– Он сам мне сказал, что сделал вам предложение и что вы отказали ему. Он сказал, что вы любите кого-то другого.
– Он не сказал вам, кто это человек? – Голос Лин был скорее шепотом.
– Нет. Наверное, он не знал.
– Он знал…
Уорнер посмотрел на нее, и в его глазах медленно появилось понимание.
– Лин, ты хочешь сказать?.. – тоже шепотом сказал он, потом вдруг громко рассмеялся: – Ох! Какой же я дурак… Каким же дураком я был!
Обняв девушку, он притянул ее поближе, но потом опять усадил в кресло и встал перед ней на колени, обняв за плечи.
– Скажи мне теперь ты!.. – попросил он.
Она почти лежала на его груди, желая полностью отдаться этому моменту блаженства, который не мог долго продлиться… Он сказал, что любит ее, теперь он знал, что и она любит его. Но где-то в тени еще была Ева Адлер. И из-за этой тени все казалось ненастоящим, несбыточной мечтой. Пока в его жизни была Ева, самые чудесные из всех долгожданных слов теряли значение.
Он не мог догадываться о ее страхах, потому что голос его звучал так восторженно, как будто она ответила ему. Он говорил:
– Мне кажется, я полюбил тебя вначале за твою цельность, за эту храбрость, с какой ты встретила то несчастье – и справилась с ним. Я принудил тебя к очень тяжелому решению, когда сказал, что ты должна вернуться в Бродфилд. Я думал, что зря советую тебе, сам не надеясь, что у тебя найдется столько силы и характера, чтобы сделать это. И только после этого я начал любить тебя – девушку моего сердца, с волшебством в каждом движении, в каждой улыбке.
Все еще цепляясь за кажущуюся реальность этой сцены, Лин сказала:
– Вы ничего не говорили мне.
– Я объяснил почему: я не осмеливался. Я почти обнял тебя и почти выговорил это в тот вечер, когда мы привезли твою подругу Пэтси Хорган в больницу. Ты так боялась за нее и была такой ранимой в тот вечер! Но потом на сцену выступила зловещая пара – гордость и ревность. Я думал, что ты любишь Дринана, к тому же я совершил глупость, прислушиваясь к тому дистиллированному яду, что источала Нора Фейерс. Она намекнула, что ты быстро сориентировалась и ухватилась за следующего кандидата – Дринана, и сказала, что у тебя репутация пожирательницы сердец. Я ее резко осадил, но, хотя и не поверил, моя ревность разыгрывалась. И после этого, хотя я и не удержался и пригласил тебя слушать вместе рождественские гимны, я намеренно старался ожесточить свое сердце против тебя.
Он замолчал, ожидая ее ответа, но она молчала. Он повернул ее лицом к себе, заглянув ей в глаза:
– Лин, ты мне ничего не отвечаешь! Может быть, я сделал какую-нибудь ужасную ошибку, скажи! – умоляюще произнес он.
– Дело не в том, что я не люблю вас. Люблю, всем сердцем! Но как я могла дать вам знать, когда всегда была… Ева? Когда все еще есть Ева!
Он не сводил с нее глаз, как бы не веря ее словам:
– Ева?! Что она мне!.. Ох, Лин, родная моя, что с нами сделала наша гордость!.. Если бы ты только намекнула, дала понять, что тебя тревожат мои отношения с Евой, я бы сразу все тебе сказал. Ты хочешь теперь выслушать меня?
Она кивнула, все еще боясь того, что может услышать. Но его рука успокаивающе сжала ее плечи, когда он начал:
– Я не стану ничего скрывать. До того, как Ева вышла замуж за Брона Адлера, который был и моим другом, я думал, что влюблен в нее. И когда они поженились, я воспринял это болезненно, но потом примирился с этим, и мы остались с Броном друзьями, хотя, когда он увез ее за границу учиться пению, мы виделись редко.
Как я знаю, Брон был абсолютно безжалостен с ней в том, что касалось ее голоса. Он заставил ее жить только для пения, он следил за каждым шагом, который она делала к успеху. Я думаю, что она вышла за него вначале из честолюбия, но потом она полюбила его так же сильно, как и он ее. Когда после его смерти мы встретились с ней, я увидел, что она сломлена этим горем. И пела она как-то механически, без чувства. У нее не было эмоциональной опоры, она жила, как бы плывя по течению.
– Вы сами захотели увидеть ее снова? – спросила Лин.
– Да. Но не мучься из-за этого. Ты помнишь, Лин, я сказал тебе что-то язвительное насчет опасности возобновлять прерванные отношения? Я думал, что ты именно это делаешь, из-за этого письма к Перри. Что ж ты думаешь? Любопытство подстегнуло меня на то же самое по отношению к Еве.
Но мне стоило только увидеть ее, и я понял, что все кончено – для нас обоих и навсегда. К этому времени мы стали очень разными людьми; оба стали уверенными профессионалами, делающими карьеру. Я уже ничего не мог сделать для Евы, когда опять ее встретил, кроме как помочь ей окрепнуть душой и вернуть себе спокойствие, потерянное со смертью мужа.
Поэтому я и взялся за это, пытаясь стать для нее вторым Броном в том, что касалось ее карьеры певицы. Брон был мне другом, и я чувствовал себя в долгу перед ним. Я должен был не давать ей расточать свой талант попусту, потому что этот великий дар был взращен Броном. Я начал устраивать ее дела, диктовать ей, даже командовать ею…
– Вас стали видеть с ней везде вместе, – тихо напомнила ему Лин.
Уорнер уныло улыбнулся:
– Этого она всегда требовала! Ее тоже нужно понять: она теперь не может без этого поклонения – цветы, восторги везде ее сопровождают. Я чувствовал, что это какая-то компенсация за ее покорность в выполнении моих требований – тех, какие бы предъявлял к ней сам Брон… Самое малое, что я мог сделать для нее, – сделать ее счастливой, спокойной, уверенной, как прежде. Вначале все удалось, я гордился моим планом: Ева начала усиленно работать – может быть, как никогда. А потом я встретил тебя, Лин. И почти все мои планы насчет Евы рассыпались.
– Она не догадывалась, что вы… что ты полюбил меня?
– Не знаю. Судя по ее словам, когда я видел ее в последний раз, она решила, как только выздоровеет, взять к себе Нору в качестве секретаря и ехать за границу. Обо мне не было сказано ни слова, так что, я думаю, она знает. Но как бы там ни было, когда я полюбил тебя, Ева начала сопротивляться. Я понял, что, видимо, она ненавидела каждую минуту жизни по правилам, которые я установил для нее, и что это у нее уже давно. Я не мог стать вторым Броном для нее, потому что Брон был ее учителем, но он вкладывал в это все свое сердце, и она ему отвечала этим же. В этом вся разница. Ну а я тут ничего не мог больше сделать, да и не хотел. Я полюбил тебя. И ничто, касающееся Евы, кроме ее карьеры, меня уже не волновало.
– Но ты все равно был разочарован?
– Думаю, что очень. Я терпеть не могу поражений. Например, я помню, что все-таки был очень рад, хотя и ненадолго, когда после категорического отказа петь на концерте в Бродфилде она все-таки приехала и выступила. Я думал, что она согласилась с моим советом, – я считал, что она должна выступать везде, куда ее приглашают, чтобы публика о ней не забывала. Но когда я навестил ее в больнице и сказал: «Раз ты приехала и пела для нас, я понял это так: ты, наконец, начала прислушиваться к моим советам», она рассмеялась мне прямо в лицо.
Он замолчал и вопросительно поглядел на Лин, беспокойно шевельнувшуюся. Она снова живо вспомнила момент, о котором он говорил. Она стояла в коридоре, ставя цветы Пэтси на столик, и нечаянно услышала кое-какие слова из их разговора. Как она тогда бежала, словно пытаясь спастись от жестокого смысла фразы, конца которой она не слышала. (Потом, когда-нибудь, она признается ему в своем невольном подслушивании. Но не сейчас! Нельзя портить все счастье этого момента.)
Она с удивлением сказала:
– Если Ева думала, что ты любишь меня, то мне непонятно, как же она решила обратиться ко мне, чтобы я спросила у тебя насчет ее болезни. Даже если она не любит тебя, мне кажется, ей бы не позволила ее гордость.
Уорнер покачал головой:
– Ты не понимаешь ее. Я уже давно увидел, что Ева совершенно хладнокровно использует людей в своих собственных целях. Она использовала вначале Брона – правда, потом она его полюбила; она видела, что меня можно тоже очень хорошо использовать к своей выгоде; сейчас она использует Нору Фейерс; она даже использовала тот интерес, который, как она подозревала, у меня был к тебе. И знаешь, Лин, дорогая моя, если бы у меня были хоть какие-то подозрения, догадки о том, что ты ревнуешь меня к ней!.. Твой приход ко мне, речь в ее защиту были для меня просто крушением всех надежд. Я перестал надеяться, что ты могла бы полюбить меня.
– Но почему же? Я этого не понимаю.
– Потому что, как я думал, ни одна женщина, влюбленная в мужчину, не смогла бы заставить себя сделать так много для своей соперницы. Ни одна женщина не могла бы быть такой великодушной. Но я ведь не мог знать, никак не мог, что твоей храбрости хватит даже на такой поступок!
Лин отмахнулась от этого.
– Но что теперь будет с Евой? – спросила она.
– Я предсказываю, что у нее будет успех за успехом. Мне бы нужно было понять раньше, что на самом деле она не нуждается в моей помощи, что благодаря своему собственному честолюбию она всегда добьется того, чего хочет. Но давай закончим говорить о ней, Лин! Хотя… когда она опять вернется в Англию, мне бы хотелось, чтобы ты ее лучше узнала. У нее тоже есть какая-то особая храбрость, думаю, что она всегда будет, в общем, одинокой женщиной, после того как потеряла Брона. Лин, скажи мне, – его голос был тревожен, – скажи мне, все ли и хорошо ли я тебе объяснил, как мало значит для меня Ева по сравнению с тобой?
– Я все поняла, Уорнер.
– А ты заметила, что первый раз назвала меня по имени?
– Первый раз – вслух!
Он мягко приподнял пальцем ее подбородок, укоризненно качая головой:
– Сколько времени мы потеряли попусту, дорогая! Мы же могли столько узнать друг о друге за это время. И мы все еще немного робеем, правда?
– Ты всегда держал меня на расстоянии, – упрекнула она. – Я так часто делала или говорила что-то, что тебя возмущало…
– Но я тебе объяснил! Мое внешнее равнодушие было броней против тебя!
– А у меня не было брони, – грустно сказала она. – Я думала, что иногда ты должен знать, как ты мне дорог – как бесконечно я тебе преданна.
– Теперь-то я знаю! И к счастью, это совсем не поздно…
Он целовал ее, вначале с робким обожанием, но потом его губы уже искали того обещания страсти, которое будет ответом на его чувство. Он целовал ее в губы, глаза, и Лин, отдаваясь этому счастью и вздрагивая в его руках, знала, что просто она еще не привыкла к чуду его любви. И она думала: «Я никогда не дам себе привыкнуть к этому, никогда не буду принимать как само собой разумеющееся или как мое законное право. И когда мы состаримся и все вокруг нас станет давно знакомым и привычным, наша любовь будет значить для нас так же много, как сейчас».
Он наконец выпустил ее из объятий. Они сидели рядом, держась за руки, и разговаривали о своих планах.
Уорнер сказал рассеянно:
– Твоя подруга Пэтси заскучает по тебе, когда ты уволишься из Бродфилда перед нашей свадьбой.
– Ошибаешься. Пэтси меня давно обогнала – она помолвлена и, может быть, уволится даже раньше меня.
– Она знала о твоей тайне? – спросил Уорнер. – Обо мне, что ты меня любишь? Видишь ли, у мужчин есть такая шутка, что девушки всегда рассказывают все свои тайны, расчесывая волосы на ночь. Я часто думал, действительно ли вы выдаете друг другу свои секреты.
– Пэтси не знала.
– А Дринан знал? Почему? Нет, если не хочешь, можешь не говорить. Но если бы я должен был угадывать, то сказал бы, что ты скрыла это и от него.
– Пыталась. Но видно, была неосторожна, и он сам догадался. Ему… ему это было тяжко.
При мысли о Томе глаза Лин заволоклись печалью, и Уорнер пожал ей руку, успокаивая:
– Ты не должна беспокоиться за Дринана. Он наконец поступает правильно – кладет конец этому и уезжает в новые места, к новой работе.
– А ты мне этого не позволил сделать! – напомнила она.
– То было совсем другое. Ты просто убегала…
Оба засмеялись, и Лин не могла не признать его правоту.
Уорнер спросил:
– Ты сказала, что Дринану было тяжко. Он что, думал, что я не достоин тебя? Впрочем, так оно и есть.
Лин покачала головой:
– Нет, это не так. Он страшно восхищается тобой и считает, что ты ничего не жалеешь и отдаешь все больным. Но один раз он сказал, что ты человек, который не нуждается ни в чем, и в женщинах тоже…
– И это разве правда? Что я не нуждаюсь в тебе? Она взглянула на него, и ее глаза были полны доверия.
– Я думаю, – сказала она медленно, голосом полным уверенности, – что мы будем нуждаться друг в друге – всегда. И мы уже начали.
И снова их губы встретились, скрепляя обещание дара любви, который каждый давал и принимал.
В ректорском доме Деннис писал проповедь. Взбудораженная Мэри ворвалась к нему в кабинет.
– Они целуются в саду, а я хотела пойти срезать цветной капусты к завтраку!
– Отлично. Люблю капусту! – Деннис поднял глаза на жену, осмысливая се слова в обратном порядке. – Кто целуется в саду, ты говоришь?
– Господи, да Лин и этот невозможный мистер Бельмонт!
Деннис заинтересованно склонил голову набок и подошел к окну как раз в тот момент, когда Уорнер и Лин, держась за руки, пошли по лужайке к калитке, ведущей в огород.
Он повернулся к жене улыбаясь:
– Невозможный или возможный, но тебе нужно скорее научиться звать его Уорнером, моя душенька!
– Да как Лин может любить его!.. – воскликнула Мэри в недоумении.
Деннис иронически посмотрел на нее, садясь за стол и беря в руку карандаш.
– Ну, по всем признакам она его любит, – кротко заметил он. – На твоем месте я бы оставил капусту расти, где она растет, и открыл бы вместо этого банку горошка. Да побольше! Я голоден, и у нас за столом явно будет гость. А теперь прочь от меня! Я все еще пишу.
Мэри постояла, потом поцеловала его в лоб и вышла. Но тут же вернулась.
– Ну а теперь что? – в притворном раздражении сказал Деннис.
– Я что думаю… У нас в погребе есть еще бутылка шампанского с нашей свадьбы. Откроем ее по этому случаю?
– Почему бы и нет!
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Они знали, что введут Лин, которую они так любят, в тот круг непрерывного счастья, которым был для них брак.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20