его подпись, как и ожидалось, была совершенно незаметна.
Хотелось курить, и Себастьян вышел в коридор. Сегодня вечером он обещал Пикселю сходить с ним в кино на один из фильмов Вонга Кар-Вая – Пиксель просто пел ему дифирамбы и уверял, что он самый крутой из всех ныне работающих, и обязательно нужно посмотреть «Падших ангелов» – Тарантино отдыхает. Ники прислала ему в издательство e-mail, где говорила, чтобы он не ждал ее на ужин – много работы, и она вернется поздно. Ох, Никки. Лучше о ней не думать. И не видеть. Сплошное расстройство. Надо же было свалять такого дурака; сделать шаг, после которого невозможно жить по-прежнему. Неужели он не чувствует ревности? Невероятно. Да, фантазии не должны сбываться. А это была даже и не его фантазия. Да, по большому счету, и не ее.
Поднявшись в кабинет Исабель, Себастьян застал ее в растрепанных чувствах и потекшим макияжем.
– Я как раз о вас думала, – сказала она, пытаясь взять себя в руки. – Даже собиралась спуститься к вам. Я хочу попросить об одном одолжении.
– Да, конечно, – кивнул Себастьян, – все, что угодно.
Она протянула ему две изодранные в мелкие клочья фотографии.
– На первой я с одним человеком, – объяснила Исабель. – Вторая – портрет моего друга.
Того самого, чью фотографию Себастьян раньше видел на столе? Рамки на прежнем месте не оказалось.
– Конечно, можно склеить их скотчем, – продолжила женщина, – но это уже не то. Вы могли бы сделать это на компьютере?
– Да, без проблем, – он едва удержался, чтобы не спросить, кто этот мужчина на фотографии.
В голову пришла трагичная история любви с… женатым мужчиной? С кем-то из начальства? Исабель – женщина загадочная и скрытная, она никогда не заводила бесед на личные темы. Может, просто пыталась держать дистанцию с подчиненными? А может, дело не только в этом. Впрочем, что зря терять время на бесплодные попытки угадать истину.
Себастьян уже готов был выйти из кабинета, как вдруг вспомнил о первоначальной цели своего визита и остановился. Исабель нервно взглянула на него. Наконец, он заговорил:
– Не знаю, правильно ли то, что я делаю. Думаю, мне было бы спокойнее, если бы я имел более полное представление о том, как будет использоваться моя работа. В противном случае… не знаю, смогу ли продолжать заниматься этим делом.
Исабель вышла из-за стола и приблизилась, остановившись в полуметре от Себастьяна и приложив палец к губам, словно призывая его к молчанию. Себастьян огляделся. Их снимали? Записывали голоса?
Казалось, Исабель готова открыть ему что-то важное. Она поколебалась и сказала:
– Обещаю, в свое время вы все узнаете, – ее голос звучал наполовину предостерегающе, наполовину тревожно. – Подождите несколько дней. Не будьте так нетерпеливы.
И все? Себастьян просто почувствовал, как Исабель прикусила язык. Что она хотела ему рассказать?
Исабель жестом попросила его уйти, и вот он снова спускается по лестнице, теперь с растерзанными фотографиями в руке.
На следующий день Себастьян шагал по Цитадели в свое подземелье под аккомпанемент раздающегося из-за многочисленных дверей (коридоров здесь было значительно больше, чем он подозревал ранее) техно и отражающегося от стен эха собственных шагов. Он думал о Никки и о Исабель и не знал, что делать. Из туалета вышли двое молодых ребят с меланхоличным выражением на лицах. Они даже не подняли на него взгляд – наверное, и не заметили. «Потому что Pantone не врет», услышал Себастьян, проходя мимо. За последние несколько недель, пока он безвылазно сидел в своей работе, его вечерний необитаемый остров превратился в густонаселенный подземный мегаполис. Основная масса его жителей была моложе Себастьяна, и все они погружались в мир своих компьютеров, чтобы то тут, то там подправить шероховатости довольно длинного периода времени, о котором практически ничего не знали – в те годы они в лучшем случае еще вовсю пускали слюни и сопли. Постепенно внесенные ими исправления накапливались, неспешно, но неуклонно меняя общую картину прошлого, день за нем приближаясь к тому моменту, когда от оригинала не останется и следа.
Из-за двери послышался чей-то знакомый голос. Себастьян подошел ближе и напряг слух.
Действительно, очень знакомый голос. Мужчина произносил с балкона зажигательную речь, сопровождаемую постоянными ударами ладоней по перилам. Кто?…
Это был энергичный голос Монтенегро.
Себастьяну удалось разобрать отдельные слова – «антипатриоты», «приобщаться», «быть» – и, основываясь на этом каркасе, попытался составить адекватную фразу. Но после слова «быть» кто-то останаваливал запись и отматывал пленку назад, чтобы через несколько секунд Монтенегро опять повторял то же самое. Снова и снова, пока Себастьян не почувствовал, что от этого напористого тона ему стало не по себе, и он уверился в твердости и суровости произносимых слов, которые так и не сложились в цельную фразу.
Что он говорил? Он вдруг решил, что загадочная фраза замыкала круг творящихся в Цитадели таинственностей и вела прямиком к центру происходящего. Он стоял у ворот оракула и слышал пророчество Сивиллы. Осталось только его расшифровать, чем он тут же и занялся. В итоге Себастьяну удалось заполнить еще пару пустых клеток в его личной версии игры в виселицу по теме «Наш проект». В этот момент за дверью послышались приближающиеся шаги – пришлось прерваться.
По пути в кабинет на Себастьяна снизошло прозрение: нужно было сосредотачиваться не на самом пророчестве, а на том, каким способом оно было передано. И это привело его к фундаментальной истине, к которой он пришел бы и раньше, если бы задействовал хоть каплю банального здравомыслия: кто-то, как и он, манипулировал фотографиями Монтенегро, кто-то – записями его голоса во время произнесения речей и деклараций, а кто-то – почему бы и нет – его видеозаписями. Исабель затронула эго, тщеславие Себастьяна и заставила его поверить, будто он – центральная фигура проекта, а на самом деле он не более чем одна из пешек.
Себастьян был потрясен. Он вернулся к себе. Страшно болела голова и хотелось курить – ему было нехорошо, и он понимал, что бросит работу в Цитадели.
У дверей его поджидала женщина в очках – она занимала соседний кабинет. Фиона. Он не видел ее с тех пор, как их представили друг другу.
– Я вот думаю… – проговорила она, разглядывая носки своих туфель.
– Да?
– Я вот думаю…
– Вы думаете.
– Милая безделушка. Аметист?
– Да. Это жены.
– Играть с формами так легко – невзначай забываешь, что на самом деле играешь с чувствами. Я вот думаю, а если…
– Что «если»?
– Ладно, забудьте.
Она развернулась и вошла в свой кабинет, захлопнув за собой дверь. Себастьян какое-то время стоял, размышляя: по всей вероятности, не он один терзается сомнениями.
Рабочий день закончился. Себастьян шел и думал о том, как все же убедительна атмосфера ярко освещенного первого этажа Цитадели: служащие – как и в любом другом государственном учреждении – болтают и тратят драгоценное время; стены пестрят объявлениями руководства и всевозможными информационными стендами – все как и везде.
Но не совсем, иначе он не сидел бы в своем подземелье. И ему уже подвели бы электронку и телефон. И он не чувствовал бы, что как только покидает пределы Цитадели и начинает спускаться в Рио-Фухитиво – окруженные горной цепью, погребенные в облаках пыли здания – за ним, следуя на безопасном расстоянии, кто-то идет. Тень, скрывающаяся среди других теней, стоит только слегка повернуть голову; машина, проезжающая мимо, исчезающая вдали и вскоре снова появляющаяся рядом, или взгляды исподтишка одного из пассажиров городского автобуса. Это было смутное, но безошибочное ощущение.
В пропахшем гнилыми апельсинами автобусе с изрезанными лезвиями зелеными обивками сидений шофер наслаждался включенным на все катушку радио с техноверсией знаменитого «Полета кондора». Толстый, обритый наголо молодой человек пытался перекричать музыку, объясняясь по телефону со своей девушкой и уверяя, что приедет домой уже через несколько минут. Себастьяну стало смешно: сотовые телефоны в таком маленьком по всем параметрам – и по размерам, и по духу, но это не мешало ему иметь непомерные претензии на звание современного развивающегося быстрыми темпами мегаполиса – городишке, как Рио-Фухитиво, казались ему фарсом. Хотя смеяться не следовало. Иные глаза – не посчитают ли они претенциозной его точку зрения? Его взгляд на цифровые технологии и пренебрежение аналоговыми?
Автобус, скрипя железом и гремя музыкой, потихоньку полз вниз. Себастьян смотрел в окно на обклеенные фотографиями мэра стены домов. Совсем недавно проспект Вязов переименовали в проспект Генерала Леона Гальвеса (отец мэра, по-своему толковавший очередную диктатуру, наступившую после диктатуры Монтенегро). Граффити гласит: «Да здравствует любовь – гетеро, гомо и би; с людьми, животными и вещами». Эх, было бы все так просто. Если бы…
Добрались до забитого полицейскими машинами перекрестка, кишмя кишащего журналистами с видеокамерами и любопытсвующими прохожими (либо большая авария, либо снимают какой-то сериал – Себастьян узнает об этом из вечернего выпуска новостей). Шофер повел автобус в объезд.
Бритый здоровяк, прижимая трубку к уху, горячо спорил с девушкой. Себастьяну пришло в голову, что это он виноват в том, что они с Никки отдалились друг от друга. Это он позволил произошедшему той ночью превратиться в трясину, поглощающую их любовь. Во всем виноват он сам – из-за своей нерешительности, неуверенности и панического страха потерять ее. Она была так открыта, так откровенна. Никки, всегда готовая разделить с ним даже самые опасные фантазии, рискуя получить взамен непонимание и отчуждение; в то время как он, замыкаясь в себе, не рассказывал ей о своих желаниях, мыслях, мечтах или просто о происходящих в его жизни событиях. Она была распахнута ему навстречу с почти детской доверчивостью, а он, поглощенный тайными делами с Исабель, прятал, как самый сокровенный секрет, правду о своей работе в Цитадели.
Как же его ранило все, что имело хотя бы малейшее отношение к Никки! Такая близкая, но недосягаемая, открытая, но непостижимая. Как больно ее любить – любить вопреки всему, вопреки любым клятвам, обещаниям, спокойствию, желаниям, счастью, страданиям.
Всему виной Ана. Ана, в которую он был влюблен без памяти и которую он никогда не забудет за преподанный ему урок лжи и предательства. До этого Себастьян легко и естественно доверял любимой женщине. Сейчас естественным для него стало недоверие, подозрение, что его стремятся обмануть, стоит лишь повернуться спиной.
По пути домой Себастьян зашел в книжный и купил аудиокнигу, «Винни-Пуха». Покупку завернули в подарочную бумагу темно синего цвета – небо с плывущими по нему звездами, желтыми планетами и оранжевыми хвостами комет.
По дороге ему все время казалось, что за ним следят (он – Фокс Малдер, работающий на правительство и за ним следит другой человек, тоже работающий на правительство), Себастьян пожалел, что купил аудиокнигу. Никки все равно нет дома. И она не оценит подарок: какое-то недоразумение – книга, которую нельзя читать.
На площади Слепых Себастьяна поразил топчущийся там фотограф с древней фотокамерой (меха, как у аккордеона, треножник и накидка). Последний раз ему доводилось сниматься на подобном агрегате еще в школе – им предстоял межквартальный чемпионат по футболу, и требовалось оформить удостоверение футболиста. Это стоило так дешево. Естественно, истинной ценой стало неузнаваемое лицо, бесформенный подбородок и какой-то прибитый внешний вид.
Себастьян подошел к фотографу, распугав поклевывающих крошки толстых голубей, и сфотографировался. Нужно ли говорить, что снимок оказался в первой же попавшейся урне (черные буквы на оранжевом фоне ее латунной поверхности гордо гласили: «Твой мэр выполняет свои обещания!»).
Проходя по мосту, задумался об Инес и попытался увидеть повисшее над пропастью сооружение ее глазами, попробовал представить его черно-белым – молчаливая, сумрачная картина, вобравшая в себя последние чувства тех, кто сделал отсюда шаг навстречу смерти. Ничего не получилось – мост был для него пурпурным и точка.
В газете ходили слухи, что Инес лесбиянка. Говорят, кто-то видел, как она в темноте дискотеки целовалась с женщиной. Иные слухи вопрошали, почему каждый раз, когда Инес входит в кабинет к Алисе, дверь запирают на ключ. Чем это они там занимаются? Может быть?…
Да какое ему дело. В конце концов ему на это наплевать. Пусть каждый делает со своей жизнью то, что ему хочется (все, кроме Никки).
За Себастьяном продолжал кто-то идти и проследовал за ним на территорию Никки, в квартал трехколесных велосипедов, «фольксвагенов» и наглых собак.
Никки не было. Еще рано. Он покормил ее рыбок и вздремнул на диване. Во сне, как ядовитая змея, его преследовала материализовавшаяся фраза: «и по отношению к этим предателям, антипатриотам, не желающим приобщаться к нашему проекту, мы должны быть настолько безжалостными, насколько это возможно».
Когда пришла Никки, Себастьян обнял ее и, заикаясь, пробормотал, что любит, как никогда раньше и просит прощения за то, что вел себя как кретин. Она, в золотистом платье и сверкающими черными вьющимися волосами, в которых словно отблескивал пойманный завитушками дневной свет, тоже обняла Себастьяна и сказала, что тоже любит его и очень мучилась все эти несколько ужасных недель. Затем попросила прощения за то, что сваляла такого дурака, играя с огнем.
– Нельзя открывать ящик Пандоры. Ни за что.
Никки была в восторге от подарка – не столько от аудиокниги, сколько от самого факта. Они целовались жарко, как ошалевшие школьники, сплетая языки в тугой узел.
Позже, выйдя в парк, Себастьян чувствовал себя раздувшимся от гордости, что смог пересилить и победить самого себя. Никки щелкала затвором «олимпуса» направо и налево.
– Почему ты, наконец, не купишь себе видеокамеру? – шутя поинтересовался он.
– Это было бы слишком просто. Мне нравится фотографировать. Выбирать.
Занятно, подумалось Себастьяну, фотография превратила людей в еще более экстравагантных существ, чем они и так по сути являлись. Эта невозможность наслаждаться моментом как он есть, это отчаянное стремление ухватить убегающие в прошлое секунды. Фотографией же, резюмирующей это свойство человеческой натуры можно считать снимок мужчины или женщины в момент, когда он или она фотографируют.
Небо было затянуто тучами. Они уселись на синие металлические перекладины, соединяющие желтые кубы рядом с горками. Вечером в полумраке они казались поручнями спасательного плота или небольшой яхты. Никки тут же начала длинный монолог. Сказала, что не хочет работать с Доносо – слишком скучно – и уволится, как только найдет что-нибудь получше. А потом поведала всю историю своего предыдущего брака. Себастьяну, она, конечно, была уже знакома, но без подробностей. Медовый месяц – поездка в Рио – был недолгим. Но как только они вернулись, нежный и любящий мужчина, которого она знала, превратился в жуткого ревнивца, заставлявшего смотреть ему прямо в глаза, когда на какой-нибудь вечеринке случайно оказывался ее прежний приятель. Однажды она вернулась домой чуть позже обычного, и он влепил ей пощечину. Потом, в другой раз, избил ее тяжелой ручкой зонта.
– Гильермо подключился к телефону и записывал мои разговоры, – прошептала она. – Он был уверен, что я ему изменяю.
– Ты давала ему повод?
Никки выдержала паузу.
– Никогда в жизни. Это-то и противно, – она улыбнулась. – Если бы я хоть попыталась, то было бы не так обидно…
Никогда еще Себастьян не видел ее такой уязвимой. Подошла женщина с малышом лет четырех. Мальчонка забрался на качели, и она начала его раскачивать. При виде счастливого липа матери и ее хохочущего отпрыска, Себастьян впервые глубоко и страстно захотел иметь ребенка от Никки.
Раздался щелчок, и малыш оказался пойманным в кадр фотопленки.
– Прости, если я иногда чересчур откровенна, – сказала Никки, крепко прижавшись к Себастьяну. – Мне так хотелось этого с Гильермо. Я тебе все это рассказала, потому что в первый раз потерпела поражение и все рухнуло. Мне бы не хотелось, чтобы это случилось снова. Я не хочу, чтобы что-либо нас разделяло и подвергало опасности нашу близость. Мне было так плохо все эти недели, и я поняла, что вела себя эгоистично.
– Это не повторится, – и Себастьян нежно поцеловал ее в лоб, – я тебе обещаю.
Как ему хотелось стать откровеннее. Рассказать о своей работе в Цитадели. Но он не отважился. Нужно подыскать более подходящий момент.
Себастьян кожей чувствовал, что в пустынном парке притаился некто, не спускавший с него глаз.
16
Себастьян сидел в «светлой комнате» за своим рабочим столом и слушал рассказ Пикселя о новой технологии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Хотелось курить, и Себастьян вышел в коридор. Сегодня вечером он обещал Пикселю сходить с ним в кино на один из фильмов Вонга Кар-Вая – Пиксель просто пел ему дифирамбы и уверял, что он самый крутой из всех ныне работающих, и обязательно нужно посмотреть «Падших ангелов» – Тарантино отдыхает. Ники прислала ему в издательство e-mail, где говорила, чтобы он не ждал ее на ужин – много работы, и она вернется поздно. Ох, Никки. Лучше о ней не думать. И не видеть. Сплошное расстройство. Надо же было свалять такого дурака; сделать шаг, после которого невозможно жить по-прежнему. Неужели он не чувствует ревности? Невероятно. Да, фантазии не должны сбываться. А это была даже и не его фантазия. Да, по большому счету, и не ее.
Поднявшись в кабинет Исабель, Себастьян застал ее в растрепанных чувствах и потекшим макияжем.
– Я как раз о вас думала, – сказала она, пытаясь взять себя в руки. – Даже собиралась спуститься к вам. Я хочу попросить об одном одолжении.
– Да, конечно, – кивнул Себастьян, – все, что угодно.
Она протянула ему две изодранные в мелкие клочья фотографии.
– На первой я с одним человеком, – объяснила Исабель. – Вторая – портрет моего друга.
Того самого, чью фотографию Себастьян раньше видел на столе? Рамки на прежнем месте не оказалось.
– Конечно, можно склеить их скотчем, – продолжила женщина, – но это уже не то. Вы могли бы сделать это на компьютере?
– Да, без проблем, – он едва удержался, чтобы не спросить, кто этот мужчина на фотографии.
В голову пришла трагичная история любви с… женатым мужчиной? С кем-то из начальства? Исабель – женщина загадочная и скрытная, она никогда не заводила бесед на личные темы. Может, просто пыталась держать дистанцию с подчиненными? А может, дело не только в этом. Впрочем, что зря терять время на бесплодные попытки угадать истину.
Себастьян уже готов был выйти из кабинета, как вдруг вспомнил о первоначальной цели своего визита и остановился. Исабель нервно взглянула на него. Наконец, он заговорил:
– Не знаю, правильно ли то, что я делаю. Думаю, мне было бы спокойнее, если бы я имел более полное представление о том, как будет использоваться моя работа. В противном случае… не знаю, смогу ли продолжать заниматься этим делом.
Исабель вышла из-за стола и приблизилась, остановившись в полуметре от Себастьяна и приложив палец к губам, словно призывая его к молчанию. Себастьян огляделся. Их снимали? Записывали голоса?
Казалось, Исабель готова открыть ему что-то важное. Она поколебалась и сказала:
– Обещаю, в свое время вы все узнаете, – ее голос звучал наполовину предостерегающе, наполовину тревожно. – Подождите несколько дней. Не будьте так нетерпеливы.
И все? Себастьян просто почувствовал, как Исабель прикусила язык. Что она хотела ему рассказать?
Исабель жестом попросила его уйти, и вот он снова спускается по лестнице, теперь с растерзанными фотографиями в руке.
На следующий день Себастьян шагал по Цитадели в свое подземелье под аккомпанемент раздающегося из-за многочисленных дверей (коридоров здесь было значительно больше, чем он подозревал ранее) техно и отражающегося от стен эха собственных шагов. Он думал о Никки и о Исабель и не знал, что делать. Из туалета вышли двое молодых ребят с меланхоличным выражением на лицах. Они даже не подняли на него взгляд – наверное, и не заметили. «Потому что Pantone не врет», услышал Себастьян, проходя мимо. За последние несколько недель, пока он безвылазно сидел в своей работе, его вечерний необитаемый остров превратился в густонаселенный подземный мегаполис. Основная масса его жителей была моложе Себастьяна, и все они погружались в мир своих компьютеров, чтобы то тут, то там подправить шероховатости довольно длинного периода времени, о котором практически ничего не знали – в те годы они в лучшем случае еще вовсю пускали слюни и сопли. Постепенно внесенные ими исправления накапливались, неспешно, но неуклонно меняя общую картину прошлого, день за нем приближаясь к тому моменту, когда от оригинала не останется и следа.
Из-за двери послышался чей-то знакомый голос. Себастьян подошел ближе и напряг слух.
Действительно, очень знакомый голос. Мужчина произносил с балкона зажигательную речь, сопровождаемую постоянными ударами ладоней по перилам. Кто?…
Это был энергичный голос Монтенегро.
Себастьяну удалось разобрать отдельные слова – «антипатриоты», «приобщаться», «быть» – и, основываясь на этом каркасе, попытался составить адекватную фразу. Но после слова «быть» кто-то останаваливал запись и отматывал пленку назад, чтобы через несколько секунд Монтенегро опять повторял то же самое. Снова и снова, пока Себастьян не почувствовал, что от этого напористого тона ему стало не по себе, и он уверился в твердости и суровости произносимых слов, которые так и не сложились в цельную фразу.
Что он говорил? Он вдруг решил, что загадочная фраза замыкала круг творящихся в Цитадели таинственностей и вела прямиком к центру происходящего. Он стоял у ворот оракула и слышал пророчество Сивиллы. Осталось только его расшифровать, чем он тут же и занялся. В итоге Себастьяну удалось заполнить еще пару пустых клеток в его личной версии игры в виселицу по теме «Наш проект». В этот момент за дверью послышались приближающиеся шаги – пришлось прерваться.
По пути в кабинет на Себастьяна снизошло прозрение: нужно было сосредотачиваться не на самом пророчестве, а на том, каким способом оно было передано. И это привело его к фундаментальной истине, к которой он пришел бы и раньше, если бы задействовал хоть каплю банального здравомыслия: кто-то, как и он, манипулировал фотографиями Монтенегро, кто-то – записями его голоса во время произнесения речей и деклараций, а кто-то – почему бы и нет – его видеозаписями. Исабель затронула эго, тщеславие Себастьяна и заставила его поверить, будто он – центральная фигура проекта, а на самом деле он не более чем одна из пешек.
Себастьян был потрясен. Он вернулся к себе. Страшно болела голова и хотелось курить – ему было нехорошо, и он понимал, что бросит работу в Цитадели.
У дверей его поджидала женщина в очках – она занимала соседний кабинет. Фиона. Он не видел ее с тех пор, как их представили друг другу.
– Я вот думаю… – проговорила она, разглядывая носки своих туфель.
– Да?
– Я вот думаю…
– Вы думаете.
– Милая безделушка. Аметист?
– Да. Это жены.
– Играть с формами так легко – невзначай забываешь, что на самом деле играешь с чувствами. Я вот думаю, а если…
– Что «если»?
– Ладно, забудьте.
Она развернулась и вошла в свой кабинет, захлопнув за собой дверь. Себастьян какое-то время стоял, размышляя: по всей вероятности, не он один терзается сомнениями.
Рабочий день закончился. Себастьян шел и думал о том, как все же убедительна атмосфера ярко освещенного первого этажа Цитадели: служащие – как и в любом другом государственном учреждении – болтают и тратят драгоценное время; стены пестрят объявлениями руководства и всевозможными информационными стендами – все как и везде.
Но не совсем, иначе он не сидел бы в своем подземелье. И ему уже подвели бы электронку и телефон. И он не чувствовал бы, что как только покидает пределы Цитадели и начинает спускаться в Рио-Фухитиво – окруженные горной цепью, погребенные в облаках пыли здания – за ним, следуя на безопасном расстоянии, кто-то идет. Тень, скрывающаяся среди других теней, стоит только слегка повернуть голову; машина, проезжающая мимо, исчезающая вдали и вскоре снова появляющаяся рядом, или взгляды исподтишка одного из пассажиров городского автобуса. Это было смутное, но безошибочное ощущение.
В пропахшем гнилыми апельсинами автобусе с изрезанными лезвиями зелеными обивками сидений шофер наслаждался включенным на все катушку радио с техноверсией знаменитого «Полета кондора». Толстый, обритый наголо молодой человек пытался перекричать музыку, объясняясь по телефону со своей девушкой и уверяя, что приедет домой уже через несколько минут. Себастьяну стало смешно: сотовые телефоны в таком маленьком по всем параметрам – и по размерам, и по духу, но это не мешало ему иметь непомерные претензии на звание современного развивающегося быстрыми темпами мегаполиса – городишке, как Рио-Фухитиво, казались ему фарсом. Хотя смеяться не следовало. Иные глаза – не посчитают ли они претенциозной его точку зрения? Его взгляд на цифровые технологии и пренебрежение аналоговыми?
Автобус, скрипя железом и гремя музыкой, потихоньку полз вниз. Себастьян смотрел в окно на обклеенные фотографиями мэра стены домов. Совсем недавно проспект Вязов переименовали в проспект Генерала Леона Гальвеса (отец мэра, по-своему толковавший очередную диктатуру, наступившую после диктатуры Монтенегро). Граффити гласит: «Да здравствует любовь – гетеро, гомо и би; с людьми, животными и вещами». Эх, было бы все так просто. Если бы…
Добрались до забитого полицейскими машинами перекрестка, кишмя кишащего журналистами с видеокамерами и любопытсвующими прохожими (либо большая авария, либо снимают какой-то сериал – Себастьян узнает об этом из вечернего выпуска новостей). Шофер повел автобус в объезд.
Бритый здоровяк, прижимая трубку к уху, горячо спорил с девушкой. Себастьяну пришло в голову, что это он виноват в том, что они с Никки отдалились друг от друга. Это он позволил произошедшему той ночью превратиться в трясину, поглощающую их любовь. Во всем виноват он сам – из-за своей нерешительности, неуверенности и панического страха потерять ее. Она была так открыта, так откровенна. Никки, всегда готовая разделить с ним даже самые опасные фантазии, рискуя получить взамен непонимание и отчуждение; в то время как он, замыкаясь в себе, не рассказывал ей о своих желаниях, мыслях, мечтах или просто о происходящих в его жизни событиях. Она была распахнута ему навстречу с почти детской доверчивостью, а он, поглощенный тайными делами с Исабель, прятал, как самый сокровенный секрет, правду о своей работе в Цитадели.
Как же его ранило все, что имело хотя бы малейшее отношение к Никки! Такая близкая, но недосягаемая, открытая, но непостижимая. Как больно ее любить – любить вопреки всему, вопреки любым клятвам, обещаниям, спокойствию, желаниям, счастью, страданиям.
Всему виной Ана. Ана, в которую он был влюблен без памяти и которую он никогда не забудет за преподанный ему урок лжи и предательства. До этого Себастьян легко и естественно доверял любимой женщине. Сейчас естественным для него стало недоверие, подозрение, что его стремятся обмануть, стоит лишь повернуться спиной.
По пути домой Себастьян зашел в книжный и купил аудиокнигу, «Винни-Пуха». Покупку завернули в подарочную бумагу темно синего цвета – небо с плывущими по нему звездами, желтыми планетами и оранжевыми хвостами комет.
По дороге ему все время казалось, что за ним следят (он – Фокс Малдер, работающий на правительство и за ним следит другой человек, тоже работающий на правительство), Себастьян пожалел, что купил аудиокнигу. Никки все равно нет дома. И она не оценит подарок: какое-то недоразумение – книга, которую нельзя читать.
На площади Слепых Себастьяна поразил топчущийся там фотограф с древней фотокамерой (меха, как у аккордеона, треножник и накидка). Последний раз ему доводилось сниматься на подобном агрегате еще в школе – им предстоял межквартальный чемпионат по футболу, и требовалось оформить удостоверение футболиста. Это стоило так дешево. Естественно, истинной ценой стало неузнаваемое лицо, бесформенный подбородок и какой-то прибитый внешний вид.
Себастьян подошел к фотографу, распугав поклевывающих крошки толстых голубей, и сфотографировался. Нужно ли говорить, что снимок оказался в первой же попавшейся урне (черные буквы на оранжевом фоне ее латунной поверхности гордо гласили: «Твой мэр выполняет свои обещания!»).
Проходя по мосту, задумался об Инес и попытался увидеть повисшее над пропастью сооружение ее глазами, попробовал представить его черно-белым – молчаливая, сумрачная картина, вобравшая в себя последние чувства тех, кто сделал отсюда шаг навстречу смерти. Ничего не получилось – мост был для него пурпурным и точка.
В газете ходили слухи, что Инес лесбиянка. Говорят, кто-то видел, как она в темноте дискотеки целовалась с женщиной. Иные слухи вопрошали, почему каждый раз, когда Инес входит в кабинет к Алисе, дверь запирают на ключ. Чем это они там занимаются? Может быть?…
Да какое ему дело. В конце концов ему на это наплевать. Пусть каждый делает со своей жизнью то, что ему хочется (все, кроме Никки).
За Себастьяном продолжал кто-то идти и проследовал за ним на территорию Никки, в квартал трехколесных велосипедов, «фольксвагенов» и наглых собак.
Никки не было. Еще рано. Он покормил ее рыбок и вздремнул на диване. Во сне, как ядовитая змея, его преследовала материализовавшаяся фраза: «и по отношению к этим предателям, антипатриотам, не желающим приобщаться к нашему проекту, мы должны быть настолько безжалостными, насколько это возможно».
Когда пришла Никки, Себастьян обнял ее и, заикаясь, пробормотал, что любит, как никогда раньше и просит прощения за то, что вел себя как кретин. Она, в золотистом платье и сверкающими черными вьющимися волосами, в которых словно отблескивал пойманный завитушками дневной свет, тоже обняла Себастьяна и сказала, что тоже любит его и очень мучилась все эти несколько ужасных недель. Затем попросила прощения за то, что сваляла такого дурака, играя с огнем.
– Нельзя открывать ящик Пандоры. Ни за что.
Никки была в восторге от подарка – не столько от аудиокниги, сколько от самого факта. Они целовались жарко, как ошалевшие школьники, сплетая языки в тугой узел.
Позже, выйдя в парк, Себастьян чувствовал себя раздувшимся от гордости, что смог пересилить и победить самого себя. Никки щелкала затвором «олимпуса» направо и налево.
– Почему ты, наконец, не купишь себе видеокамеру? – шутя поинтересовался он.
– Это было бы слишком просто. Мне нравится фотографировать. Выбирать.
Занятно, подумалось Себастьяну, фотография превратила людей в еще более экстравагантных существ, чем они и так по сути являлись. Эта невозможность наслаждаться моментом как он есть, это отчаянное стремление ухватить убегающие в прошлое секунды. Фотографией же, резюмирующей это свойство человеческой натуры можно считать снимок мужчины или женщины в момент, когда он или она фотографируют.
Небо было затянуто тучами. Они уселись на синие металлические перекладины, соединяющие желтые кубы рядом с горками. Вечером в полумраке они казались поручнями спасательного плота или небольшой яхты. Никки тут же начала длинный монолог. Сказала, что не хочет работать с Доносо – слишком скучно – и уволится, как только найдет что-нибудь получше. А потом поведала всю историю своего предыдущего брака. Себастьяну, она, конечно, была уже знакома, но без подробностей. Медовый месяц – поездка в Рио – был недолгим. Но как только они вернулись, нежный и любящий мужчина, которого она знала, превратился в жуткого ревнивца, заставлявшего смотреть ему прямо в глаза, когда на какой-нибудь вечеринке случайно оказывался ее прежний приятель. Однажды она вернулась домой чуть позже обычного, и он влепил ей пощечину. Потом, в другой раз, избил ее тяжелой ручкой зонта.
– Гильермо подключился к телефону и записывал мои разговоры, – прошептала она. – Он был уверен, что я ему изменяю.
– Ты давала ему повод?
Никки выдержала паузу.
– Никогда в жизни. Это-то и противно, – она улыбнулась. – Если бы я хоть попыталась, то было бы не так обидно…
Никогда еще Себастьян не видел ее такой уязвимой. Подошла женщина с малышом лет четырех. Мальчонка забрался на качели, и она начала его раскачивать. При виде счастливого липа матери и ее хохочущего отпрыска, Себастьян впервые глубоко и страстно захотел иметь ребенка от Никки.
Раздался щелчок, и малыш оказался пойманным в кадр фотопленки.
– Прости, если я иногда чересчур откровенна, – сказала Никки, крепко прижавшись к Себастьяну. – Мне так хотелось этого с Гильермо. Я тебе все это рассказала, потому что в первый раз потерпела поражение и все рухнуло. Мне бы не хотелось, чтобы это случилось снова. Я не хочу, чтобы что-либо нас разделяло и подвергало опасности нашу близость. Мне было так плохо все эти недели, и я поняла, что вела себя эгоистично.
– Это не повторится, – и Себастьян нежно поцеловал ее в лоб, – я тебе обещаю.
Как ему хотелось стать откровеннее. Рассказать о своей работе в Цитадели. Но он не отважился. Нужно подыскать более подходящий момент.
Себастьян кожей чувствовал, что в пустынном парке притаился некто, не спускавший с него глаз.
16
Себастьян сидел в «светлой комнате» за своим рабочим столом и слушал рассказ Пикселя о новой технологии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19