– Спи, спи, мы пойдём подышим, – сказал ему Виталий и вышел вслед за Витяем и ещё несколькими арестантами.
Оказавшись в прогулочном дворике, Витяй сразу отвёл его в сторону и спросил потихоньку:
– Ну, рассказывай, Бандера, чё ты там хотел рассказать? Зачем нам этот лопух твой?
– Этот лопух сын Вешнева, коммерса одного местного. Кабаку него свой, сервис и ещё кое-какие точки. Я его как увидел, рожа сразу знакомой показалась. Я чё, думаешь, просто так его подтянул что ли? Пускай с нами живёт. Ему папаша мешки если не с кабака своёго, то с центровых магазинов точно толкать будет. И регулярно, так что грев будет как надо, я тебе говорю.
– А-а, – одобрительно протянул Витяй. – Ну, такие люди нам тоже нужны. Жаль дубака нашего перевели, так бы ещё лэвэшек затянули.
– Да ничё, ноги со временем один хер найдём, щас тем более Гера дежурит, с ним можно побазарить, – сказал Бандера и позвал остальных семейников, ходящих туда-сюда от стенки до стенки. – Антон, Леший… – и повернувшись к Витяю добавил: – Надо сказать им, чтобы вели себя с ним нормально. Ато Леший его точно заклюёт…
– Базара нет… – согласился Витяй.
Когда они вернулись в камеру, Юрий уже сидел на шконке одетый. Он прилёг уже под утро и сразу уснул. Бандера заметил его слипающиеся глаза, и сам предложил ему отдохнуть на своей шконке.
– Чё ты в штанах со стрелками по хате тусуешься, – дружески обратился к нему Витяй и полез в свою спортивную сумку. – На вот костюм тебе спортивный, в нём и валяться можно.
Юрий взял вещи из рук Витяя и вопросительно посмотрел на Бандеру.
– Одевай-одевай. Чё ты? Удобней же, – сказал тот и, обращаясь к кому-то у стола, громко сказал:
– Петрович, поставь-ка воды вскипятить. Надо пожрать чё-нибудь…
– О-о да-а, – обрадованно подхватил Леший и, достав чашки, стал потрошить в них пакеты с сублимированной китайской лапшой.
Юрий не ел уже очень давно и один вид этого студенческого блюда, к которому на воле бы даже не притронулся, вызвал у него обильное слюноотделение. «Неужели эти парни приняли меня к себе и я сейчас поем с ними?!» – думал он, одеваясь в предоставленный ему спортивный костюм. Он с трудом дожидался, пока запарится эта еда, сглатывая слюну. Он сейчас и баланду уже ел бы с удовольствием. А когда Леший, порезав заточенной ложкой хлеб, стал нарезать головки лука и чистить чеснок, Юра даже отвернулся к окну, чтобы окружающие не видели выражения его лица.
Наконец Леший, усевшись на расстеленных на полу и покрытых одеялами матрасах, позвал остальных и все стали рассаживаться вокруг импровизированного стола по-турецки.
– Присаживайся. Чё ты? Не стесняйся, – подбодрил стоявшего в нерешительности Юрия Витяй.
Бандера немного подвинулся и показал ему на место рядом с собой. Пока Юрий усаживался все уже начали есть. Помимо чашки с хлебом и нарезанным луком, с лапшой были три чашки, и ели Леший с Антоном с одной. Витяй ел один, и первый знакомый Юрия Виталий тоже ел один и жестом пригласил его. Юрий взял лежащую возле него ложку и потянулся за хлебом.
– Слышь, погоди, погоди, – остановил его руку Леший, – давай поговорим.
У Лешего было серьёзное лицо и все перестали есть, ожидая если не какой-нибудь предъявы за что-то, то серьёзного разговора.
– Вот ты уже взрослый парень, – начал Леший с самым серьёзным видом и спросил, глядя прямо в глаза Юрия: – С девчонкой у тебя уже всё было, наверное?
– Ну да, – удивлённо ответил Юра, не понимая, почему его спрашивают об этом.
– Ну, а за письку её рукой трогал? – всё так же серьёзно спросил Леший, сделав при этом характерный жест рукой.
Юра непроизвольно убрал руку от хлеба. Он знал, что в тюрьме законы жестокие и от зеков можно ожидать всего, поэтому решительно ответил:
– Не-ет.
Но все вокруг почему-то дружно засмеялись и опять принялись за еду.
– Ты завязывай угарать над своими, – улыбаясь, но стараясь быть серьёзным, сказал Витяй. – Человек в первый раз попал, и сразу к строгачам.
– Ты ешь-ешь, не слушай его, – кивнув на смеющегося Лешего, сказал Бандера. – Если он спросит у тебя, носил ли ты в школе пионерский галстук или ещё что-то в этом роде, не обращай внимания. Приколи лучше за свободу. Чё там нового?
Юра тяжело вздохнул, свободы он теперь был лишён. Но, собравшись с духом, стал рассказывать, не забывая при этом орудовать ложкой и аппетитно жевать черный хлеб.
* * *
Шаповалов сидел в своём кабинете и внимательно слушал осведомителя.
– Ну вот, значит, – продолжал Шкотов, – а как чаю попили, Солома, значит, и говорит: «Выручайте, братцы. У меня возможность есть сорваться. Бабки нужны». Все сразу замолчали, ну кому же охота бабки чужому человеку давать. Там-то наверняка сумма будет на откуп немаленькая. А Протас, значит, спрашивает: «Много надо?» А Солома на всех смотрит и говорит: «Двадцатку надо зелени, если поможете собрать, никого из вас не забуду. На свободе-то я гораздо больше могу для вас сделать».
– Ас собой Солома ничего не приносил? – спросил Шаповалов.
– Да не-е. Чем он может подогреть эту хату? Они ему сами денег дали с собой, штук двести кажется, и коробку конфет ещё.
– А чё ж денег так мало дали? Двадцатка зелени – это больше пятидесяти лимонов, по-моему, – съязвил Шаповалов.
– Насчёт бабок, сказали, проблемы у самих. Только Протас сказал, что поможет, чем сможет. Но много не обещал, сказал, что сам в попандосе по бабкам. А ещё и зато, что поможет немного деньгами, тут же с просьбой к Соломе обратился. Ну там, девку какую-то чтоб не чмырили, чтоб Солома проконтролировал.
– Чё за девку?
– Соседку Протаса. Шеляева фамилия. Недавно закрыли, ни за хер походу. Протас с женой по телефону седня утром разговаривал, та ему рассказала. Вот за эту Шеляеву и просил. Как зовут не знаю.
– Да это хрен с ними. А как Протас ему деньги передавать будет? – уцепился за более живую тему Шаповалов.
– Не ему, – покачал головой Шкотов, – на воле там кому-то. Да Протас сразу сказал, что много не сможет. Так, по возможности поможет. Но Солома всё равно благодарил, сказал, что попробует ещё с другими людьми связаться на воле. Да развёл просто, походу.
– Конечно развёл, – улыбнулся Шаповалов. – Солома и тому, что дадут рад будет. О чём ещё говорили?
– Всё-о. Солома поблагодарил и всё.
– Понятно, – произнёс Шаповалов и что-то чиркнул у себя в блокноте. – Ну ладно. Ты посиди пока, наверное, в этой хате. Посмотри там, чем дышут. Через кого дороги…
– Да ты что, Дмитрич? – раскрыл глаза Шкотов и приподнялся на стуле. – Они же расколют меня. У них запросы знаешь какие? Протас в гости рассчитывает через меня ходить…
– Куда? – спросил Шаповалов весело.
– Не знаю куда, – тараторил Шкотов, которому было не до веселья. – Походу к тёлке к этой, я так мыслю. Если не в хату, то в стакане где-нибудь словиться захочет, вот посмотришь. Переведи, Дмитрич. Смерти моей хочешь?
– Да не плач, Серёга, – хлопнул его по плечу опер, – в гости – это не проблема. Раз-два в месяц можно устроить ему встречу. Посиди там, понюхай. Поживёшь зато как человек, – подбадривал он его, провожая из кабинета, – колбаска, икорка, пиво. Давай, давай, не боись.
Передав заключённого Шатрову, Шаповалов решил зайти на всякий случай в спецчасть, посмотреть, какую такую Шеляеву хочет оградить от неприятностей бизнесмен Павел Протасов. А взяв в руки дело заключённой его лицо сразу вытянулось: такая красивая девушка в эту тюрьму попадала впервые. Да ещё и при внимательном изучении дела он прошёл к выводу, что она не из уголовной среды и, возможно, попала сюда по роковой судебной ошибке, какие иногда случались в его практике. Опер очень заинтересовался очаровательной заключённой и решил пока не посвящать Дунаева о просьбе Протасова к смотрящему. Так же он подумал, что нужно будет вызвать заключённую к себе для беседы. Сам себе он говорил, что нужно попробовать разобраться в её деле. Но в глубине души понимал, что увидеть её хочет совсем не за этим. И его холостая тридцатилетняя душа понимала это.
Думая о новой заключённой, Шаповалов сел писать рапорт о результатах встречи авторитетов бизнеса и криминала, пытаясь сосредоточить свои мысли на возможностях смотрящего действительно развалить своё уголовное дело.
* * *
Олег Плетнёв чувствовал себя в отстойнике вольготно, несмотря на все здешние неудобства. Тут он был хозяином над теми, кого закидывали сюда до распределения. Он уже понял, что начальство решило оставить его пока здесь, и пытался устроиться как можно комфортнее. Отобрал у одного из сокамерников постельное бельё, которое тот случайно выудил из сумки, доставая что-то со дна, и застелил выданный ему матрас с подушкой. Также он, пользуясь своей силой, половинил запасы чая и всего съестного у проходящих через «восьмёрку» людей, объясняя им, что они в хату едут, а ему здесь нужнее. Бояться ему здесь было некого, сюда попадали только те, кто сами боялись попасть в общаковую камеру. И синяки от побоев в общем отстойнике не уменьшали его «авторитета» здесь, среди общественников и опущенных. Последних он, конечно, не трогал и не брал у них ничего, заставляя только постоянно чистить парашу, через которую проходила единственная дорога, соединяющая женские хаты и камеры малолеток с остальной тюрьмой. Среди «красной» половины заключённых большинство всё же придерживались понятий, и дорога почти всегда функционировала исправно. Но сейчас в «восьмёрке» царствовал озлобленный на черноту Плетнёв. И когда романтическая часть арестантов слала своим возлюбленным, которых они зачастую даже в глаза не видели, конфеты или какие-нибудь поделки местного ширпотреба, он распаковывал эти груза. И если ему что-то нравилось, забирал себе. Вот и сейчас, когда через какое-то время после вечерней проверки заключённые наладили дорогу между корпусами и с нового корпуса пошли малявы и груза, часть из них предназначалась женщинам и пошла через «восьмёрку».
– Слышь, там прогон идёт с девять один по всем трассовым хатам, – говорил в отстойник голос с соседней камеры, передавая первую партию «почты» с нового корпуса. – Вчера за ночь пять грузов не дошло до один семь, один восемь и до шестёрки…
– Ну, а мы тут при чём?! – крикнул Плетнёв, не дав ничего ответить человеку, находящемуся возле кабуры. – Мы всё отправляем, что через нас проходит!
После недолгого раздумья голос с кабуры сказал:
– Понятно. Ну прогоните там дальше, может в пятёрке там в курсе.
Плетнёв взял груза и, бегло прощупав их, передал их человеку возле параши, который дежурил на трассе.
– Ну, Лупатый, отправляй. И прогони там им, где груза застревают?
Человек с выпученными от природы глазами, за что и получил кличку Лупатый, молча отправил всю почту, упаковав её в целлофановый пакет. Ни он, ни ещё двое их сокамерников не знали о вчерашних махинациях Плетнёва с грузами. Они только сегодня пришли этапом, а двоих вчерашних свидетелей этого днём раскидали по хатам. Поэтому Лупатый добросовестно сделал прогон на уже женскую камеру, следующую дальше по трассе.
Пока в женских камерах разбирались, где могли застопориться вчерашние груза, Лупатый заварил чай и заискивающе позвал Плетнёва.
– Олег, как насчёт купца?
– А конфеты есть? – спросил Плетнёв, не пьющий крепкий чай без сладкого.
– Да, вот, – Лупатый достал несколько конфет. Он прекрасно знал, что у Плетнёва у самого есть и конфеты и даже щербет. Но он прекрасно осознавал его силу и положение здесь, а потому даже обрадовался, когда тот согласился попить с ним чаю, и начал рассказывать за чаепитием всякие вольные небылицы.
Тем временем с нового корпуса пришёл ещё один груз с «почтой» и соседи передали её через кабуру.
– Смотрите, там стрём идёт, – раздался голос соседского трассового. – Ну что там с прогоном насчёт грузов? Ответ был от девок?
– Пока нет, щас спросим, – ответил Лупатый и пошёл на парашу вызвать женскую камеру. – Пятёрка!
– Да-да, подожди, – сразу отозвался оттуда женский голос, как будто там только сидели и ждали этого. – Прими груз.
Лупатый засунул руку в сливное отверстие и, нащупав веревку, потянул. Он уже понял, что там ответили сразу потому, что как раз сидели на параше и привязывали почту. Вытянув целлофановый пакет, он спросил:
– Ну что там, узнали?
– Нет, не получал у нас никто этих грузов.
– Понятно, – ответил Лупатый и, высыпав с мешка груза на расстеленное полотенце, пошёл сообщать ответ соседям.
Плетнёв тем временем рассматривал ту почту, которая шла наоборот в женские хаты и к тем малолеткам, которые сидели по ту же сторону продола. Ведь именно про эти груза соседи сказали, что идёт «стрём». Так называли особые посылки, в которых содержались деньги, наркотики или ещё что-то из особо запрещённых в тюрьме вещёй. Иногда так подписывали особые малявы, в которых подельники обсуждали серьёзные следственные проблемы или просто делились какой-либо ценной информацией. Настолько ценной, что такие малявы никак не должны были попадать к ментам и тот, в чьих руках на тюремной дороге находился подобный груз или малёк, должен был сделать всё для его спасения, вплоть до проглатывания или заряжания в анальное отверстие.
Перебрав все малявы и груза Плетнёв, наконец, нашёл маленький, почти как малёк, запаянный целлофаном грузик, на котором помимо слова «стрём» было ещё написано «контроль». Это означало, что каждая хата, через которую проходил груз, должна была отмечать его прохождение через свою камеру.
Помяв в руках груз и поняв, что там могло быть, Олег сразу оторвал зубами его запаянный конец. Лупатый, заметивший это движение, тут же подошёл к нему, но сказать ничего не решился, только посмотрел вопросительно-недоумённо. Но Олег уверенным в себе взглядом его сразу успокоил. Распечатав груз, он развернул его содержимое. Это была химка. Двое остальных сокамерников тоже знали, что это такое и вытянули шеи. Химкой здесь называли производное вещество от конопли, которое выводили из этой травы с помощью ацетона, эфира и других препаратов. Так же, как с килограмма опия сырца получали несколько грамм героина, так же и с килограмма конопли получали несколько грамм более сильнодействующего наркотика – гашиша, пластилина или химки. И если где-то в Москве или других западных тюрьмах и лагерях спичечными коробками мерили просто сухую травку, которую и курили, то в Приморье, где несмотря на меры правоохранительных органов конопля всё ещё росла в изобилии, коробками мерили пластилин, гашишную пыльцу и химку.
В грузе, который распечатал Плетнёв, было почти с мизинец густой, почти не разбодяженной смолы, смешав которую с табаком можно было получить пять-шесть коробков химки. Все смотрели на неё с застывшими глазами, в тюрьме курили дурь почти все. А для некурящего Плетнёва это была самая популярная в тюрьме «валюта», с помощью которой он мог сделать почти столько же, сколько и с помощью денег. Любой баландёр или ещё кто из холопов принесёт тебе всё, что сможет достать сам. А при желании эту «валюту» можно скинуть и обменять на рубли.
– Давай папиросу. Чё смотришь? – поднял глаза на Лупатого Плетнёв и повернулся к остальным. – Не дай боже кому ляпните, хребет сломаю, достану.
Лупатый стал нерешительно доставать из сумки пачку папирос. Курнуть, конечно, ему тоже хотелось, но от боязни ответственности перед арестантами руки немного дрожали.
– Да ты не ссы, Лупатый, – заметил его нервные движения Олег, – щас скажем, что мусора в хату вломились… Аза мусорской запал, сам знаешь, спросу нет. Ну а вы чё смотрите? – повернулся он к остальным и, отщипнув маленький кусочек смолы, положил его на бумагу. – Идите сюда, бодяжьте.
Те подошли и, присев рядом с Олегом, стали смешивать кусочек смолы с табаком. А Плетень стал открывать все остальные малявы и зачитывал вслух некоторые отрывки из любовных посланий женщинам, смеясь во весь голос. А когда его сокамерники обкурились, то тоже стали хохотать над этими «письмами» и принялись распаковывать почту, идущую от женщин.
* * *
– Всё, это последнее с нового корпуса, – сказала Рина, поднимая за верёвочку тряпичный мешочек с нижней камеры и высыпая его содержимое на расстеленное полотенце.
Коса подсела к ней и, перебрав груза и мальки, сказала Ольге, уже не в первый раз за ночь вытянувшей шею в ожидании ответа на запрос о местонахождении Юрки.
– Ну всё, милая, видать шифруется от тебя твой хахаль. Прогон видать поймал и заныкал, – голос Косы звучал издевательски, но когда она подошла ближе к Ольге, пишущей длинное «письмо» Юрке, начал переходить во вкрадчивый. – Это ты ему что ли столько написала? Ха-ха. Ну ты даёшь. Да не нужна ты ему, я тебе говорила ведь уже. Видишь, прячется даже от тебя? На прогон не отвечает. Пойдём лучше ко мне, посидим, покалякаем.
Она даже взяла её за руку, и Ольга вздрогнула всем телом. Хоть она и была в отрешённом состоянии, ведь Юрка так и не нашёлся, но всё же по поведению и по похотливому голосу Косы поняла, о чём она хочет с ней «калякать» на своей занавешенной со всех сторон шконке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39