Вражеские гарнизоны, стоявшие в деревнях Слюдка и Чудиновая, также подверглись разгрому. Флотилия Бронникова обрушила на них весь свой огонь, а затем Фролов ввел в бой резервные полки.
Красная Армия наступала с огромным воодушевлением. Противник, подавленный быстротой ее действий, силой натиска, превосходством в стрелковых и артиллерийских атаках, бросал позиции, оставляя на месте боя не только убитых, но и раненых.
Красной Армии оказывали большую помощь партизанские отряды. Крестьяне доставали из ям пулеметы, винтовки, охотничьи ружья, прятались в засады, внезапно обстреливая бегущие вражеские войска и этим внося в их ряды невероятную панику.
Армия интервентов часто увязала в болотах, тонула на переправах, ее выгоняли из лесов и уничтожали на дорогах. Разбитая, вконец деморализованная непрерывными ударами, которые наносили ей советские войска, она уже не могла думать о сопротивлении и ринулась назад, к Архангельску.
Несколько суток шел проливной дождь. По Двине ходили желтые тяжелые волны. Берега реки были забиты отступающими частями.
Возле одной деревни, застряв на перекате, стояли баржи с боеприпасами. Даже канонерка «Хумблэр» не могла стащить их с мели. Минерам было отдано приказание подорвать баржи. Оглушительные взрывы раздавались один за другим.
Продрогшие солдаты ломали избы и сараи, разжигали костры и, тупо глядя в пламя, сидели под дождем в ожидании парохода.
Винтовки валялись в грязи. О них никто не заботился. От щеголеватого вида, которым еще недавно кичились интервенты, не осталось и следа. В рваных шинелях, в украденных полушубках, в дырявых и размокших бутсах, с ног до головы облепленнные болотной грязью, солдаты сушились возле раскиданных по всему берегу костров.
Такими же жалкими кучками толпились возле огней даже офицеры, по внешнему виду мало чем отличавшиеся от солдат.
Порой солдаты кидали на них озлобленные взгляды.
– Черт возьми, – уныло сказал сержант, плечи которого были прикрыты мокрой рогожей. – Кто мог знать, что все так скверно кончится?
– Были люди, которые предупреждали, – вдруг отозвался чей-то насмешливый голос. – А ты что тогда говорил? Трофеи подсчитывал.
– Нет… – поеживаясь, сказал сержант. – Но уж теперь я вернусь в Чикаго совсем другим человеком.
– Прозрел, когда побили… Дешево стоит! – мрачно усмехнулся солдат с пожелтевшим от малярии лицом, расталкивая ногой бревна, чтобы лучше горели. – А кто доносил на Смита? Кто называл его большевиком?
– Я? Врешь, сволочь!
– Нет, ты врешь, – поправил его другой солдат. – Ты его подвел под дисциплинарный батальон. И весь взвод из-за тебя пострадал.
– Ребята! – испуганно закричал сержант. – Это не я!..
– Не ты?! – крикнул лежавший у огня солдат с забинтованной ногой. – Не ты… А кто же? Богачи? Генералы? Боссы? Все на них валишь?… Да, они… А зачем ты сюда согласился поехать? Прогуляться вздумал? Монету нажить?… Я, идиот, дал себя околпачить, потому что жрать было нечего… Я уже стал пухнуть с голодухи… Но в конце концов я знал, на что иду… И теперь проклинаю себя… Лучше бы мне было подохнуть под забором, как собаке… А ты еще оправдываешься!.. Скот!
Он вытащил из кобуры пистолет.
– Убирайся к черту отсюда, или я застрелю тебя, гадина… И никто за тебя не вступится.
Сержант вскочил и сбросил с плеч рогожу.
– Ты обалдел!
– Уходи!.. – опять крикнул раненый.
Сержант взглянул на молчаливые, суровые лица солдат и быстрыми шагами пошел прочь. Когда он отошел шагов на тридцать, вслед ему раздался выстрел, заглушённый взрывами, гремевшими на реке. Сержант побежал.
– Да будет ли пароход? – спросил раненый сквозь зубы.
– Пусть красные приходят, – сказал молодой солдат. – Мне плевать. Хоть в плен, хоть в Архангельск.
– Проклятая война!
– Большевики соглашались на мир, это я слыхал.
– А Вильсон сблефовал. Выкинул трюк! Большевики дорожат каждой каплей крови своих солдат, – говорил щуплый, бородатый, заросший черной щетиной канадец. – Я сам читал листовку. Народы хотят мира… Большевики только об этом и говорят… Они всем народам предлагают мир. Они простые люди. Это мы полезли к ним в дом.
– Это мы убивали их! – выкрикнул смуглый кудрявый солдат. – И за это бог покарает нас! Мы не выберемся отсюда!
Он приник лицом к земле, тело его затряслось от рыданий.
– Довольно… – сказал ему раненый. – Сдавайся в плен. Ничего большевики с тобой не сделают… Будь уверен… И поскорее замени свои бараньи мозги человеческими…
К костру подошел солдат в свитере и вязаной шапке. Он бросил на землю несколько зарезанных куриц.
– Откуда это у тебя? У крестьян забрали? – спросил раненый.
– Нет, из магазина… – Солдат ухмыльнулся.
– Опять грабил?
– А ну вас к черту! Мне надоела репа. Не все ли равно, как подыхать. Красные уже обстреливают Болотицу…
Канадец стал щипать птицу. Остальные равнодушно глядели в огонь.
По тракту, ныряя из ухаба в ухаб и подымая брызги, протащился грузовик. Кузов его был доверху завален офицерскими чемоданами. При толчке один из чемоданов скатился в канаву. Солдат, сидевший в кузове, видел это, однако не остановил машины.
Проходивший по дороге офицер что-то крикнул ему. Солдат отвернулся. Офицер подошел к канаве.
– Вы что, Спринг? Хотите купаться? – крикнул ему другой офицер, проезжавший по дороге верхом.
– Чемодан плавает.
– Ну и черт с ним! – Верховой придержал лошадь. – Передайте людям, чтобы все поджигали. До тех пор, пока не подожжем, не будет посадки. Таков приказ Финлесона.
– Передайте Финлесону, что он ничтожество.
– Вы пьяны, Спринг?
– Вот как! Это для меня новость, – пробормотал офицер и, шатаясь, побрел по воде.
Он шел, размахивая руками и разговаривая сам с собой. Потом остановился и, запрокинув голову, сделал несколько глотков из походной фляжки.
– Ты тоже ничтожество… Что же ты стоишь? Иди! Тебе же надо устраивать фейерверк.
Он посмотрел на реку, откуда доносился лязг и грохот. С «Хумблэра» срывали броню и орудия. Капитан канонерки, боясь перекатов, приказал облегчить ее.
Издалека доносились глухие разрывы снарядов.
Это стреляли тяжелые орудия советской артиллерийской бригады.
…Финлесон ничего не мог поделать. Несмотря на приказ Айронсайда держаться во что бы то ни стало, солдаты уже никому не подчинялись и улепетывали со всех ног. Подстрекаемые офицерами, они врывались в деревни, забирали лошадей и подводы.
Уходя, они взрывали мосты, блиндажи и блокгаузы, с утра до ночи жгли баржи, запасы дров и даже речные пристани, обливая их машинным маслом или нефтью.
Двинский Березник горел.
На реке испуганно перекликались пароходы. Слышалась артиллерийская канонада. Невдалеке за лесом трещали пулеметы.
Финлесон, бледный и злой, молча стоял в группе офицеров возле пристани, ожидая подхода канонерки «Крикэт». Он покидал фронт.
– Утомительная страна, генерал, – прерывая молчание, сказал человек, хотя и одетый в хаки, но совсем не военный по виду. – Я мечтал, что у меня будет прекрасный материал для газеты. Жаркие бои, рискованные операции, стычки с туземцами, лесные вигвамы, необыкновенные приключения… И вместо всего этого постыдное бегство. Какой уж тут материал для газеты! Нельзя же писать о неудачах британской армии, армии-победительницы в мировой войне! Глупо, генерал, очень глупо!
– Да, вы правы, утомительная страна, – пробормотал Финлесон.
– Не утомительная, а неутомимая. Этот народ нельзя покорить, – сердито сказал прыщавый офицер с желчными глазами.
Он нахмурился, махнул рукой и отошел к солдатам, которые вытаскивали увязшую в грязи тяжелую телегу с офицерскими вещами и проклинали войну, дожди, начальство, прокисшие сухари, Черчилля и решительно все на свете.
В Архангельске мало кто знал о случившемся. Интервенты и белогвардейцы тщательно скрывали свое поражение. Но хотя архангельские газеты почти не писали о военных действиях, слухи с фронта все-таки доходили. Контрразведка неистовствовала, будто чуя свой близкий конец. Каждую ночь в городе устраивались облавы.
«Держись, Шурка!» – эти слова Базыкина твердила себе постоянно. Днем она бегала по городу в поисках хоть какой-нибудь работы: на абросимовские уроки нельзя было просуществовать. Ночью, когда все в доме спали, ей становилось особенно тяжело. Ворочаясь на жесткой, неудобной постели, она вспоминала свою жизнь с Николаем Платоновичем, вновь видела себя курсисткой Высших женских курсов, а мужа – политическим ссыльным, запрятанным в глухой Холмогорский уезд под надзор вечно пьяного полицейского урядника.
Потылихин помогал Шуре, чем мог. Утешать ее не было надобности. Как бы трудно ей не приходилось, на ее озабоченном лице то и дело мелькала улыбка. С каждым днем она все больше втягивалась в подпольную работу.
На дворе в дровяном сарае Шурочка хранила партийную литературу. Раздачу листовок доверенным людям Максим Максимович всецело возложил на нее. Она с этим отлично справлялась.
Шуре казалось, что теперь она не смогла бы жить без постоянных встреч с Грековым, который приходил к ней за листовками. Подпольная работа придавала смысл всей ее жизни. Шурочка чувствовала, что не просто живет, не только борется за свое существование. Нет, она продолжает ту самую жизнь, которой жил бы и Коля, если бы он был с ней. «Ах, если бы Коля был со мной!» – часто думала она. Тогда она бы ничего не боялась. Быть вместе с ним, вместе бороться за счастье народа – это было бы счастьем!
В середине сентября на явке у Потылихина она встретила Чеснокова. Шурочка очень обрадовалась ему. Они даже расцеловались.
– Ну, старушка, жива?
– Жива! Давно не виделись. Полгода, если не больше. А как ты, Аркадий?
– Лучше не надо!
Шурочка посмотрела на него удивленно.
– Судоремонтники забастовали, – объяснил Чесноков. – Политические требования: освободить арестованных рабочих.
– А новые репрессии?
– Репрессии? Тут уж ничего не поделаешь, – серьезно сказал Чесноков. – Зато растут новые бойцы за дело рабочего класса. Каждая забастовка вызывает подъем самосознания, расшатывает врага, подрывает его авторитет. В рабочем человеке крепнет уверенность в себе, в своих силах. Забастовки – великое дело! – Чесноков рассмеялся. – Вот подожди. Скоро Архангельский порт грохнет! Господа союзнички зачешутся!
– Твоих рук дело?
– Только этим сейчас и занят. Твоя помощь тоже понадобится.
– Я готова.
– Что нового у Абросимовых? Не бегут еще?
– Разве уже пора? – шутливо спросила Шурочка. – У него какие-то совещания с пароходовладельцами. Кыркалов часто бывает.
– Вот, вот. Засуетились, значит! Швах дела у господ интервентов, совсем швах! Бьют их, Шурик! Теперь вся Вага наша! Березник взят. А ведь это база интервентов, их опорный пункт на Двине. Наши движутся и по Двине и по железной дороге. По реке наступает флотилия Бронникова! Интервенты удирают! Так бегут, что с мониторов своих снимают броню и орудия, чтобы легче было бежать!
Чесноков подошел к диванчику, на котором сидела Шура.
– Ты только представь себе: рывок вперед на сто двадцать верст! Вот как мы сильны. Вот она, красная Россия! Колчак непрерывно отступает. Скоро ему будет каюк! А наш Айронсайдик мечтал с ним соединиться. Базу его устроить в Архангельске! Все к черту у них полетело.
Шура глядела на Чеснокова широко раскрытыми глазами.
– Ты понимаешь, Шурик, какое впечатление все это произведет на рабочих, когда они узнают истинное положение?
– Значит, победа?
– Большая… Огромная! Нужно, чтобы об этой победе узнали все рабочие.
В соседней комнате пробили часы. Лицо Чеснокова приняло озабоченное выражение.
– Мне надо уходить. Вот тебе советские газеты. Ознакомься. И напиши листовку о наших победах. Краткую, сильную! Покажешь Максимычу. А потом размножай. От руки, на машинке, на гектографе, как хочешь! Только скорее.
Он передал Шуре увесистый пакет с газетами.
– Откуда столько?
– Силин ездил на Северодвинский фронт… Ну, до свиданья. За листовками к тебе зайдет Греков.
Поручение Чеснокова было выполнено Шурочкой в тот же день. Теперь все в городе представлялось ей иным. Слыша, как женщины смеются в очереди на рынке, видя на улице оживленно разговаривающих рабочих, читая объявления финских контор, приглашавших своих сограждан ехать на родину и записываться на пароходы, Шурочка мысленно твердила себе: «Знают, знают! Теперь недолго ждать, скоро наступит конец».
Архангельский порт был забит иностранными пароходами. Днем и ночью шла погрузка. Тревожно гудели сирены. Выйдя из Архангельска, пароходы то и дело садились на мель. Английские и датские капитаны ругали русских лоцманов, которые, по их мнению, забыли фарватер. Лоцманы ссылались на изменчивое и капризное течение Двины, разводили руками, будто не понимая, в чем дело. В порту каждый день случались аварии. Портились и выходили из строя погрузочные механизмы. Солом-бальская верфь не справлялась даже с очередным ремонтом. Почти исправные машины при разборке вдруг оказывались совсем негодными. Портовые буксирные пароходы тонули по неизвестным причинам. Загорались склады с топливом.
«Союзная» контрразведка деятельно искала виновников участившихся катастроф. Торнхилл называл это поисками «направляющей руки». Но поиски ни к чему не приводили. В Архангельске действовали тысячи рук. Лоцманы, крючники, машинисты, кочегары, механики, грузчики, слесари, матросы, сторожа… Их нельзя было поймать. Они действовали смело, но в то же время осмотрительно и осторожно. Ими руководило только одно желание – во что бы то ни стало остановить тот грабеж, которому подвергалась родная земля. Каждый из них думал только об одном – помочь Красной Армии, облегчить ей победу, приблизить желанный час освобождения от ига интервентов.
В архангельских газетах за подписью полковника Торнхилла было опубликовано следующее предупреждение:
«Все русские, эстонцы, латыши и литовцы, желающие ехать в Либаву или Ригу, должны немедленно получить пропуска в эвакуационном бюро и погрузиться на пароход «Уиллокра». Предупреждаю, что это последний пароход, на котором может получить место гражданское лицо, не находящееся на службе у союзников или у русских властей».
Будто бомба разорвалась в Архангельске.
В тот день, когда Торнхилл опубликовал свое предупреждение, Шурочка пришла на урок к Абросимовым.
Обычно ее встречала горничная, шла вместе с ней в переднюю, помогала ей раздеться. Но сегодня горничной не было. Дверь открыла кухарка Дуня.
– Проводить вас? – спросила она.
Шурочка вошла в переднюю. Из полураскрытых дверей столовой слышались громкие, раздраженные голоса. Шурочка узнала Абросимова и Кыркалова.
Уже по первой фразе ей стало ясно, что в столовой идет какой-то крупный спор.
– Нет-с, почтеннейший! – кричал Абросимов. – Я с вами договаривался на деньги, а не на товары. Вы с Айронсайдом денежками делитесь, а не товарами! Извольте и мне платить проценты наличными деньгами.
– У меня нет денег!
– А что я буду делать с вашими досками? Солить, что ли? Я частное лицо. Мне парохода не дадут! Придут большевики, куда я денусь с этими досками?
– Не придут. Э, милый! Этой осенью и Москва и Питер будут наши!
– Тогда зачем же вы бежите?
– И не думаю бежать. Я еду в Лондон по делам.
– Врете! – завизжал Абросимов. – Бежите с награбленным. Такой же грабитель, как и наши союзнички. Братья-разбойники!
– Послушайте, почтеннейший!..
– Я занимался делами по экспорту. Мне Мефодиев все присылал. Миллионов на семьсот или восемьсот награбили! В золоте!.. Вот что стоит Архангельску интервенция! Да ведь это только то, что учтено! А что не учтено?
– Послушайте!..
– Извольте делиться!..
В столовой грохнулся стул. Услыхав шаги, Шурочка сняла пальто и направилась в детскую.
В переднюю выскочил Кыркалов, за ним Абросимов. Буркнув что-то себе под нос, Кыркалов сорвал с вешалки пальто и выбежал на лестницу. Абросимов растерянно поглядел ему вслед.
Шуре хотелось как можно скорее передать Чеснокову все то, что она услышала у Абросимова. Но Греков не приходил. Самой же идти на Смольный Буян не имело смысла: без предупреждения она вряд ли кого-нибудь застала бы там.
Через несколько дней выяснилось, что ходить на Смольный Буян вообще незачем. Вечером на Гагаринском сквере какой-то человек в демисезонном пальто и серой шляпе пошел рядом с Шурой.
– Забудьте явки, – тихо сказал он, не глядя на нее. – Силин попался.
Она не успела опомниться, как неизвестный свернул на боковую аллею и скрылся в темноте.
В тот же вечер Шура узнала, что на заводах опять начались аресты. Слухи, один мрачней другого, опять поползли по городу. Чем больше было неудач на фронте, тем яростнее свирепствовала контрразведка.
В штаб к Айронсайду был вызван Миллер.
– Я солдат, – не глядя на генерала, сказал Айрон-сайд. – Буду говорить по-солдатски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49