Он тоже видит полуодетую и полураздетую женщину, только, в отличие от меня, он не обнимал и не ласкал ее, он не имеет никакого отношения к этой женщине, которая перед тем, как лечь спать, моется по-британски скромно над скромным умывальником, какие стоят в британских комнатах, жителям которых приходится выходить в коридор, чтобы воспользоваться общей для всех обитателей этажа ванной. Деан не чувствует ее запаха (ее окно слишком высоко и далеко), но, возможно, знает этот запах, если уже встречался с ней в коридоре или на лестнице (роковые шаги!) накануне или в тот же самый день. В его комнате звонит телефон. Звонки взрывают ночную тишину и пугают полуодетую и полураздетую горничную, которая вдруг понимает, что кто-то может ее увидеть, быстро подходит к окну, поднимает раму и высовывается на несколько секунд, словно хочет убедиться, что, по крайней мере, к ней никто не лезет в окно, а потом опускает раму и аккуратно задергивает шторы: никто не должен видеть, как она сидит в изножье кровати, полуодетая и полураздетая: блузка снята через голову, рукава держатся на кистях рук – может быть, кто-то уже видел ее такой, пока она, ничего не подозревая, расчесывала волосы и напевала что-то непонятное, возможно, это был погребальный плач, словно она была молодая banshee, – напев усталой оклеветанной смерти, предсказывающей прошлое. Я не знаю так ли это было, я не уверен, там посмотрим, а скорее всего – никогда не узнаем. Мертвая Марта никогда не узнает, что происходило с ее мужем в Лондоне в ту ночь, когда она умирала рядом со мной: когда он вернется со своими подарками, она уже не сможет ни получить эти подарки, ни выслушать его рассказ – выслушать то, что он решит рассказать ей, – может быть, в его рассказе не было бы ни слова правды и он совсем не был бы похож на тот, который только что выслушал я. Призрак, который является ему, – это призрак другой женщины, она занимает его мысли, как Марта занимает мои, она не дает ему спокойно жить и спать. Его бедная жена и его бедная любовница поселились и смешались в нашем сознании (другого пристанища они не нашли), не желая примириться с тем, что им предстоит исчезнуть, стремясь воплотиться в единственном, что у них осталось, чтобы продлить свое существование, хотя от бесконечного повторения воспоминания о них тускнеют и блекнут. Его призрак (как и мой) – не из далекого прошлого, она не была кем-то из сильных мира сего, не была его врагом, она просто становится все менее реальной».) – Пока не зазвонил телефон, – сказал Деан, – и мне не сообщили эту новость. Прошло уже двадцать часов. Есть вещи, о которых нужно узнавать сразу, нельзя жить, не зная, что все изменилось. («Легко жить в блаженном неведении. Это наше естественное состояние, – снова подумал я, – и не стоит так страдать из-за этого: ты будешь продолжать слушать бритвенный голос Висенте, будешь по-прежнему встречаться с ним».)
– Я пойду. – Вот я это и произнес. Я уже произносил эти слова в этом доме, но я никогда не произносил последней фразы, я не говорил: «Я пошел».
Надевая плащ и шарф, я незаметно бросил взгляд в сторону открытой двери, ведущей в комнату малыша, и подумал, что Деан вряд ли захочет, чтобы малыш оставался с ним. Завтра я позвоню той, что сейчас была и старшей сестрой, и младшей. Я посмотрел на часы – было еще не слишком поздно, может быть, стоило позвонить ей прямо сегодня, как только я вернусь домой, и сделать один, пока вполне невинный шаг. В конце концов, вдруг именно я окажусь тем мужем, которого еще нет и который должен стать для нее частью такого непостоянного мира живых? И малыш мог бы жить с нами – Деан вряд ли захочет, чтобы Эухенио оставался у него. И самолеты тоже переселятся вместе с ним, хотя они и принадлежали его отцу в далеком детстве (а вот у меня никогда не было столько!), – истребители и бомбардировщики Первой и Второй мировых войн, несколько корейских самолетов и несколько испанских, которые бомбили или защищали Мадрид когда-то давным-давно, во время нашей войны. Когда история заканчивается, дальше все зависит только от рассказчиков, хоть и не всегда. Всей правды не узнать никогда, вокруг много людей, и всегда нужно от кого-то что-то скрывать. Малыш никогда не узнает о том, что произошло, это будут скрывать от него его отец, его тетушки и я сам. И пусть он ничего не знает – в мире происходит очень много такого, о чем никто не знает и не помнит.
Все забывается, все имеет срок давности. Как мало следов оставляет человек в этом бесполезном времени, похожем на плотный снег! Как мало остается после нас и из этого малого сколько всего умалчивается! А из того, что не умалчивается и не скрывается, потом помнится еще меньше и помнится совсем недолго – только пока мы медленно движемся к той черте, перейдя которую окажемся по ту сторону времени, где уже нельзя будет думать и нельзя будет прощаться: «Прощайте, радости, и прощайте, печали! Больше мы с вами не встретимся. И прощайте, прощайте, воспоминания».

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39