Потом ждал, когда ему ответят по другому номеру. «Наверное, звонит начальнице…» – подумала она и услышала, как он сквозь зубы прошептал: «Так по-идиотски рисковать!..» С чувством вины она подумала, что он бранит ее за глупость – как сестра она должна была опасаться разноса инфекции, но потом ей стало все безразлично.
Вскоре после этого для Лин наступило благословенное ощущение прохладных простыней, неяркого света, мягких осторожных рук, хотя в первые часы, когда у нее усиливалось лихорадочное состояние, мысли ее мешались; шла неустанная борьба каких-то упреков, оправданий, доказательств; ей казалось, что у нее есть всепобеждающий аргумент, но потом оказывалось, что она не знает, какими словами его выразить. В этой гонке идей она вдруг видела его, совсем близко, он словно собирался бранить ее… Но потом вдруг прервал свои упреки и сказал: «Родная моя!» Она тут же восхитилась своим здравым смыслом, заставившим ее хихикнуть в ответ на эти слова. Все это было каким-то волшебством, а потом приходили сны, абсурдные видения, кажущиеся реальностью.
Глава 11
Для родственников жертв крушения, еще лежащих в больнице, были введены либеральные правила посещения, так что Перри мог навещать Герду каждый день до ее полного выздоровления.
Ее травмы оказались не такими серьезными, как опасались вначале, и она, как только встала на ноги, попросила позволения помогать сестре в работе. Она все делала с милой серьезностью, которая подкупала каждого. Одним из излюбленных занятий больных стало обучение ее английскому языку. Особенный восторг при этом проявляли «коренные» обитатели Принстона – мальчишки. Они преуспели в обогащении ее словаря таким количеством немыслимых выражений, что временно назначенная вместо Лин сестра с негодованием выразила Перри надежду, что он не подумает, будто Герда слышала такие словечки из ее уст или от персонала вообще. Перри серьезно ответил:
– Сестра, мне и в голову не придет предположить, что вы имеете представление о сленге!
– Надеюсь, что нет, – ответила она. – В самом деле, мистер Гарстон, вы должны сделать так, чтобы она забыла их, иначе в один прекрасный день она может употребить их в благопристойном обществе!..
Перри пообещал и, придя в очередной раз навестить Герду, узнал, что на следующий день ее отпускают домой.
Герда была опечалена тем, что она не сможет повидать Лин перед своим отъездом, но утешилась словами Перри, пообещавшего встречу с ней, как только Лин выздоровеет и сможет приехать к ним в Лондон на уик-энд.
Когда Перри ушел из палаты, он нагнал на главной лестнице Уорнера Бельмонта, тоже уходящего из больницы.
– Вы уезжаете в Спайрхэмптон? – спросил Уорнер.
– Да, к себе в гостиницу.
– Тогда я могу подвезти вас. Я сам туда еду.
Перри поблагодарил его и принял предложение, хотя и без особой радости; в продолжение всего их недолгого знакомства он виновато чувствовал, что этот человек знает все о его помолвке с Лин и презирает его.
По дороге они обменивались тривиальными фразами, но неспокойная совесть Перри сослужила ему плохую службу, заставив сказать:
– Знаете, я не мог бы желать большей удачи, чем то, что Герда, моя жена, попала после крушения в палату к Лин. Как жаль, что у нее грипп! Они с самого начала понравились друг другу!
– Весьма удачно для вас, – сухо ответил Уорнер.
– То есть?.. – Перри заерзал в замешательстве. – Я хочу сказать, что в сложившихся обстоятельствах это очень хорошо.
– В сложившихся обстоятельствах? – произнес Уорнер, жестко подчеркивая слова. – Едва ли вы могли надеяться, что Лин Эсолл поведет себя по отношению к любому из вас с таким великодушием. О миссис Гарстон говорить не будем, но я думаю, что вы простите меня, если я скажу, что, по-моему, вы не имели никакого права ожидать подобного отношения к себе.
Уорнер как раз взглянул на своего спутника и заметил сердитый румянец на лице Перри. Тот угрожающе сказал ему:
– Послушайте, если вы предложили подвезти меня для того, чтобы делать мне выговоры…
– Я предложил подвезти вас потому, что ехал в том же направлении. Мы прекрасно могли поболтать о пустяках, это вы заговорили на личные темы, – напомнил ему Уорнер.
– Да, раз мы оба, по-видимому, друзья Лин, я полагал, что мог заговорить с вами о ней без того, чтобы вы пришли в ярость, – мрачно ответил Перри. Потом добавил, как бы впервые подумав об этом: – Вы ее друг или как?
– Надеюсь, что да.
– И вы знаете, что я был обручен с ней?
– Да, я знаю это.
– Тогда, наверное, вы знаете и то, что, хотя я ей принес немало огорчений тогда, – продолжал Перри, желая оставить за собой последнее слово, – она все время вела себя… ну, просто безупречно. Я точно знаю, что у нее давно все прошло и она ни о чем не жалеет. Ни о чем, уверяю вас!
– Это должно приносить вам огромное удовлетворение, – ровно заметил Уорнер.
– Да, и приносит! Думайте, что вам угодно, но я никогда не хотел, чтобы она переживала из-за меня. И теперь все в прошлом, я знаю это от Герды. Лин сказала ей, когда они увиделись.
– То же самое она сказала и мне – некоторое время назад, – сказал Уорнер несколько жестоко. – Очень рад услышать подтверждение. А кстати, где я могу вас высадить?
Они уже въехали в пригород Спайрхэмптона.
– У «Кларендона», это в…
– Я знаю.
Любой другой человек, более чуткий, чем Перри, давно бы понял, что ему намекнули о необходимости переменить тему. Но не таков был Перри. Он продолжал гнуть свое:
– Значит, она вам многое доверяет, верно? В таком случае вы должны знать, что она уже настолько глубоко забыла меня, что полюбила другого человека. Одного из докторов здесь, в Бродфилде. Она так сказала Герде, хотя и не назвала его имени. Я-то думаю, что это вполне может быть тот ирландец, Дринан. Она раза два упоминала о нем в письмах, еще когда мы были помолвлены. А вы что-нибудь об этом знаете?
Ответа не было. Уорнер вел машину по узким улочкам, лавируя среди густеющих толп народа. Он остановился у «Кларендона», сказав:
– Вот ваша гостиница.
– Огромное спасибо. – Перри вышел. – Не зайдете ли ко мне что-нибудь выпить?
– Нет, спасибо. Я еду прямо домой, и меня могут еще вызвать на операцию. – Уорнер помолчал и потом добавил: – Удовлетворю ваше любопытство: фамилия его действительно Дринан.
Перри захлопнул дверцу и выпрямился.
– Что же, счастливый конец… – начал он. Но говорить было некому. Уорнер воспользовался случаем, отъехав задним ходом от обочины, и был уже далеко.
У своего дома он с удивлением увидел Тома Дринана, звонящего ему в квартиру.
– Вы ко мне?
– Да, сэр. Хотел попросить вашего совета.
– Совета? Тогда лучше вам войти.
Тому было тяжко искать помощи у человека, безнадежно любимого Лин… Но по здравом размышлении он решил, что Уорнер тут не виноват, а в том, что касалось его профессиональной репутации, для Тома не было большего авторитета. Он начал:
– Я знаю, что вы были так любезны, что дали ценные советы многим нашим врачам относительно будущей работы. Я хотел спросить, что вы думаете о работе медика в Африке?
– О работе для вас, вы хотите сказать? Тут многое зависит от того, куда вы собираетесь ехать. У вас уже есть что-нибудь на примете?
– Есть. – Том достал из кармана бумаги. – Вот здесь все документы для оформления на место представителя ВОЗ. Это в Адани, в Нигерии.
Уорнер взял бумаги.
– Далековато от Бродфилда, – заметил он.
– Я как раз и хочу этого, – открыто сказал Том. На мгновение их глаза встретились.
– Что ж, – Уорнер просматривал бумаги, – насколько я могу судить, у вас есть все требуемые качества, и, говоря в общем, я бы на вашем месте воспользовался этой возможностью и согласился, если возьмут. И еще опять-таки говорю вообще: если вы там проработаете хотя бы несколько лет, то почувствуете, как там нужна ваша работа, и вы получите опыт, который потом можно будет использовать, скажем, для специализации по тропическим болезням, если это будет вам интересно. Мой совет вам, Дринан: если можете, поезжайте. – Уорнер замолчал, закуривая сигарету. – Правда, прежде чем принять окончательное решение, вы должны подумать и о более конкретных вещах, например – о личных вопросах. Вам нужно четко представить себе, каково будет вам уехать из Англии – это во-первых; оставить здесь друзей и близких – это во-вторых.
– Собственно, по личным причинам я и стал думать об отъезде, – тихо сказал Том. – Я думаю, что взвесил все аспекты этого.
– Ага, так? Но ведь возникает еще и вопрос личного одиночества, когда вы там обоснуетесь. – Уорнер опять взял документы. – Тут написано, что предпочтение отдается неженатым мужчинам. Но я думал, что у вас есть какие-то планы в этом отношении? – Он не смотрел на Тома, задавая свой вопрос.
– Таких планов у меня нет, сэр, – ответил Том.
– Нет? Значит, вы не думали о женитьбе, прежде чем решиться на отъезд?
– Нет.
Наступило молчание. Потом Уорнер осторожно произнес:
– Пожалуйста, извините меня, но разве такое длительное отсутствие – предполагается ведь пять лет?.. – не будет ли это непомерным требованием к девушке, которая будет ждать вас?
– Конечно было бы, – Том наклонился вперед, гася сигарету в пепельнице, – если бы у меня была такая. Но у меня ее нет. – Он поднял глаза, и снова они встретились с глазами Уорнера, на этот раз сказав все, что не было произнесено.
Уорнер сказал:
– Понимаю. Наверное, я сделал поспешный вывод.
– Пожалуй. – Том поднялся из кресла. – Я вам сказал, что хочу уехать из Англии по личным причинам. Теперь вы знаете, в чем они заключаются.
– Вы не должны посвящать меня в подробности, – поспешно напомнил ему Уорнер.
– А неужели вы думаете, что я собирался? – Том резко повернулся к нему, испытывая внезапную душевную боль. – Неужели вы думаете, что любой человек – если он, конечно, не стонет от жалости к себе – станет признаться кому-либо, что его девушка полюбила другого? Думаете, это легко выговорить? Вряд ли мне захотелось бы поплакаться в жилетку – и особенно вам!
Уорнер нахмурился, потом подошел к младшему коллеге и положил ему руку на плечо. Он думал, что Том стряхнет его руку, но тот только пожал плечами. И грубовато сказал:
– Непростительно с моей стороны…
– Нет, все понятно. Послушайте, Дринан, я на несколько лет старше вас, и я не женат. Разве вам не приходит в голову, что я могу по собственному опыту понять, что испытываете вы?
– Вам тоже отказывали?
– Я любил, меня не любили в ответ. Незаживающие раны болят.
Том начал:
– Как-то я никогда не думал, что вы…
Но Уорнер, не слушая его, продолжал говорить, как бы думая вслух:
– Конечно, с клинической точки зрения раны мало-помалу заживают.
– То же самое можно сказать и по-другому – время все излечит, – угнетенно сказал Том. – Нет, наверное, мне нужно еще много времени, прежде чем я смогу поверить в это. Я никогда не забуду Лин… – Он тут же виновато замолчал, но один взгляд на застывшее лицо Уорнера сказал ему, что они оба уже давно знают, что говорят именно о ней.
Уорнер сказал:
– Я действительно сделал слишком поспешный вывод. Я думал, что вы и она обручились. Но если это не так и вам тяжело, я считаю, что вы поступаете мудро; уезжайте за границу. И поверьте, Дринан, некоторые раны заживают, не оставив рубцов.
Том с трудом саркастически улыбнулся:
– Постараюсь надеяться на это. Пока же благодарю вас, сэр, за все!
– Ну, надеюсь, что помог – и чуть больше, чем просто профессиональным советом. – Уорнер пошел к дверям с Томом, но, взявшись за ручку двери, сказал: – Вы сказали одну вещь, которая меня поставила в тупик. Вы сказали, что никогда бы не обратились со своим личным горем ко мне – и подчеркнули, что именно ко мне. Почему же?
– Я сказал лишнее. Буду благодарен вам, если вы скорее забудете об этом.
– Ну хорошо. Может быть, я еще что-нибудь мог бы сделать для вас?
Том благодарно посмотрел на него:
– Спасибо. Я думаю, что теперь знаю: к вам можно обращаться за помощью.
Когда он ушел, Уорнер пошел обратно в гостиную и долго стоял, глядя на огоньки, перебегающие по горячим поленьям. Несмотря на весну, вечера были холодные. Наконец он подошел к телефону, позвонил в Бродфилд и попросил дать ему отдельные палаты.
Ему скоро ответили. Приятно взволнованная сестра говорила:
– О да, мистер Бельмонт, конечно, мистер Бельмонт, вы могли бы поговорить с ней… То есть если бы она была здесь, у нас… Но сестре Эсолл стало лучше, и мы ее выписали сегодня днем!
– Выписали? Но где она?
– Она должна была выписаться не раньше чем завтра-послезавтра, но приехали ее друзья из Эмберли и уговорили меня отпустить ее к ним на несколько дней до окончательного выздоровления. И поскольку они приехали, я ее отпустила. Вы ведь знаете, как мы сейчас радуемся каждой освободившейся кровати, мистер Бельмонт!
– Да, конечно. Все в порядке, сестра, спасибо.
Уорнер положил трубку, посмотрел на часы и стал набирать номер ректорского дома в Эмберли. Когда ему ответила Мэри Дорн и рассказала о здоровье Лин, он спросил, сможет ли увидеть Лин, если он сию же минуту отправится к ним.
Мэри слегка ощетинилась, защищая подругу:
– Ну, я прямо не знаю… Видите ли, она еще слаба, да и дорога утомила ее. Так что я уже уложила ее в постель. Если это что-нибудь важное, я могу передать ей.
– Это важное. Но передать ей вы не можете.
– А-а… Ну, может быть, завтра?
– Завтра. Обязательно.
Днем солнце уже сильно припекало. Мэри устроила Лин в просторном плетеном кресле, укутав ее пледом, и так она ждала приезда Уорнера.
Накануне вечером, когда Мэри сказала ей о его телефонном звонке, она удивленно спросила:
– О чем же он хочет говорить со мной?
Когда Мэри предположила, что это может быть что-то связанное с больничной работой, Лин возразила: ведь из-за болезни в ее палате временно распоряжались другие.
– Да, это не о работе, я тоже так думаю, – согласилась Мэри Дорн, унося вниз поднос с ужином Лин. – Потому что, как я заметила, вы все на работе церемонные, к тебе обращаются «сестра Эсолл», а он по телефону сказал «Лин».
Он сказал «Лин»! Да, один раз, при ней, обращаясь к Перри, он назвал се Лин, и тогда она вспомнила, какой лаской это прозвучало для нее. Может быть, говоря с Мэри, для него было естественно называть ее так же, как ее зовет и Мэри. Но почему, думала она, закрывая глаза перед видением счастья и надежды, которое не может сбыться, почему ей так страшна мысль, что он может не приехать?..
Она лежала в затишье сада, наслаждаясь солнечным теплом и то дело чувствуя легкий теплый ветерок, шевеливший ей волосы. Она сама не заметила, как задремала, и пробудилась от мягкого касания к пледу, закрывающему ее.
– О!.. – Разочарование в том, что она все еще одна, сменилось оживлением, когда она увидела, что разбужена новым членом семьи ректора – приблудным рыжим котенком, который, играя, ловил и дергал бахрому пледа. Она наклонилась, дразня его пальцем; он схватил его коготками; палец спрятался, снова показался, его снова поймали. С котенком можно было играть бесконечно. И такою Уорнер увидел Лин – бесконечно милой, поглощенной простой игрой.
Обращаясь к ее склоненной голове, он только и сказал:
– Лин!..
Но в его сердце звучало больше чем ее имя, в нем было обещание вечного вопроса мужчины к женщине…
Лин подняла глаза, встретив его взгляд. Какое-то новое чувство говорило ей, что она еще никогда не слышала свое имя, произносимое с таким выражением. Стараясь выиграть время, она подняла котенка, прижав к щеке короткий мягкий пушок его шейки. Но Уорнер мягко отобрал у нее зверька и посадил его на землю, а потом взял обе ее руки в свои.
– Лин, моя родная, ты даже не знаешь, сколько храбрости потребовалось мне, чтобы приехать сюда к тебе!
– Храбрости?! Чтобы приехать ко мне?!
– Да. Я полюбил тебя так давно, не осмеливаясь признаться в этом чувстве самому себе, не говоря уже о тебе. И даже когда я не мог больше сомневаться в нем, я не решался прийти к тебе, зная, что ты отвергнешь меня; наверное, ты сейчас так и сделаешь. Но с того самого дня, когда ты чуть не упала в жару и я впервые держал тебя в руках, я понял, что раньше или позже я должен сказать тебе об этом и потом решать, что мне делать, – после того, как я сам услышу из твоих губ окончательный отказ и признание, что ты не любишь меня.
– Вы… вы совсем ничего не поняли во мне… – прошептала Лин.
Он выпустил ее руку и смотрел вдаль над ее головой на распускающуюся зелень деревьев. Мрачный очерк губ не изменился, когда он заговорил:
– Я понимаю, я произвожу на вас такое впечатление, что я никогда не любил. А вы знаете, что я никогда просто не решался признаться в этом? Гордость удерживает мужчину от того, чтобы подойти к женщине, которая любит другого. И для меня не безразличен кодекс чести, потому что мне нравился Дринан, я уважал его и думал, вплоть до вчерашнего дня, что вы его любите…
У нее перехватило дыхание.
– А как же вы узнали, что я не люблю его?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Вскоре после этого для Лин наступило благословенное ощущение прохладных простыней, неяркого света, мягких осторожных рук, хотя в первые часы, когда у нее усиливалось лихорадочное состояние, мысли ее мешались; шла неустанная борьба каких-то упреков, оправданий, доказательств; ей казалось, что у нее есть всепобеждающий аргумент, но потом оказывалось, что она не знает, какими словами его выразить. В этой гонке идей она вдруг видела его, совсем близко, он словно собирался бранить ее… Но потом вдруг прервал свои упреки и сказал: «Родная моя!» Она тут же восхитилась своим здравым смыслом, заставившим ее хихикнуть в ответ на эти слова. Все это было каким-то волшебством, а потом приходили сны, абсурдные видения, кажущиеся реальностью.
Глава 11
Для родственников жертв крушения, еще лежащих в больнице, были введены либеральные правила посещения, так что Перри мог навещать Герду каждый день до ее полного выздоровления.
Ее травмы оказались не такими серьезными, как опасались вначале, и она, как только встала на ноги, попросила позволения помогать сестре в работе. Она все делала с милой серьезностью, которая подкупала каждого. Одним из излюбленных занятий больных стало обучение ее английскому языку. Особенный восторг при этом проявляли «коренные» обитатели Принстона – мальчишки. Они преуспели в обогащении ее словаря таким количеством немыслимых выражений, что временно назначенная вместо Лин сестра с негодованием выразила Перри надежду, что он не подумает, будто Герда слышала такие словечки из ее уст или от персонала вообще. Перри серьезно ответил:
– Сестра, мне и в голову не придет предположить, что вы имеете представление о сленге!
– Надеюсь, что нет, – ответила она. – В самом деле, мистер Гарстон, вы должны сделать так, чтобы она забыла их, иначе в один прекрасный день она может употребить их в благопристойном обществе!..
Перри пообещал и, придя в очередной раз навестить Герду, узнал, что на следующий день ее отпускают домой.
Герда была опечалена тем, что она не сможет повидать Лин перед своим отъездом, но утешилась словами Перри, пообещавшего встречу с ней, как только Лин выздоровеет и сможет приехать к ним в Лондон на уик-энд.
Когда Перри ушел из палаты, он нагнал на главной лестнице Уорнера Бельмонта, тоже уходящего из больницы.
– Вы уезжаете в Спайрхэмптон? – спросил Уорнер.
– Да, к себе в гостиницу.
– Тогда я могу подвезти вас. Я сам туда еду.
Перри поблагодарил его и принял предложение, хотя и без особой радости; в продолжение всего их недолгого знакомства он виновато чувствовал, что этот человек знает все о его помолвке с Лин и презирает его.
По дороге они обменивались тривиальными фразами, но неспокойная совесть Перри сослужила ему плохую службу, заставив сказать:
– Знаете, я не мог бы желать большей удачи, чем то, что Герда, моя жена, попала после крушения в палату к Лин. Как жаль, что у нее грипп! Они с самого начала понравились друг другу!
– Весьма удачно для вас, – сухо ответил Уорнер.
– То есть?.. – Перри заерзал в замешательстве. – Я хочу сказать, что в сложившихся обстоятельствах это очень хорошо.
– В сложившихся обстоятельствах? – произнес Уорнер, жестко подчеркивая слова. – Едва ли вы могли надеяться, что Лин Эсолл поведет себя по отношению к любому из вас с таким великодушием. О миссис Гарстон говорить не будем, но я думаю, что вы простите меня, если я скажу, что, по-моему, вы не имели никакого права ожидать подобного отношения к себе.
Уорнер как раз взглянул на своего спутника и заметил сердитый румянец на лице Перри. Тот угрожающе сказал ему:
– Послушайте, если вы предложили подвезти меня для того, чтобы делать мне выговоры…
– Я предложил подвезти вас потому, что ехал в том же направлении. Мы прекрасно могли поболтать о пустяках, это вы заговорили на личные темы, – напомнил ему Уорнер.
– Да, раз мы оба, по-видимому, друзья Лин, я полагал, что мог заговорить с вами о ней без того, чтобы вы пришли в ярость, – мрачно ответил Перри. Потом добавил, как бы впервые подумав об этом: – Вы ее друг или как?
– Надеюсь, что да.
– И вы знаете, что я был обручен с ней?
– Да, я знаю это.
– Тогда, наверное, вы знаете и то, что, хотя я ей принес немало огорчений тогда, – продолжал Перри, желая оставить за собой последнее слово, – она все время вела себя… ну, просто безупречно. Я точно знаю, что у нее давно все прошло и она ни о чем не жалеет. Ни о чем, уверяю вас!
– Это должно приносить вам огромное удовлетворение, – ровно заметил Уорнер.
– Да, и приносит! Думайте, что вам угодно, но я никогда не хотел, чтобы она переживала из-за меня. И теперь все в прошлом, я знаю это от Герды. Лин сказала ей, когда они увиделись.
– То же самое она сказала и мне – некоторое время назад, – сказал Уорнер несколько жестоко. – Очень рад услышать подтверждение. А кстати, где я могу вас высадить?
Они уже въехали в пригород Спайрхэмптона.
– У «Кларендона», это в…
– Я знаю.
Любой другой человек, более чуткий, чем Перри, давно бы понял, что ему намекнули о необходимости переменить тему. Но не таков был Перри. Он продолжал гнуть свое:
– Значит, она вам многое доверяет, верно? В таком случае вы должны знать, что она уже настолько глубоко забыла меня, что полюбила другого человека. Одного из докторов здесь, в Бродфилде. Она так сказала Герде, хотя и не назвала его имени. Я-то думаю, что это вполне может быть тот ирландец, Дринан. Она раза два упоминала о нем в письмах, еще когда мы были помолвлены. А вы что-нибудь об этом знаете?
Ответа не было. Уорнер вел машину по узким улочкам, лавируя среди густеющих толп народа. Он остановился у «Кларендона», сказав:
– Вот ваша гостиница.
– Огромное спасибо. – Перри вышел. – Не зайдете ли ко мне что-нибудь выпить?
– Нет, спасибо. Я еду прямо домой, и меня могут еще вызвать на операцию. – Уорнер помолчал и потом добавил: – Удовлетворю ваше любопытство: фамилия его действительно Дринан.
Перри захлопнул дверцу и выпрямился.
– Что же, счастливый конец… – начал он. Но говорить было некому. Уорнер воспользовался случаем, отъехав задним ходом от обочины, и был уже далеко.
У своего дома он с удивлением увидел Тома Дринана, звонящего ему в квартиру.
– Вы ко мне?
– Да, сэр. Хотел попросить вашего совета.
– Совета? Тогда лучше вам войти.
Тому было тяжко искать помощи у человека, безнадежно любимого Лин… Но по здравом размышлении он решил, что Уорнер тут не виноват, а в том, что касалось его профессиональной репутации, для Тома не было большего авторитета. Он начал:
– Я знаю, что вы были так любезны, что дали ценные советы многим нашим врачам относительно будущей работы. Я хотел спросить, что вы думаете о работе медика в Африке?
– О работе для вас, вы хотите сказать? Тут многое зависит от того, куда вы собираетесь ехать. У вас уже есть что-нибудь на примете?
– Есть. – Том достал из кармана бумаги. – Вот здесь все документы для оформления на место представителя ВОЗ. Это в Адани, в Нигерии.
Уорнер взял бумаги.
– Далековато от Бродфилда, – заметил он.
– Я как раз и хочу этого, – открыто сказал Том. На мгновение их глаза встретились.
– Что ж, – Уорнер просматривал бумаги, – насколько я могу судить, у вас есть все требуемые качества, и, говоря в общем, я бы на вашем месте воспользовался этой возможностью и согласился, если возьмут. И еще опять-таки говорю вообще: если вы там проработаете хотя бы несколько лет, то почувствуете, как там нужна ваша работа, и вы получите опыт, который потом можно будет использовать, скажем, для специализации по тропическим болезням, если это будет вам интересно. Мой совет вам, Дринан: если можете, поезжайте. – Уорнер замолчал, закуривая сигарету. – Правда, прежде чем принять окончательное решение, вы должны подумать и о более конкретных вещах, например – о личных вопросах. Вам нужно четко представить себе, каково будет вам уехать из Англии – это во-первых; оставить здесь друзей и близких – это во-вторых.
– Собственно, по личным причинам я и стал думать об отъезде, – тихо сказал Том. – Я думаю, что взвесил все аспекты этого.
– Ага, так? Но ведь возникает еще и вопрос личного одиночества, когда вы там обоснуетесь. – Уорнер опять взял документы. – Тут написано, что предпочтение отдается неженатым мужчинам. Но я думал, что у вас есть какие-то планы в этом отношении? – Он не смотрел на Тома, задавая свой вопрос.
– Таких планов у меня нет, сэр, – ответил Том.
– Нет? Значит, вы не думали о женитьбе, прежде чем решиться на отъезд?
– Нет.
Наступило молчание. Потом Уорнер осторожно произнес:
– Пожалуйста, извините меня, но разве такое длительное отсутствие – предполагается ведь пять лет?.. – не будет ли это непомерным требованием к девушке, которая будет ждать вас?
– Конечно было бы, – Том наклонился вперед, гася сигарету в пепельнице, – если бы у меня была такая. Но у меня ее нет. – Он поднял глаза, и снова они встретились с глазами Уорнера, на этот раз сказав все, что не было произнесено.
Уорнер сказал:
– Понимаю. Наверное, я сделал поспешный вывод.
– Пожалуй. – Том поднялся из кресла. – Я вам сказал, что хочу уехать из Англии по личным причинам. Теперь вы знаете, в чем они заключаются.
– Вы не должны посвящать меня в подробности, – поспешно напомнил ему Уорнер.
– А неужели вы думаете, что я собирался? – Том резко повернулся к нему, испытывая внезапную душевную боль. – Неужели вы думаете, что любой человек – если он, конечно, не стонет от жалости к себе – станет признаться кому-либо, что его девушка полюбила другого? Думаете, это легко выговорить? Вряд ли мне захотелось бы поплакаться в жилетку – и особенно вам!
Уорнер нахмурился, потом подошел к младшему коллеге и положил ему руку на плечо. Он думал, что Том стряхнет его руку, но тот только пожал плечами. И грубовато сказал:
– Непростительно с моей стороны…
– Нет, все понятно. Послушайте, Дринан, я на несколько лет старше вас, и я не женат. Разве вам не приходит в голову, что я могу по собственному опыту понять, что испытываете вы?
– Вам тоже отказывали?
– Я любил, меня не любили в ответ. Незаживающие раны болят.
Том начал:
– Как-то я никогда не думал, что вы…
Но Уорнер, не слушая его, продолжал говорить, как бы думая вслух:
– Конечно, с клинической точки зрения раны мало-помалу заживают.
– То же самое можно сказать и по-другому – время все излечит, – угнетенно сказал Том. – Нет, наверное, мне нужно еще много времени, прежде чем я смогу поверить в это. Я никогда не забуду Лин… – Он тут же виновато замолчал, но один взгляд на застывшее лицо Уорнера сказал ему, что они оба уже давно знают, что говорят именно о ней.
Уорнер сказал:
– Я действительно сделал слишком поспешный вывод. Я думал, что вы и она обручились. Но если это не так и вам тяжело, я считаю, что вы поступаете мудро; уезжайте за границу. И поверьте, Дринан, некоторые раны заживают, не оставив рубцов.
Том с трудом саркастически улыбнулся:
– Постараюсь надеяться на это. Пока же благодарю вас, сэр, за все!
– Ну, надеюсь, что помог – и чуть больше, чем просто профессиональным советом. – Уорнер пошел к дверям с Томом, но, взявшись за ручку двери, сказал: – Вы сказали одну вещь, которая меня поставила в тупик. Вы сказали, что никогда бы не обратились со своим личным горем ко мне – и подчеркнули, что именно ко мне. Почему же?
– Я сказал лишнее. Буду благодарен вам, если вы скорее забудете об этом.
– Ну хорошо. Может быть, я еще что-нибудь мог бы сделать для вас?
Том благодарно посмотрел на него:
– Спасибо. Я думаю, что теперь знаю: к вам можно обращаться за помощью.
Когда он ушел, Уорнер пошел обратно в гостиную и долго стоял, глядя на огоньки, перебегающие по горячим поленьям. Несмотря на весну, вечера были холодные. Наконец он подошел к телефону, позвонил в Бродфилд и попросил дать ему отдельные палаты.
Ему скоро ответили. Приятно взволнованная сестра говорила:
– О да, мистер Бельмонт, конечно, мистер Бельмонт, вы могли бы поговорить с ней… То есть если бы она была здесь, у нас… Но сестре Эсолл стало лучше, и мы ее выписали сегодня днем!
– Выписали? Но где она?
– Она должна была выписаться не раньше чем завтра-послезавтра, но приехали ее друзья из Эмберли и уговорили меня отпустить ее к ним на несколько дней до окончательного выздоровления. И поскольку они приехали, я ее отпустила. Вы ведь знаете, как мы сейчас радуемся каждой освободившейся кровати, мистер Бельмонт!
– Да, конечно. Все в порядке, сестра, спасибо.
Уорнер положил трубку, посмотрел на часы и стал набирать номер ректорского дома в Эмберли. Когда ему ответила Мэри Дорн и рассказала о здоровье Лин, он спросил, сможет ли увидеть Лин, если он сию же минуту отправится к ним.
Мэри слегка ощетинилась, защищая подругу:
– Ну, я прямо не знаю… Видите ли, она еще слаба, да и дорога утомила ее. Так что я уже уложила ее в постель. Если это что-нибудь важное, я могу передать ей.
– Это важное. Но передать ей вы не можете.
– А-а… Ну, может быть, завтра?
– Завтра. Обязательно.
Днем солнце уже сильно припекало. Мэри устроила Лин в просторном плетеном кресле, укутав ее пледом, и так она ждала приезда Уорнера.
Накануне вечером, когда Мэри сказала ей о его телефонном звонке, она удивленно спросила:
– О чем же он хочет говорить со мной?
Когда Мэри предположила, что это может быть что-то связанное с больничной работой, Лин возразила: ведь из-за болезни в ее палате временно распоряжались другие.
– Да, это не о работе, я тоже так думаю, – согласилась Мэри Дорн, унося вниз поднос с ужином Лин. – Потому что, как я заметила, вы все на работе церемонные, к тебе обращаются «сестра Эсолл», а он по телефону сказал «Лин».
Он сказал «Лин»! Да, один раз, при ней, обращаясь к Перри, он назвал се Лин, и тогда она вспомнила, какой лаской это прозвучало для нее. Может быть, говоря с Мэри, для него было естественно называть ее так же, как ее зовет и Мэри. Но почему, думала она, закрывая глаза перед видением счастья и надежды, которое не может сбыться, почему ей так страшна мысль, что он может не приехать?..
Она лежала в затишье сада, наслаждаясь солнечным теплом и то дело чувствуя легкий теплый ветерок, шевеливший ей волосы. Она сама не заметила, как задремала, и пробудилась от мягкого касания к пледу, закрывающему ее.
– О!.. – Разочарование в том, что она все еще одна, сменилось оживлением, когда она увидела, что разбужена новым членом семьи ректора – приблудным рыжим котенком, который, играя, ловил и дергал бахрому пледа. Она наклонилась, дразня его пальцем; он схватил его коготками; палец спрятался, снова показался, его снова поймали. С котенком можно было играть бесконечно. И такою Уорнер увидел Лин – бесконечно милой, поглощенной простой игрой.
Обращаясь к ее склоненной голове, он только и сказал:
– Лин!..
Но в его сердце звучало больше чем ее имя, в нем было обещание вечного вопроса мужчины к женщине…
Лин подняла глаза, встретив его взгляд. Какое-то новое чувство говорило ей, что она еще никогда не слышала свое имя, произносимое с таким выражением. Стараясь выиграть время, она подняла котенка, прижав к щеке короткий мягкий пушок его шейки. Но Уорнер мягко отобрал у нее зверька и посадил его на землю, а потом взял обе ее руки в свои.
– Лин, моя родная, ты даже не знаешь, сколько храбрости потребовалось мне, чтобы приехать сюда к тебе!
– Храбрости?! Чтобы приехать ко мне?!
– Да. Я полюбил тебя так давно, не осмеливаясь признаться в этом чувстве самому себе, не говоря уже о тебе. И даже когда я не мог больше сомневаться в нем, я не решался прийти к тебе, зная, что ты отвергнешь меня; наверное, ты сейчас так и сделаешь. Но с того самого дня, когда ты чуть не упала в жару и я впервые держал тебя в руках, я понял, что раньше или позже я должен сказать тебе об этом и потом решать, что мне делать, – после того, как я сам услышу из твоих губ окончательный отказ и признание, что ты не любишь меня.
– Вы… вы совсем ничего не поняли во мне… – прошептала Лин.
Он выпустил ее руку и смотрел вдаль над ее головой на распускающуюся зелень деревьев. Мрачный очерк губ не изменился, когда он заговорил:
– Я понимаю, я произвожу на вас такое впечатление, что я никогда не любил. А вы знаете, что я никогда просто не решался признаться в этом? Гордость удерживает мужчину от того, чтобы подойти к женщине, которая любит другого. И для меня не безразличен кодекс чести, потому что мне нравился Дринан, я уважал его и думал, вплоть до вчерашнего дня, что вы его любите…
У нее перехватило дыхание.
– А как же вы узнали, что я не люблю его?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20