Под дубом еще другой
стражник и два оседланных коня. Завидится вдали пыль или вообще
какая-нибудь тревога от табуна или от войска - стражник подает клич сверх
у
дерева; его товарищ под дубом садится на одного из оседланных коней и еде
т
к следующему такому же пункту".
Спрашивается теперь, почему и разбойники не могли устраивать себе
наблюдательные пункты на деревьях? Для придорожных засад в лесистой
местности эта мера была, пожалуй, и неизбежной.
Вот так под рационалистическим углом зрения "таяли" все птичьи атрибуты
Соловья-разбойника. В понимании этого образа наметилась соблазнительн
ая
простота. Со страниц некоторых работ конца XIX века, касающихся изложенной
концепции, явственно слышится вздох облегчения. "Данное г. Потебней
объяснение устраняет необходимость видеть в Соловье сверхъестественн
ое
существо, получеловека-птицу", - с удовлетворением констатировал, наприм
ер,
Л.Н.Майков. Все поступки, все черты персонажа стали выглядеть
человеческими, а это позволяло, не углубляясь в дебри мифологической
фантастики (чем активно занимались до этого многие исследователи), всеце
ло
сосредоточиться на поисках реально-исторической основы образа Соловья
,
которые к тому времени также стали разворачиваться достаточно интенси
вно.
Одна область поисков напрашивалась с самого начала: летописи. Если у
Соловья был прототип в истории, он должен был буквально поразить
современников размахом своих действий, а возможно, и какими-то другими
особенностями - и вряд ли столь заметная фигура ускользнула бы от вниман
ия
летописцев. Так удалось ли отыскать что-нибудь подобное?
Нашли лишь вот что. Согласно Никоновской летописи, в 1008 году "изымаша
хитростию некоею славнаго разбойника, нарицаемаго Могута". Представ пер
ед
Владимиром Святославичем, он "въекрича зело, и многы слезы испущая из
очию", обещал больше не творить зла и жить до конца своих дней в покаянии.
От таких слов "Владимер умилися душею и сердцем" и отправил разбойника в
дом своего духовного отца, митрополита Ивана, повелев никогда не покидат
ь
этот дом. "Могут же, заповедь храня, никакоже исхожаше из дому митрополичя,
и крепким и жестоким житием живяше, и умиление и смирение много показа, и
провидев свою смерть, с миром почи о Господи". Не правда ли, по первом
чтении трудно даже определить, имеет ли этот рассказ хоть какое-нибудь
отношение к нашей теме. Многие ученые, однако, видели в нем историческое
зерно былинного сюжета, а некоторые, например, М.Г.Халанский, попросту
считали его "древнейшим вариантом былины об Илье Муромце и
Соловье-разбойнике".
Что же общего между летописным разбойником и эпическим? Назывались
следующие признаки сходства. Во-первых, и того и другого разбойника
приводят к киевскому князю Владимиру. Во-вторых, оба в чем-то похоже ведут
себя перед князем (один громко вскричал, другой сильно свистнул).
В-третьих, участь Соловья-разбойника тоже порой благополучна: некоторые
былинные варианты ничего не говорят о его казни, а изредка, вопреки
основной версии сюжета, Илья отпускает врага на свободу.
Видно, слишком уж велико было желание найти "летописного Соловья", коли
исследователей удовлетворяли эти скудные и натянутые параллели... В
действительности несхожего тут гораздо больше. Например, невозможно
поверить, будто слезный вопль летописного разбойника стал прообразом
разрушительного и опасного для людей свиста Соловья. В Могуте вообще нет
ничего "птичьего". Его, далее, не победили в схватке, а поймали хитростью.
Летопись вообще умалчивает, как именно и кем он был пойман, да все это и
несущественно с точки зрения внутренних задач повествования - мы ведь им
еем
дело не с "приключенческой" историей о поимке разбойника, а с назидательн
ой
легендой о раскаянии грешника, присутствие которой в Никоновской летоп
иси
более чем естественно.
"Повесть временных лет" поместила под 996-м годом рассказ о том, что
богобоязненный князь Владимир не решался поначалу казнить разбойников
, но
епископы убедили его: казнь злодея - не грех. Составитель Никоновской
летописи воспроизвел этот эпизод, расцветив его новыми подробностями, а
под
конец воздал хвалу Владимиру, который, будучи "многотръпелив зело и смыс
лен
в разуме", решал участь лиходеев "с рассмотрением и великим испытанием".
Простейшая логика диктовала: вслед за рассказом о Владимире, казнящем
разбойников, нужен рассказ о Владимире милующем. Этой цели как нельзя лу
чше
отвечал сюжет о Могуте. Вся статья Никоновской летописи за 1008 год
пропитана христианским морализаторством и завершается новым панегири
ком
праведному князю.
Но главное даже не в том. Рассказ о событии, якобы имевшем место в 1008
году, впервые появился на страницах Никоновской летописи, составление
которой датируется XVI веком. Ни единого слова о Могуте в предшествующем
летописании нет. Перед нами, судя по всему, легенда довольно позднего
происхождения, и это заставляет окончательно распроститься с мыслью ви
деть
в Могуте прототип былинного разбойника, потому что былина о Соловье, по
общему убеждению, возникла еще в Древней Руси.
Не так давно в научный оборот ввели еще один интересный для нашей темы
источник, хотя и на "..л раз у меня нет уверенности, что он действительно
как-то связан с Соловьем-разбойником. Во всяком случае, сакраментальное
имя
Соловей на летописных страницах прозвучало. Одна новгородская летопис
ь,
составленная в XVI веке, поведала следующую историю, отнеся ее к 1209 году.
Киевский князь Мстислав победил много народов и захватил ряд земель, в т
ом
числе и вотчину другого Мстислава, великого князя, жившего в Галиче.
Оскорбленный Мстислав галицкий "и вся земля Руская сташа на реки Почайне
, и
ту прииха к нему Олександр Попович..." Узнав о выступлении противников,
Мстислав киевский вывел свою рать, а затем сказал воеводе Дрозду: "Еди,
испытай, есть ли князь великий на реки Почайне". Воевода отказался: "Не
иду, яз Дрозд потка (птица), а тамо есть Соловей". Ехать вызвался другой
воевода - Волчий Хвост. Подъехав к реке Почайне, он вступил в бой с
Александром Поповичем, но потерпел поражение. После этого Александр
Попович, в котором легко узнать былинного Алешу Поповича, разбил в одино
чку
все полки киевского князя и вернул Мстиславу галицкому его вотчину.
Конфликт двух Мстиславов, вероятно, вымышлен, а фольклорное, скажу точне
е
- эпическое, происхождение "батальной" части рассказа не вызывает сомнен
ий.
Для нас, конечно, интереснее всего фраза "яз Дрозд потка, а тамо есть
Соловей". Историк Б.М.Клосс, опубликовавший этот летописный фрагмент об
Александре Поповиче, толкует слова воеводы как простое иносказание:
"Дрозду-птице нечего равняться с соловьем". Здесь, однако, угадывается
более сложный подтекст.
В самом деле, как метафорическому дрозду соответствует в реальном план
е
воевода Дрозд, так и соловью иносказания должен соответствовать кто-то и
з
действующих лиц. Из сюжета следует, что это Александр Попович. Он находит
ся
"тамо", на Почайне, куда киевский князь посылает воевод, и именно его, как
подтвердило вскоре поражение Волчьего Хвоста, имел все основания витьс
я
Дрозд. Но почему Александр назван Соловьем? Ведь не в пении он превосходи
т
противника (чем еще соловей лучше дрозда?), а в силе, боевитости. Для того
же, чтобы выразить его воинское превосходство, используя символику птиц,
куда лучше подошел бы другой метафорический образ - сокола, орла и т.п. И
все-таки в иносказательном сравнении двух воинов был выбран отчего-то
"певческий", а не "силовой" ряд образов.
Мы знаем одного лишь "певучего" Соловья, который способен символизирова
ть
собой необычайную мощь и смер-те.яьную опасность для любого человека, - эт
о
былинный разбойник. Вспомним, его часто представляли "сильным богатырем
".
Так не ему ли уподобили Александра Поповича? Правда, столь изощренные
приемы, когда один персонаж характеризуется с помощью намека на другого
(и
из иного сюжета), фольклорной поэтике не свойственны; скорее это можно
отнести на счет творческого вмешательства автора литературной обработ
ки
сказания (вероятно, им был сам составитель летописи). Конечно, это
предположение очень шатко. Доказать, что в тексте действительно содержа
лся
намек на былинного Соловья, вряд ли возможно, С другой стороны, и
допустить, что некто в XIV веке или чуть раньше самостоятельно применил
образ соловья для метафоризации богатырской силы, ничего нс слышав о
Соловье-разбойнике, тоже довольно трудно. Оставляя вопрос открытым, я хо
тел
бы только заострить внимание на времени включения этого сюжета в летопи
сь.
Да, то же самое, что и в предыдущем случае, столетие, вообще отмеченное
широким проникновением в летописи эпических материалов. Тот же процесс
"дополнения" истории задним числом, когда летописец, руководствуясь одно
му
ему известными соображениями, привязывал сведения, почерпнутые из
современного ему фольклора, к тем или иным датам далекого прошлого. Наде
жды
на обнаружение древнего и независимого от эпоса свидетельства о
Соловье-разбойнике опять не оправдываются. Перед нами в лучшем случае
поздний литературный отзвук былины.
Итак, прояснить проблему историчности Соловья-разбойника традиционны
м для
науки путем - обратившись к письменным источникам - пока не удалось. Более
перспективным оказался другой путь - рассмотрение географических данн
ых,
содержащихся в былине.
Кратчайший путь из Мурома к Киеву в условиях Древней Руси скорее всего
пролегал бы через Чернигов. Былина в этом отношении точна. Она
рассказывает, как Илья Муромец, спеша в Киев, проезжает мимо Чернигова и
видит, что город со всех сторон обступила вражеская рать. Богатырь нс мог
не прийти на выручку осажденным. Благодарные черниговцы просят Илью
остаться у них в городе воеводой. Но питаны у богатыря иные, он спрашивает
"дорожку прямоезжую" на Киев. Тут-то впервые он и узнает о
Соловье-разбойнике, который эту самую дорогу оседлал.
Вроде бы координаты логова Соловья обозначены: где-то между Киевом и
Черниговом. Однако исследователи с редким единодушием отказывались
принимать это сообщение на веру. Мешало другое, более правдоподобное
указание той же былины, согласно которому встреча Ильи Муромца с
Соловьем-разбойником состоялась в Брынских или Брянских лесах. Про густ
ые
Брянские леса слышали, наверное, все. Существует даже достаточно
обоснованная гипотеза, что само название Дебрянск, под которым город
Брянск фигурировал первоначально в летописях, произошло от слова "дебр
и".
Ну, а что это за леса Брынские?
Их связывают с небольшой рекой Брынь, впадающей в Жиздру, приток Оки. На
берегу есть одноименное село. Глядя на современные карты, трудно поверит
ь,
что эта речка или населенный пункт, о существовании которых сегодня мало
кто знает, могли дать имя знаменитым лесам. Но места эти, очевидно, не
всегда были безвестными. Рядом с селом Брынь имеется древнее городище. П
о
мнению специалистов, именно здесь находился летописный Брын, упомянуты
й
1228 годом (князь Михаил Всеволодович "бе бо тогда в Брыну"). Скорее всего,
по этому городу окрестные леса и получили свое название. Как уже сказано,
в
записях былины фигурируют оба топонима. Одни варианты поселяют
Соловья-разбойника в Брынских лесах, другие - в Брянских. Но нет никакого
сомнения, что первоначально обителью Соловья эпос называл именно Брынс
кие
леса. Варианты былины с их упоминанием зафиксированы в самых разных
регионах, от Поволжья до Сибири, что указывает на древность, исконность
употребления данного топонима в произведении. О Брянских же лесах речь и
дет
только в двух былинных записях территориально ограниченной (мезенской)
традиции. Здесь резоннее предположить позднюю, может быть, даже машиналь
ную
"корректировку" названия в соответствии с более известным топонимом.
Впрочем, сама легкость этой топонимической подмены наводит на серьезны
е
раздумья. Как вышло, что два соседних лесных массива (см. рис.), между
которыми, строго говоря, вообще не видно какой-либо естественной границы
,
называются почти одинаково? Среди возможных ответов подкупает своей
простотой следующий. Не исключено, что поначалу весь огромный лесной мас
сив
между верховьями Оки и Десны именовали Брынским. Позднее, когда Брын
превратился в захудалое поселение, а Брянск, напротив, приобрел широкую
известность как столица удельного княжества, общее название лесов стал
и
соответствующим образом подправлять, благо для этого было достаточно
изменить всего одну букву... Возможно, какое-то время оба названия, старое
и новое, сосуществовали на правах синонимов. Однако процесс уточнения и
конкретизации географических представлений, сопутствовавший заселен
ию
междуречья Оки и Десны, неизбежно вел к тому, что Брынскими все чаще звали
леса только по Брыни, а Брянскими - те, что ближе к одноименному городу.
Так ли все обстояло на самом деле, судить очень трудно из-за нехватки
соответствующих исторических свидетельств. Те же Брынские леса в летоп
исях
не упоминаются, и единственным источником, говорящим об известности их в
Древней Руси, остается для нас былина. И все же факт употребления эпосом
обоих названий лесов в качестве синонимичных не противоречит высказан
ному
здесь предположению. Следовательно, нам приходится допускать, что созда
тели
былины, определяя место обитания Соловья-разбойника, подразумевали Бры
нские
леса в широком смысле, на пространстве от Брыни до Десны, и поздняя замена
некоторыми сказителями названия этих лесов на Брянские по сути своей не
так
уж и ошибочна... Во всяком случае, наиболее вероятный маршрут поездки Ильи
Муромца проходит через весь указанный регион.
Рассмотрим повнимательнее карту. Если бы мы наносили на нее путь
богатыря, следуя "букве" былинного повествования, нам, пожалуй,
потребовалась бы линейка, ибо, читая текст, складывается впечатление, чт
о
Илья мчался в стольный город напрямую, скача на богатырском коне через р
еки
и озера. Но если мы прикинем, где мог бы пролегать подобный маршрут в
реальных условиях Древней Руси, нам станет ясно, что человек, спешащий из
Мурома в Киев, предпочел бы проделать максимальный отрезок пути по Оке и
ли
вдоль ее берега. И только там, где река круто изгибается (в районе нынешней
Калуги), он вынужден был бы взять юго-западнее и ехать лесами, устремляясь
опять-таки к ближайшей излучине Десны, а уж река привела бы его в Чернигов
и Киев. Этот-то путь непосредственно пересек бы сначала Брынские, а затем
и
Брянские леса.
И еще одна многозначительная деталь. Сегодня мимо села Брынь проходит
автомагистраль, ведущая из центра России к Киеву и Чернигову, а параллел
ьно
ей тянется железная дорога. Случайно ли одна из важнейших транспортных
артерий на этом участке в точности повторяет путь, описанный в былине? Ес
ли
это и совпадение, то глубоко символичное. Но дело, видимо, в другом.
Создатели былины знали, что кратчайший путь из северо-восточных земель в
Киев лежит через Брынские леса, потому и направили туда своего героя.
Наиболее рациональный маршрут выбирали позднее и строители дорог. К том
у же
крупные автодороги предпочитали строить по уже существующим, давно
объезженным путям.
Таким образом, размещение логова Соловья-разбойника в Брынских (Брянск
их)
лесах с историко-географической точки зрения абсолютно оправдано и мож
ет
быть принято за достоверную деталь повествования. Чернигов же упомянут
явно
не на месте: богатырь мог попасть в этот город только после встречи с
Соловьем, а не до нее, как сказано в былине. Но здесь уже мы имеем дело с
эпической условностью, продиктованной чисто художественными задачами.
Эпизод с освобождением города был придуман, в частности, ради того, чтобы
подготовить столкновение Ильи Муромца с Соловьем-разбойником, в
непринужденной форме диалога горожан с их освободителем дать
предварительную информацию о будущем противнике богатыря, нацелить ег
о на
эту встречу. Выбор же конкретного города объясняется элементарно.
Мотивировку в общих чертах уловил уже Н.Д.Квашнин-Самарин, первым
предложивший в 1879 году целостное историческое толкование интересующей
нас
былины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
стражник и два оседланных коня. Завидится вдали пыль или вообще
какая-нибудь тревога от табуна или от войска - стражник подает клич сверх
у
дерева; его товарищ под дубом садится на одного из оседланных коней и еде
т
к следующему такому же пункту".
Спрашивается теперь, почему и разбойники не могли устраивать себе
наблюдательные пункты на деревьях? Для придорожных засад в лесистой
местности эта мера была, пожалуй, и неизбежной.
Вот так под рационалистическим углом зрения "таяли" все птичьи атрибуты
Соловья-разбойника. В понимании этого образа наметилась соблазнительн
ая
простота. Со страниц некоторых работ конца XIX века, касающихся изложенной
концепции, явственно слышится вздох облегчения. "Данное г. Потебней
объяснение устраняет необходимость видеть в Соловье сверхъестественн
ое
существо, получеловека-птицу", - с удовлетворением констатировал, наприм
ер,
Л.Н.Майков. Все поступки, все черты персонажа стали выглядеть
человеческими, а это позволяло, не углубляясь в дебри мифологической
фантастики (чем активно занимались до этого многие исследователи), всеце
ло
сосредоточиться на поисках реально-исторической основы образа Соловья
,
которые к тому времени также стали разворачиваться достаточно интенси
вно.
Одна область поисков напрашивалась с самого начала: летописи. Если у
Соловья был прототип в истории, он должен был буквально поразить
современников размахом своих действий, а возможно, и какими-то другими
особенностями - и вряд ли столь заметная фигура ускользнула бы от вниман
ия
летописцев. Так удалось ли отыскать что-нибудь подобное?
Нашли лишь вот что. Согласно Никоновской летописи, в 1008 году "изымаша
хитростию некоею славнаго разбойника, нарицаемаго Могута". Представ пер
ед
Владимиром Святославичем, он "въекрича зело, и многы слезы испущая из
очию", обещал больше не творить зла и жить до конца своих дней в покаянии.
От таких слов "Владимер умилися душею и сердцем" и отправил разбойника в
дом своего духовного отца, митрополита Ивана, повелев никогда не покидат
ь
этот дом. "Могут же, заповедь храня, никакоже исхожаше из дому митрополичя,
и крепким и жестоким житием живяше, и умиление и смирение много показа, и
провидев свою смерть, с миром почи о Господи". Не правда ли, по первом
чтении трудно даже определить, имеет ли этот рассказ хоть какое-нибудь
отношение к нашей теме. Многие ученые, однако, видели в нем историческое
зерно былинного сюжета, а некоторые, например, М.Г.Халанский, попросту
считали его "древнейшим вариантом былины об Илье Муромце и
Соловье-разбойнике".
Что же общего между летописным разбойником и эпическим? Назывались
следующие признаки сходства. Во-первых, и того и другого разбойника
приводят к киевскому князю Владимиру. Во-вторых, оба в чем-то похоже ведут
себя перед князем (один громко вскричал, другой сильно свистнул).
В-третьих, участь Соловья-разбойника тоже порой благополучна: некоторые
былинные варианты ничего не говорят о его казни, а изредка, вопреки
основной версии сюжета, Илья отпускает врага на свободу.
Видно, слишком уж велико было желание найти "летописного Соловья", коли
исследователей удовлетворяли эти скудные и натянутые параллели... В
действительности несхожего тут гораздо больше. Например, невозможно
поверить, будто слезный вопль летописного разбойника стал прообразом
разрушительного и опасного для людей свиста Соловья. В Могуте вообще нет
ничего "птичьего". Его, далее, не победили в схватке, а поймали хитростью.
Летопись вообще умалчивает, как именно и кем он был пойман, да все это и
несущественно с точки зрения внутренних задач повествования - мы ведь им
еем
дело не с "приключенческой" историей о поимке разбойника, а с назидательн
ой
легендой о раскаянии грешника, присутствие которой в Никоновской летоп
иси
более чем естественно.
"Повесть временных лет" поместила под 996-м годом рассказ о том, что
богобоязненный князь Владимир не решался поначалу казнить разбойников
, но
епископы убедили его: казнь злодея - не грех. Составитель Никоновской
летописи воспроизвел этот эпизод, расцветив его новыми подробностями, а
под
конец воздал хвалу Владимиру, который, будучи "многотръпелив зело и смыс
лен
в разуме", решал участь лиходеев "с рассмотрением и великим испытанием".
Простейшая логика диктовала: вслед за рассказом о Владимире, казнящем
разбойников, нужен рассказ о Владимире милующем. Этой цели как нельзя лу
чше
отвечал сюжет о Могуте. Вся статья Никоновской летописи за 1008 год
пропитана христианским морализаторством и завершается новым панегири
ком
праведному князю.
Но главное даже не в том. Рассказ о событии, якобы имевшем место в 1008
году, впервые появился на страницах Никоновской летописи, составление
которой датируется XVI веком. Ни единого слова о Могуте в предшествующем
летописании нет. Перед нами, судя по всему, легенда довольно позднего
происхождения, и это заставляет окончательно распроститься с мыслью ви
деть
в Могуте прототип былинного разбойника, потому что былина о Соловье, по
общему убеждению, возникла еще в Древней Руси.
Не так давно в научный оборот ввели еще один интересный для нашей темы
источник, хотя и на "..л раз у меня нет уверенности, что он действительно
как-то связан с Соловьем-разбойником. Во всяком случае, сакраментальное
имя
Соловей на летописных страницах прозвучало. Одна новгородская летопис
ь,
составленная в XVI веке, поведала следующую историю, отнеся ее к 1209 году.
Киевский князь Мстислав победил много народов и захватил ряд земель, в т
ом
числе и вотчину другого Мстислава, великого князя, жившего в Галиче.
Оскорбленный Мстислав галицкий "и вся земля Руская сташа на реки Почайне
, и
ту прииха к нему Олександр Попович..." Узнав о выступлении противников,
Мстислав киевский вывел свою рать, а затем сказал воеводе Дрозду: "Еди,
испытай, есть ли князь великий на реки Почайне". Воевода отказался: "Не
иду, яз Дрозд потка (птица), а тамо есть Соловей". Ехать вызвался другой
воевода - Волчий Хвост. Подъехав к реке Почайне, он вступил в бой с
Александром Поповичем, но потерпел поражение. После этого Александр
Попович, в котором легко узнать былинного Алешу Поповича, разбил в одино
чку
все полки киевского князя и вернул Мстиславу галицкому его вотчину.
Конфликт двух Мстиславов, вероятно, вымышлен, а фольклорное, скажу точне
е
- эпическое, происхождение "батальной" части рассказа не вызывает сомнен
ий.
Для нас, конечно, интереснее всего фраза "яз Дрозд потка, а тамо есть
Соловей". Историк Б.М.Клосс, опубликовавший этот летописный фрагмент об
Александре Поповиче, толкует слова воеводы как простое иносказание:
"Дрозду-птице нечего равняться с соловьем". Здесь, однако, угадывается
более сложный подтекст.
В самом деле, как метафорическому дрозду соответствует в реальном план
е
воевода Дрозд, так и соловью иносказания должен соответствовать кто-то и
з
действующих лиц. Из сюжета следует, что это Александр Попович. Он находит
ся
"тамо", на Почайне, куда киевский князь посылает воевод, и именно его, как
подтвердило вскоре поражение Волчьего Хвоста, имел все основания витьс
я
Дрозд. Но почему Александр назван Соловьем? Ведь не в пении он превосходи
т
противника (чем еще соловей лучше дрозда?), а в силе, боевитости. Для того
же, чтобы выразить его воинское превосходство, используя символику птиц,
куда лучше подошел бы другой метафорический образ - сокола, орла и т.п. И
все-таки в иносказательном сравнении двух воинов был выбран отчего-то
"певческий", а не "силовой" ряд образов.
Мы знаем одного лишь "певучего" Соловья, который способен символизирова
ть
собой необычайную мощь и смер-те.яьную опасность для любого человека, - эт
о
былинный разбойник. Вспомним, его часто представляли "сильным богатырем
".
Так не ему ли уподобили Александра Поповича? Правда, столь изощренные
приемы, когда один персонаж характеризуется с помощью намека на другого
(и
из иного сюжета), фольклорной поэтике не свойственны; скорее это можно
отнести на счет творческого вмешательства автора литературной обработ
ки
сказания (вероятно, им был сам составитель летописи). Конечно, это
предположение очень шатко. Доказать, что в тексте действительно содержа
лся
намек на былинного Соловья, вряд ли возможно, С другой стороны, и
допустить, что некто в XIV веке или чуть раньше самостоятельно применил
образ соловья для метафоризации богатырской силы, ничего нс слышав о
Соловье-разбойнике, тоже довольно трудно. Оставляя вопрос открытым, я хо
тел
бы только заострить внимание на времени включения этого сюжета в летопи
сь.
Да, то же самое, что и в предыдущем случае, столетие, вообще отмеченное
широким проникновением в летописи эпических материалов. Тот же процесс
"дополнения" истории задним числом, когда летописец, руководствуясь одно
му
ему известными соображениями, привязывал сведения, почерпнутые из
современного ему фольклора, к тем или иным датам далекого прошлого. Наде
жды
на обнаружение древнего и независимого от эпоса свидетельства о
Соловье-разбойнике опять не оправдываются. Перед нами в лучшем случае
поздний литературный отзвук былины.
Итак, прояснить проблему историчности Соловья-разбойника традиционны
м для
науки путем - обратившись к письменным источникам - пока не удалось. Более
перспективным оказался другой путь - рассмотрение географических данн
ых,
содержащихся в былине.
Кратчайший путь из Мурома к Киеву в условиях Древней Руси скорее всего
пролегал бы через Чернигов. Былина в этом отношении точна. Она
рассказывает, как Илья Муромец, спеша в Киев, проезжает мимо Чернигова и
видит, что город со всех сторон обступила вражеская рать. Богатырь нс мог
не прийти на выручку осажденным. Благодарные черниговцы просят Илью
остаться у них в городе воеводой. Но питаны у богатыря иные, он спрашивает
"дорожку прямоезжую" на Киев. Тут-то впервые он и узнает о
Соловье-разбойнике, который эту самую дорогу оседлал.
Вроде бы координаты логова Соловья обозначены: где-то между Киевом и
Черниговом. Однако исследователи с редким единодушием отказывались
принимать это сообщение на веру. Мешало другое, более правдоподобное
указание той же былины, согласно которому встреча Ильи Муромца с
Соловьем-разбойником состоялась в Брынских или Брянских лесах. Про густ
ые
Брянские леса слышали, наверное, все. Существует даже достаточно
обоснованная гипотеза, что само название Дебрянск, под которым город
Брянск фигурировал первоначально в летописях, произошло от слова "дебр
и".
Ну, а что это за леса Брынские?
Их связывают с небольшой рекой Брынь, впадающей в Жиздру, приток Оки. На
берегу есть одноименное село. Глядя на современные карты, трудно поверит
ь,
что эта речка или населенный пункт, о существовании которых сегодня мало
кто знает, могли дать имя знаменитым лесам. Но места эти, очевидно, не
всегда были безвестными. Рядом с селом Брынь имеется древнее городище. П
о
мнению специалистов, именно здесь находился летописный Брын, упомянуты
й
1228 годом (князь Михаил Всеволодович "бе бо тогда в Брыну"). Скорее всего,
по этому городу окрестные леса и получили свое название. Как уже сказано,
в
записях былины фигурируют оба топонима. Одни варианты поселяют
Соловья-разбойника в Брынских лесах, другие - в Брянских. Но нет никакого
сомнения, что первоначально обителью Соловья эпос называл именно Брынс
кие
леса. Варианты былины с их упоминанием зафиксированы в самых разных
регионах, от Поволжья до Сибири, что указывает на древность, исконность
употребления данного топонима в произведении. О Брянских же лесах речь и
дет
только в двух былинных записях территориально ограниченной (мезенской)
традиции. Здесь резоннее предположить позднюю, может быть, даже машиналь
ную
"корректировку" названия в соответствии с более известным топонимом.
Впрочем, сама легкость этой топонимической подмены наводит на серьезны
е
раздумья. Как вышло, что два соседних лесных массива (см. рис.), между
которыми, строго говоря, вообще не видно какой-либо естественной границы
,
называются почти одинаково? Среди возможных ответов подкупает своей
простотой следующий. Не исключено, что поначалу весь огромный лесной мас
сив
между верховьями Оки и Десны именовали Брынским. Позднее, когда Брын
превратился в захудалое поселение, а Брянск, напротив, приобрел широкую
известность как столица удельного княжества, общее название лесов стал
и
соответствующим образом подправлять, благо для этого было достаточно
изменить всего одну букву... Возможно, какое-то время оба названия, старое
и новое, сосуществовали на правах синонимов. Однако процесс уточнения и
конкретизации географических представлений, сопутствовавший заселен
ию
междуречья Оки и Десны, неизбежно вел к тому, что Брынскими все чаще звали
леса только по Брыни, а Брянскими - те, что ближе к одноименному городу.
Так ли все обстояло на самом деле, судить очень трудно из-за нехватки
соответствующих исторических свидетельств. Те же Брынские леса в летоп
исях
не упоминаются, и единственным источником, говорящим об известности их в
Древней Руси, остается для нас былина. И все же факт употребления эпосом
обоих названий лесов в качестве синонимичных не противоречит высказан
ному
здесь предположению. Следовательно, нам приходится допускать, что созда
тели
былины, определяя место обитания Соловья-разбойника, подразумевали Бры
нские
леса в широком смысле, на пространстве от Брыни до Десны, и поздняя замена
некоторыми сказителями названия этих лесов на Брянские по сути своей не
так
уж и ошибочна... Во всяком случае, наиболее вероятный маршрут поездки Ильи
Муромца проходит через весь указанный регион.
Рассмотрим повнимательнее карту. Если бы мы наносили на нее путь
богатыря, следуя "букве" былинного повествования, нам, пожалуй,
потребовалась бы линейка, ибо, читая текст, складывается впечатление, чт
о
Илья мчался в стольный город напрямую, скача на богатырском коне через р
еки
и озера. Но если мы прикинем, где мог бы пролегать подобный маршрут в
реальных условиях Древней Руси, нам станет ясно, что человек, спешащий из
Мурома в Киев, предпочел бы проделать максимальный отрезок пути по Оке и
ли
вдоль ее берега. И только там, где река круто изгибается (в районе нынешней
Калуги), он вынужден был бы взять юго-западнее и ехать лесами, устремляясь
опять-таки к ближайшей излучине Десны, а уж река привела бы его в Чернигов
и Киев. Этот-то путь непосредственно пересек бы сначала Брынские, а затем
и
Брянские леса.
И еще одна многозначительная деталь. Сегодня мимо села Брынь проходит
автомагистраль, ведущая из центра России к Киеву и Чернигову, а параллел
ьно
ей тянется железная дорога. Случайно ли одна из важнейших транспортных
артерий на этом участке в точности повторяет путь, описанный в былине? Ес
ли
это и совпадение, то глубоко символичное. Но дело, видимо, в другом.
Создатели былины знали, что кратчайший путь из северо-восточных земель в
Киев лежит через Брынские леса, потому и направили туда своего героя.
Наиболее рациональный маршрут выбирали позднее и строители дорог. К том
у же
крупные автодороги предпочитали строить по уже существующим, давно
объезженным путям.
Таким образом, размещение логова Соловья-разбойника в Брынских (Брянск
их)
лесах с историко-географической точки зрения абсолютно оправдано и мож
ет
быть принято за достоверную деталь повествования. Чернигов же упомянут
явно
не на месте: богатырь мог попасть в этот город только после встречи с
Соловьем, а не до нее, как сказано в былине. Но здесь уже мы имеем дело с
эпической условностью, продиктованной чисто художественными задачами.
Эпизод с освобождением города был придуман, в частности, ради того, чтобы
подготовить столкновение Ильи Муромца с Соловьем-разбойником, в
непринужденной форме диалога горожан с их освободителем дать
предварительную информацию о будущем противнике богатыря, нацелить ег
о на
эту встречу. Выбор же конкретного города объясняется элементарно.
Мотивировку в общих чертах уловил уже Н.Д.Квашнин-Самарин, первым
предложивший в 1879 году целостное историческое толкование интересующей
нас
былины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9