстраненно отметив это, он перестал обращать внимание на что бы то ни было, кроме своей невольной жертвы. Как будто все вокруг исчезло, осталось только беспомощное тело перед ним. Альва перевернул эльфа на спину и склонился над ним, пьянея от запаха его кожи, к которой не приставала вонь лагеря степняков. Не в силах противиться искушению, он несколько раз поцеловал его в израненные губы, так нежно и осторожно, как только мог, боясь причинить боль. Может быть, ему показалось, что губы эльфа чуть шевельнулись, как будто он хотел ответить на поцелуй, и в его равнодушных глазах на мгновение промелькнуло что-то живое, похожее на удивление. Показалось, наверняка показалось, но все-таки мысль об этом невероятно завела Альву, и он овладел эльфом, использовав для смазки собственную слюну. Он изо всех сил смирял свое нетерпение, старался быть ласковым и неторопливым, как будто лег с юным мальчиком, у которого был первым любовником, ах боже мой, ведь он и выглядит как мальчик, ему же на вид лет восемнадцать, а на самом деле может быть хоть тысяча… А вот что ему точно не показалось, так это тихий, еле слышный стон, сорвавшийся с бескровных сиреневых губ, наверное, он все-таки сделал ему больно, но ведь эльф не кричал даже под пытками, почему же Альва заставил его стонать? Но он уже не мог об этом думать, потому что волна захватила его и понесла к финалу, и он кончил, стискивая эльфа в объятиях и целуя его исступленно и страстно, будто они делили ложе любви.
Через мгновение окружающий мир вернулся, и Альва почувствовал, как сильная рука поднимает его на ноги.
– Отведите пленника в шатер нашего гостя. Кроме него, теперь больше никто не смеет к нему прикасаться! – приказал Кинтаро.
Вождь прижал его к себе и поцеловал. Альва без удивления отметил, что тот успел уже избавиться от одежды и прийти в состояние полной боевой готовности.
У Альвы кружилась голова, ноги подгибались, как будто он был пьян, но дело было вовсе не в вине. Он все еще был возбужден, и губы его сами вернули Кинтаро его жадный сладострастный поцелуй, а руки обвились вокруг шеи вождя.
Кинтаро засмеялся.
– Я все-таки задам тебе вопрос, северянин, как того требует обычай. Ты отдашься мне сегодня?
– А что мне еще остается, – хрипло пробормотал Альва, повисая на шее у высокого степняка. Ноги его уже не держали.
Трепеща от сладостного предвкушения, он позволил уложить себя на шкуры и отдался грубым ласкам Кинтаро, издавая бесстыдные стоны, как самая низкопробная шлюха. Через несколько минут вождь бесцеремонно притиснул Альву к земле своим тяжелым телом и взял его нагло, без всякой деликатности, заставив содрогаться от наслаждения, разбавленного болью.
Часть сознания Альвы, которая еще оставалась трезвой, подсказала ему, что вино и близость с прекрасным эльфом сыграли свою роль, и он почти пришел в состояние невменяемой похоти, в котором мог пойти в постель с кем угодно. Если после вождя кто-то другой захочет его тела, вряд ли Альва сумеет отказать.
Но Кинтаро не намеревался ни с кем делиться своей добычей. Оказалось, что первый акт был всего лишь прелюдией, и после он увел Альву в свой шатер. Похоже, Кинтаро обладал совершенно неистощимой мужской силой, и в перерыве между ласками, когда мозги на короткое время снова включились, Альва подумал: «Уж не за это ли его выбрали вождем?» – и чуть не разразился истерическим смехом.
Он позволял делать с собой все, что хотел Кинтаро, надеясь в его бурной и неистовой страсти найти забвение. Потому что перед глазами все еще стояло лицо эльфа, он помнил, как целовал его, прикасался, как серебряное тело трепетало под ним, когда он входил все глубже и глубже с каждым толчком в тугую прохладную глубину… Альва не мог избавиться от наваждения, даже когда сильные руки и губы эссанти мучили его, причиняя боль, оставляя синяки и засосы. В жилах его будто тек расплавленный огонь, и чресла пылали от ненасытного желания, которое было невозможно удовлетворить. Оно лишь притуплялось немного, когда дикий кочевник с рычанием насаживал его на себя, впиваясь ногтями ему в плечи, и сила его оргазма сотрясала все тело Альвы, как цунами, затуманивая на какое-то время его сознание вместе с образом эльфийского пленника.
Эссанти сдался только под утро, доведя себя до полного изнеможения, и уснул, по-хозяйски прижимая к себе своего любовника. Тот осторожно высвободился из его рук и, шатаясь, выбрался из шатра, ощущая, что у него болит все, что только может болеть в человеческом теле. Уже светало, от погасших костров шел легкий дымок, пасущиеся между шатрами лошади тихо всхрапывали. Альва не помнил, где его одежда, и искать не собирался. Переступая через обнаженные тела, сплетенные в объятиях, он добрался до своего шатра и вошел внутрь.
Эльф сидел у задней стены, обхватив колени руками и положив на них подбородок. Должно быть, он дремал, но, услышав приближение Альвы, поднял голову и взглянул на него. Через откинутый полог в шатер проникли первые лучи солнца и осветили лицо эльфа. Оно было таким же красивым, как Альва его запомнил, и таким же бесстрастным, только взгляд на мгновение стал робким и каким-то беспомощным, как будто эльф вдруг осознал, что находится в полной власти своего нового хозяина.
Ахайре сделал шаг вперед. Должно быть, что-то отразилось в его глазах, или вид его мужского достоинства, по-прежнему находящегося в полувозбужденном состоянии, был достаточно красноречив, потому что эльф вдруг опустил ресницы, и Альве показалось, что щеки его окрасились легчайшим, еле заметным румянцем. Пленник с еле слышным вздохом сдвинулся с места, повернулся к Альве спиной и лег ничком на шкуры, которыми был застелен пол, уткнувшись лицом в сложенные руки и раздвинув ноги.
При виде покорности, с которой эльф отдавал свое тело, Альва ощутил отчаянное, невыносимое желание, хотя раньше никогда не замечал за собой склонности наслаждаться своей властью над кем бы то ни было. Он понял, что еще немного – и он не сможет справиться со своей темной стороной, с постыдным звериным инстинктом, призывающим наброситься, взять силой, утолить похоть. Альва изо всех сил, до крови прикусил губу, и боль его отрезвила. Он повернулся и выбежал из шатра.
Ушел он недалеко, только до колодца на краю лагеря, закрытого от степной пыли каменной крышкой. С усилием сдвинув ее в сторону, Альва достал несколько бурдюков ледяной воды и обливался до тех пор, пока не начал дрожать от холода, забыв про всякое возбуждение. Наполнив водой кувшин, он вернулся, вывел эльфа из шатра за руку и, жестами объяснив, что он от него хочет, дал ему умыться и стереть с себя грязь мокрым полотенцем. Эльф проделал это неловко, явно стесняясь его взгляда, но теперь Альва уже не ощущал ничего, кроме безмерной жалости и сочувствия. При свете разгорающегося дня следы надругательств кочевников на прекрасном теле были видны еще отчетливей, и Альва почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Ему было стыдно своих недавних желаний, того, что ему пришлось сделать с эльфом на пиру, стыдно за самого себя и за весь человеческий род. Жаль, что вместе с грязью нельзя стереть и воспоминания о пережитых в плену унижениях.
В шатре он посадил пленника перед собой и смазал его царапины и ссадины привезенным с собой бальзамом. Лицо эльфа представляло собой обычную неподвижную маску, но его напряженное тело заметно расслабилось, когда он понял, что очередное издевательство откладывается, хотя бы на время.
Кавалер Ахайре попытался припомнить хоть что-то из Древней речи, но потерпел позорную неудачу. А он так хотел бы сказать эльфу, что ему ничего не грозит, по крайней мере, от его рук, что никто его больше не тронет. Он понадеялся, что эльф скоро сам в этом убедится, если он еще способен воспринимать реальность и не переселился полностью в мир своих грез.
Он выбрал для пленника простую тунику и штаны из своих вещей и жестами показал, что тот может одеться. Эльф повиновался. Альва наконец прикрыл одеждой собственную наготу, достал гребешок и расчесал свои спутавшиеся рыжие волосы. Еще бы им не спутаться, если Кинтаро всю ночь с превеликим удовольствием запускал в них пальцы. Он поморщился, нащупав на шее болезненный след от укуса. Да, темперамент эссанти не зря вошел в поговорку.
Эльф смотрел на него искоса, из-под ресниц. Заметив это, Альва протянул ему гребень, который эльф взял осторожно, будто видел в первый раз, и растерянно покрутил в пальцах. Потом он так неловко попытался повторить движения молодого человека, что тот невольно рассмеялся и, забрав гребень, взялся за дело сам. Он слышал байки о ручьях Великого леса, от купания в которых волосы сами собой разделяются на пряди и долго потом не запутываются, а иногда даже заплетаются в косички или в другие прически похитрее. Видно, была в этом какая-то правда – или просто Древний народ для расчесывания волос употреблял другой инструмент, совсем не похожий на гребень.
Он сел за спиной эльфа и принялся расчесывать его густые, длинные, волнистые пряди, придерживая у корней, чтобы ненароком не причинить боль. Попытался стереть с одной прядки пыль и был вознагражден, когда под пальцами проявился настоящий цвет волос пленника – жемчужно-серебристый, как лунный свет. Молодой человек наконец увидел и знаменитые заостренные эльфийские уши, которые раньше были прикрыты спутанными волосами. Почему-то они показались ему очень трогательными.
Альва водил гребнем по волосам эльфа так нежно, что это напоминало ласку. За столь интимным и мирным занятием легко было забыться и представить себя с возлюбленным после ночных наслаждений… Кавалер Ахайре вздохнул. Чтобы эльф стал возлюбленным человека? Да раньше мир перевернется. Слишком уж Древний народ ненавидит людей, и есть за что, Альва не мог этого не признать, особенно в данном конкретном случае. С усилием отвлекаясь от мыслей, которые почему-то грозили навеять безмерную тоску, он отложил гребень и, полюбовавшись на результат своих трудов, сказал:
– Ну вот, теперь ты больше похож на человека, – и сам засмеялся, поняв, какую сморозил глупость.
Он снова ушел и, порыскав возле костров, вернулся с остатками вчерашнего пиршества и водой для питья. Эльф сначала отвернулся от предложенного ему жареного мяса, но когда кавалер Ахайре со зверским аппетитом набросился на еду, пленник нерешительно присоединился к нему. Ел он очень неторопливо, аккуратно и выглядел при этом благородно, как прирожденный принц, воспитывавшийся при дворе. Альва невольно залюбовался им.
После еды он решил, что самое время познакомиться, рассудив, что добрые намерения были продемонстрированы достаточно внятно. Он интернациональным жестом ткнул себя в грудь и сказал:
– Альва Ахайре, – а потом указал на пленника и вопросительно поднял брови.
Эльф прикрыл глаза ресницами и отвернулся. Тоже интернациональное выражение чувств, с досадой подумал Альва. Не хватало только презрительной мины, чтобы полностью передать фразу: «А не пошел бы ты со своими вопросами, приятель!»
Снаружи уже доносился шум пробуждающегося лагеря. Ахайре собрался все-таки поискать сброшенную вчера как попало одежду и вернуть хотя бы пояс, к которому очень привык. Кроме того, он ощущал странную обиду на эльфа за то, что тот не хотел назвать свое имя. «А ты чего ждал? Что он кинется тебе на шею и расцелует, особенно после вчерашнего?» – спросил он себя. Может быть, у Древнего народа табу на то, чтобы называть свои имена людям. Да мало ли что! Но эти мысли не помогли прогнать чувство горечи.
Пока Ахайре шарил в поисках своего пояса на том месте, где вчера сидел с вождем (и лежал тоже, если уж на то пошло), голый Кинтаро, зевая, выполз на четвереньках из своего шатра. Он встал на ноги, потянулся, потом удалился за шатер справить нужду. Вернувшись, вождь опрокинул в себя недопитый кувшин с вином. Выглядел он цветущим и хорошо отдохнувшим, никаких признаков похмелья или усталости, что было странно, учитывая, сколько он вчера выпил, чем всю ночь занимался и как мало спал.
– Доброе утро, доблестный вождь эссанти, – буркнул Альва, продолжая рыться среди шкур, которыми было застелено возвышение у костра. – Надеюсь, мы хотя бы сегодня обсудим поручение моего короля.
Кинтаро подошел к нему, без лишних слов перекинул через плечо и потащил в шатер.
– Вот черт! – только и выговорил Альва, слишком потрясенный, чтобы сопротивляться.
Насчет целей вождя заблуждаться не приходилось – у него стояло так, что хоть седло вешай.
Когда эссанти разложил его на полу и начал целовать, расстегивая на нем одежду, кавалер Ахайре сердито запротестовал, пытаясь уклониться от требовательных рук и губ:
– Послушай, вождь, хватит с меня ваших развлечений. Ты обещал поговорить о делах после пира. Я требую, чтобы ты сейчас же выслушал предложение моего короля и дал ответ как можно скорее!
Кинтаро выпустил его и сел на пятки, улыбаясь и сверкая белыми зубами в полутьме шатра.
– Я знаю, зачем ты приехал, – бросил он снисходительно. – Твой король умен, он хочет воевать чужими руками. Скажи ему, что эссанти пойдут вместе с ним на энкинов. Мы возьмем себе всю военную добычу, а что дать нам сверх того, пусть определит щедрость твоего короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Челюсть у кавалера Ахайре отвалилась, и он посмотрел на Кинтаро с безмерным удивлением.
– Я правильно тебя понял, вождь? Ты хочешь, чтобы я совокуплялся с ним прямо здесь, при всех?
Вождь кочевников кивнул, не сводя глаз с лица Альвы. Взгляд его кавалеру не понравился, он был какой-то чересчур внимательный и настороженный.
– Так велит обычай эссанти. Ты разделил с нами пищу и кров, раздели же и удовольствия ложа. На этом пиру все должны наслаждаться.
«Ну конечно, – подумал Альва, – что еще ждать от народа, у которого главным развлечением являются поединки обнаженных юношей, завершающиеся половым актом!»
Он попытался мягко, но настойчиво переубедить вождя:
– Послушай, доблестный Кинтаро, у нас не принято предаваться удовольствиям ложа публично. Твой подарок очень ценен для меня, и я с благодарностью его принимаю. Позволь мне удалиться в шатер, чтобы там насладиться ласками моего нового раба.
Железные пальцы Кинтаро вцепились в его плечо. Вождь притянул его к себе ближе и наклонился к уху.
– Давай поговорим начистоту, северянин. Я убедился, что ты доблестный воин и достоин говорить от лица своего короля. Однако многие воины, которых ты отверг, выражают сомнение в твоей мужской силе. Я не стану вести переговоры с евнухом. Докажи, что ты мужчина.
Альва мгновенно почувствовал, как горячая кровь приливает к щекам. Вот оно что! Оказывается, эти две недели его просто проверяли! А теперь он еще должен изобразить из себя жеребца и продемонстрировать всем, что этим оружием он тоже владеет… Он знал, что Кинтаро вовсе не желал оскорбить его или унизить: он действительно хотел удостовериться, что посол не обладает никакими физическими недостатками, иначе иметь с ним дело значит навлечь на себя неудачи. Только Альва не подозревал, что все может зайти так далеко. Теперь речь идет уже не о спасении прекрасного создания, а об успехе всей миссии. Стоит ли идти ради Криды на подлость? А иначе, как подлостью, он не мог назвать то, что ему предлагали сделать. Овладеть измученным, израненным телом эльфа, да еще прилюдно, среди пьяной бесстыдной толпы!
Он снова посмотрел на лицо пленника, которое по-прежнему ничего не выражало. Эльф полностью отгородился от внешнего мира и вряд ли осознавал, что с ним происходит. Возможно, рассудок его уже помутился от пережитых страданий. Его насиловали сотни раз, что для него еще один безымянный самец! Он уже неуклонно движется к смерти, а кто может спасти его, кроме Альвы? В конце концов, от него не требуется ничего противоестественного, – можно подумать, он никогда не занимался любовью при свидетелях (хотя столько их, конечно же, не было).
И еще Альва с диким, непереносимым стыдом вдруг понял, что хочет этого серебряного эльфа, как еще никого в жизни не хотел.
Повинуясь знаку Кинтаро, пленника дернули за ошейник и поставили на четвереньки. Стоило только Альве взглянуть на его узкие бедра и маленькие молочно-белые ягодицы, как его член мгновенно восстал. В облегающих штанах более чем заметно. Альва видел, как взгляд Кинтаро уперся ему ниже пояса, и губы вождя растянулись в ухмылке.
Альва Ахайре с отчаянной решимостью начал раздеваться.
Остальное он помнил какими-то урывками. Эссанти восторженно взревели, когда он скинул с себя последнюю деталь одежды и на мгновение встал, выпрямившись, освещенный костром. Он знал, что они видели. Почти все, перед кем он показывался голым, на удивление неоригинально сравнивали его с золотой статуей. Отстраненно отметив это, он перестал обращать внимание на что бы то ни было, кроме своей невольной жертвы. Как будто все вокруг исчезло, осталось только беспомощное тело перед ним. Альва перевернул эльфа на спину и склонился над ним, пьянея от запаха его кожи, к которой не приставала вонь лагеря степняков. Не в силах противиться искушению, он несколько раз поцеловал его в израненные губы, так нежно и осторожно, как только мог, боясь причинить боль. Может быть, ему показалось, что губы эльфа чуть шевельнулись, как будто он хотел ответить на поцелуй, и в его равнодушных глазах на мгновение промелькнуло что-то живое, похожее на удивление. Показалось, наверняка показалось, но все-таки мысль об этом невероятно завела Альву, и он овладел эльфом, использовав для смазки собственную слюну. Он изо всех сил смирял свое нетерпение, старался быть ласковым и неторопливым, как будто лег с юным мальчиком, у которого был первым любовником, ах боже мой, ведь он и выглядит как мальчик, ему же на вид лет восемнадцать, а на самом деле может быть хоть тысяча… А вот что ему точно не показалось, так это тихий, еле слышный стон, сорвавшийся с бескровных сиреневых губ, наверное, он все-таки сделал ему больно, но ведь эльф не кричал даже под пытками, почему же Альва заставил его стонать? Но он уже не мог об этом думать, потому что волна захватила его и понесла к финалу, и он кончил, стискивая эльфа в объятиях и целуя его исступленно и страстно, будто они делили ложе любви.
Через мгновение окружающий мир вернулся, и Альва почувствовал, как сильная рука поднимает его на ноги.
– Отведите пленника в шатер нашего гостя. Кроме него, теперь больше никто не смеет к нему прикасаться! – приказал Кинтаро.
Вождь прижал его к себе и поцеловал. Альва без удивления отметил, что тот успел уже избавиться от одежды и прийти в состояние полной боевой готовности.
У Альвы кружилась голова, ноги подгибались, как будто он был пьян, но дело было вовсе не в вине. Он все еще был возбужден, и губы его сами вернули Кинтаро его жадный сладострастный поцелуй, а руки обвились вокруг шеи вождя.
Кинтаро засмеялся.
– Я все-таки задам тебе вопрос, северянин, как того требует обычай. Ты отдашься мне сегодня?
– А что мне еще остается, – хрипло пробормотал Альва, повисая на шее у высокого степняка. Ноги его уже не держали.
Трепеща от сладостного предвкушения, он позволил уложить себя на шкуры и отдался грубым ласкам Кинтаро, издавая бесстыдные стоны, как самая низкопробная шлюха. Через несколько минут вождь бесцеремонно притиснул Альву к земле своим тяжелым телом и взял его нагло, без всякой деликатности, заставив содрогаться от наслаждения, разбавленного болью.
Часть сознания Альвы, которая еще оставалась трезвой, подсказала ему, что вино и близость с прекрасным эльфом сыграли свою роль, и он почти пришел в состояние невменяемой похоти, в котором мог пойти в постель с кем угодно. Если после вождя кто-то другой захочет его тела, вряд ли Альва сумеет отказать.
Но Кинтаро не намеревался ни с кем делиться своей добычей. Оказалось, что первый акт был всего лишь прелюдией, и после он увел Альву в свой шатер. Похоже, Кинтаро обладал совершенно неистощимой мужской силой, и в перерыве между ласками, когда мозги на короткое время снова включились, Альва подумал: «Уж не за это ли его выбрали вождем?» – и чуть не разразился истерическим смехом.
Он позволял делать с собой все, что хотел Кинтаро, надеясь в его бурной и неистовой страсти найти забвение. Потому что перед глазами все еще стояло лицо эльфа, он помнил, как целовал его, прикасался, как серебряное тело трепетало под ним, когда он входил все глубже и глубже с каждым толчком в тугую прохладную глубину… Альва не мог избавиться от наваждения, даже когда сильные руки и губы эссанти мучили его, причиняя боль, оставляя синяки и засосы. В жилах его будто тек расплавленный огонь, и чресла пылали от ненасытного желания, которое было невозможно удовлетворить. Оно лишь притуплялось немного, когда дикий кочевник с рычанием насаживал его на себя, впиваясь ногтями ему в плечи, и сила его оргазма сотрясала все тело Альвы, как цунами, затуманивая на какое-то время его сознание вместе с образом эльфийского пленника.
Эссанти сдался только под утро, доведя себя до полного изнеможения, и уснул, по-хозяйски прижимая к себе своего любовника. Тот осторожно высвободился из его рук и, шатаясь, выбрался из шатра, ощущая, что у него болит все, что только может болеть в человеческом теле. Уже светало, от погасших костров шел легкий дымок, пасущиеся между шатрами лошади тихо всхрапывали. Альва не помнил, где его одежда, и искать не собирался. Переступая через обнаженные тела, сплетенные в объятиях, он добрался до своего шатра и вошел внутрь.
Эльф сидел у задней стены, обхватив колени руками и положив на них подбородок. Должно быть, он дремал, но, услышав приближение Альвы, поднял голову и взглянул на него. Через откинутый полог в шатер проникли первые лучи солнца и осветили лицо эльфа. Оно было таким же красивым, как Альва его запомнил, и таким же бесстрастным, только взгляд на мгновение стал робким и каким-то беспомощным, как будто эльф вдруг осознал, что находится в полной власти своего нового хозяина.
Ахайре сделал шаг вперед. Должно быть, что-то отразилось в его глазах, или вид его мужского достоинства, по-прежнему находящегося в полувозбужденном состоянии, был достаточно красноречив, потому что эльф вдруг опустил ресницы, и Альве показалось, что щеки его окрасились легчайшим, еле заметным румянцем. Пленник с еле слышным вздохом сдвинулся с места, повернулся к Альве спиной и лег ничком на шкуры, которыми был застелен пол, уткнувшись лицом в сложенные руки и раздвинув ноги.
При виде покорности, с которой эльф отдавал свое тело, Альва ощутил отчаянное, невыносимое желание, хотя раньше никогда не замечал за собой склонности наслаждаться своей властью над кем бы то ни было. Он понял, что еще немного – и он не сможет справиться со своей темной стороной, с постыдным звериным инстинктом, призывающим наброситься, взять силой, утолить похоть. Альва изо всех сил, до крови прикусил губу, и боль его отрезвила. Он повернулся и выбежал из шатра.
Ушел он недалеко, только до колодца на краю лагеря, закрытого от степной пыли каменной крышкой. С усилием сдвинув ее в сторону, Альва достал несколько бурдюков ледяной воды и обливался до тех пор, пока не начал дрожать от холода, забыв про всякое возбуждение. Наполнив водой кувшин, он вернулся, вывел эльфа из шатра за руку и, жестами объяснив, что он от него хочет, дал ему умыться и стереть с себя грязь мокрым полотенцем. Эльф проделал это неловко, явно стесняясь его взгляда, но теперь Альва уже не ощущал ничего, кроме безмерной жалости и сочувствия. При свете разгорающегося дня следы надругательств кочевников на прекрасном теле были видны еще отчетливей, и Альва почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Ему было стыдно своих недавних желаний, того, что ему пришлось сделать с эльфом на пиру, стыдно за самого себя и за весь человеческий род. Жаль, что вместе с грязью нельзя стереть и воспоминания о пережитых в плену унижениях.
В шатре он посадил пленника перед собой и смазал его царапины и ссадины привезенным с собой бальзамом. Лицо эльфа представляло собой обычную неподвижную маску, но его напряженное тело заметно расслабилось, когда он понял, что очередное издевательство откладывается, хотя бы на время.
Кавалер Ахайре попытался припомнить хоть что-то из Древней речи, но потерпел позорную неудачу. А он так хотел бы сказать эльфу, что ему ничего не грозит, по крайней мере, от его рук, что никто его больше не тронет. Он понадеялся, что эльф скоро сам в этом убедится, если он еще способен воспринимать реальность и не переселился полностью в мир своих грез.
Он выбрал для пленника простую тунику и штаны из своих вещей и жестами показал, что тот может одеться. Эльф повиновался. Альва наконец прикрыл одеждой собственную наготу, достал гребешок и расчесал свои спутавшиеся рыжие волосы. Еще бы им не спутаться, если Кинтаро всю ночь с превеликим удовольствием запускал в них пальцы. Он поморщился, нащупав на шее болезненный след от укуса. Да, темперамент эссанти не зря вошел в поговорку.
Эльф смотрел на него искоса, из-под ресниц. Заметив это, Альва протянул ему гребень, который эльф взял осторожно, будто видел в первый раз, и растерянно покрутил в пальцах. Потом он так неловко попытался повторить движения молодого человека, что тот невольно рассмеялся и, забрав гребень, взялся за дело сам. Он слышал байки о ручьях Великого леса, от купания в которых волосы сами собой разделяются на пряди и долго потом не запутываются, а иногда даже заплетаются в косички или в другие прически похитрее. Видно, была в этом какая-то правда – или просто Древний народ для расчесывания волос употреблял другой инструмент, совсем не похожий на гребень.
Он сел за спиной эльфа и принялся расчесывать его густые, длинные, волнистые пряди, придерживая у корней, чтобы ненароком не причинить боль. Попытался стереть с одной прядки пыль и был вознагражден, когда под пальцами проявился настоящий цвет волос пленника – жемчужно-серебристый, как лунный свет. Молодой человек наконец увидел и знаменитые заостренные эльфийские уши, которые раньше были прикрыты спутанными волосами. Почему-то они показались ему очень трогательными.
Альва водил гребнем по волосам эльфа так нежно, что это напоминало ласку. За столь интимным и мирным занятием легко было забыться и представить себя с возлюбленным после ночных наслаждений… Кавалер Ахайре вздохнул. Чтобы эльф стал возлюбленным человека? Да раньше мир перевернется. Слишком уж Древний народ ненавидит людей, и есть за что, Альва не мог этого не признать, особенно в данном конкретном случае. С усилием отвлекаясь от мыслей, которые почему-то грозили навеять безмерную тоску, он отложил гребень и, полюбовавшись на результат своих трудов, сказал:
– Ну вот, теперь ты больше похож на человека, – и сам засмеялся, поняв, какую сморозил глупость.
Он снова ушел и, порыскав возле костров, вернулся с остатками вчерашнего пиршества и водой для питья. Эльф сначала отвернулся от предложенного ему жареного мяса, но когда кавалер Ахайре со зверским аппетитом набросился на еду, пленник нерешительно присоединился к нему. Ел он очень неторопливо, аккуратно и выглядел при этом благородно, как прирожденный принц, воспитывавшийся при дворе. Альва невольно залюбовался им.
После еды он решил, что самое время познакомиться, рассудив, что добрые намерения были продемонстрированы достаточно внятно. Он интернациональным жестом ткнул себя в грудь и сказал:
– Альва Ахайре, – а потом указал на пленника и вопросительно поднял брови.
Эльф прикрыл глаза ресницами и отвернулся. Тоже интернациональное выражение чувств, с досадой подумал Альва. Не хватало только презрительной мины, чтобы полностью передать фразу: «А не пошел бы ты со своими вопросами, приятель!»
Снаружи уже доносился шум пробуждающегося лагеря. Ахайре собрался все-таки поискать сброшенную вчера как попало одежду и вернуть хотя бы пояс, к которому очень привык. Кроме того, он ощущал странную обиду на эльфа за то, что тот не хотел назвать свое имя. «А ты чего ждал? Что он кинется тебе на шею и расцелует, особенно после вчерашнего?» – спросил он себя. Может быть, у Древнего народа табу на то, чтобы называть свои имена людям. Да мало ли что! Но эти мысли не помогли прогнать чувство горечи.
Пока Ахайре шарил в поисках своего пояса на том месте, где вчера сидел с вождем (и лежал тоже, если уж на то пошло), голый Кинтаро, зевая, выполз на четвереньках из своего шатра. Он встал на ноги, потянулся, потом удалился за шатер справить нужду. Вернувшись, вождь опрокинул в себя недопитый кувшин с вином. Выглядел он цветущим и хорошо отдохнувшим, никаких признаков похмелья или усталости, что было странно, учитывая, сколько он вчера выпил, чем всю ночь занимался и как мало спал.
– Доброе утро, доблестный вождь эссанти, – буркнул Альва, продолжая рыться среди шкур, которыми было застелено возвышение у костра. – Надеюсь, мы хотя бы сегодня обсудим поручение моего короля.
Кинтаро подошел к нему, без лишних слов перекинул через плечо и потащил в шатер.
– Вот черт! – только и выговорил Альва, слишком потрясенный, чтобы сопротивляться.
Насчет целей вождя заблуждаться не приходилось – у него стояло так, что хоть седло вешай.
Когда эссанти разложил его на полу и начал целовать, расстегивая на нем одежду, кавалер Ахайре сердито запротестовал, пытаясь уклониться от требовательных рук и губ:
– Послушай, вождь, хватит с меня ваших развлечений. Ты обещал поговорить о делах после пира. Я требую, чтобы ты сейчас же выслушал предложение моего короля и дал ответ как можно скорее!
Кинтаро выпустил его и сел на пятки, улыбаясь и сверкая белыми зубами в полутьме шатра.
– Я знаю, зачем ты приехал, – бросил он снисходительно. – Твой король умен, он хочет воевать чужими руками. Скажи ему, что эссанти пойдут вместе с ним на энкинов. Мы возьмем себе всю военную добычу, а что дать нам сверх того, пусть определит щедрость твоего короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39