Это раз. Надо подготовить к бою левобережные красноармейские части и моряков, которые должны туда прийти. Это два. Тебе, Базыкин, поручается агитация на заводах и организация явок. Займись этим сейчас же. Ты пойдешь на Маймаксу, – сказал он, обращаясь к Чеснокову. – А мы с Потылихиным съездим сейчас в Соломбалу. В Соломбале рабочие вооружились?
– Вооружились, – ответил Потылихин.
– Вооружайтесь и вы, товарищи, – сказал Зенькович и, раскрыв сейф, выложил на стол два десятка револьверов. – Винтовки внизу, на складе. Все ясно?
– Все, – отвечали коммунисты.
К Зеньковичу подошли директор одного завода, двое слесарей и старичок, председатель фабричного комитета. Военком помнил их по собраниям городского партийного актива, особенно старичка, члена партии с 1903 года. Тут же возле стола стояли несколько человек с Маймаксы. Они были вооружены.
Пришли работники порта. Чесноков заговорил с ними, отдавая последние распоряжения. Все делалось без лишних слов, в напряженной, строгой тишине.
– Очевидно, завтра утром будет высажен десант, а сегодня ночью может вспыхнуть контрреволюционный мятеж, – сказал военком. – Надо показать врагу, что мы его не боимся и что на каждом клочке нашей северной земли его ожидает смерть. Завтра буржуазия выйдет навстречу интервентам с хлебом-солью, а мы встретим их пулями.
Говоря это, Зенькович взял из письменного стола две пачки патронов для нагана, аккуратно перевязанных веревочкой, и спрятал их в карман шинели, потом поднял лежавшую на полу винтовку. Он собирался спокойно, не торопясь, точно на время уезжал куда-то.
Потылихин с невольным восхищением следил за ним. Каждое движение военкома, выражение его глаз, тон, которым он разговаривал, – все было проникнуто непоколебимым спокойствием. Зенькович всегда выглядел аккуратным, подтянутым, решительным солдатом. Сейчас же лицо его казалось одухотворенным особой, внутренней силой. Оно приобрело ту суровую значительность, которая отличает человека, твердо решившего исполнить свой долг до конца.
Внимательно оглядев кабинет и всех товарищей, находившихся в нем, Зенькович все так же неторопливо надел шинель, фуражку и крикнул адъютанту в соседнюю комнату, чтобы тот вызвал пролетку.
– Ну, по отрядам!.. – на ходу сказал он Потылихину. – До свиданья, товарищи! Забудьте обо всем, кроме вашего революционного долга. Смело в бой!.. Скоро увидимся.
Спокойным солдатским шагом он вышел из кабинета. Потылихин последовал за ним.
Пролетка стояла у ворот. Накрапывал дождь. Кругом не было видно ни одного огонька. Только из полуподвального помещения, где все еще находились дежурные, проникал слабый свет и падал на землю двумя расплывчатыми прямоугольниками.
Неожиданно и бесшумно, почти рядом с Зеньковичем, возникла черная фигура. Потылихин сунул руку в карман за револьвером. Но Зенькович узнал в подошедшем боцмана Жемчужного.
– Я с «Гориславы». Добре, шо застал… – с трудом переводя дыхание, сказал Жемчужный. – Братва решила бить гидру, откуда б ни взялась: чи с воды, чи с неба…
Зенькович молча пожал руку бородатому моряку, крепко встряхнув ее по своему обыкновению.
– На исходе ночи я побываю и у вас, товарищ Жемчужный, – сказал он, садясь в пролетку. – Передай своим, что сражаться придется.
Пролетка тронулась.
– В Соломбалу, – приказал кучеру военком.
3
Миновав грязный и скользкий глинистый спуск, Потылихин и Зенькович добрались до широко разлившейся Кузнечихи. Колеса пролетки и копыта лошади застучали по деревянному мосту.
Пахло болотом. Берега Кузнечихи были забиты лодками.
Проехав мост, пролетка поднялась на замощенную булыжником площадь. Сквозь листву белели купола большой церкви, обнесенной железной оградой.
Кучер-боец обернулся и, наклонившись к Зеньковичу, проговорил шепотом, будто боясь, что его услышат:
– Вытягнем ли?
– Вытянем… – спокойно ответил Зенькович. – Не сразу, конечно, но вытянем. Ни Москва, ни Ленин без помощи нас не оставят. Никогда русские люди в кабале не жили, а теперь и подавно не будут!..
Пролетка закачалась по ухабам раскисшей от дождя дороги. Зенькович сидел, привалившись к спинке пролетки. Глаза его были полузакрыты. «Спит», – подумал Потылихин, но в ту же минуту Зенькович открыл глаза и заговорил с ним. Они стали вспоминать фамилии коммунистов, оставшихся на лесопильных заводах Маймаксы.
– Хороший народ, – повторял Зенькович, – очень хороший, крепкий народ.
Видно было, что он старается представить себе будущее, намечает план сопротивления, подсчитывает силы, на которые можно будет опереться в тяжелой подпольной борьбе.
У домика с двумя окошками и несколькими вытянувшимися вдоль фасада чахлыми подсолнухами Потылихин остановил кучера.
На крылечке показался хозяин.
– Кто там? – тревожным голосом спросил он.
– Это я с военкомом, – ответил ему Потылихин. – Ты один?
– Нет, у меня ребята с завода и еще доктор Маринкин. Обсуждаем, где завтра выставить наш отряд.
– Вот и хорошо. Мы, Греков, к тебе как раз по этому поводу.
Этого пожилого рабочего из судоремонтных мастерских, коренного соломбальца, лично знали некоторые местные большевики. С Базыкиным и Потылихиным, кроме того, его связывала даже старая дружба. В партию он был принят буквально за день до всех этих страшных событий, так что ни большинству рабочих, ни тем более инженерному составу из царских офицеров не было известно о его партийной принадлежности.
Зенькович надеялся воспользоваться этим обстоятельством, то есть возможностью даже при интервентах через Грекова, степенного и уважаемого человека, осуществлять всякого рода связи с подпольем, которое ему еще надо было организовать.
Потылихин и военком зашли в сени вслед за хозяином. В темноте завозились и закудахтали куры.
В кухне сидели на лавке двое рабочих. Третий гость, доктор Маринкин, заслоняя широкой спиной маленькое окошечко, сидел на табурете.
– А ты зачем здесь? – спросил его Зенькович.
Доктор Маринкин выпрямился и, разгладив пальцами пышные усы, спокойно проговорил:
– Зачем я, товарищ комиссар?… Завтра сочту своим долгом явиться в рабочий отряд. Как же иначе?
Зенькович кивнул головой, как бы подтверждая, что другого ответа он от Маринкина и не ожидал. Затем военком взглянул на двух молодых рабочих, сидевших на лавке. Один из них, узкоплечий, с решительными и горячими глазами, заговорил первым:
– Лучше умереть, товарищ Зенькович, но не сдаваться…
– Надо не умирать, а побеждать! – остановил его военком. – Умереть легко, победить трудней. Твоя жизнь нужна родине…
4
В одном из двухэтажных особняков старинного архангельского квартала, в бывшей Немецкой слободе, собрался штаб готовящегося контрреволюционного восстания. Окна особняка были затянуты плотными шторами. Внизу, на первом этаже, толпились молодые люди, в которых, несмотря на их разношерстную одежду, нетрудно было узнать бывших офицеров царской армии. Они держались с гвардейским шиком, кстати и некстати вставляя в разговор французские слова. Многие из этих людей были завербованы в Петроград тайной контрреволюционной организацией и прибыли сюда на деньги, выданные из американского и английского посольств. Одним из главных вербовщиков был русский капитан Чаплин, несколько месяцев назад превратившийся в англичанина Томпсона. Чаплин проживал по английскому паспорту и работал в английском посольстве. В Архангельске Чаплин-Томпсон появился весной и по поручению британской контрразведки в течение всего лета тайно собирал контрреволюционные элементы.
Посольства Америки, Англии и Франции, покинувшие Питер, переселились в Вологду; дальнейшие планы интервенции на Севере были уже хорошо известны высшим чинам дипломатического корпуса – американскому послу Френсису и поверенному в делах Англии Линдлею. Затем, переехав из Вологды в Архангельск, Френсис и Линдлей укрепили свои старые связи с партией эсеров, кадетами и Чайковским, старым эсером, который был направлен в Архангельск белогвардейским «Союзом возрождения». Все было подготовлено для контрреволюционного переворота. Однако за день до него Френсису и многим другим представителям дипломатического корпуса пришлось по требованию советского правительства покинуть Архангельск. Они уехали в Кандалакшу. Чаплин же все-таки сумел остаться в городе. Он выполнил все инструкции Френсиса и Линдлея.
…В комнатах было шумно, накурено. Каждого входившего поражал богато убранный стол, накрытый для ужина. Возле массивного дубового буфета на чайном столике кипел блестящий самовар. Около него на расписанном яркими цветами огромном подносе стояли стаканы и тарелка с ломтиками лимона. И никто не мог понять – откуда вдруг в Архангельске появились лимоны. Их прислали со склада английского посольства.
Все говорили свободно, громко, без всякой конспирации. Большинство собравшихся было уверено в успехе затеянного дела.
Особенно горячился молодой, очень странно одетый человек, бывший офицер царской армии Ларский. Он скрывался в Архангельске и под чужой фамилией работал конторщиком на станции Исакогорка. Вместо обычной гимнастерки на Ларском был клетчатый длиннополый пиджак, небрежно повязанный галстук и старые казачьи штаны с лампасами, заправленные в латаные сапоги.
– Прежде всего, господа, надо очистить тюрьму! – кричал он, – Набьем ее большевиками!
– Ты идеалист, Ларский, – отвечал ему высокий, мрачного вида офицер. – Большевиков надо просто стрелять! Или топить в Двине!
В кабинете с оттоманкой, письменным столом и двумя книжными шкафами было тише, чем в других комнатах. У стола, развалясь в кресле, сидел Чаплин, бритый, с седыми висками, в морской английской форме капитана второго ранга. Перед ним стоял начальник Беломорского конного отряда Берс, бывший ротмистр, некогда служивший в «дикой дивизии».
– Правительство уже создано, – говорил Чаплин. – Во главе его станет народный социалист Чайковский. Министрами будут Маслов, Гуковский. Все эсеры. И кадеты есть… – Он стал называть имена. – Все это будет называться Верховным управлением Северной области.
– Георгий Ермолаич, – сказал Берс, – этих недоносков я выгнал бы отсюда!
– Но ты их не выгонишь, – улыбнулся Чаплин. – Ты будешь им подчиняться.
Заметив злобу в глазах кавалериста, он быстро добавил:
– Это же просто ширма… Англичане высадятся завтра днем. Местное правительство создается по инициативе американцев. Им это нужно для формы: они не сами приходят, а их зовут на помощь. Понял?
Чаплин отчеканивал каждую фразу, отделяя одну от другой короткими паузами.
– В четыре утра выступать! У тебя все готово?
– Все.
– Прапорщика Ларского с отрядом поручика Кипарисова ты вышлешь на левый берег Двины!.. Они займут пристань и станцию Исакогорку. Понял? В средствах не стесняйся! Зеньковича поймай во что бы то ни стало, где хочешь, и кончи на месте. Из оставшихся это, по-моему, самый опасный большевик.
– О, я без церемоний!
Берс громко рассмеялся и вышел. Чаплин разложил на столе план Архангельска.
– Прошу вас, господа… – обратился он к находившимся в комнате морским офицерам. – Переворот мы начнем с занятия штаба… Потом телеграф, банк, железная дорога, флотские казармы… События развернутся с необыкновенной быстротой и в той последовательности, которая уже намечена англо-американским штабом.
– Но мне известно, что большевики хотят сопротивляться, – сказал Чаплину офицер средних лет в матросском бушлате. Это был флаг-секретарь адмирала Викорста. – Я выполняю распоряжение своего непосредственного начальника. Адмирал не желает действовать вслепую. Имеются сведения, что Зенькович сколачивает какие-то рабочие отряды…
– Передайте адмиралу, что они будут уничтожены! – раздраженно закричал Чаплин. – И поменьше разговаривайте вместе с вашим адмиралом.
5
Посольская яхта стояла на двух якорях в заливе Кандалакшской губы. В горле ее, вытянувшись цепочкой по направлению к заросшим лесочками островам, слегка покачивались от утренней зыби военные суда интервентов.
Генерал Пуль, командующий экспедиционным корпусом, приехавший сюда из Мурманска на свидание с послами, отбыл ночью в Архангельск. Послы Антанты пока еще задерживались здесь, ожидая дальнейшего развития событий.
Был ранний час. На баке, неподалеку от носового флагштока, возле машины с накатанным на вал тросом для спуска якорей, в двух расставленных друг перед другом шезлонгах сидели в ожидании первого утреннего завтрака Дэвид Роланд Френсис, американский посол, и мистер Линдлей, британский поверенный.
По настоянию Френсиса эти утренние полчаса неизменно посвящались обсуждению тех вопросов, которые предстояло решить днем. Семидесятилетний Френсис, старейшина дипломатического корпуса, находившегося в России, требовал пунктуальности не только от вечно рассеянного французского посла, но и от своего английского коллеги.
Конечно, прямого повиновения Френсис требовать не мог, однако оно создавалось само собой. Как ни кичился Линдлей самостоятельностью державы, которую он представлял, но Британия уже давно была с ног до головы опутана американскими займами. Начиная с того самого часа, когда завязалась первая мировая война, американский капитал и американская промышленность работали на войну, даже еще не числясь воюющей державой. В конце войны, после своего вступления в нее, богатая и уже нажившаяся на войне Америка хотела распоряжаться всем, настойчиво вмешиваясь в дела различных стран, и больших и малых.
Зимой 1918 года американский президент Вудро Вильсон выпустил в свет свои четырнадцать пунктов об условиях будущего мира. Он был вынужден это сделать. Четырнадцать пунктов Вильсона являлись своего рода косвенным ответом на целый ряд дипломатических актов советского правительства, разоблачавших империалистическую политику Антанты. Пункт шестой о России был составлен Вильсоном так туманно, что совершенно обходил вопрос об отношении американского правительства к советской власти.
«Отношение к России, – писал Вильсон, – в грядущие месяцы со стороны сестер-наций послужит лучшей проверкой их доброй воли и понимания ими ее нужд, которые отличаются от собственных интересов этих наций, – проверкой их разумной и бескорыстной симпатии».
О какой России говорилось в этой лицемерной и лживой фразе: о старой ли, царской России, или о новой, советской, – никто не мог понять. В то же время Вильсон требовал вывода иностранных войск со всех русских территорий. Это было сделано преднамеренно, чтобы обмануть общественное мнение. На самом же деле Америка стояла во главе Антанты, добивавшейся оккупации России и свержения советской власти.
Френсис, ставленник Вильсона, был в центре почти всех заговоров против Советов, тщательно и умело маскируя это. Когда другие говорили, он предпочитал слушать и молча улыбаться.
– Эта старая акула улыбается, как застенчивая девочка, – однажды сострил секретарь французского посла Нуланса, намекая на то, что американский посол провел свою юность с девушками, обучаясь в женском колледже.
Френсис и сейчас улыбался, развалившись в шезлонге и жадно вдыхая теплый воздух залива.
– Что ж?… Мы правы… – говорил Линдлей, поглаживая руками сухие, костлявые колени. – Предоставить Россию ее собственной участи? Нет, этого делать нельзя. Тогда Германия в один прекрасный день воспользуется ее неслыханными богатствами. Позволить большевикам упрочить свое положение? Нельзя! Их разрушительная доктрина проникнет в Европу. Нет больше России. Без императора и религии она рухнет, как глиняный идол.
– Кто их знает… этих «боло»… – промолвил Френсис, вставая.
Узкий лоб Линдлея, изнеженные руки с длинными выхоленными ногтями, короткие усики, большие, словно настороженные уши, мягкие движения, заученные слова – все это Френсис воспринимал как тот необходимый шаблон, по которому Англия фабриковала своих дипломатов, чтобы затем разбросать их пачками по всему земному шару. Он считался с Линдлеем не больше, чем с любым из служащих своей фирмы в Америке. Утренние беседы с ним были для него лишь тем ритуалом, который был заведен им самим и от которого он не находил нужным отступать.
– Сегодня мы можем тронуться в Архангельск, – сказал Линдлей.
– Сегодня?
– Да, конечно! Что вас удивляет? В Архангельске все будет кончено к третьему числу.
– Вот как?
– А вы разве думаете иначе? – спросил Линдлей.
Френсис молча улыбнулся. Он знал о событиях в Архангельске несколько больше, чем английский поверенный, но не видел необходимости говорить с ним об этом. Он не только не считался с Линдлеем, – он искренне презирал этого английского денди. В жилах Френсиса, по его собственному признанию, смешалась кровь Уэльса и Шотландии. Но он не любил ни Уэльс, ни Шотландию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49