Ясно, что гипотеза о Соловье-вятиче предполагает отход от тривиального

понимания этого персонажа как разбойничьего атамана. Оправдан ли такой
шаг?
Г.Пясецкий и В.Никольский в "Исторических очерках города Караче-ва"
приводили следующий резон: "Победа над простым атаманом шайки не подняла
бы
так Ильи Муромца в глазах могучих богатырей князя Владимира и не снискал
а
бы ему столько почета и удивления в первопрестольном Киеве. Другое дело,

когда Илье Муромцу удалось доставить пленником на великокняжеский дво
р
племенного князя вятичей, обладавшего недоступными лесами! Тогда вполн
е
понятными становятся заслуги богатыря и восторги киевского князя,
пожелавшего потешиться над униженным соперником своего могущества".
Соображения, в общем-то, разумные; однако следует учесть, что "мера вещей"
в эпосе не всегда совпадает с реальной историей, а Соловей-разбойник как

раз и наделен эпической, немыслимой для реального человека мощью.
Куда более существенно в данном случае другое обстоятельство, также
отмеченное исследователями. Дело в том, что типичных для разбойника
действий Соловей не совершает. Говоря словами академика Б.А.Рыбакова,
"Соловей - не обычный разбойник на большой дороге, который живет за счет
проезжих торговых караванов, наоборот, он - жестокий и неразумный домосе
д,
владелец земли, не позволяющий ездить через его леса". Специфичность
поведения Соловья-разбойника ярче всего проступает на фоне другого
былинного сюжета - о встрече Ильи Муромца с шайкой разбойников-станичник
ов,
которые, как и положено "настоящим" разбойникам, хотели его ограбить, но
получили надлежащий отпор. Деятельность Соловья являлась разбоем скор
ее в
общегосударственном, нежели криминальном смысле, так что искать в ней
отголоски политических баталий Древней Руси вполне оправданно.
Вместе с тем сказанное не означает, что можно опять свести фигуру
Соловья-разбойника к исторической конк-ретике и видеть в нем "племенного

князя вятичей" или какое-то другое, столь же определенное лицо. Оговорка,

что это образ собирательный, символический, тоже будет недостаточной. На
до
трезво оценивать пределы, до которых вообще возможно его постижение с
помощью реально-исторического анализа. Этот анализ позволяет нам понят
ь
лесной образ жизни Соловья, реальную мотивацию его разбоя, привязанност
ь
его действий к определенному региону - вот, пожалуй, и все. Образ же как
целое, его яркая необычность остаются при этом неразъясненными, и даже
добавление в будущем новых штрихов к исторической характеристике
Соловья-разбойника вряд ли кардинально изменит ситуацию.
Давно пора уже признать, что стремление "видеть в нем только человека"
(тезис А.А.Потебни) по сути своей ошибочно, ибо человек, конечно, может и
залезать на деревья, и сильно свистеть, и носить прозвище Соловей, но чтоб
ы
все это случайно совпало в одном человеческом образе - маловероятно. В
фигуре Соловья-разбойника подобные черты объединила глубокая внутренн
яя
связь, идущая от представления о его птичьей натуре. Недаром же некоторы
е
исполнители былины добавляли к традиционным атрибутам Соловья то крыл
ья, то
способность летать, а иные прямо называли его птицей.
Не случайны и соответствующие деформации образа в прозаических переск
азах
сюжета.
Существует, правда, еще одна точка зрения: во всем "виновато" имя
персонажа. Дескать, изначально в былине шла речь о человеке по прозвищу
Соловей, но потом его имя было воспринято как нарицательное, и постепенн
о
народная фантазия приписала разбойнику смертоносный свист и другие св
ойства
чудовищной птицы. Это мнение кочует по страницам научных работ давно,
однако так и не обросло аргументами и наблюдениями, которые бы
подтверждали, что нечто подобное действительно могло иметь место.
Напротив., легко привести факт, ставящий эту гипотезу под сомнение. В эпос
е
ведь у Соловья-разбойника есть тезка - заморский жених Соловей Будимиров
ич,
которому посвящена отдельная былина. И он, несмотря на имя, никаких птичь
их
черт не приобрел, хотя времени у него для этого тоже было предостаточно
(сложение былины о Соловье Будимировиче относят обычно к середине XI века).

Нет, не удается "растворить" фантастику образа Соловья-разбойника в реал
иях
древнерусской жизни. Исторический комментарий помог нам вскрыть тольк
о
верхние, самые близкие к нам по времени слои этого образа, а под ними
обнаруживаются более древние и куда менее ясные.

МИФ?

Как много значит в науке обыкновенная наблюдательность!.. В конце XIX
века В.Ф.Миллер, будущий академик, обратил внимание на деталь, мимо которо
й
проходили ученые как до, так и после него. Курьезно, но и сам Миллер,
увлекшись позднее изучением исторической основы былин, в том числе и был
ины
о Соловье-разбойнике, к своему наблюдению уже не возвращался. А жаль. Оно

способно стать тем кончиком нити, потянув за который, можно постепенно
распутать если и не весь клубок загадок образа Соловья, то, во всяком
случае, его немалую часть.
Вот над чем задумался В.Ф.Миллер: "Илья, по-видимому, не желает убить
Соловья, а между тем пускает ему стрелу в глаз - в одно из самых уязвимых
мест. Былины говорят даже, что стрела вышибла Соловью правое око со косиц
ею
или вышла в левое ухо, за чем, казалось бы, должна последовать немедленная

смерть. Это стреляние в глаз, однако без цели убить, представляется нам
странным". Противоестественность ситуации, добавлю, почувствовал не тол
ько
ученый. Несколько исполнителей былины и переписчиков повести о
Соловье-разбойнике сделали одну и ту же примечательную ошибку: сообщили,

что Илья Муромец убил Соловья при первой встрече, хотя далее в их текстах

разбойник как ни в чем не бывало разговаривает, свистит и т.п. Столь
сильной оказывалась подсознательная уверенность, что богатырский выст
рел в
глаз должен быть смертелен...
Разгадка этого парадокса, найденная В.Ф.Миллером, проста и правдоподобн
а.
"Нам кажется, - писал он, - что в стрелянии именно в глаз нужно видеть
survival (пережиток. - Ю.М.) того сказочного мотива, что для некоторых
чудовищных или вообще исключительных существ смерть возможна при усло
вии
поражения только одного определенного места на теле". Действительно, в
эпосах народов мира единственным уязвимым местом противника главного
героя
иногда является глаз. Но даже если соответствующий мотив в былине
знаменовал собой лишь богатырскую меткость стрельбы и ничего больше, вс
е
равно выстрел в глаз предполагает смерть, и, таким образом, В.Ф.Миллеру
удалось нащупать в сюжете былины о Соловье-разбойнике след другого, боле
е
старого сюжета с несколько иной логикой противоборства.
Опираясь на это наблюдение, можно представить себе следующее. Как и у
других народов, у восточных славян издревле существовало сказание о поб
еде
некоего героя над мифологическим чудовищем. Выехал этот герой на схватк
у с
непобедимым прежде врагом, выдержал его атаку и убил стрелою в глаз. Не
исключено, что завершалось сказание так же, как и некоторые упоминавшиес
я
ранее прозаические тексты: герой разрубил тело грозного Соловья на кусо
чки,
и они превратились в безобидных соловьев. Позднее, в пору интенсивного
формирования былинного эпоса, древний сюжет использовали для создания

былины на куда более актуальную тему борьбы за целостность Русского
государства. Героя сделали крестьянином из Муромской земли, его противн
ик
Соловей стал олицетворением сепаратистов-вятичей, был добавлен эпизод
с
освобождением Чернигова. Сместились и сюжетные акценты. Все помыслы гер
оя в
былине центростремительны: он отправляется из дома не на бой с Соловьем,
а
на службу к киевскому князю, и даже путь через разбойничью заставу он
предпочитает не только потому, что храбр, силен и верит в победу над
Соловьем, но и потому еще, что так быстрее добраться до Киева.
Соответственно и заслуга в ликвидации разбойника становится для Ильи
"пропуском" в круг главных киевских богатырей. Это навело создателей был
ины
на мысль продлить сюжетное существование Соловья. Илье нужно было
предъявить его в Киеве, причем лучше живым, во всей его мощи, чтобы
Владимир и князья-бояре на себе испытали силу его свиста и по-настоящему

оценили подвиг Ильи, избавившего Русь от такой напасти, а заодно и были
наказаны за оскорбительное недоверие к рассказу богатыря.
Переделка старого сюжета на новый лад прошла в целом успешно, однако
кое-какие нестыковки остались. И это не только противоречие между новой

задачей героя в борьбе с врагом и прежним способом его поражения
("стреляние в глаз без цели убить"). Сама раздвоенность образа Соловья
легко объяснима совмещением двух разновременных сюжетных пластов. Всп
омним:
ощущение двуликости персонажа рождается благодаря контрасту между пер
вой -
как теперь ясно, древнейшей - частью былинного сюжета, где Соловей выгляд
ит
чудовищем, и частью второй, в которой он очеловечен. Не случайно у
разбойника в былине оказалось два жилища - гнездо, естественное для
мифической птицы, и дом, подобающий историзированному врагу.
Короче и упрощенно говоря, былинный Соловей-разбойник - это миф, одетый в

исторические одежды, и фантастическая сущность образа сложилась в недр
ах
мифологии. Посмотрим теперь, что способен прибавить к пониманию персона
жа
его анализ с этих позиций. Безусловно, правы те, кто возводит сюжет о
Соловье к общеиндоевропейскому мифу о борьбе со Змеем, изначально -
воплощением опасных для человека природных сил. Здесь нашими союзникам
и
опять-таки являются носители фольклора. Когда исполнители забывали имя

Соловья-разбойника, они чаще всего называли его Змеем. Отдадим должное и
х
чутью: признаки родства двух персонажей не всегда очевидны.
В восточнославянском фольклоре - ограничимся этим кругом источников -
Змей обычно летает. У Соловья-разбойника такая способность подразумева
ется
"по определению", хотя в сюжете он ее не реализует. В отличие от Змея у
Соловья только одна голова (иначе и мотив поражения в глаз лишился бы
смысла), но отсутствие змеиной многоглавости своеобразно компенсирова
но
множественностью дубов, на которых сидит Соловей. Самый явный общий приз
нак
- тяготение того и другого персонажа к реке, которая в сказках тоже зоветс
я
Смородиной. После убийства сказочного Змея на героя часто нападает Змеи
ха;
этот мотив, вероятно, послужил толчком к созданию соответствующего эпиз
ода
былины, когда кто-то из родственников Соловья (как правило, дочь) пытается

отбить его у Ильи. Есть и другие параллели, не оставляющие сомнений в
"змеиной" родословной Соловья-разбойника.
Для нас важнее всего определить, восходит ли звуковое оружие Соловья к

каким-то способностям Змея. Поначалу такая связь не просматривается.
Восточнославянский Змей может проглотить человека, угрожает спалить е
го
огненным дыханием, вбивает (непонятно чем) своего противника в землю - от

свиста Соловья-разбойника все это очень далеко. Правда, перед боем Змей и

его будущий победитель, сказочный богатырь, заняты не совсем обычным дел
ом:
они выдувают ток, площадку для битвы. "Змей как дунул - где были мхи,
болота, стало гладко, как яйцо, на двенадцать верст". Этому тоже можно было

бы не придать особого значения, если бы не постоянные указания на радиус

действия змеиного дуновения, заставляющие вспомнить столь же устойчив
ую
фразу о том, что Соловей-разбойник "убивал свистом за двенадцать верст"
(конкретное расстояние, как и в сказках про Змея, варьируется).
Впрочем, и это зацепка частная, мало что доказывающая. Ощущение настояще
го
"попадания" возникает при обращении к шуточной сказке о споре Змея (в
позднейшей версии - черта) с человеком: кто сильнее свистнет? Змей свистну
л
так, что полетели листья с деревьев, а человек едва устоял на ногах; когда

настал его черед, человек велел Змею закрыть глаза, а сам что есть силы
"свистнул" по нему дубиной - и глупый Змей признал свое поражение в споре.
Наконец-то мы встретились со змеиным свистом (в основе которого легко
распознается гиперболизированное шипение змеи), причем его последстви
я
тождественны некоторым эффектам свиста Соловья-разбойника.
Попытаемся понять, как возник этот сюжет. Он входит в цикл коротеньких
сюжетов о состязании человека со Змеем (чертом, великаном и т.п.), в своих
истоках отчасти пародирующий "серьезное" змееборчество. Если сказочный

богатырь, воюющий со Змеем всерьез, действительно может поспорить с ним
в
силе, то герою пародийных сюжетов всякий раз приходится прибегать к обма
ну,
пользуясь глупостью противника. Например, когда Змей в доказательство с
воей
силы раздавил в руке камень, его соперник-человек сдавил в руке сыр или
творог, уверяя, что это камень, из которого он выжал воду. Может
показаться, что и соревнование в свисте - только пародия на эпизод вроде

поочередного выдувания Змеем и богатырем тока. Но зачем тогда понадобил
ось
превращать дуновение в свист? И дубина - оружие совсем не пародийное.
Мифологи считают, что в змееборческих сюжетах дубина (палица, булава)
богатыря предшествовала луку или мечу. Так что в пародийной сказочке, на

мой взгляд, отразился еще один, весьма архаичный сюжет, в котором,
по-видимому, Змей пытался погубить героя свистом, а в ответ получил
смертельный удар палицей. Доказать бытование в старину именно такого сю
жета
трудно, однако на то, что существовал, по крайней мере, такой тип Змея,
указывает ряд фактов, в частности, использование литературой Древней Ру
си
образа змия, который "страшен свистани-ем своим" (цитирую "Моление" Даниила

Заточника). А от свистящего Змея один шаг до свистящего.
Соловья-разбойника.
И все же, как бы там ни было, Соловей - фигура уже иного качества. Даже
американский славист А.Алексан-дер, прямолинейнее всех отстаивающий
понимание былинного разбойника как трансформированного Змея, вынужден

признавать, что "Соловей являет собой радикальный отход от сказочного
прототипа". Например, бросается в глаза следующее. Змей восточнославянск
ого
фольклора очень подвижен; к месту схватки с богатырем он прибывает сам.
Соловей же разбойник, если взять первую, мифологическую часть сюжета о н
ем,
абсолютно статичен, да и в "историческом" продолжении сюжета он
передвигается исключительно по воле Ильи. Можно, конечно, предположить,
что
Соловей-разбойник лучше, чем змееподобные персонажи нашего фольклора,

сохранил древнюю функцию Змея-стража, охранявшего либо границу
потустороннего мира, а ею часто бывала река, либо сокровища, и потому
достаточно статичного. Но дело, думается, не только в этом. На формировани
е
фигуры Соловья оказали влияние еще какие-то образы и представления.
Многие исследователи, начиная с Ф.И.Буслаева, проводили параллель между

Соловьем-разбойником и пресловутым Дивом из "Слова о полку Игореве".
Характер этой связи, однако, до сих пор остается непроясненным, а образ
Дива - загадочным. Так что у нас есть все причины познакомиться с ним
поближе.
Новгород-северский князь Игорь, не вняв грозному предзнаменованию в ви
де
солнечного затмения, шел с войском на половцев. "Солнце ему тьмою путь
заступа ше; нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди; свист зверин въста,
зби[ся] Див, кличет връху древа, велит послу-шати земли незнаеме, Влъзе, и
Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутораканьскый блъван".
Без перевода не очень понятно, но и перевод - дело трудное. Из-за
неоднократного переписывания текста в нем накопились ошибки, не всегда
даже
можно быть уверенным в правильной разбивке на слова. Так, в первом издани
и
памятника в цитированном месте была фраза "свист зверин в стазби", и
переводчики долго ломали головы, что бы это значило, пока, наконец,
большинством голосов не решили, что надо читать "свист зверин въста
(поднялся)", а "зби" - это усеченная глагольная форма "збися", относящаяся
к Диву: "взбился (встрепенулся) Див", и т.д. С учетом этой гипотетической,
но на сегодняшний день практически общепринятой поправки постараемся

разобраться в сути сообщенного.
Раскаты грома в подступивших сумерках пробудили птиц. Далее упомянут
загадочный "свист зверин". Некоторые комментаторы "Слова", например, зооло
г
Н.В.Шарлемань, полагали, что речь идет о свисте потревоженных сусликов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9