” В Лондоне, удивительном Лондоне, вопрос может быть задан в такой форме. В деревне же просто спрашивают, если вы цитируете “Ликида”: “А этот Мильтон не родственник нашим Мильтонам из Хаммерпондса?”
Было шестое мая, чудесный день, в самый раз для прогулок. Реджинальд собирался пройти через Сент-Джеймский парк на Пэлл-Мэлл. Он отдал свой билет и направился к книжному киоску, на всякий случай; разумеется, это чепуха, ведь всем известно, что у них в продаже один Эдгар Уоллес. Однако... внезапно его охватило смущение, волосы стали дыбом, потому что шум всего вокзала, голоса пассажиров, носильщиков, машинистов, киоскеров и полицейских слились в один восторженный вопль: “Уэллард! Это Уэллард!”
“Ваше высочество, это Уэллард, – воскликнул начальник железной дороги, обращаясь к принцу Уэльскому, следуя, со шляпой в руке, за Его королевским высочеством мимо книжного киоска. – Вот он, сэр. Листает собственную книгу под названием “Вьюнок”.
“Уэллард! – прокричал носильщик глуховатой старой даме, за которой нес клетку с попугаем. – Автор “Вьюнка”. Вон стоит. Свою книжку читает”.
“Посмотри, вот какой он из себя! – проверещала одна школьница другой. – Вот каков собой Уэллард!”
И вдруг снова весь вокзал хором воскликнул: “Уэллард!” – и палец каждого указывал на него...
Или нет?
Взволнованный, Реджинальд потупился и покрутил головой. Взволнованно окинул взглядом стоявшую рядом женщину – от ступней до колен (безобразные колени), от колен до талии, от талии до шеи, до глаз. Глаза не замечали его. Они не отрывались от номера “Скетча”, колыхавшегося у него над головой. Глаза других также были безразличны. Никто не смотрел на него. Никто не говорил о нем. Никто не слышал о нем. Он был один, на необитаемом острове, со своим “Вьюнком”, которого никто, кроме него, не читал и не прочтет.
Но это тоже чепуха. Мистер Памп объявил Третий, Расширенный Тираж. Неужели мистер Памп лжет? Не может быть.
Киоскер обратил на него внимание.
– Вот эта книга прекрасно читается, сэр, – говорит он, протягивая между тем кому-то справа одиннадцать пенсов сдачи.
– Правда? – спрашивает Реджинальд, пытаясь скрыть волнение. – Хорошо раскупается?
– Очень неплохо... четыре шиллинга и шесть пенсов, – добавляет он, отдавая четыре пенса сдачи кому-то слева.
Как быть, размышляет он, если я сейчас повернусь и уйду, не купив “Вьюнка”, что подумает продавец? Что торговать этим Уэллардом безнадежно. Люди просматривают книгу, а затем покупают карманную расческу. Уж лучше Уоллес, на него всегда спрос. Но если я куплю “Вьюнок”... Я должен купить. Будущее “Вьюнка” зависит от этой минуты.
– Хорошо, попробую, – говорит Реджинальд, протягивая три монеты по полкроны. – На вид ничего себе.
– Благодарю вас, сэр. Завернуть вам книжку?
– Нет, спасибо.
Реджинальд собирается уйти.
– ... и пять будет шесть, и шесть, получится шиллинг, – рассчитывается продавец с новым покупателем, и Реджинальд, с сожалением поняв, что разговор о “Вьюнке” закончен, уходит.
И что теперь? Одно ясно, он не может идти пешком по Сент-Джеймскому парку. Писатели не разгуливают по лондонским паркам, держа в руке свое последнее произведение. А может быть, и разгуливают. В таком случае он не писатель. Он Реджинальд Уэллард, сельский житель, который приехал на денек в город, книгу он написал случайно, а этот экземпляр ему попросту всучили, и он не собирается расхаживать с ним по Лондону. Он возьмет такси.
Реджинальд помахал тростью, вскочил в машину и назвал адрес клуба. В клубе он спрячет эту чертову штуку под шляпой в гардеробе.
III
Клуб Реджинальда был политическим клубом. Чтобы стать его членом, нужно было принадлежать к одной из больших политических партий. Неважно к какой. Однако, возможно, говорить так о клубе несправедливо. Наверное, ближе к истине утверждение, что ваши политические взгляды не имеют значения, пока вы в глубине души полагаете, что они совпадают с устремлениями именно этой политической партии. Разумеется, если вы пишете в “Таймс” (как большинство членов клуба) и подписываетесь “Разгневанный Либерал”, вы вполне можете обнаружить, что говорите о Ллойд Джордже, или о Свободной Торговле, или о Земельной Политике совершенно то же самое, что член клуба, подписывающий свои послания “Истинный Консерватор”. Хотя нельзя отрицать, что в вопросах политики вы так же далеки от него, как Разгневанный Консерватор от Истинного Либерала. Другими словами, либералы остаются либералами, а консерваторы – консерваторами. Изгонять из клуба человека за то, что он верен своим взглядам, в то время как его Партия от них отошла, было бы несправедливо, если при этом он продолжает платить годовые взносы в размере двадцати гиней.
У Реджинальда не было политических взглядов. Существует не менее миллиона избирателей, полностью лишенных каких бы то ни было политических взглядов. Это дает им возможность совершенно беспристрастно голосовать за консерваторов. Они ставят себя в пример колеблющимся избирателям. Вот я, например. Я не принадлежу ни к какой партии. Никогда не принадлежал. Но если вы спросите, как я собираюсь голосовать, то должен вам признаться откровенно... Звучит чрезвычайно убедительно. Некоторые даже пересаливают, добавляя, что в глубине души они либералы, но настало время, когда каждый...
Реджинальд, однако, был не из таких. Все его политические убеждения сводились к тому, что он пользовался удобствами, которые предоставляло ему членства в клубе.
Он никогда не голосовал. Хильдершем, который всегда выполнял то, что полагалось, однажды задал Реджинальду вопрос, что, по его мнению, произошло бы, если бы не голосовал никто.
– Не представляю себе, – откровенно ответил Реджинальд. – А вы как думаете?
Хильдершем, который не имел обыкновения думать, с возмущением ответил, что цивилизация как таковая рухнула бы.
– Она рухнула бы, – возразил Реджинальд, – и если бы, скажем, перестали мостить дороги. Но будь я проклят, – добавил он, – если по этой причине стану дорожным рабочим.
Хильдершем колебался – сказать ли, что это совсем другое дело, или же еще раз заметить Уэлларду, что ему давно пора заняться ремонтом своей дороги, хотя она и не была его частной собственностью.
Хильдершем отдал предпочтение местной проблеме. Один-два воза булыжника...
Сильвии вскоре тоже предстояло стать избирательницей. И она спросила Реджинальда, что ей делать со своим голосом, когда она обретет его. “Отдай его мне”, – предложил Реджинальд, и Сильвия кивнула. Таким образом, вопрос голосования был улажен или отложен – как вам больше нравится.
Реджинальд вошел в клуб, стараясь, насколько возможно, не походить на человека, несущего в руке “Вьюнок”. Он оставил книгу в гардеробе, прикрыв ее шляпой. Затем пошел обедать. Когда он доблестно сражался со спагетти, его одиночество было нарушено.
– Добрый день, Уэллард. Можно присоединиться к вам? Сегодня тут полно народу.
Не слишком удачно сказано, подумал Реджинальд. Но стоит взглянуть на этот толстый загривок, сразу все становится ясно. Он кивнул.
– Вы знакомы с Рагланом?
По фамилии, разумеется. Кто же не знает Раглана? Лично – нет. Они знакомятся...
Может быть, сейчас?
Нет. Не тут-то было. Разговор идет о делах Раглана.
– Я деревенский житель, – говорит Реджинальд, – и не разбираюсь в подобных вещах. Какая, например, разница между тиражом и допечаткой и сколько может быть в них экземпляров?
Раглан объяснил, что неизощренный ум заурядного издателя не делает никакого различия между ними, но с технической стороны новый тираж предполагает нечто новое в содержании или новый набор, а допечатка – это просто заново сделанные оттиски старого набора.
– Понято. Предположим, книга выходит третьим тиражом. Как по-вашему, сколько примерно экземпляров может быть продано?
Лорд Ормсби бесцеремонно захохотал. Пускай. Раглан же, любивший объяснять медленно, хорошо поставленным голосом, заметил, что это, разумеется, зависит от автора, мой дорогой.
– Понятно, – снова сказал Реджинальд, чувствуя, что вряд ли стоило ехать в Лондон.
– Каким тиражом в этот раз издают Холланда? – спросил Ормсби с таким видом, будто говорил Уэлларду: “Вам бы стоило послушать”.
– Двадцать тысяч, – ответил Раглан, безуспешно пытаясь быть скромным, поскольку Холланд был делом его рук.
– Первым тиражом? – задал вопрос Реджинальд.
– Первым. Но ведь он сейчас как раз в моде. Если бы речь шла о неизвестном авторе, тираж составил бы тысячу, может быть, даже пятьсот экземпляров. Разумеется, безопаснее напечатать меньше, чем думаешь продать, ведь в любой момент можно допечатать.
– Понятно.
– Все это ровным счетом ничего не значит. К примеру, кровопийца и подлец вроде Пампа, – Реджинальд наклоняется ниже над тарелкой спагетти, – объявляет, что готовит Шестой, Расширенный Тираж. Скорее всего, это означает, что он начал с тысячи экземпляров и посчитал их первым и вторым тиражами, по пятьсот в каждом. Разослал их по книжным лавкам и, очевидно, получил два-три заказа. Тогда он печатает следующую тысячу, то есть два следующих тиража, и половину книг переплетает. Вот уже четыре тиража. Что же касается пятого и шестого тиражей, то либо он не дал рассыпать набор на случай, если захочет напечатать еще тысячу, либо просто лжет. А “Расширенный” тираж – это ведь относительно, правда? “Шестой, Расширенный Тираж” может означать, что он продал книжным лавкам тысячу экземпляров, а те распродали, возможно, не больше сотни.
– Понятно, – повторил еще раз Реджинальд. – Ну ладно, мне пора. – Он небрежно попрощался и отправился платить за обед.
Какой отвратительный тип этот Раглан! А Ормсби – что за чудовище! Зачем он вообще притащился в Лондон? Ах да, подстричься. Его так и подмывает не идти к парикмахеру – назло Раглану. Только Раглан об этом никогда не узнает. Лучше он в руки не возьмет очередную книгу Раглана. Он заплатил по счету, нахлобучил шляпу, “Вьюнок” упал за подставку для зонтов, и он не подумал подобрать книгу. Пропади пропадом все книги. Теперь стричься и назад, к Сильвии.
У Олдерсона было тихо, спокойно. Олдерсон, а может быть его предок, стриг доктора Джонсона или герцога Веллингтонского, это становилось понятно каждому, как только он останавливался перед витриной. Если бы даже кто-нибудь еще – Киплинг или Болдуин – находился в парикмахерской, когда вы очутились в ней, вы никого бы не увидели, кроме самого мистера Олдерсона, который, казалось, был удивлен вашим желанием подстричься, но полагал, что это удастся сделать. Где-то наверху, насколько он помнит, есть свободная кабинка. Не трудно ли вам пройти вместе с ним и поглядеть? Кажется, вот здесь. Да, действительно, но в ней нет кресла. Минутку, сейчас мы найдем другую, с креслом. Вот здесь.
Реджинальд садится, довольный, сонный. Пропади пропадом все книги. Давайте стричься.
Минутку, говорит мистер Олдерсон. Ножницы. Я так и чувствовал, что чего-то не хватает. Где же я видел ножницы? Ага! Ну, мистер Уэллард, насколько я помню, вы любите, чтобы сзади было коротко, а спереди подлинней. Вот так.
Он стрижет. Чик, чик, чик. Кругом спокойствие. Реджинальд задумывается, что произойдет, если кто-нибудь из клиентов решится сказать, что хочет подстричь волосы спереди покороче. Чик, чик, чик. Какая тишина, какой мир, какое спокойствие. И Сильвия выйдет встречать его к поезду три десять. Вестауэйз и Сильвия. Что за нелепый город Лондон рядом с ними, что за дурацкое занятие писательство! Сильвия, молчаливая и прекрасная, ожидающая на платформе.
IV
Реджинальд оказался на вокзале Виктория за десять минут до отхода поезда. Достаточно, чтобы закупить для Сильвии все эти женские журналы. Как стать красивой – Как выглядеть красивой – Как сохранить красоту – Как похудеть – Как поправиться – Как удалять волосы – Как содействовать их росту. Сколько вздора написано о стремлении женщин быть красивыми. Что, как не стремление к красоте, отличает нас от животных? Зачем, как не для того, чтобы найти красоту, мы живем? Леонардо изобразил Мону Лизу, и мир преклоняется перед ним. Но разве Сильвия не достигла большего? Сильвия – воплощение Красоты, а не мертвая копия. Если же рассуждать так, как, наверное, рассуждает стоящий справа от Реджинальда священник, потихоньку почитывающий задаром “Спектейтор”: “Бог наградил твою жену красотой, и здесь нечем гордиться, а Леонардо да Винчи потратил годы жизни на то, чтобы...”, тогда, черт возьми, сэр, какой из вас слуга Божий, если вы отрицаете, что гений Леонардо тоже от Бога? А что касается “потраченных лет жизни”, то разве я не об этом говорю? Женщины тратят годы жизни, стараясь сделаться такими же прекрасными, как Сильвия, и кто станет упрекать их за это? Во всяком случае, не я, которому Сильвия подарила свою красоту.
В этот момент киоскер положил перед ним книгу:
– А это вы видели, сэр? Расходится очень неплохо.
И Реджинальд очутился лицом к лицу с “Вьюнком”. А он напрочь забыл об этом проклятом романе.
– Раскупается, да? – машинально спросил он.
– Я продал не одну книгу сегодня с утра, – не погрешил против истины продавец и, чувствуя, что в такой чудный майский день можно и преувеличить, добавил: – Раскупают, как горячие пирожки.
Похоже, что предстоит выложить еще семь шиллингов и шесть пенсов. Нет, меньше, потому что десять процентов приходится на его долю. Девять пенсов. Это решает дело. Не стоит разбрасываться девятью пенсами.
– Хорошо, давайте, – сказал Реджинальд, протягивая деньги. – И вот эти тоже.
– Благодарю вас, сэр. Вот сдача.
Разумеется, думал Реджинальд, осматриваясь в поисках поезда три десять, теперь он проникся верой в Уэлларда, и это моя заслуга.
Поезд три десять, зная, что Сильвия должна встретить его, был настроен весьма дружелюбно и подъехал прямо к книжному киоску, имея вдобавок для Реджинальда в запасе пустое купе первого класса для курящих. Реджинальд сложил на сиденье рядом с собой стопку “Безупречных леди” и “Истинных дам” и открыл “Вьюнок”. Теперь он был биржевой маклер, возвращающийся домой, в свой кошмарный особняк в Суррее весь в белых башенках, окнах и верандах, а продавец журналов всучил ему этот “Вьюнок”, ну что ж, он отвезет книгу жене. Можно даже полистать по дороге.
Ха! Здорово! Кто это сочинил-то? Реджинальд Уэллард. Никогда о таком не слыхал.
Реджинальд читает дальше, забыв, что он биржевой маклер; собственная книга захватывает его. Как, черт побери, ему это удалось?
Но, дойдя до главы V, он отложил книгу и вновь задумался. Можно ли полностью отделить духовное от физического? Если бы Сильвия была более отзывчивой, стала бы она менее прекрасной? Если бы он мог поделиться с ней всем, рассказать, что смешного он подмечал, если бы можно было прожить этот майский день дважды, один раз в Лондоне – самому, а другой – когда он станет рассказывать ей, что с ним происходило, пережить вдвоем, разделяя с ней, – оставалась бы она Сильвией, – прекрасной, непроницаемой, далекой? И можно ли сказать, что за этой проницаемостью не скрывается глубина? Даже если ее ум неглубок, разве он добрался до его дна? Одно несомненно. В супружеской жизни, во всяком случае, нельзя отделить физическое от духовного, они неразрывно связаны. Красота Сильвии не перестает быть для него источником радости. У них разные корни, но они неразрывно переплелись. Он повилика, или вьюнок – так лучше звучит, – и живет за счет ее красоты.
Кругом, оказывается, полно вьюнков. Этот Памп, как Раглан назвал его? Кровопийцей! Ну хорошо, пусть только попробует. Ох, провались эта книжка, он ведь решил больше о ней не думать. К черту!
Он схватил ее и забросил на полку. Потом зажег трубку, опустил окно и стал дожидаться приезда в Литтл Моллинг.
V
Сильвия ждала на платформе. Он увидел ее, высунувшись из окна, когда они еще ехали по мосту. Она стояла спиной к нему, склонив к плечу головку, как бы в задумчивости, шум поезда не нарушал течения ее мыслей (банальных? глубоких?).
Но когда Реджинальд вышел из вагона, она уже была рядом и протягивала ему прохладную руку. Она чуть зарумянилась, как будто даже это легкое прикосновение после их долгой разлуки было слишком интимным для людного места. Реджинальд хотел поцеловать ее, но его удержал ее взгляд, говоривший: “Подожди. Здесь собралась целая толпа. Подожди, пока мы не окажемся одни”.
– Видишь, он остановился, – сказал Реджинальд. – Я так и знал.
– Ты никогда не помнишь расписания, дорогой. Три десять останавливается здесь всегда.
– Всегда? Я не подозревал, что мы так значительны.
– Дело не в значительности, дорогой. Он просто всегда останавливается.
(Ты права, Сильвия, дело не в значительности, он всегда останавливается. Мне неважно, что ты говоришь, я обожаю тебя.)
Он отдал свой билет помощнику дежурного по станции и сообщил ему, что погода стоит прекрасная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Было шестое мая, чудесный день, в самый раз для прогулок. Реджинальд собирался пройти через Сент-Джеймский парк на Пэлл-Мэлл. Он отдал свой билет и направился к книжному киоску, на всякий случай; разумеется, это чепуха, ведь всем известно, что у них в продаже один Эдгар Уоллес. Однако... внезапно его охватило смущение, волосы стали дыбом, потому что шум всего вокзала, голоса пассажиров, носильщиков, машинистов, киоскеров и полицейских слились в один восторженный вопль: “Уэллард! Это Уэллард!”
“Ваше высочество, это Уэллард, – воскликнул начальник железной дороги, обращаясь к принцу Уэльскому, следуя, со шляпой в руке, за Его королевским высочеством мимо книжного киоска. – Вот он, сэр. Листает собственную книгу под названием “Вьюнок”.
“Уэллард! – прокричал носильщик глуховатой старой даме, за которой нес клетку с попугаем. – Автор “Вьюнка”. Вон стоит. Свою книжку читает”.
“Посмотри, вот какой он из себя! – проверещала одна школьница другой. – Вот каков собой Уэллард!”
И вдруг снова весь вокзал хором воскликнул: “Уэллард!” – и палец каждого указывал на него...
Или нет?
Взволнованный, Реджинальд потупился и покрутил головой. Взволнованно окинул взглядом стоявшую рядом женщину – от ступней до колен (безобразные колени), от колен до талии, от талии до шеи, до глаз. Глаза не замечали его. Они не отрывались от номера “Скетча”, колыхавшегося у него над головой. Глаза других также были безразличны. Никто не смотрел на него. Никто не говорил о нем. Никто не слышал о нем. Он был один, на необитаемом острове, со своим “Вьюнком”, которого никто, кроме него, не читал и не прочтет.
Но это тоже чепуха. Мистер Памп объявил Третий, Расширенный Тираж. Неужели мистер Памп лжет? Не может быть.
Киоскер обратил на него внимание.
– Вот эта книга прекрасно читается, сэр, – говорит он, протягивая между тем кому-то справа одиннадцать пенсов сдачи.
– Правда? – спрашивает Реджинальд, пытаясь скрыть волнение. – Хорошо раскупается?
– Очень неплохо... четыре шиллинга и шесть пенсов, – добавляет он, отдавая четыре пенса сдачи кому-то слева.
Как быть, размышляет он, если я сейчас повернусь и уйду, не купив “Вьюнка”, что подумает продавец? Что торговать этим Уэллардом безнадежно. Люди просматривают книгу, а затем покупают карманную расческу. Уж лучше Уоллес, на него всегда спрос. Но если я куплю “Вьюнок”... Я должен купить. Будущее “Вьюнка” зависит от этой минуты.
– Хорошо, попробую, – говорит Реджинальд, протягивая три монеты по полкроны. – На вид ничего себе.
– Благодарю вас, сэр. Завернуть вам книжку?
– Нет, спасибо.
Реджинальд собирается уйти.
– ... и пять будет шесть, и шесть, получится шиллинг, – рассчитывается продавец с новым покупателем, и Реджинальд, с сожалением поняв, что разговор о “Вьюнке” закончен, уходит.
И что теперь? Одно ясно, он не может идти пешком по Сент-Джеймскому парку. Писатели не разгуливают по лондонским паркам, держа в руке свое последнее произведение. А может быть, и разгуливают. В таком случае он не писатель. Он Реджинальд Уэллард, сельский житель, который приехал на денек в город, книгу он написал случайно, а этот экземпляр ему попросту всучили, и он не собирается расхаживать с ним по Лондону. Он возьмет такси.
Реджинальд помахал тростью, вскочил в машину и назвал адрес клуба. В клубе он спрячет эту чертову штуку под шляпой в гардеробе.
III
Клуб Реджинальда был политическим клубом. Чтобы стать его членом, нужно было принадлежать к одной из больших политических партий. Неважно к какой. Однако, возможно, говорить так о клубе несправедливо. Наверное, ближе к истине утверждение, что ваши политические взгляды не имеют значения, пока вы в глубине души полагаете, что они совпадают с устремлениями именно этой политической партии. Разумеется, если вы пишете в “Таймс” (как большинство членов клуба) и подписываетесь “Разгневанный Либерал”, вы вполне можете обнаружить, что говорите о Ллойд Джордже, или о Свободной Торговле, или о Земельной Политике совершенно то же самое, что член клуба, подписывающий свои послания “Истинный Консерватор”. Хотя нельзя отрицать, что в вопросах политики вы так же далеки от него, как Разгневанный Консерватор от Истинного Либерала. Другими словами, либералы остаются либералами, а консерваторы – консерваторами. Изгонять из клуба человека за то, что он верен своим взглядам, в то время как его Партия от них отошла, было бы несправедливо, если при этом он продолжает платить годовые взносы в размере двадцати гиней.
У Реджинальда не было политических взглядов. Существует не менее миллиона избирателей, полностью лишенных каких бы то ни было политических взглядов. Это дает им возможность совершенно беспристрастно голосовать за консерваторов. Они ставят себя в пример колеблющимся избирателям. Вот я, например. Я не принадлежу ни к какой партии. Никогда не принадлежал. Но если вы спросите, как я собираюсь голосовать, то должен вам признаться откровенно... Звучит чрезвычайно убедительно. Некоторые даже пересаливают, добавляя, что в глубине души они либералы, но настало время, когда каждый...
Реджинальд, однако, был не из таких. Все его политические убеждения сводились к тому, что он пользовался удобствами, которые предоставляло ему членства в клубе.
Он никогда не голосовал. Хильдершем, который всегда выполнял то, что полагалось, однажды задал Реджинальду вопрос, что, по его мнению, произошло бы, если бы не голосовал никто.
– Не представляю себе, – откровенно ответил Реджинальд. – А вы как думаете?
Хильдершем, который не имел обыкновения думать, с возмущением ответил, что цивилизация как таковая рухнула бы.
– Она рухнула бы, – возразил Реджинальд, – и если бы, скажем, перестали мостить дороги. Но будь я проклят, – добавил он, – если по этой причине стану дорожным рабочим.
Хильдершем колебался – сказать ли, что это совсем другое дело, или же еще раз заметить Уэлларду, что ему давно пора заняться ремонтом своей дороги, хотя она и не была его частной собственностью.
Хильдершем отдал предпочтение местной проблеме. Один-два воза булыжника...
Сильвии вскоре тоже предстояло стать избирательницей. И она спросила Реджинальда, что ей делать со своим голосом, когда она обретет его. “Отдай его мне”, – предложил Реджинальд, и Сильвия кивнула. Таким образом, вопрос голосования был улажен или отложен – как вам больше нравится.
Реджинальд вошел в клуб, стараясь, насколько возможно, не походить на человека, несущего в руке “Вьюнок”. Он оставил книгу в гардеробе, прикрыв ее шляпой. Затем пошел обедать. Когда он доблестно сражался со спагетти, его одиночество было нарушено.
– Добрый день, Уэллард. Можно присоединиться к вам? Сегодня тут полно народу.
Не слишком удачно сказано, подумал Реджинальд. Но стоит взглянуть на этот толстый загривок, сразу все становится ясно. Он кивнул.
– Вы знакомы с Рагланом?
По фамилии, разумеется. Кто же не знает Раглана? Лично – нет. Они знакомятся...
Может быть, сейчас?
Нет. Не тут-то было. Разговор идет о делах Раглана.
– Я деревенский житель, – говорит Реджинальд, – и не разбираюсь в подобных вещах. Какая, например, разница между тиражом и допечаткой и сколько может быть в них экземпляров?
Раглан объяснил, что неизощренный ум заурядного издателя не делает никакого различия между ними, но с технической стороны новый тираж предполагает нечто новое в содержании или новый набор, а допечатка – это просто заново сделанные оттиски старого набора.
– Понято. Предположим, книга выходит третьим тиражом. Как по-вашему, сколько примерно экземпляров может быть продано?
Лорд Ормсби бесцеремонно захохотал. Пускай. Раглан же, любивший объяснять медленно, хорошо поставленным голосом, заметил, что это, разумеется, зависит от автора, мой дорогой.
– Понятно, – снова сказал Реджинальд, чувствуя, что вряд ли стоило ехать в Лондон.
– Каким тиражом в этот раз издают Холланда? – спросил Ормсби с таким видом, будто говорил Уэлларду: “Вам бы стоило послушать”.
– Двадцать тысяч, – ответил Раглан, безуспешно пытаясь быть скромным, поскольку Холланд был делом его рук.
– Первым тиражом? – задал вопрос Реджинальд.
– Первым. Но ведь он сейчас как раз в моде. Если бы речь шла о неизвестном авторе, тираж составил бы тысячу, может быть, даже пятьсот экземпляров. Разумеется, безопаснее напечатать меньше, чем думаешь продать, ведь в любой момент можно допечатать.
– Понятно.
– Все это ровным счетом ничего не значит. К примеру, кровопийца и подлец вроде Пампа, – Реджинальд наклоняется ниже над тарелкой спагетти, – объявляет, что готовит Шестой, Расширенный Тираж. Скорее всего, это означает, что он начал с тысячи экземпляров и посчитал их первым и вторым тиражами, по пятьсот в каждом. Разослал их по книжным лавкам и, очевидно, получил два-три заказа. Тогда он печатает следующую тысячу, то есть два следующих тиража, и половину книг переплетает. Вот уже четыре тиража. Что же касается пятого и шестого тиражей, то либо он не дал рассыпать набор на случай, если захочет напечатать еще тысячу, либо просто лжет. А “Расширенный” тираж – это ведь относительно, правда? “Шестой, Расширенный Тираж” может означать, что он продал книжным лавкам тысячу экземпляров, а те распродали, возможно, не больше сотни.
– Понятно, – повторил еще раз Реджинальд. – Ну ладно, мне пора. – Он небрежно попрощался и отправился платить за обед.
Какой отвратительный тип этот Раглан! А Ормсби – что за чудовище! Зачем он вообще притащился в Лондон? Ах да, подстричься. Его так и подмывает не идти к парикмахеру – назло Раглану. Только Раглан об этом никогда не узнает. Лучше он в руки не возьмет очередную книгу Раглана. Он заплатил по счету, нахлобучил шляпу, “Вьюнок” упал за подставку для зонтов, и он не подумал подобрать книгу. Пропади пропадом все книги. Теперь стричься и назад, к Сильвии.
У Олдерсона было тихо, спокойно. Олдерсон, а может быть его предок, стриг доктора Джонсона или герцога Веллингтонского, это становилось понятно каждому, как только он останавливался перед витриной. Если бы даже кто-нибудь еще – Киплинг или Болдуин – находился в парикмахерской, когда вы очутились в ней, вы никого бы не увидели, кроме самого мистера Олдерсона, который, казалось, был удивлен вашим желанием подстричься, но полагал, что это удастся сделать. Где-то наверху, насколько он помнит, есть свободная кабинка. Не трудно ли вам пройти вместе с ним и поглядеть? Кажется, вот здесь. Да, действительно, но в ней нет кресла. Минутку, сейчас мы найдем другую, с креслом. Вот здесь.
Реджинальд садится, довольный, сонный. Пропади пропадом все книги. Давайте стричься.
Минутку, говорит мистер Олдерсон. Ножницы. Я так и чувствовал, что чего-то не хватает. Где же я видел ножницы? Ага! Ну, мистер Уэллард, насколько я помню, вы любите, чтобы сзади было коротко, а спереди подлинней. Вот так.
Он стрижет. Чик, чик, чик. Кругом спокойствие. Реджинальд задумывается, что произойдет, если кто-нибудь из клиентов решится сказать, что хочет подстричь волосы спереди покороче. Чик, чик, чик. Какая тишина, какой мир, какое спокойствие. И Сильвия выйдет встречать его к поезду три десять. Вестауэйз и Сильвия. Что за нелепый город Лондон рядом с ними, что за дурацкое занятие писательство! Сильвия, молчаливая и прекрасная, ожидающая на платформе.
IV
Реджинальд оказался на вокзале Виктория за десять минут до отхода поезда. Достаточно, чтобы закупить для Сильвии все эти женские журналы. Как стать красивой – Как выглядеть красивой – Как сохранить красоту – Как похудеть – Как поправиться – Как удалять волосы – Как содействовать их росту. Сколько вздора написано о стремлении женщин быть красивыми. Что, как не стремление к красоте, отличает нас от животных? Зачем, как не для того, чтобы найти красоту, мы живем? Леонардо изобразил Мону Лизу, и мир преклоняется перед ним. Но разве Сильвия не достигла большего? Сильвия – воплощение Красоты, а не мертвая копия. Если же рассуждать так, как, наверное, рассуждает стоящий справа от Реджинальда священник, потихоньку почитывающий задаром “Спектейтор”: “Бог наградил твою жену красотой, и здесь нечем гордиться, а Леонардо да Винчи потратил годы жизни на то, чтобы...”, тогда, черт возьми, сэр, какой из вас слуга Божий, если вы отрицаете, что гений Леонардо тоже от Бога? А что касается “потраченных лет жизни”, то разве я не об этом говорю? Женщины тратят годы жизни, стараясь сделаться такими же прекрасными, как Сильвия, и кто станет упрекать их за это? Во всяком случае, не я, которому Сильвия подарила свою красоту.
В этот момент киоскер положил перед ним книгу:
– А это вы видели, сэр? Расходится очень неплохо.
И Реджинальд очутился лицом к лицу с “Вьюнком”. А он напрочь забыл об этом проклятом романе.
– Раскупается, да? – машинально спросил он.
– Я продал не одну книгу сегодня с утра, – не погрешил против истины продавец и, чувствуя, что в такой чудный майский день можно и преувеличить, добавил: – Раскупают, как горячие пирожки.
Похоже, что предстоит выложить еще семь шиллингов и шесть пенсов. Нет, меньше, потому что десять процентов приходится на его долю. Девять пенсов. Это решает дело. Не стоит разбрасываться девятью пенсами.
– Хорошо, давайте, – сказал Реджинальд, протягивая деньги. – И вот эти тоже.
– Благодарю вас, сэр. Вот сдача.
Разумеется, думал Реджинальд, осматриваясь в поисках поезда три десять, теперь он проникся верой в Уэлларда, и это моя заслуга.
Поезд три десять, зная, что Сильвия должна встретить его, был настроен весьма дружелюбно и подъехал прямо к книжному киоску, имея вдобавок для Реджинальда в запасе пустое купе первого класса для курящих. Реджинальд сложил на сиденье рядом с собой стопку “Безупречных леди” и “Истинных дам” и открыл “Вьюнок”. Теперь он был биржевой маклер, возвращающийся домой, в свой кошмарный особняк в Суррее весь в белых башенках, окнах и верандах, а продавец журналов всучил ему этот “Вьюнок”, ну что ж, он отвезет книгу жене. Можно даже полистать по дороге.
Ха! Здорово! Кто это сочинил-то? Реджинальд Уэллард. Никогда о таком не слыхал.
Реджинальд читает дальше, забыв, что он биржевой маклер; собственная книга захватывает его. Как, черт побери, ему это удалось?
Но, дойдя до главы V, он отложил книгу и вновь задумался. Можно ли полностью отделить духовное от физического? Если бы Сильвия была более отзывчивой, стала бы она менее прекрасной? Если бы он мог поделиться с ней всем, рассказать, что смешного он подмечал, если бы можно было прожить этот майский день дважды, один раз в Лондоне – самому, а другой – когда он станет рассказывать ей, что с ним происходило, пережить вдвоем, разделяя с ней, – оставалась бы она Сильвией, – прекрасной, непроницаемой, далекой? И можно ли сказать, что за этой проницаемостью не скрывается глубина? Даже если ее ум неглубок, разве он добрался до его дна? Одно несомненно. В супружеской жизни, во всяком случае, нельзя отделить физическое от духовного, они неразрывно связаны. Красота Сильвии не перестает быть для него источником радости. У них разные корни, но они неразрывно переплелись. Он повилика, или вьюнок – так лучше звучит, – и живет за счет ее красоты.
Кругом, оказывается, полно вьюнков. Этот Памп, как Раглан назвал его? Кровопийцей! Ну хорошо, пусть только попробует. Ох, провались эта книжка, он ведь решил больше о ней не думать. К черту!
Он схватил ее и забросил на полку. Потом зажег трубку, опустил окно и стал дожидаться приезда в Литтл Моллинг.
V
Сильвия ждала на платформе. Он увидел ее, высунувшись из окна, когда они еще ехали по мосту. Она стояла спиной к нему, склонив к плечу головку, как бы в задумчивости, шум поезда не нарушал течения ее мыслей (банальных? глубоких?).
Но когда Реджинальд вышел из вагона, она уже была рядом и протягивала ему прохладную руку. Она чуть зарумянилась, как будто даже это легкое прикосновение после их долгой разлуки было слишком интимным для людного места. Реджинальд хотел поцеловать ее, но его удержал ее взгляд, говоривший: “Подожди. Здесь собралась целая толпа. Подожди, пока мы не окажемся одни”.
– Видишь, он остановился, – сказал Реджинальд. – Я так и знал.
– Ты никогда не помнишь расписания, дорогой. Три десять останавливается здесь всегда.
– Всегда? Я не подозревал, что мы так значительны.
– Дело не в значительности, дорогой. Он просто всегда останавливается.
(Ты права, Сильвия, дело не в значительности, он всегда останавливается. Мне неважно, что ты говоришь, я обожаю тебя.)
Он отдал свой билет помощнику дежурного по станции и сообщил ему, что погода стоит прекрасная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28