- На кого Бог пошлет! - и плюнул через спинку сиденья.
Бог послал на худого гражданина в очках.
- А вот плеваться нехорошо, - дружелюбно упрекнул Марципанова гражда-
нин, вытирая рукав пальто. - Не надо плеваться.
Такие слова Марципанову не понравились.
- Т-ты, гад! - сказал он и уже прицельно плюнул в худого.
- Видать, выпил человек, - сказала про Марципанова какая-то наблюда-
тельная старушка.
Марципанов начал стаскивать с ноги ботинок.
- Безобразие! - сказала дама, сидевшая позади Марципанова. - Столько
народу, и никто его не одернет!..
- В самом деле! - поддержал ее оплеванный Марципановым гражданин.
Ботинок Марципанова сбил с него шляпу.
- Вот ведь бедняга! - огорчилась старушка. - Эдак нога у него засты-
нет. Нынче холодно.
Марципанов назвал старушку старой воблой, потянулся и сейчас же зас-
нул.
Пассажиры троллейбуса повеселели. Однако через минуту они погрустне-
ли, потому что Марципанов ожил.
Он сполз со своего места, отыскал в проходе ботинок и сказал неожи-
данно трезвым голосом:
- Граждане! Прошу внимания! Только что я провел эксперимент, сколько
вы будете терпеть безобразия пьяного хулигана? И что же вышло? Вышло,
что вы все стерпели! Где же, товарищи, - возвысил голос Марципанов, ваше
сознание?
Досказать ему не дали.
- Возмутительная наглость! - выкрикнул худой гражданин в очках.
- Вот, - кивнул Марципанов. - Так и надо было сказать!
- Но ведь это же издевательство! - воскликнула дама, сидевшая сзади.
- Бандитская выходка!
- Правильно! - сказал Марципанов. - Только чего же вы раньше молчали?
- Жулик! - уверенно сказала старушка. - Воблой называет, а сам и не
выпивши!
Широколицый мужчина взял Марципанова за локоть.
- Хватит! - громко сказал он. - Я тебе покажу, как над людьми измы-
ваться. Граждане, кто в милиции свидетелем будет?
- Вы что? - сказал Марципанов, пытаясь выдернуть руку. - Я же сказал:
не пил я. Это эксперимент был, понятно?
- Вот раз не пили - в милиции объяснитесь! - дернул шеей худой граж-
данин. - Раз трезвый плевали!
Троллейбус подъехал к остановке, и широколицый начал тянуть Марципа-
нова к выходу. Марципанов уперся. Пока они пихались, троллейбус поехал
дальше.
- Ты у меня выйдешь! - сказал Марципанову широколицый, вытирая пот со
лба. - Поможете мне на следующей остановке? - обратился он к худому
гражданину.
Худой гордо кивнул.
Марципанов опечалился. Он повертел головой - вокруг были нелюбезные,
недружественные лица. В милицию не хотелось, и выход был только один.
Марципанов бросил голову на грудь, подогнул колени и стал валиться на
широколицего мужчину.
- Ну-ну! - закричал тот, отпихивая Марципаном. - Не прикидывайся!
Марципанов качнулся в другую сторону и попытался облобызать старушку.
- Все ж таки он пьяный! - решила старушка, заслоняясь сумкой.
Марципанов опустился на пол и горько зарыдал.
- Ну! - с торжеством сказала старушка. - Как есть нажрался. Нешто
трезвый так валяться-то будет?
- А зачем он про эксперименты излагал? - спросил с сомнением широко-
лицый.
- Господи! Да по пьянке-то чего не скажешь! - разъяснила умная ста-
рушка. - Сосед мой, как напьется, так все тоже - про политику говорит да
про экономию. Пока к жене целоваться не полезет, и не видно, что в
стельку!
- Понюхать надо! - предложила дама, сидевшая сзади. - Пахнет от нет
алкоголем?
- Одеколоном пахнет, - сказал широколицый, посопев возле Марципанова.
- Одеколон, наверное, и пил.
- Опытный, - сказал кто-то. - Все знает.
При этих словах широколицый зарделся, взял Марципанова под мышки и
уложил на сиденье.
- Может, все-таки вызвать милицию? - неуверенно предложил худой граж-
данин в очках.
Марципанов вздохнул и плюнул в его сторону.
- Это другое дело, - облегченно сказал худой.
Старушка с сумкой наклонилась над Марципановым и потрясла его за пле-
чо:
- Тебе выходить-то где, слышь, парень? Едешь-то ты куда?
- Любовь - кольцо! - промычал, зажмурившись, Марципанов.
- Ну вот, - сказала старушка. - Кто до кольца едет, помогите выйти
ему. А то, не ровен час, под колесо попадет, пьяный же.
И старушка заспешила к дверям. Ей пора было выходить.
Все замолчали. Марципанов осторожно приоткрыл один глаз. Вокруг стоя-
ли люди. Добрые, внимательные, сердечные. Но трезветь не стоило. Во вся-
ком случае до кольца.
Под музыку Вивальди
Я его столько раз предупреждал: "Коль, ты своего организма не уважа-
ешь. Ты против организма пойдешь - он против тебя пойдет. Вот ты в за-
вязке был, так? Потом помаленьку развязал, так? Ну так вот: обратно за-
вязать захочешь - тоже помаленьку давай. А резко затормозишь - организм
сбесится от неожиданности".
Как в воду глядел.
В прошлую субботу это было. Нет, в воскресенье даже. Потому что в ту
субботу мы как раз у Коли на квартире гуляли. Провожали его брата назад
в деревню. Мы брата Колиного на вокзал свезли, а потом вернулись - отме-
тить, что свезли его на вокзал. Сперва у нас там еще было, потом Юра
сходил, принес, а потом Коля сам уже сбегал, принес, а ту бутылку мою -
это уже мы с Юрой вдвоем, когда от него ушли, потому что он уже не мог.
Ну да, в субботу. Ну и в воскресенье, конечно, нормально все. Только,
конечно, голова. Ну, освежиться пошел к ларьку. А Юра уже там был. Види-
мо, с ночи. Мы сперва с ним по большой взяли, потом уж еще по большой.
Юра говорит:
- Сейчас бы рыбки, да?
Я говорю:
- Рыбки - то бы да.
А Юра говорит:
- Нету рыбки.
Стоим так, разговариваем. И тут как раз из-за угла Коля выгребает.
Юра говорит:
- Пришел, да, Коль? Давай полечись. С утра-то после вечера.
А Коля стоит, не отвечает ничего и так задумчиво на нас с Юрой смот-
рит. Мне его вид сразу не понравился - больно задумчивый был.
Ну, пьем помаленьку с Юрой, и Юра говорит:
- Ну, чего делать будем?
Я говорю:
- А чего ты будешь делать? У меня вон двадцать семь копеек.
Вот тут Коля и начал.
- А давай, - говорит, - мужики, сходим куда.
Я говорю:
- Куда сходим-то, Коль? Я ж говорю: у меня двадцать семь копеек. А у
Юры вообще ничего.
А Коля и говорит голосом таким нездоровым:
- Нет, - говорит, - я не про это. Давайте, - говорит, - для интереса
куда сходим.
Юра говорит:
- Куда, Коль? В общежитие, что ли? Так как ты пойдешь? У него же вон
двадцать семь копеек, а я вообще пустой, а если у тебя есть, так чего ты
выламываешься? Доставай, сейчас возьмем и к этим сходим, ну в общежитие.
А Коля глаза в небо уставил и говорит:
- Вы, - говорит, - мужики, меня не поняли. Я не это предлагаю, а я
предлагаю вам сходить в какое место.
Я говорю:
- Ты чего, Коль, тупой? В какое место? Когда у нас двадцать семь ко-
пеек? Вон, гляди, двугривенный, пятак и по одной - вот одна, вот две.
Куда ты хочешь сходить-то?
А он так это сплюнул и говорит:
- Хотя бы, - говорит, - в музей.
Юра как стоял, так кружку и выронил.
Я говорю:
- Повтори, Коль, чего сказал?
А Коля так чуток отодвинулся и говорит:
- Да нет, в музей - это я для примера. Лучше, -говорит, - в филармо-
нию.
Тут уже я кружку разбил.
А Коля стоит как памятник "Гибель ,,Варяга"" и говорит:
- Я, - говорит, - сегодня, мужики, рано проснулся и телевизор вклю-
чил. И там, - говорит, - как раз один выступал профессор. И он сказал,
мужики, что если только пить и ничего больше, так и будешь все только
пить и ничего больше вообще. А надо, он сказал, так жить, чтоб в библио-
теку ходить, чтоб сокровища культуры, и также регулярно в филармонию.
Юра мне говорит:
- Ты чего ему вчера наливал? - И говорит: - Коль, ты чего, первый раз
профессора по телевизору видал? Мало ли какой дурак по телевизору чего
скажет? Так всех и слушать, а Коль?
И мне говорит:
- Я понял. Я понял, Мишань, чего он по телевизору смотрел. Там такая
передача есть, когда от этого дела гипнозом лечат. Там точно, профессор
выходит и говорит: "Водка - гадость! Я с водкой рву! Все рвем! Рвать!" И
они там все рвут и отучаются. Слышь, Коль, ты эту смотрел передачу, да?
А Коля говорит:
- Я на мелкие подначки не отвечаю. Я, - говорит, - без балды вас
приглашаю. Я в кассу сходил и на дневной концерт три билета взял. Как
раз, - говорит, - у меня последняя была пятерка.
- Видал, Юр, - говорю. - Я ж помню, у него еще должна быть пятерка.
Вон он, гад, на что ее пустил, А Коля говорит:
- Идете или нет?
И стоит, подбородок задрал - ну точно как в кино разведчик, которого
в тыл врага засылают. Только вместо парашюта у него фонарь под глазом.
Ему этот фонарь его родной брат поставил, который из деревни к нему при-
езжал погостить. Потому что они с Колей поспорили, кто за меньше глотков
бутылку портвейна выпьет. И Коля выпил за один. И думал, что выиграл. А
брат его вообще без глотков - влил всю бутылку в себя, и все. А Коля
сказал: "Без глотков не считается". А брат его сказал: "Нет, гад, счита-
ется" - и навесил ему под глаз фонарь. А Коля ему нос подправил. А потом
они помирились, и мы это дело отметили, что помирились они.
Юра говорит:
- Видал? Во, гады, гипноз дают, а?
Я говорю:
- Его одного сегодня бросать нельзя - видишь, он поврежденный.
Ну, пошли, он впереди, мы сзади с Юрой.
Юра говорит:
- Хочешь, Коль, мы тебе мороженого купим? На все двадцать семь копе-
ек. Хочешь крем-брюле, а, Бетховен?
А Коля на нас только поглядел, будто он, правда, Бетховен, а мы с
Юрой два ведра мусорных...
Ну ладно, подходим, значит, к этой филармонии. У входа толпища, как в
торговом центре перед праздником. Ну, показались мы там, и я так скажу,
что по глазам ихним было видно: нас они вовсе не ожидали.
Коля так это небрежно свой фонарь ладонью прикрыл - вроде бы у него
там чешется. И Юра, гляжу, как-то загрустил, как-то пропало настроение у
него. Говорит:
- Лучше бы в общагу сходили, там тоже музыка!
- Не бэ, - говорю. - Прорвемся!
Он говорит:
- Глянь-ка, у меня везде застегнуто?
Я говорю:
- Вроде везде. А у меня?
Он говорит:
- У тебя на рукаве пятно жирное.
Я говорю:
- Это у меня с пирожка капнуло. Вчера на вокзале. Я ж не знал, что у
меня сегодня филармония.
И ладонью пятно закрыл, чтоб не видно было.
Тут Коля, значит, и говорит гадким голосом:
- Идемте, товарищи, а то можем опоздать.
Ну, на "товарищей" мы ничего ему не сказали, встали плечом к плечу,
как на картине "Три богатыря", только без лошадей, и пошли. Ну, Коля од-
ной рукой глаз защищает, второй билеты сует. Старушка долго на нас гля-
дела - тоже, видать, не ждала. Но пропустила: билеты верные оказались.
А внутри - свет сверкает, колонны везде, паркет фигурный. Культурное
место, что ты! Ну а мы так и стоим плечо к плечу возле стеночки. А эти
мимо нас парами гуляют, один, с бородой, на меня поглядел, чего-то своей
бабе сказал, та тоже поглядела, и засмеялись оба. Я думаю: "Ты бы у нас
во дворе на меня засмеялся! Ты бы у меня посмеялся!.."
Тут к нам еще одна старушка подъюливает.
- Не желаете, - говорит, - молодые люди, программку?
Ну, Коля глаз рукой еще плотнее прикрыл и отвернулся - вроде бы ему
ни к чему никакая программка, мол, он тут и так все знает. Бетховен, ну.
А Юра мне на ухо говорит:
- Это чего за программка? Навроде меню, что ли? Мишань, спроси ее,
чего у них тут на горячее?
Он когда на нерве, из него всегда юмор прет.
Ну, купил эту программку за десять копеек, но поглядеть не успел -
звонок дали. Коля от стенки отлепился.
- Пора, - говорит, - в зал, товарищи.
Ладно, пошли в зал. Бетховен впереди, мы с Юрой за ним. Так и сели,
потому что билеты у нас оказались: два вместе - мы с Юрой сели, а Коля
прямо передо мной. Юра у меня программку взял, зачитывает:
- "Музыка Возрождения. Антонио Вивальди. Концерт для двух скрипок,
альта и виолончели". Слышь, Мишань, "Возрождение" - это как?
- Я что, доктор? - говорю. - На рождество ее играли, наверное. На Но-
вый год.
- Понятно, - Юра говорит. - С Новым годом, значит. Квартет, понял.
Значит, четверо их будет. Как бременские музыканты. Видел по телику?
Осел там классно наяривал.
А вокруг, между прочим, народ рассаживается. И ко мне с левого бока
молодая такая садится, вся в бусах, в очках, и спина голая. И духами от
нее пахнет - такой запах! А у меня пятно как раз с ее стороны на рубаш-
ке, ну, я сижу и рукой зажимаю его, как Колька свой фингал. И дышать
стараюсь в сторону Юры.
И тут она вдруг ко мне:
- Простите, - говорит, - вы слышали? Говорят, Лифшиц в Париже взял
первую премию?
Ну, я ей, конечно, не сразу ответил. С мыслями собирался. Потом гово-
рю:
- Ну.
Она говорит:
- А ведь его сначала даже посылать не хотели. Представляете?
Я говорю:
- Ну.
Она говорит:
- А вы не в курсе, что он играл на третьем туре?
Я думаю: "Ну, Коля!" - и ей говорю:
- На третьем именно как-то я не уследил, замотался...
Так, думаю. Если меня еще спросит чего - Кольке сразу по башке врежу.
Но тут на сцену вышел этот самый квартет бременский. Два мужика -
один тощий, другой лысый. В черных таких фраках. И женщины две - одна
молоденькая, темненькая, вторая седая вся. И тоже в черном.
Юра мне говорит тихонько:
- Слышь, а чего у того у лысого такая скрипка здоровая? Он у них бри-
гадир, что ли?
Я ему хотел сказать, что я ему не доктор, как вдруг Коля к нам обора-
чивается и говорит:
- Это, - говорит, - товарищи, не скрипка, а виолончель.
- Отверни, - говорю, - светильник, товарищ. Без тебя знаем, где тут
чего.
Тут на сцену еще одна вышла, в длинном платье, но без скрипки. И ста-
ла говорить про этого Вивальди, что он был в Италии великий композитор и
что его музыка пережила столетия, и вот нам сегодня тоже предстоит жут-
кое наслаждение. Долго говорила, я полегоньку вроде расслабляться стал.
Решил посчитать, сколько народу в зале умещается. Сперва стулья в одном
ряду посчитал, потом ряды стал считать, чтоб перемножить. Но только пе-
ред собой, впереди, успел сосчитать, а позади уже не успел, потому что
эта, в платье длинном, говорить закончила и со сцены ушла. А эти уселись
на стулья, скрипки свои щечками к плечикам прижали, а лысый ту свою вио-
лончель в пол уткнул. Смычки изготовили, замерли. Раз - и заиграли. И
главное, быстрое такое сразу: ти-ти-ти-ти-ти - так и замелькали смычки.
Минуту так играют, две, и ничего, не устают. Я на эту поглядел, которая
от меня слева, она вся вперед наклонилась, шею вытянула, духами пахнет.
"Ладно, - думаю, - прорвемся".
И Юре говорю шепотом:
- Юр, - говорю, - гляди, какие светильники. Я б себе на кухню от та-
кого не отказался. А ты б отказался?
А Юра глаза закрыл, на спинку откинулся.
- Мишань, - говорит, - отдыхай со светильниками. Дай я кайф словлю.
И кемарит. Он, когда на нерве, из него или юмор прет, или он кемарит.
А эти знай смычками выпиливают. Ти-ти-ти-ти-ти! Как заводные! Я ко-
лонны посчитал. Красивые колонны, мраморные. Я Юру в бок толкаю, говорю:
- Юр, погляди, колонны какие!
А он уже все - спи, моя радость, усни. А тут еще сзади шикнули, что,
мол, тихо, товарищ.
"Товарищ". Тамбовский волк, думаю, тебе товарищ. Тихо ему. Да на, си-
ди, слушай своих музыкантов бременских, не расстраивайся. Только не надо
на меня шикать. Не надо себя надо мной ставить, понятно? У меня не хуже,
чем у тебя, билет, понял? А сижу даже ближе!.. Ти-ти-ти да ти-ти-ти. Они
тут умные все. Вон, вроде Коли... Корешок тоже. Уж лучше бы совсем за-
шился бы... И эта тоже сидит со своим Лифшицем... Знаем... Сама-то -
смотреть не на что... Позвонки одни с очками... А эти все себе наярива-
ют. Ти-ти-ти... Быстро так и, главное, все вместе. Ти-ти-ти, ти-ти-ти...
А потом вдруг раз - стоп машина!
Я думал, все. Но гляжу - не хлопает никто. Оказалось, нет, не все.
Оказалось, это у них перекурчик такой. И тут же обратно смычки подняли -
и поехали. Только уже не быстрое, а, наоборот, тягучее-тягучее и жалост-
ное... Такая грустная музыка, честно, у меня даже в животе засосало...
Чего, думаю, это он такое жалостное сочинял, Вивальди этот... Жизнь, на-
верное, хреновая была... А может, за деньги... Эти вон тоже небось не за
красивые глаза, тоже небось имеют со своих скрипочек... А которые в зале
- они-то чего?.. За свои же деньги, в выходной. И чтоб такое грустное...
Дома больно весело, что ли?.. А эти, музыканты бременские, все играют,
аж глаза позакрывали... Конечно, чего же не постараться... Колонны, све-
тильники, духами пахнут... Конечно... А вот поставить их с восьми до пя-
ти... И вентилятор не работает. Или когда в ночь... А так-то каждый бы
мог... Думаешь, я б не мог?.. Да я, может, еще в пионерлагере в хор хо-
тел, да неохота было... А то сейчас бы, может, сидел бы, как вон лысый
со скрипкой здоровой, и дуриков расстраивал... Вон, вроде Коли. Сидит,
гад, спиной. Дать бы ему по спине... И чувствую, чего-то у меня внутри
такое поднимается, прямо не знаю чего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36