Как-то мы с Рыжим налет
совершили на этот холодильник. Дверца там была слабая. И если мордой
долго в щель тыкать, то дверца открывалась... А тут смотрю - нету холо-
дильника с продуктами. Куда девался, думаю. Случайно обнаружил: в свою
комнату оператор Коля входил, а я как раз по коридору мимо пробирался. И
через дверь-то и увидел: стоит холодильник в Колиной комнате. Так, ду-
маю. Нехорошо получается, братишки по разуму, неблагородно. В тот же
день дождался, когда Коли не было, - и в форточку в комнату его и про-
ник. Встал у холодильника на задние лапы, мордой в щелку потыкал - отк-
рылась дверца. Смотрю: забит холодильник! Стоят снизу доверху круглые
железные банки. Большущие! У меня аж сердце екнуло: мне как-то раз из
такой банки полковничиха целую селедку дала. Неописуемая вещь! Я ее це-
ликом съел, с костями и хвостом... Ну, стал глядеть - нету ли тут откры-
той банки? Вижу, что вроде нет. Дай, думаю, на пол брошу - вдруг откро-
ется. И сбросил. Во-первых, грохоту наделал - до смерти перепугался.
Во-вторых, оказалось, что не открылись банки. А в-третьих, оказалось,
что никакая это не банка с селедкой, а была в этих железных коробках ки-
нопленка Шосткинской фабрики, абсолютно вещь несъедобная... Ну, нату-
рально, когда Коля вернулся, он дикий учинил скандал - допрашивал всех,
кто к нему в комнату входил. Все, конечно, отпирались, подозрение на ме-
ня пало. Хорошо, нашелся кто-то, сказал, что коту в холодильник в жизни
не забраться...
Снимали свое кино они обыкновенно днем. В основном на той самой лу-
жайке. Но и ночью тоже ездили иногда - снимали в нашей городской гости-
нице. Я сперва сильно удивлялся: что хорошего можно снять в нашей го-
родской гостинице? Совсем ведь гиблое место. Но потом узнал: оказывает-
ся, они там снимали дом призрения для бедных - и тогда перестал удив-
ляться.
Утром Марина моя вскакивала, первым делом, натурально, сигарету в зу-
бы, меня - на руки, и мы садились в автобус и ехали. Приезжали, и ее на-
чинали наряжать в разные наряды, причесывать и по-всякому мазать лицо, а
я с ней рядом сидел, зевал, потому что ночью-то не высыпался. А потом
она шла и становилась поблизости от этой черной штуки - от камеры. Иног-
да одна, а иногда еще со всякими другими артистами, которых откуда-то
привозили на несколько дней, а потом увозили. Ее-то и Олега никуда не
увозили, они все время тут жили, потому что они были главные исполните-
ли. И когда начинали снимать, то есть орать друг на друга, ругаться и
все такое, я забирался под стул или еще куда, где безопасно, и оттуда
наблюдал. Ну и они все потихонечку ко мне тоже попривыкли. Я уже как бы
ихним всеобщим талисманом сделался.
- Ну что, Капа, - говорит Марк и на меня глядит. - Можно начинать?
- Валяйте, - говорю. И поглубже под стул забираюсь.
И так я много дней сидел под стулом и на это все глядел, и уже просто
так мне, конечно, сидеть было скучно, очень уже хотелось принять по-
сильное участие. Ну, пару раз я им шнуры какие-то запутал, пудру на себя
опрокинул, микрофон как-то уронил. Потом вникать стал в самую суть про-
цесса.
Помню, как-то не понравилось мне, как Марина с Олегом играют. Вылез
из-под стула, прямо к ним подхожу, задом перед камерой стал и хвост под-
нял, мол, "Стоп!".
Директор как зашипит:
- Ах ты мерзавец! Брысь!
А Марк вдруг говорит:
- Нет, не брысь! Не брысь, а правильно! Вся сцена коту под хвост!
Когда шел дождь, они не снимали, а сидели в общежитии. Иногда в такие
дни кто-нибудь в магазин бегал и в какой-нибудь комнате начинались возг-
ласы "Со свиданьицем!". А Марк и Коля в такие дни злющие ходили, потому
что им надо было солнце, чтобы снимать. Я в такие дни отсыпаюсь. Как-то
вечером, дождик кончился, я во двор спустился. Только к сараю подошел -
из-за угла Рыжий.
- Ты чего, - говорит, - во дворе не показываешься?
- Некогда, - говорю. - Я теперь ихний талисман.
- Чего-чего? - говорит.
- Талисман. Это... ну, долго тебе объяснять. В общем, без меня они
ничего не могут.
- Колоссально, - говорит с завистью. - Ну, тогда вынеси чего-нибудь
пожрать! У них небось навалом!
- Ты что, - говорю. - Ни черта у них нету!
- Врешь! - говорит. - Если жрать нечего, чего ж ты от них не отва-
лишь?
Бездуховный он, в сущности, этот Рыжий! Только бы пожрать ему, да
секс...
Обыкновенно Марк с Колей после съемок шли в наш городской кинотеатр и
просматривали материал. Мне жутко хотелось поглядеть, что это за матери-
ал такой, но только они никому с собой ходить не позволяли. Я однажды
попытался проскочить, но не вышло. Я другой раз попробовал - тоже мимо,
заметили меня. А на третий раз Марк ногой на меня топнул, все равно как
полковник:
- Тебе сказано - брысь отсюда! А то посмотришь - и сглазишь к чертям!
Тем более завтра автор сценария смотрит.
Это насчет автора он уже как-то больше не мне, я себе сказал, и по
голосу я понял, что это не больно-то его радует.
А на другой день, точно, объявился на площадке новый человек. Длин-
ный, тощий, в очках, и бородка маленькая. Как он появился, Марк ему
навстречу вышел, руку пожал, по спине похлопал и сказал, что он жутко
рад, что тот приехал. Тут Коля на Марка поглядел и вздохнул. А длинный
сказал Марку, что тоже жутко рад. И потом сказал, что он на площадке во
время съемок посидит, если Марк не возражает. И Марк сказал опять, что
он жутко рад, а Коля опять на него глянул и опять вздохнул. И длинному
дали стул. Но он не сел, а пошел бродить по площадке и все трогать и со
всеми здороваться, и с Мариной моей поздоровался, и она ему так улыбну-
лась, что он, наверное, чуть не ослеп, и он меня погладил, потом заце-
пился за какой-то кабель, чуть не упал, смахнул чей-то чемоданчик на
землю, сказал: "Извините", тут же задел рукой стойку с прожектором - в
общем, он мне понравился. А потом от начала и до конца съемок он проси-
дел на стуле не шелохнувшись.
А потом они пошли смотреть материал - уже втроем. И я видел, что Ма-
рина моя в тот день очень нервничала, и Олег тоже, хотя меньше, и они
решили, что надо снять напряжение. Они дали подлой Наде денег, и та пош-
ла в магазин, и, пока Марк с Колей и длинным были в кинотеатре, они
втроем снимали напряжение. А я пошел к кинотеатру.
Когда Марк, Коля и длинный человек вышли оттуда, я жутко испугался,
потому что я в жизни не видел лица такого цвета, какое было у длинного.
Хотя у Марка и у Коли тоже были интересные лица. Они вышли и даже не за-
курили. Они стояли молча и смотрели мимо друг друга.
Потом вдруг длинный закричал на Марка:
- Я ничего этого не писал! - И ткнул Марка пальцем в грудь.
А Марк тоже его ткнул пальцем и закричал:
- А я так вижу!
И закричал, что он никогда не сомневался, что длинный ему вонзит нож
в спину.
А длинный закричал, что никому он ничего вонзать не будет, а снимет
свою фамилию.
А Марк закричал:
- И снимай!
А длинный закричал:
- И сниму!
И они вдвоем стали одновременно кричать друг на друга и махать рука-
ми, и я сидел под скамейкой и смотрел и думал, что они, наверное, поде-
рутся, но они не подрались, потому что Коля, который стоял и молчал, на
них глядел, вдруг сказал:
- Ладно вам! Все равно худсовет все зарубит.
И при слове "худсовет" Марк и длинный разом замолчали, перестали ма-
хать руками и задумались.
И так молча они пошли в общежитие, а я шагал за ними следом и пытался
сообразить: о чем это они? Какой нож? Какую фамилию? Откуда снять?
А в общежитии их встретили Олег и Марина, которые к тому времени уже
сняли, должно быть, свое напряжение, потому что Марина во все стороны
шикарно улыбалась и спрашивала у длинного:
- Ну! Сергей Александрович! Как вам материал? Скажите! Ну! Как я иг-
раю?
И длинный на нее сквозь очки глядел, улыбался и бормотал:
- Ну... интересно... И не ожидал... Что так интересно...
Тоже не отличался правдивостью. Но зато Марина моя совершенно прио-
бодрилась, стала улыбаться уже вообще невероятно и сказала, что они те-
перь все должны вместе снять напряжение.
И они пошли в нашу комнату и стали снимать напряжение, а я пошел
спать в комнату к осветителям.
И, засыпая, я опять думал, сколько же всего этих сумасшедших людей на
свете? Вот еще один объявился - длинный с бородкой и с очками, который
свалился откуда-то и теперь еще может ударить Марка ножом в спину, что
очень досадно. Да еще этот, как его... Худсовет! Худсовет - он, должно
быть, еще более сумасшедший, чем они все, раз они его так боятся. Страш-
ный, как какой-нибудь сторожевой пес, с которым лучше не связываться...
На следующий день бородатого человека уже не было - видно, сняв нап-
ряжение, он уехал, а все остальные остались. И с каждым днем теперь они
становились все более нервными. Марина моя вообще мне каждую ночь исте-
рики закатывала, что она угробила картину, что ее саму Марк угробил, а
главное, Коля угробил, потому что специально снимает, чтоб она плохо
выглядела... А выглядела она впрямь не очень - совсем худая сделалась и
бледная... И Марк сделался бледный и уже подолгу орать не мог - только
вскрикивал и тут же смолкал, безнадежно качая лохматой головой. И выход-
ных они себе уже больше не устраивали, потому что ихний бархатный батька
сказал, что они и так срывают все сроки и что из-за них вся студия под
угрозой. И при этих его словах Марк ужасно съеживался. Так что выходных
у них не было больше, только один раз съемки встали на два дня, потому
что Олег очередной раз пообедал в нашем городском ресторане, а когда он
через два дня поднялся с постели, у него был такой вид, что подлая Надя
плакала.
Я, натурально, не плакал, но подумал: ну зачем? Зачем он приехал в
этот город и не кушает дома? Вот ведь у нас все нормальные люди едят до-
ма. И полковник дома ест. А может, и правда, у них ни у кого дома нету -
ни у Олега, ни у Марка, ни у Марины? И у всех остальных?
Но скоро настал день, когда я все понял.
Я все же пробрался в зал, где Марк и Коля сидели, чтоб смотреть мате-
риал. Видно, они уже были все утомлены, бдительность притупилась, и они
не заметили, как я прошмыгнул в зал, пробежал под креслами в первых ря-
дах и там залег под креслом. И вот погас свет, и вспыхнул этот белый эк-
ран. И я понял.
Я понял, зачем Олег отравился в нашем городском ресторане. Я понял,
зачем моя Марина сделалась тощая и бледная. Я понял, зачем все эти люди
каждый день орут друг на друга, бегают, суетятся, грузят свои ящики и
коробки в автобусы, едут на лужайку, вынимают из автобусов свои коробки
и ящики, раскладывают, сколачивают, подключают и зажигают, окуривают все
вокруг дымом, ждут какого-то облака, потом ждут, чтоб оно поскорей ушло,
замирают в абсолютной тишине, смотрят во все глаза на мою Марину и на
седого Олега, которые по десять раз повторяют одно и то же перед этой
самой черной штукой под названием "камера", и зачем Марк, который орет,
что у него больное сердце, делает все, чтоб у него это сердце вообще
лопнуло, и почему все эти люди, эти странные мужчины и женщины, которые
питаются сигаретами и ходят в неглаженой одежде, вызывают зависть у жи-
телей нашего города, хотя они-то сами живут в своих домах, где стоят хо-
лодильники с хорошими вкусными вещами, а не ходят в наш городской ресто-
ран, запаха которого пугается даже такой тип, как Рыжий... Я понял, по-
чему эти люди, постоянно жалующиеся, что в любом другом месте они имели
бы куда больше, жили бы куда спокойнее, - почему они не отправляются в
эти другие места.
Я понял все. Это когда погас в зале нашего городского кинотеатра
свет, а экран вспыхнул.
И из-под кресла первого ряда я увидал вдруг прекрасную зеленую лужай-
ку, и я узнал ту лужайку, где я много раз был, только она была во много
раз прекраснее и зеленее, чем на самом деле, и на этой прекрасной лужай-
ке появилась в длинном платье с кружевным зонтиком какая-то невозможной
красоты женщина - и это была моя Марина, и это была не та сумасшедшая
артисточка, которая будила меня по ночам, курила, ревела, бормотала, что
она бездарь, и снова ревела и курила, а это была ослепительная Марина с
такими глазами, каких не бывает даже у сиамских кошек... А потом
навстречу Марине показался человек в белом костюме - и это был Олег, но
не тот злой Олег, который орал на Марка и обещал уехать, потому что его
предали, и не тот, который после нашего ресторана ходил по стеночке,
держась за живот, и не тот, который как-то лез целоваться к моей артис-
точке в моем присутствии... Это был невероятный красавец, мужественный и
благородный, как тигр, и тут он тоже поцеловал Марину, но я понял, что
это был другой поцелуй, и даже зажмурился от восхищения... Не знаю,
сколько времени длилось все это. Я съежился под креслом первого ряда и
глядел и чувствовал, что из глаз моих закапали слезы... Да, я сидел и
тихо рыдал. Я рыдал, ибо я понял теперь, для чего ведут они свою жизнь.
Для того, чтоб сделать эту самую жизнь на куске белой материи во много
раз красивее, чем она есть на самом деле...
Когда зажегся свет в зале, Марк и Коля стали ругаться, но впервые я
не слышал - о чем.
Я не пошел в общежитие, мне хотелось излить кому-нибуль душу, мне хо-
телось ласки и понимания. Я бродил всю ночь. Под утро я встретил ту, бе-
ленькую с черными ушками... Я долго рассказывал ей о том, что видел. О
том, что есть, оказывается, моменты, когда хотелось бы ненадолго стать
человеком... Словом, долго я с ней делился своими эмоциями. Она на меня
во все глаза смотрела, слушала. Потом говорит:
- А давай, Гриша, сегодня на помойку вместе сходим, позавтракаем!
У меня все внутри упало. Как дам ей по башке лапой!
Удрала, дура! Еще крикнуть успела, чтоб я к ней больше не приставал.
Ну и черт с тобой, думаю... И сижу, размышляю о жизни, мечтам предаюсь.
А в общежитие, олух, не тороплюсь. А когда вернулся...
Я увидел пустое общежитие.
Я промчался по второму этажу - все комнаты были пусты, если не счи-
тать окурков. Я бросился обратно, скатился вниз по лестнице и пронесся
по главной улице. И увидел, как за поворотом скрывается последний авто-
бус - они называли его камер- вагон, - там возили ту самую черную штуку
со стеклянным глазом.
И я заплакал - второй раз за эти сутки. Я брел по улице, не замечая,
что начался дождь.
Я снова поднялся по лестнице на второй этаж, и на этот раз увидел хо-
лодильник - его вынесли обратно в коридор. Я ткнул мордой в шель - двер-
ца открылась. В холодильнике было пусто, только на нижней полке лежал
маленький кусочек колбасы. Я понял, что это они оставили мне.
Я не стал есть. Я опять спустился вниз и сел на крыльцо. Ко мне под-
летел захлебывающийся лаем Тузик. Я только глянул на него - он поджал
хвост и попятился. Видно, я был страшен.
Потом, когда дождь почти кончился, меня увидела полковничиха. Она
взяла меня, мокрого и дрожащего, на руки, отнесла к себе. Когда пришел
полковник, она сказала, что если он станет выгонять меня, то она уйдет
со мной. И полковник замолк, и я понял, что из них двоих теперь полков-
ник она. А потом я убежал во двор и встретил Рыжего, он понял, что я не
в себе, и угостил валерьянкой, которую раздобыл где-то.
- Со свиданьицем, - сказал я ему, выпил валерьянку, но не развеселил-
ся.
А потом наступил вечер, стало темно. Я подошел к общежитию, где те-
перь не горели окна и было отвратительно тихо.
Я поднял морду к небу. Первый раз в жизни я пожалел, что я не собака,
- сейчас бы я завыл. Я долго сидел неподвижно и смотрел в темное небо. Я
сидел и смотрел. Я сидел до тех пор, пока в меня не вошло чувство знания
и решимости.
И тогда я встал и пошел не оглядываясь.
Было темно, но я-то, слава богу, видел как днем. Мои глаза были сухи-
ми. Я бы никогда не мог объяснить этого, но я знал, что не собьюсь с до-
роги...
* * *
В большом и шумном городе перед входом в известную киностудию сидел
невероятно грязный, тощий и ободранный кот. Он сидел с утра до вечера
уже несколько дней и смотрел на входящих и выходящих своими пронзи-
тельными зелеными глазами.
Внезапно, заметив кого-то, он замер, затем стремглав кинулся вперед и
молниеносным прыжком настиг входившую в дверь студии молодую, но уже по-
пулярную артистку. Артистка испуганно завизжала.
Оказавшийся рядом дородный мужчина галантно отшвырнул кота прочь.
- Совсем ополоумели коты паскудные, - заглядывая в глаза артистке,
сказал он.
- Я так испугалась! - сказала с чарующей улыбкой артистка. - Вообще я
люблю кошек. У нас на съемках чудный кот жил. Капа. Красавец!
И они прошли через турникет.
Услышав такие слова, кот отряхнулся и сказал что-то, глядя вслед
ушедшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36