На всякий случай я решил не отходить и, действительно, через минуту услышал ее дрожащий голос: "Мне так скучно, так плохо!"
– Может быть, я могу что-нибудь для вас сделать? – спросил я.
– Да, помочь мне выбраться из этого проклятого лагеря.
– Боюсь, что такие вещи от меня не зависят, – сказал я, – но ведь здесь никого насильно не держат. Не хотите оставаться – уезжайте.
Надежда погасила сигарету и тут же закурила новую.
– А куда мне ехать? Кого я знаю в Западной Германии? Мне даже нельзя вернуться домой – там меня сразу посадят. А здесь меня целыми днями допрашивают какие-то хамы. Неужели им не понятно, что я всего-навсего школьная учительница? Что им от меня нужно?
– Этого я не знаю, но хамить, конечно, нехорошо.
– Прямо не люди, а какие-то скоты.
– Да, это очень неприятно. Я бы на вашем месте уехал.
– Куда?
– Может быть, наши сотрудники помогут вам с работой?
– Только если я отвечу на их вопросы, иначе меня отправят в лагерь для беженцев.
– А почему вы не хотите на эти вопросы ответить?
– Потому что они омерзительны. Притом ко мне самой не имеют никакого отношения. О себе я готова рассказать все, что угодно, а чужая жизнь меня не касается.
Она сделала большой глоток коньяку.
– Может быть, вам надо ненадолго переменить обстановку. Вы уже успели познакомиться с Франкфуртом?
– Я там вообще не была. В Западной Германии я успела познакомиться только с лагерями да с помещениями для допросов.
– Так, может, вам туда съездить?
– Тут больше нет русских, а с этими кошмарными типами, – она показала на сидящих в зале, – я ехать не хочу.
– Может, нам съездить вдвоем?
– Но вы – официант.
– Это только пока я в армии; потом все изменится.
– И не офицер?
– Нет.
Я опасался, что окончательно упал в ее глазах. Надежда глубоко затянулась и, выпустив дым, вздохнула так, будто получила приглашение от прокаженного. После долгой внутренней борьбы она поинтересовалась:
– И что же вы собираетесь делать во Франкфурте?
– Это вам решать. Например, можно посмотреть город, поужинать, сходить в оперу.
– У вас нет денег.
– Ну, здесь платят побольше, чем в Советской Армии. Вдобавок мне присылают из дома – у родителей денег хватает.
В этом месте я следовал указаниям капитана Мак-Минза, который велел не жалеть средств – армия за все заплатит.
– И когда вы предлагаете поехать?
– Завтра – суббота, я весь день свободен. Может быть, после обеда?
– А как мы доберемся до Франкфурта?
– У меня есть машина. – Точнее, подумал я про себя, машину мне дадут, но выглядеть все будет так, будто она моя.
– Так вы говорите, после обеда?
– Ну, скажем, я заеду за вами в полвторого.
В субботу утром мы с капитаном Мак-Минзом составили план действий. Капитан обзвонил кого надо, и в полвторого я подкатил на серебристом «мерседесе» к дому, где жили источники. Увидев машину, Надежда замерла от изумления, а по дороге то и дело поглаживала обивку сиденья.
– Это ваша машина? – спросила она меня.
– Да, она у меня месяца три. Родители подарили на Рождество.
– Но вы же не офицер.
– Здесь это не имеет значения. У нас многие рядовые смотрят на офицеров свысока.
– Но ведь офицеры больше зарабатывают.
– Мы после армии будем зарабатывать столько, что им и не снилось.
Надежда закурила.
– А что вы собираетесь делать после армии?
Ответ на этот вопрос у нас с капитаном Мак-Минзом был отрепетирован.
– Скорее всего, пойду работать к отцу. Он у меня предприниматель.
– Предприниматель?
– Ну да, владелец всякой всячины – сталелитейного завода, судоходной компании, газет, телестанций, ну там кое-чего еще.
– И все это принадлежит вашему отцу?
– Он – главный акционер.
– Но если он такой влиятельный человек – как же он допустил, чтобы вы попали в армию?
– А он этого хотел. Он считает, что армейская дисциплина пойдет мне на пользу. И еще он говорит, что после армии я научусь ценить деньги.
– Но вы же сказали, что денег у вас полно.
– На жизнь здесь мне хватает.
Впервые за все время скучающее выражение исчезло с Надеждиного лица. Черное платье – наверное, единственное, которое у нее было, – на фоне золотистой обивки сиденья – это сочетание странным образом воспроизводило цвета Вандербилтского университета. Миновав Вайскирхен и Унтерурзель, мы въехали во Франкфурт.
– Но если у вас столько денег, – спросила Надежда, – то почему вы работаете официантом?
– Обещайте, что никому не скажете?
– Да-да, обещаю.
– Это наказание.
– За что?
– За то, что я не издевался над людьми, не лгал им и вообще не мог смириться с теми безобразиями, которые творятся в следственном отделе.
– А вы что – были следователем?
– Очень недолго. Я стал противен самому себе и попросил, чтобы меня перевели на другую работу, но мне отказали и вместо этого сделали официантом.
– И вам не обидно?
– Сперва было обидно, потом привык.
– А ваш отец – неужели он ничего не может сделать?
– Отец считает, что мне это полезно. Говорит, что будущие богачи должны знать, как живется бедным.
Мы проехали по Эшерсхаймер Ландштрассе к Старому городу. Не имея понятия, что могло бы заинтересовать Надежду, я решил, что для затравки лучше всего подойдет что-нибудь из области культуры, и показал ей Рёмер и все восемь зданий, составляющих старую ратушу. «Неплохо», – скупо отозвалась она об увиденном. В церкви Св. Павла Надежда спросила, можно ли там курить, в доме-музее Гёте взяла несколько аккордов на клавесине, а потом захотела посмотреть, как устроено кресло, сконструированное самим Гёте, которое, если его разложить, превращается в стремянку. Оба раза мы получили сильный нагоняй от служителя, заявившего, что, если Надежда дотронется до чего-нибудь еще, он нас выпроводит. «Вот и отлично, – сказала Надежда. – Пошли отсюда».
Тогда я подумал, что, может быть, звери покажутся ей более занимательными, чем культурные ценности, и мы поехали в зоопарк. Обезьяны с жирафами слегка позабавили Надежду, но большей частью она продолжала глядеть в пространство. Возле клетки с белыми медведями я ей сказал: "У меня такое чувство, что вам скучно. Чего бы вам действительно хотелось?"
Надежда глубоко затянулась и, запрокинув голову, выпустила дым. "Знаете, чего бы мне действительно хотелось? – спросила она. – Мне бы хотелось зайти в какой-нибудь универмаг, а после посидеть и покурить".
И мы отправились в Карштадт. В самом деле, войдя в магазин, Надежда сразу оживилась. Она вцеплялась во все, что попадалось под руку: в юбки и костюмы, в кофточки и туфли, и продавщицы в ужасе следили за ней, как будто она вот-вот схватит вещи в охапку и убежит. Разведка продолжалась полчаса, после чего Надежда спросила, нельзя ли ей кое-что примерить. Конечно, ответил я, у нас полно времени – и она, поймав меня на слове, тут же нахватала кучу вещей и скрылась в кабинке. Время от времени она появлялась оттуда, чтобы продемонстрировать очередной наряд, и я, разумеется, всякий раз говорил, что это нечто потрясающее. Туалеты большей частью были аляповато-кричащие – то ли это соответствовало ее вкусу, то ли она считала, что на Западе одеваются именно так. Примерив с добрый десяток платьев, Надежда стыдливо потупила взгляд и сказала:
– Хэмилтон, мне надо с вами поговорить. Понимаете, у меня есть только одно-единственное платье, и мне просто необходимо купить себе что-нибудь еще. Не могли бы вы дать мне немного взаймы? Я верну вам деньги, как только получу работу. Не бойтесь, я не обману.
– Ну что вы, конечно, конечно, – покупайте все, что вам нужно, – ответил я. Мой бумажник был туго набит купюрами, которыми снабдил меня капитан Мак-Минз.
Ее лицо прямо-таки светилось, когда она отбирала себе вещи. Было уже поздно, и продавщица начала проявлять беспокойство. В конце концов Надежда выбрала красное платье с красными туфлями, желтое платье с белыми туфлями, шарф, сумочку и кое-что из нижнего белья. Все это стоило пятьсот двенадцать марок и пятьдесят пфеннигов. Мы стали укладывать коробки в машину. Надежда, которая еще вчера горько плакала, сейчас была похожа на ребенка, получившего рождественский гостинец.
– Теперь посмотрим, что скажут наши немцы, когда меня увидят, – произнесла она, и хотя я был уверен, что немцы даже не заметят ее обновок, то, что Надежда думает иначе, меня обрадовало.
– А. теперь я хочу посидеть и покурить, – сказала Надежда.
В кафе, расположившемся на самом верху старинной каланчи, Надежда заказала себе чашечку кофе с двумя кусками Schwarzwalde Kirschtorte.
– Расскажите мне еще про Америку, – попросила она. – Где вы живете? Что у вас за семья?
– Может, хотите посмотреть фотографии?
Надежда даже отложила сигарету, когда я вытащил из бумажника пачку довольно-таки потрепанных фотографий – как будто я таскал их с собой не год и не два. Фотографии эти я получил только утром от капитана Мак-Минза.
– Вот это наш дом. Вообще-то мы думаем приобрести что-нибудь поменьше – такие хоромы нам совсем не нужны.
На снимках был изображен «Билтмор» – особняк семейства Вандербилтов в Эшвилле – курортном городке в штате Северная Каролина.
– Вот это – ваш дом?
– Боюсь, что да. Хотя, надо сказать, он не каждому придется по вкусу. А вам как – нравится?
– Сколько же у вас комнат?
– Право, не знаю. Не считал.
– И сколько человек в нем живет?
– Значит, так: родители, две сестры и еще брат. Ну и, конечно, слуги.
– Слуга?
– Да, чтобы содержать такой дом, нужно много народу. Впрочем, постоянно с нами живут всего десять-пятнадцать слуг, а остальные – приходящие.
– А какие-нибудь семейные фотографии у вас есть?
– Да, вот мама с папой, вот сестра, вот брат. Это мы все вместе в Нью-Йорке, на отдыхе. – Я не имел ни малейшего представления, что это были за люди и где капитан Мак-Минз их откопал, но по внешности они вполне годились для рекламных плакатов. – Вон там, сзади, – Манхэттен. А это мы в Сан-Франциско. А вот здесь – дома.
– А вас самого почему тут нет?
– Я снимал. А вот и я.
Я заранее подложил в пачку фотографию, запечатлевшую нас с Сарой Луизой в саду у Колдуэллов. Поскольку на снимке была видна только мраморная скамья, на которой мы сидели, да кусты живой изгороди, он вполне мог бы быть сделан и в "Билтморе".
– А кто эта девушка?
– Так, одна знакомая.
– Вы до сих пор с ней дружите?
– Да нет. Она хотела, чтобы мы поженились, но я к этому еще не был готов. Меня не покидало чувство, что надо ждать другую.
– Она красивая.
– Да, пожалуй. Но вы еще красивее.
Надежда рассмеялась, закашлявшись от дыма.
– Красивая? Да что вы! Это вы все нарочно говорите. У меня одно-единственное платье, а в парикмахерской я не была уже бог знает сколько времени. Вот приведу себя в нормальный вид – тогда посмотрите. Я ведь и вправду умею быть красивой.
– Да нет, я действительно так думаю. Вы и сейчас красивая.
Засмеявшись, Надежда пожала мне руку. Когда мы вышли из кафе, я повел Надежду в сторону парка.
– Куда мы теперь? – спросила она.
– Немного пройдемся, чтобы нагулять аппетит.
– Я на свой аппетит не жалуюсь, а гулять нет настроения.
– Хотите поужинать прямо сейчас?
– Я хочу посидеть и покурить.
Мы направились в гриль-бар "Ганс Арнольд", который примыкал к ресторану "Кайзер келлер" и считался самым роскошным заведением во Франкфурте. Нас провели в уютный закуток, где все было обито кожей. Бесшумно забегали официанты, на столе появились аперитивы, а Надежда безостановочно курила. На ужин был суп из бычьих хвостов с мадерой, салат из омаров и телячьи котлетки. Удивительно, но Надежда даже не поморщилась, когда к телятине подали ягодное вино. В лагере, когда ей приносили какое-нибудь блюдо, она обыкновенно отсылала его на кухню, а к тому, что все-таки оставалось на столе, едва притрагивалась. Здесь же она уплетала еду за обе щеки. Когда под конец принесли портвейн, Надежда спросила:
– Хэмилтон, когда вы впервые увидели меня в лагерной столовой, какое у вас сложилось впечатление обо мне, о моем поведении?
Я проглотил кусочек камамбера и глубоко задумался, потом ответил:
– Знаете, мне тогда показалось, что вы – красивая женщина, которую подвергают жестоким испытаниям и которая хочет свести счеты со своими обидчиками. По глазам было видно, какая у вас чувствительная натура. Мне было ясно, что на самом деле грубость вам чужда – просто вы сопротивлялись единственным доступным вам способом. Вся вина лежит на нас – на тех американцах, которые вас допрашивали.
Ее глаза наполнились слезами:
– Неужели ты еще тогда понял меня, что на самом деле я совсем другая?
Немного помолчав, она вновь спросила:
– А что ты думаешь обо мне после сегодняшнего дня?
– Что ты самая красивая девушка, которую я когда-либо встречал. Просто невозможно представить себе кого-нибудь еще, с кем бы я хотел прожить свою жизнь. Ты обворожительна.
Она даже затаила дыхание.
– Нет, сейчас я некрасивая. Но ты еще увидишь – я умею быть красивой.
Когда я заплатил за ужин и официант удалился, унося с собой солидную часть денег капитана Мак-Минза, Надежда сказала, глядя в свой бокал с коньяком:
– Мне не хочется идти в театр.
– Чего же тебе хочется?
Помолчав, она ответила:
– Быть с тобой.
– Но я-то буду в театре.
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
– Надежда, не надо спешить. Сперва нам нужно получше узнать друг друга.
Сколько же вранья можно нагородить за один день, притом столь явного и бесстыдного? Произнося очередную лживую фразу, я ожидал, что вот сейчас Надежда издевательски рассмеется мне в лицо, но всякий раз видел перед собой ее сияющие глаза.
В тот вечер шла опера Глюка "Орфей и Эвридика". В нашей ложе стояло восемь кресел, но места рядом с нами оказались незанятыми, а две пары в первом ряду сидели, перегнувшись через барьер. На сцене Орфей взывал к богам, чтобы те вернули Эвридику к жизни. Амур, разумеется, его услышал и сказал, что боги обещают разобраться в его деле, если Орфей очарует призраков своим пением. Я искоса взглянул на Надежду – она смотрела прямо на меня. Я повернулся к ней и тут же ощутил на губах влажный-влажный поцелуй, смешанный с запахом коньяка и сигарет.
Орфей бродил по царству теней, усмиряя Цербера и фурий, а Надежда тем временем все глубже и глубже засовывала язык мне в рот. Орфей метался по Элизиуму в поисках Эвридики, а Надежда тем временем положила мою руку себе на грудь. Эвридика корила Орфея за то, что он не смотрит на нее, а Надежда уже засунула мою руку себе под лифчик. Интересно, подумал я, многим ли доводилось ласкать женскую грудь в опере? Мне это было неизвестно. Когда отзвучал последний аккорд и мы вышли в фойе, у меня было полное ощущение, что все смотрят на нас, что вот-вот кто-нибудь крикнет: "Посмотрите-ка на эту парочку – вместо того, чтобы слушать оперу, они предавались разврату!" – но, странное дело, никто не произнес ни слова, и первой заговорила Надежда – когда мы уже оказались на улице.
– А теперь я должна вернуться в этот ужасный лагерь? – спросила она.
– Никто тебя не неволит – мы ведь находимся в свободном мире.
– Я хочу быть с тобой.
– А вот мне надо вернуться.
– Неужели это необходимо?
– Знаешь, давай зайдем куда-нибудь и поговорим. Мы поехали во "Франкфуртер хоф" – одну из лучших гостиниц в городе. Надежда пожелала выпить шампанского, но так как в баре не оказалось советской шипучки, пришлось «довольствоваться» французским.
– Надежда… – начал я.
– Зови меня Надей. Так мне больше нравится.
– Надя, скажи, чего тебе хочется?
– Зачем ты издеваешься надо мной?
– Издеваюсь?
– Ты хочешь услышать от меня то, что должен был бы сказать сам. Наверно, я тебе просто не нравлюсь. Может, я вовсе тебе не нужна?
– Надя, я тебя не понимаю.
– Ну разве можно быть таким бестолковым! Тут и понимать нечего – я хочу остаться здесь, с тобой, а назад в лагерь не хочу.
– Что ж, можно снять тебе номер в гостинице.
– А как же ты?
– Боюсь, мне действительно необходимо вернуться.
– Но мне хочется, чтобы ты был здесь, со мной.
– Ты в этом уверена?
– Ну конечно!
Я сделал большой глоток шампанского.
– Раз ты и вправду этого хочешь… Есть маленький шанс, что мне удастся все устроить. Нужно будет сделать один звонок.
– Если не хочешь – не надо.
– Что ты, я очень хочу.
На случай, если Надежда хоть немного понимает по-английски, я старался говорить по телефону так, чтобы она меня слышала. Вот что я сказал в трубку:
– Алло, лагерь «Кэссиди»? Говорит специалист третьего разряда Дэйвис. Мне нужен капрал Дэвид Дозьер из штаба. Привет, Дэйв, это я, Хэм. Слушай, будь другом, выручи. Я сейчас во Франкфурте и хотел бы тут задержаться. Нет, не только на ночь. Еще на пару деньков. Трехдневный отпуск? Это было бы здорово. Можно устроить? Просто нет слов. А насчет тренировок тоже договоришься? Да, вот еще что. Вместе со мной один наш источник – отметь где надо, ладно? Как зовут? Надежда. Фамилия? Кропоткина. Записал? Значит, сделаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Может быть, я могу что-нибудь для вас сделать? – спросил я.
– Да, помочь мне выбраться из этого проклятого лагеря.
– Боюсь, что такие вещи от меня не зависят, – сказал я, – но ведь здесь никого насильно не держат. Не хотите оставаться – уезжайте.
Надежда погасила сигарету и тут же закурила новую.
– А куда мне ехать? Кого я знаю в Западной Германии? Мне даже нельзя вернуться домой – там меня сразу посадят. А здесь меня целыми днями допрашивают какие-то хамы. Неужели им не понятно, что я всего-навсего школьная учительница? Что им от меня нужно?
– Этого я не знаю, но хамить, конечно, нехорошо.
– Прямо не люди, а какие-то скоты.
– Да, это очень неприятно. Я бы на вашем месте уехал.
– Куда?
– Может быть, наши сотрудники помогут вам с работой?
– Только если я отвечу на их вопросы, иначе меня отправят в лагерь для беженцев.
– А почему вы не хотите на эти вопросы ответить?
– Потому что они омерзительны. Притом ко мне самой не имеют никакого отношения. О себе я готова рассказать все, что угодно, а чужая жизнь меня не касается.
Она сделала большой глоток коньяку.
– Может быть, вам надо ненадолго переменить обстановку. Вы уже успели познакомиться с Франкфуртом?
– Я там вообще не была. В Западной Германии я успела познакомиться только с лагерями да с помещениями для допросов.
– Так, может, вам туда съездить?
– Тут больше нет русских, а с этими кошмарными типами, – она показала на сидящих в зале, – я ехать не хочу.
– Может, нам съездить вдвоем?
– Но вы – официант.
– Это только пока я в армии; потом все изменится.
– И не офицер?
– Нет.
Я опасался, что окончательно упал в ее глазах. Надежда глубоко затянулась и, выпустив дым, вздохнула так, будто получила приглашение от прокаженного. После долгой внутренней борьбы она поинтересовалась:
– И что же вы собираетесь делать во Франкфурте?
– Это вам решать. Например, можно посмотреть город, поужинать, сходить в оперу.
– У вас нет денег.
– Ну, здесь платят побольше, чем в Советской Армии. Вдобавок мне присылают из дома – у родителей денег хватает.
В этом месте я следовал указаниям капитана Мак-Минза, который велел не жалеть средств – армия за все заплатит.
– И когда вы предлагаете поехать?
– Завтра – суббота, я весь день свободен. Может быть, после обеда?
– А как мы доберемся до Франкфурта?
– У меня есть машина. – Точнее, подумал я про себя, машину мне дадут, но выглядеть все будет так, будто она моя.
– Так вы говорите, после обеда?
– Ну, скажем, я заеду за вами в полвторого.
В субботу утром мы с капитаном Мак-Минзом составили план действий. Капитан обзвонил кого надо, и в полвторого я подкатил на серебристом «мерседесе» к дому, где жили источники. Увидев машину, Надежда замерла от изумления, а по дороге то и дело поглаживала обивку сиденья.
– Это ваша машина? – спросила она меня.
– Да, она у меня месяца три. Родители подарили на Рождество.
– Но вы же не офицер.
– Здесь это не имеет значения. У нас многие рядовые смотрят на офицеров свысока.
– Но ведь офицеры больше зарабатывают.
– Мы после армии будем зарабатывать столько, что им и не снилось.
Надежда закурила.
– А что вы собираетесь делать после армии?
Ответ на этот вопрос у нас с капитаном Мак-Минзом был отрепетирован.
– Скорее всего, пойду работать к отцу. Он у меня предприниматель.
– Предприниматель?
– Ну да, владелец всякой всячины – сталелитейного завода, судоходной компании, газет, телестанций, ну там кое-чего еще.
– И все это принадлежит вашему отцу?
– Он – главный акционер.
– Но если он такой влиятельный человек – как же он допустил, чтобы вы попали в армию?
– А он этого хотел. Он считает, что армейская дисциплина пойдет мне на пользу. И еще он говорит, что после армии я научусь ценить деньги.
– Но вы же сказали, что денег у вас полно.
– На жизнь здесь мне хватает.
Впервые за все время скучающее выражение исчезло с Надеждиного лица. Черное платье – наверное, единственное, которое у нее было, – на фоне золотистой обивки сиденья – это сочетание странным образом воспроизводило цвета Вандербилтского университета. Миновав Вайскирхен и Унтерурзель, мы въехали во Франкфурт.
– Но если у вас столько денег, – спросила Надежда, – то почему вы работаете официантом?
– Обещайте, что никому не скажете?
– Да-да, обещаю.
– Это наказание.
– За что?
– За то, что я не издевался над людьми, не лгал им и вообще не мог смириться с теми безобразиями, которые творятся в следственном отделе.
– А вы что – были следователем?
– Очень недолго. Я стал противен самому себе и попросил, чтобы меня перевели на другую работу, но мне отказали и вместо этого сделали официантом.
– И вам не обидно?
– Сперва было обидно, потом привык.
– А ваш отец – неужели он ничего не может сделать?
– Отец считает, что мне это полезно. Говорит, что будущие богачи должны знать, как живется бедным.
Мы проехали по Эшерсхаймер Ландштрассе к Старому городу. Не имея понятия, что могло бы заинтересовать Надежду, я решил, что для затравки лучше всего подойдет что-нибудь из области культуры, и показал ей Рёмер и все восемь зданий, составляющих старую ратушу. «Неплохо», – скупо отозвалась она об увиденном. В церкви Св. Павла Надежда спросила, можно ли там курить, в доме-музее Гёте взяла несколько аккордов на клавесине, а потом захотела посмотреть, как устроено кресло, сконструированное самим Гёте, которое, если его разложить, превращается в стремянку. Оба раза мы получили сильный нагоняй от служителя, заявившего, что, если Надежда дотронется до чего-нибудь еще, он нас выпроводит. «Вот и отлично, – сказала Надежда. – Пошли отсюда».
Тогда я подумал, что, может быть, звери покажутся ей более занимательными, чем культурные ценности, и мы поехали в зоопарк. Обезьяны с жирафами слегка позабавили Надежду, но большей частью она продолжала глядеть в пространство. Возле клетки с белыми медведями я ей сказал: "У меня такое чувство, что вам скучно. Чего бы вам действительно хотелось?"
Надежда глубоко затянулась и, запрокинув голову, выпустила дым. "Знаете, чего бы мне действительно хотелось? – спросила она. – Мне бы хотелось зайти в какой-нибудь универмаг, а после посидеть и покурить".
И мы отправились в Карштадт. В самом деле, войдя в магазин, Надежда сразу оживилась. Она вцеплялась во все, что попадалось под руку: в юбки и костюмы, в кофточки и туфли, и продавщицы в ужасе следили за ней, как будто она вот-вот схватит вещи в охапку и убежит. Разведка продолжалась полчаса, после чего Надежда спросила, нельзя ли ей кое-что примерить. Конечно, ответил я, у нас полно времени – и она, поймав меня на слове, тут же нахватала кучу вещей и скрылась в кабинке. Время от времени она появлялась оттуда, чтобы продемонстрировать очередной наряд, и я, разумеется, всякий раз говорил, что это нечто потрясающее. Туалеты большей частью были аляповато-кричащие – то ли это соответствовало ее вкусу, то ли она считала, что на Западе одеваются именно так. Примерив с добрый десяток платьев, Надежда стыдливо потупила взгляд и сказала:
– Хэмилтон, мне надо с вами поговорить. Понимаете, у меня есть только одно-единственное платье, и мне просто необходимо купить себе что-нибудь еще. Не могли бы вы дать мне немного взаймы? Я верну вам деньги, как только получу работу. Не бойтесь, я не обману.
– Ну что вы, конечно, конечно, – покупайте все, что вам нужно, – ответил я. Мой бумажник был туго набит купюрами, которыми снабдил меня капитан Мак-Минз.
Ее лицо прямо-таки светилось, когда она отбирала себе вещи. Было уже поздно, и продавщица начала проявлять беспокойство. В конце концов Надежда выбрала красное платье с красными туфлями, желтое платье с белыми туфлями, шарф, сумочку и кое-что из нижнего белья. Все это стоило пятьсот двенадцать марок и пятьдесят пфеннигов. Мы стали укладывать коробки в машину. Надежда, которая еще вчера горько плакала, сейчас была похожа на ребенка, получившего рождественский гостинец.
– Теперь посмотрим, что скажут наши немцы, когда меня увидят, – произнесла она, и хотя я был уверен, что немцы даже не заметят ее обновок, то, что Надежда думает иначе, меня обрадовало.
– А. теперь я хочу посидеть и покурить, – сказала Надежда.
В кафе, расположившемся на самом верху старинной каланчи, Надежда заказала себе чашечку кофе с двумя кусками Schwarzwalde Kirschtorte.
– Расскажите мне еще про Америку, – попросила она. – Где вы живете? Что у вас за семья?
– Может, хотите посмотреть фотографии?
Надежда даже отложила сигарету, когда я вытащил из бумажника пачку довольно-таки потрепанных фотографий – как будто я таскал их с собой не год и не два. Фотографии эти я получил только утром от капитана Мак-Минза.
– Вот это наш дом. Вообще-то мы думаем приобрести что-нибудь поменьше – такие хоромы нам совсем не нужны.
На снимках был изображен «Билтмор» – особняк семейства Вандербилтов в Эшвилле – курортном городке в штате Северная Каролина.
– Вот это – ваш дом?
– Боюсь, что да. Хотя, надо сказать, он не каждому придется по вкусу. А вам как – нравится?
– Сколько же у вас комнат?
– Право, не знаю. Не считал.
– И сколько человек в нем живет?
– Значит, так: родители, две сестры и еще брат. Ну и, конечно, слуги.
– Слуга?
– Да, чтобы содержать такой дом, нужно много народу. Впрочем, постоянно с нами живут всего десять-пятнадцать слуг, а остальные – приходящие.
– А какие-нибудь семейные фотографии у вас есть?
– Да, вот мама с папой, вот сестра, вот брат. Это мы все вместе в Нью-Йорке, на отдыхе. – Я не имел ни малейшего представления, что это были за люди и где капитан Мак-Минз их откопал, но по внешности они вполне годились для рекламных плакатов. – Вон там, сзади, – Манхэттен. А это мы в Сан-Франциско. А вот здесь – дома.
– А вас самого почему тут нет?
– Я снимал. А вот и я.
Я заранее подложил в пачку фотографию, запечатлевшую нас с Сарой Луизой в саду у Колдуэллов. Поскольку на снимке была видна только мраморная скамья, на которой мы сидели, да кусты живой изгороди, он вполне мог бы быть сделан и в "Билтморе".
– А кто эта девушка?
– Так, одна знакомая.
– Вы до сих пор с ней дружите?
– Да нет. Она хотела, чтобы мы поженились, но я к этому еще не был готов. Меня не покидало чувство, что надо ждать другую.
– Она красивая.
– Да, пожалуй. Но вы еще красивее.
Надежда рассмеялась, закашлявшись от дыма.
– Красивая? Да что вы! Это вы все нарочно говорите. У меня одно-единственное платье, а в парикмахерской я не была уже бог знает сколько времени. Вот приведу себя в нормальный вид – тогда посмотрите. Я ведь и вправду умею быть красивой.
– Да нет, я действительно так думаю. Вы и сейчас красивая.
Засмеявшись, Надежда пожала мне руку. Когда мы вышли из кафе, я повел Надежду в сторону парка.
– Куда мы теперь? – спросила она.
– Немного пройдемся, чтобы нагулять аппетит.
– Я на свой аппетит не жалуюсь, а гулять нет настроения.
– Хотите поужинать прямо сейчас?
– Я хочу посидеть и покурить.
Мы направились в гриль-бар "Ганс Арнольд", который примыкал к ресторану "Кайзер келлер" и считался самым роскошным заведением во Франкфурте. Нас провели в уютный закуток, где все было обито кожей. Бесшумно забегали официанты, на столе появились аперитивы, а Надежда безостановочно курила. На ужин был суп из бычьих хвостов с мадерой, салат из омаров и телячьи котлетки. Удивительно, но Надежда даже не поморщилась, когда к телятине подали ягодное вино. В лагере, когда ей приносили какое-нибудь блюдо, она обыкновенно отсылала его на кухню, а к тому, что все-таки оставалось на столе, едва притрагивалась. Здесь же она уплетала еду за обе щеки. Когда под конец принесли портвейн, Надежда спросила:
– Хэмилтон, когда вы впервые увидели меня в лагерной столовой, какое у вас сложилось впечатление обо мне, о моем поведении?
Я проглотил кусочек камамбера и глубоко задумался, потом ответил:
– Знаете, мне тогда показалось, что вы – красивая женщина, которую подвергают жестоким испытаниям и которая хочет свести счеты со своими обидчиками. По глазам было видно, какая у вас чувствительная натура. Мне было ясно, что на самом деле грубость вам чужда – просто вы сопротивлялись единственным доступным вам способом. Вся вина лежит на нас – на тех американцах, которые вас допрашивали.
Ее глаза наполнились слезами:
– Неужели ты еще тогда понял меня, что на самом деле я совсем другая?
Немного помолчав, она вновь спросила:
– А что ты думаешь обо мне после сегодняшнего дня?
– Что ты самая красивая девушка, которую я когда-либо встречал. Просто невозможно представить себе кого-нибудь еще, с кем бы я хотел прожить свою жизнь. Ты обворожительна.
Она даже затаила дыхание.
– Нет, сейчас я некрасивая. Но ты еще увидишь – я умею быть красивой.
Когда я заплатил за ужин и официант удалился, унося с собой солидную часть денег капитана Мак-Минза, Надежда сказала, глядя в свой бокал с коньяком:
– Мне не хочется идти в театр.
– Чего же тебе хочется?
Помолчав, она ответила:
– Быть с тобой.
– Но я-то буду в театре.
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
– Надежда, не надо спешить. Сперва нам нужно получше узнать друг друга.
Сколько же вранья можно нагородить за один день, притом столь явного и бесстыдного? Произнося очередную лживую фразу, я ожидал, что вот сейчас Надежда издевательски рассмеется мне в лицо, но всякий раз видел перед собой ее сияющие глаза.
В тот вечер шла опера Глюка "Орфей и Эвридика". В нашей ложе стояло восемь кресел, но места рядом с нами оказались незанятыми, а две пары в первом ряду сидели, перегнувшись через барьер. На сцене Орфей взывал к богам, чтобы те вернули Эвридику к жизни. Амур, разумеется, его услышал и сказал, что боги обещают разобраться в его деле, если Орфей очарует призраков своим пением. Я искоса взглянул на Надежду – она смотрела прямо на меня. Я повернулся к ней и тут же ощутил на губах влажный-влажный поцелуй, смешанный с запахом коньяка и сигарет.
Орфей бродил по царству теней, усмиряя Цербера и фурий, а Надежда тем временем все глубже и глубже засовывала язык мне в рот. Орфей метался по Элизиуму в поисках Эвридики, а Надежда тем временем положила мою руку себе на грудь. Эвридика корила Орфея за то, что он не смотрит на нее, а Надежда уже засунула мою руку себе под лифчик. Интересно, подумал я, многим ли доводилось ласкать женскую грудь в опере? Мне это было неизвестно. Когда отзвучал последний аккорд и мы вышли в фойе, у меня было полное ощущение, что все смотрят на нас, что вот-вот кто-нибудь крикнет: "Посмотрите-ка на эту парочку – вместо того, чтобы слушать оперу, они предавались разврату!" – но, странное дело, никто не произнес ни слова, и первой заговорила Надежда – когда мы уже оказались на улице.
– А теперь я должна вернуться в этот ужасный лагерь? – спросила она.
– Никто тебя не неволит – мы ведь находимся в свободном мире.
– Я хочу быть с тобой.
– А вот мне надо вернуться.
– Неужели это необходимо?
– Знаешь, давай зайдем куда-нибудь и поговорим. Мы поехали во "Франкфуртер хоф" – одну из лучших гостиниц в городе. Надежда пожелала выпить шампанского, но так как в баре не оказалось советской шипучки, пришлось «довольствоваться» французским.
– Надежда… – начал я.
– Зови меня Надей. Так мне больше нравится.
– Надя, скажи, чего тебе хочется?
– Зачем ты издеваешься надо мной?
– Издеваюсь?
– Ты хочешь услышать от меня то, что должен был бы сказать сам. Наверно, я тебе просто не нравлюсь. Может, я вовсе тебе не нужна?
– Надя, я тебя не понимаю.
– Ну разве можно быть таким бестолковым! Тут и понимать нечего – я хочу остаться здесь, с тобой, а назад в лагерь не хочу.
– Что ж, можно снять тебе номер в гостинице.
– А как же ты?
– Боюсь, мне действительно необходимо вернуться.
– Но мне хочется, чтобы ты был здесь, со мной.
– Ты в этом уверена?
– Ну конечно!
Я сделал большой глоток шампанского.
– Раз ты и вправду этого хочешь… Есть маленький шанс, что мне удастся все устроить. Нужно будет сделать один звонок.
– Если не хочешь – не надо.
– Что ты, я очень хочу.
На случай, если Надежда хоть немного понимает по-английски, я старался говорить по телефону так, чтобы она меня слышала. Вот что я сказал в трубку:
– Алло, лагерь «Кэссиди»? Говорит специалист третьего разряда Дэйвис. Мне нужен капрал Дэвид Дозьер из штаба. Привет, Дэйв, это я, Хэм. Слушай, будь другом, выручи. Я сейчас во Франкфурте и хотел бы тут задержаться. Нет, не только на ночь. Еще на пару деньков. Трехдневный отпуск? Это было бы здорово. Можно устроить? Просто нет слов. А насчет тренировок тоже договоришься? Да, вот еще что. Вместе со мной один наш источник – отметь где надо, ладно? Как зовут? Надежда. Фамилия? Кропоткина. Записал? Значит, сделаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51