Хотя ничего более естественного быть не может.
– Элис никогда бы так не сказала. – Такое предположение задело Сильвию.
– Конечно, нет, но это было бы смешно, – уверял Реджинальд.
Черт, думал он, как же ты не видишь, что это смешно?
Сильвия задумчиво разливала чай... Потом улыбнулась... Потом принялась хохотать...
Как я люблю твой смех, дорогая. Он так же прекрасен, как и вся ты. Как редко ты смеешься со мною вместе, Сильвия. Ты, щедро дарящая мне другие свои богатства. Дай мне свой чудесный смех, любимая, ничто в мире не может сравниться с ним...
Ну хорошо, подумал он, поскольку она продолжала смеяться, в конце концов не так уж это и смешно.
III
Обосновавшись в Лондоне, Реджинальд, естественно, начал задумываться, зачем он приехал сюда. Есть ли у него программа? Вечера как-нибудь устроятся; можно делать все то же, что за городом (то есть выбор невелик), и, кроме того, еще множество всяких вещей. Но что делать утром и днем и в прелестную пору между чаем и вечерней ванной? Насколько легче думать об этом “там”, чем воплощать это “здесь”. Быть сегодня в Англии – в этот день апреля! – так можно мечтать, находясь в Италии, не расписывая подробно свои занятия от завтрака до ленча, от ленча до чая, от чая до ужина. Совсем необязательно восклицать: “О, беседовать с мистером Теннисоном во Фрешуотере 7 апреля в 11.30 утра!” Англия, апрель – достаточно этих двух слов. Но, сойдя с корабля на берег, не стоит кричать: “Я в Англии, в апреле, ура!” Надо как-то воспользоваться этим обстоятельством.
Лондон в конце октября. Что делать в Лондоне в конце октября? Встречаться с людьми. Разве не за этим он приехал в Лондон? В Вестауэйзе у него были другие занятия, зато здесь – именно такие. Хорошо. Он станет встречаться с людьми. Каким образом?
Стояло сияющее октябрьское утро. (О небо, зачем они уехали из Вестауэйза!) Сильвия в этот момент “встречалась” с миссис Стоукер на кухне. Он мог представить себе, как она, присев на кухонный стол, покоряет в очередной раз старую кухарку. Миссис Стоукер предлагает сделать замечательное филе камбалы, но про себя рассуждает, что никогда в жизни ей не приходилось иметь дела с такой приятной и милой дамой, а что касается внешности, то сама царица Савская была бы посрамлена при виде миссис Уэллард. Однако они продолжают обсуждать, какие блюда предпочитала миссис Карстэрс и какие могли бы понравиться мистеру Уэлларду... Хейуардс-гроув... Вестауэйз... и, несомненно, довольно долго беседуют о покойном мистере Стоукере... пока наконец Сильвия не наденет шляпку (что тоже займет немало времени) и не отправится через дорогу и, свернув за угол, как хаживала миссис Карстэрс, не ослепит поставщика рыбы, пообещав ему при том, что он сможет и дальше приносить рыбу в дом номер шесть, тем самым способствуя питанию бесценного мозга автора “Вьюнка”. Да, время Сильвии было совершенно заполнено. Она уже освоилась. А как же мистер Уэллард?
– Придумал! – воскликнул Реджинальд. – Замечательно! – И он тоже надел шляпу (что вовсе не заняло у него времени) и отправился в “Бингли Мейсон”, по дороге раздумывая, не ошибся ли он, точно ли это “Бингли Мейсон”?
Потому что, хотя Бингли Мейсон, Э. X. Пратт, Миллер и Пибоди, Стантоны, а также Уитерби Белл занимались продажей самых очаровательных дамских вещиц, дамы бывают разные. Великосветские дамы, настоящие дамы, красивые дамы, несомненные дамы, а также женщины, вздрагивающие при слове “дама”, и все они становятся еще более великосветскими, еще более настоящими, более красивыми и несомненными при содействии того или другого из этих джентльменов. И хотя витрины притягивали всех этих дам к дверям магазинов и не оставляли равнодушными и мужчин, его жене только один из магазинов казался райскими вратами. Около остальных она, очаровательно пожав плечами, говорила: “Ну конечно, Стантоны” или снисходительно замечала: “Совсем неплохо для Уитерби Белла”, инстинктивно чувствуя, что только у Бингли Мейсона вещи отмечены маркой высокого класса. Во всяком случае – Реджинальд был не совсем уверен, – мне кажется, это именно “Бингли Мейсон”.
В далекое предвоенное время, в эпоху финансовой невинности человека, уважаемый гражданин мог без колебаний предложить уважаемому торговцу чек, не ощущая при этом никакой неловкости. У торговца не возникало ни малейших сомнений, а клиент даже представить себе не мог, что здесь есть повод для сомнений. Возможно, настанут времена, когда те из нас, у кого в порядке банковский счет, вновь смогут высоко держать голову и представать перед своими временными кредиторами без тени стыда, но сейчас отсутствие наличных заставляет нас извиняться за свой промах и нервически выхватывать чековую книжку, причем такое поведение только усугубляет сомнения торговцев. Мы вдруг чувствуем себя отпетыми мошенниками, хотя те, скорее всего, держатся значительно увереннее. Перестаем быть собой и становимся воплощением подозрений человека, имеющего с нами дело.
Подобным же образом, в эпоху сексуальной невинности человека, когда бы она ни существовала, муж мог безо всякою смущения купить пару трусиков своей жене, которая также безо всякого смущения прекрасно могла обойтись и так. Ну и сейчас, конечно, нет ничего дурного в том, чтобы купить белье своей жене... и, однако, говорил себе Реджинальд перед входом в “Бингли Мейсон”, поверит ли продавщица, что я покупаю белье для жены? Нет? Похоже ли, что я сам в это верю? Нет. И даже если мы оба верим в это, ситуация все равно несколько сомнительная... Я хочу сказать, у этих вещиц могут оказаться всякие особенности... я имею в виду... ну ничего, наверное, я не первый мужчина, который покупает женское белье. Продавщицы знают, как вести подобные разговоры. Или, может быть, ограничиться чулками?
Во всяком случае, он начнет с чулок. Он купил на первом этаже дюжину, опасаясь, что дальнейшие покупки ему будут не под силу. Молодая женщина (молодая дама? девушка? как к ней обращаться?) дружески улыбнулась ему и заметила, что сегодня удивительно теплый день для октября, что, впрочем, говорила каждому покупателю. Шелковые чулки? Пожалуйста. Какого размера?
– Не знаю... – сказал Реджинальд. – Я совсем забыл... то есть никогда не знал... это для моей жены, – пояснил он, как будто это могло помочь.
Но молодая женщина все еще нуждалась в данных.
– Какой размер обуви у вашей супруги?
– Этого я тоже не знаю. – Он попытался представить себе изящную ножку Сильвии. – Может быть, пятый? Понятия не имею.
– Ваша супруга примерно моего роста?
Реджинальд задумчиво взглянул на нее.
– Да, я бы сказал, как раз такого.
– Тогда девять с половиной.
– Звучит замечательно, – улыбнулся Реджинальд, чувствуя огромное облегчение. Мысль о том, чтобы упомянуть жену, оказалась кстати.
– Какой цвет предпочитает супруга?
Только все наладилось, и снова неудача.
Это гораздо труднее, чем мне представлялось, подумал Реджинальд. Вот, кстати, “пасть дракона” – название цвета или коктейля? Кроме того, есть оттенки, которые вслух и назвать страшно.
– Покажите мне разные. Все, что у вас есть, – распорядился он. – Самые модные и самые красивые. И самые дорогие. Я возьму дюжину.
К тому времени, как они выбрали самые красивые и Реджинальд доверился опыту своей собеседницы относительно модности и стоимости, у них сложились настолько добрые отношения, что даже духовное лицо не побоялось бы завести разговор о ночных рубашках. Но когда молодая женщина ответила: “Это этажом выше, сэр”, вся его недавно появившаяся смелость исчезла. Этажом выше означало, что вместо непринужденного разговора с близким другом, который знает все о его жене, придется начинать разговор о ночном дамском белье с совершенно чужим человеком. А куда после ночных рубашек? Еще выше этажом и еще глубже в недоступное взорам?
Ведь ты светский человек, убеждает себя Реджинальд, ты – завсегдатай клубов. Возьми себя в руки.
Взяв себя в руки, он поднялся выше... Пять минут спустя он думал: если бы я был женщиной, я бы остался здесь жить. Никто не смог бы утащить меня отсюда. Если бы я был законодателем мод, я запретил бы носить чулки, чтобы у женщины оставалось больше денег на всякие другие вещи. Чулки! О небо, это же пустая трата денег! Когда выйдут все деньги, можно подделывать хозяйственные счета. А разорив мужа, начать красть в магазинах. Да, пожалуйста, дайте мне вот это, это и еще вон то. А теперь вот то и то. Ну и это. А вот это сколько стоит? Только семь гиней? Весь комплект? То есть вот то, то и это? Да это просто даром. У вас есть еще такой же бледно-зеленого цвета? То есть Eau-de-Nil. Погодите-ка, не слишком ли далеко мы зашли? Мы ведь говорили о ночных рубашках и вдруг оказались вот где. Вернемся к ним на минутку нет ли бледно-зеленой и золотистой? Простите, Eau-de-Nil. Носит ли супруга пижамы? Нет, но, может быть, ей захочется попробовать. Давайте найдем какую-нибудь потрясающую. Самую нелепую из всех, что у вас есть. И... вы не рассердитесь на меня... не знаю, может быть, это не положено?.. я бы хотел, чтобы вы выбрали для себя какой-нибудь комплект... все, что вам захочется... Я хочу сказать, мне кажется чертовски обидным, что вы проводите жизнь среди этих очаровательных вещиц и не... хотя, возможно, все на самом деле иначе... но я хочу сказать, что таких вещей никогда не бывает слишком много. Вы согласны? Огромное спасибо. Вы доставили мне большую радость...
До смешного гордый и довольный собой, Реджинальд раскланивается и уходит.
После чая доставили два свертка. И это все? – удивляется Реджинальд, позабыв, как мало места это занимает. Он приносит свертки в комнату Сильвии, в нетерпении разрывает шнурок (Сильвия, конечно, развязала бы) и раскладывает одну за другой эти очаровательные вещицы на ее кровати. Затем он спускается за ней.
– Давай поднимемся на минутку, Сильвия. Я хочу тебе кое-что показать.
Она следует за ним, ничего не подозревая. Он распахивает перед ней дверь и небрежно машет рукой в сторону кровати
– Вот тебе небольшой подарок, только не говори, пожалуйста, что я перепутал все размеры.
Но она некоторое время не говорит вообще ничего, замерев в удивлении. Потом трогает то одну, то другую вещицу с негромкими восторженными восклицаниями; вдруг она обходит кровать кругом и снова ахает, и прижимает что-то к щеке, и румянец цвета дикой розы становится все темнее, а глаза все больше, пока переполняющие их слезы не повисают на ресницах и она не смаргивает их.
– Дорогая, ты так любишь все это?
Она с жаром кивает, стряхивая с лица слезы, и смеется над собою – что за глупость плакать, когда чувствуешь себя счастливой, – и, стряхнув со щек слезы, говорит:
– Я так люблю тебя.
А потом она велит ему закрыть глаза, а когда позволяет открыть, предстает перед ним то в одном, то в другом из своих новых сокровищ, такая очаровательная, что он не может удержаться, чтобы не обнять ее...
– Ты счастлив? – шепчет Сильвия.
– Совершенно, – кивает Реджинальд и задумывается, так ли это.
IV
Поскольку Лондон, как начинает убеждаться Реджинальд, самое подходящее место для ничегонеделания, в нем либо работаешь, либо скучаешь. В деревне никогда не знаешь, работаешь ты или проводишь время в праздности. После завтрака, закурив трубку, выходишь в сад. Можно приводить в порядок мысли, чтобы приступить к главе о Поляризации и Проникающей способности световых волн, а можно пойти взглянуть, хорошо ли провела ночь рассада левкоев. В любом случае нельзя не остановиться на минуту возле цинний и не возблагодарить Создателя за их безмерную красоту. Но кто, полюбовавшись цинниями, останется равнодушным к прелестным цветам кореопсиса, напоминающим мотыльков, к бархатистым анютиным глазкам, золотой массе ноготков и настурций, кто не почувствует, хотя бы на минуту, что проникающая способность световых волн не такая уж важная вещь и потому можно, отложив ее в сторону, продолжить прогулку по саду... пока не дойдешь до питомника и не удостоверишься, что с рассадой левкоев ничего не случилось. Но в питомнике всегда чувствуешь себя на чужой территории и знаешь, что сейчас неуклюже или энергично появится Эдвардс или Челлинор и начнется беседа, на первый взгляд праздная, но всегда дающая результат: нужно поймать рой, починить забор, заказать семена, вырыть канаву. И если окажется, что к обеду глава о световых волнах не продвинулась дальше заголовка на чистом листе, стоит ли укорять себя? Прошло ли утро в праздности, впустую? Нет, конечно, ведь это была насыщенная, великолепная жизнь.
Но что остается делать в Лондоне, как не тащиться в свою комнату, брать ручку и... работать? (Или разглядывать узоры на обоях?)
А день Сильвии был целиком заполнен. Поговорить с миссис Стоукер; поговорить с Эллис; переодеться, чтобы выйти из дому; не спеша заказать одно и другое; постоять минутку тут и там перед витринами; вернуться домой; переодеться к ленчу; ленч; расставить цветы; пойти в библиотеку поменять книги; вернуться; переодеться, чтобы отправиться к приятельницам пить чай или ждать их у себя к чаю; выйти из дому или в последний раз поправить цветы и подушки; чай; разговоры; показать свои последние покупки Лоре и Летти или рассмотреть их покупки; прощание; вернуться домой и лежать полчаса – ноги выше головы – на кушетке; не спеша принять ванну; не спеша одеться... и провести вечер с мужем.
А если вспомнить, думал Реджинальд, что еще нужно выкроить время, чтобы раз в неделю сходить к парикмахеру, то становится ясно, насколько она занята. Половина первого; я иду в клуб.
Удивительно, как мало народу в клубе заметило, что он сделался лондонцем и ежедневно является туда на ленч. И если после целого года регулярного посещения клуба он на семь лет уедет в Патагонию, удивительно мало народу заметит, что он перестал появляться в клубе. “Привет, что-то вас давно не было видно”, – возможно, скажет ему по возвращении самый наблюдательный.
Он причесывался перед зеркалом и, услышав голос, обернулся.
– Это вы, – сказал Ормсби. – Я так и решил. Трудно быть уверенным, когда видишь человека в зеркале. Вы замечали? Как-то я вхожу, застаю тут трех типов, которые причесываются, и говорю себе: Еще трое привели своих братьев в клуб.
Реджинальд засмеялся и сказал, что, по его мнению, в клубе не должно быть больше одного члена семьи.
– Верно. У вас есть братья?
– Нет.
– Ну, а если бы у вас был брат, сочетающий в себе достоинства Георга V, Джорджа Вашингтона и Джорджа Роуби, знаете, что бы я про него подумал?
– Нет.
– Я подумал бы: “Смешная бледная копия Уэлларда”... Понимаете? Первый, с кем вы знакомитесь, воплощает семью, остальные пытаются подражать ему, и, как правило, получается ерунда. Братья Криппена, наверное, оказались бы сплошным разочарованием. Полное отсутствие индивидуальности.
Он бросил полотенце в корзину и принялся чистить ногти.
– Послушайте, я пригласил на ленч нескольких жутких зануд. Но давайте выпьем вместе кофе в маленькой курительной наверху в два пятнадцать. К тому времени я от них избавлюсь. Пока.
Он кивнул и уверенно направился к двери.
Как чудесно, думал Реджинальд, быть так уверенным в себе. “Привет, дорогой мой, похоже, вы не прочь пообедать со мной. Ничего не выйдет, но в знак расположения могу выпить с вами кофе”. А потом уйти, не сомневаясь, что собеседник явится. Наверное, так и становятся миллионерами. Абсолютная уверенность в себе и никаких сомнений.
Он явился в два пятнадцать, в чем Ормсби и не сомневался. Они сели пить кофе в маленькой курительной на втором этаже, и тайна Хейуардс-гроув тут же перестала быть тайной.
– Вы как-нибудь должны прийти к нам на ужин, – заметил Ормсби. – Я велю ее светлости написать приглашение вашей жене. Я думаю, нам необязательно обмениваться официальными визитами и заниматься прочей ерундой.
Ормсби и Сильвия! Что Сильвия может подумать о нем? А что он подумает о Сильвии?
– Не хотите писать для меня? – И, прежде чем Реджинальд успел открыть рот, Ормсби предостерегающе поднял руку и сказал: – Я знаю. Вы больше не станете писать. Это была ваша первая и последняя книжка, верно? А я сказал тогда: “Ерунда!” Еще одна отличительная черта миллионера. Память. Каждый, с кем вы знакомитесь, может понадобиться вам впоследствии, поэтому, когда вы встречаете его снова, вы должны прикинуть – может быть, сейчас как раз удобный случай использовать его.
– Я не совсем понимаю, – сказал Реджинальд, – зачем мы приехали в Лондон. Шла речь о том, чтобы сделать из книги пьесу, я собирался повидаться с одним американским издателем, еще были какие-то дела. Дела, которые представлялись довольно важными издалека, при ближайшем рассмотрении выглядят менее серьезно. Я, наверное, должен... не знаю... Здесь все иначе, чем в деревне... Только... – он колебался.
– Мои газеты не совсем в вашем стиле, да?
– Ну... – Реджинальд смущенно улыбнулся.
– Валяйте, не стесняйтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
– Элис никогда бы так не сказала. – Такое предположение задело Сильвию.
– Конечно, нет, но это было бы смешно, – уверял Реджинальд.
Черт, думал он, как же ты не видишь, что это смешно?
Сильвия задумчиво разливала чай... Потом улыбнулась... Потом принялась хохотать...
Как я люблю твой смех, дорогая. Он так же прекрасен, как и вся ты. Как редко ты смеешься со мною вместе, Сильвия. Ты, щедро дарящая мне другие свои богатства. Дай мне свой чудесный смех, любимая, ничто в мире не может сравниться с ним...
Ну хорошо, подумал он, поскольку она продолжала смеяться, в конце концов не так уж это и смешно.
III
Обосновавшись в Лондоне, Реджинальд, естественно, начал задумываться, зачем он приехал сюда. Есть ли у него программа? Вечера как-нибудь устроятся; можно делать все то же, что за городом (то есть выбор невелик), и, кроме того, еще множество всяких вещей. Но что делать утром и днем и в прелестную пору между чаем и вечерней ванной? Насколько легче думать об этом “там”, чем воплощать это “здесь”. Быть сегодня в Англии – в этот день апреля! – так можно мечтать, находясь в Италии, не расписывая подробно свои занятия от завтрака до ленча, от ленча до чая, от чая до ужина. Совсем необязательно восклицать: “О, беседовать с мистером Теннисоном во Фрешуотере 7 апреля в 11.30 утра!” Англия, апрель – достаточно этих двух слов. Но, сойдя с корабля на берег, не стоит кричать: “Я в Англии, в апреле, ура!” Надо как-то воспользоваться этим обстоятельством.
Лондон в конце октября. Что делать в Лондоне в конце октября? Встречаться с людьми. Разве не за этим он приехал в Лондон? В Вестауэйзе у него были другие занятия, зато здесь – именно такие. Хорошо. Он станет встречаться с людьми. Каким образом?
Стояло сияющее октябрьское утро. (О небо, зачем они уехали из Вестауэйза!) Сильвия в этот момент “встречалась” с миссис Стоукер на кухне. Он мог представить себе, как она, присев на кухонный стол, покоряет в очередной раз старую кухарку. Миссис Стоукер предлагает сделать замечательное филе камбалы, но про себя рассуждает, что никогда в жизни ей не приходилось иметь дела с такой приятной и милой дамой, а что касается внешности, то сама царица Савская была бы посрамлена при виде миссис Уэллард. Однако они продолжают обсуждать, какие блюда предпочитала миссис Карстэрс и какие могли бы понравиться мистеру Уэлларду... Хейуардс-гроув... Вестауэйз... и, несомненно, довольно долго беседуют о покойном мистере Стоукере... пока наконец Сильвия не наденет шляпку (что тоже займет немало времени) и не отправится через дорогу и, свернув за угол, как хаживала миссис Карстэрс, не ослепит поставщика рыбы, пообещав ему при том, что он сможет и дальше приносить рыбу в дом номер шесть, тем самым способствуя питанию бесценного мозга автора “Вьюнка”. Да, время Сильвии было совершенно заполнено. Она уже освоилась. А как же мистер Уэллард?
– Придумал! – воскликнул Реджинальд. – Замечательно! – И он тоже надел шляпу (что вовсе не заняло у него времени) и отправился в “Бингли Мейсон”, по дороге раздумывая, не ошибся ли он, точно ли это “Бингли Мейсон”?
Потому что, хотя Бингли Мейсон, Э. X. Пратт, Миллер и Пибоди, Стантоны, а также Уитерби Белл занимались продажей самых очаровательных дамских вещиц, дамы бывают разные. Великосветские дамы, настоящие дамы, красивые дамы, несомненные дамы, а также женщины, вздрагивающие при слове “дама”, и все они становятся еще более великосветскими, еще более настоящими, более красивыми и несомненными при содействии того или другого из этих джентльменов. И хотя витрины притягивали всех этих дам к дверям магазинов и не оставляли равнодушными и мужчин, его жене только один из магазинов казался райскими вратами. Около остальных она, очаровательно пожав плечами, говорила: “Ну конечно, Стантоны” или снисходительно замечала: “Совсем неплохо для Уитерби Белла”, инстинктивно чувствуя, что только у Бингли Мейсона вещи отмечены маркой высокого класса. Во всяком случае – Реджинальд был не совсем уверен, – мне кажется, это именно “Бингли Мейсон”.
В далекое предвоенное время, в эпоху финансовой невинности человека, уважаемый гражданин мог без колебаний предложить уважаемому торговцу чек, не ощущая при этом никакой неловкости. У торговца не возникало ни малейших сомнений, а клиент даже представить себе не мог, что здесь есть повод для сомнений. Возможно, настанут времена, когда те из нас, у кого в порядке банковский счет, вновь смогут высоко держать голову и представать перед своими временными кредиторами без тени стыда, но сейчас отсутствие наличных заставляет нас извиняться за свой промах и нервически выхватывать чековую книжку, причем такое поведение только усугубляет сомнения торговцев. Мы вдруг чувствуем себя отпетыми мошенниками, хотя те, скорее всего, держатся значительно увереннее. Перестаем быть собой и становимся воплощением подозрений человека, имеющего с нами дело.
Подобным же образом, в эпоху сексуальной невинности человека, когда бы она ни существовала, муж мог безо всякою смущения купить пару трусиков своей жене, которая также безо всякого смущения прекрасно могла обойтись и так. Ну и сейчас, конечно, нет ничего дурного в том, чтобы купить белье своей жене... и, однако, говорил себе Реджинальд перед входом в “Бингли Мейсон”, поверит ли продавщица, что я покупаю белье для жены? Нет? Похоже ли, что я сам в это верю? Нет. И даже если мы оба верим в это, ситуация все равно несколько сомнительная... Я хочу сказать, у этих вещиц могут оказаться всякие особенности... я имею в виду... ну ничего, наверное, я не первый мужчина, который покупает женское белье. Продавщицы знают, как вести подобные разговоры. Или, может быть, ограничиться чулками?
Во всяком случае, он начнет с чулок. Он купил на первом этаже дюжину, опасаясь, что дальнейшие покупки ему будут не под силу. Молодая женщина (молодая дама? девушка? как к ней обращаться?) дружески улыбнулась ему и заметила, что сегодня удивительно теплый день для октября, что, впрочем, говорила каждому покупателю. Шелковые чулки? Пожалуйста. Какого размера?
– Не знаю... – сказал Реджинальд. – Я совсем забыл... то есть никогда не знал... это для моей жены, – пояснил он, как будто это могло помочь.
Но молодая женщина все еще нуждалась в данных.
– Какой размер обуви у вашей супруги?
– Этого я тоже не знаю. – Он попытался представить себе изящную ножку Сильвии. – Может быть, пятый? Понятия не имею.
– Ваша супруга примерно моего роста?
Реджинальд задумчиво взглянул на нее.
– Да, я бы сказал, как раз такого.
– Тогда девять с половиной.
– Звучит замечательно, – улыбнулся Реджинальд, чувствуя огромное облегчение. Мысль о том, чтобы упомянуть жену, оказалась кстати.
– Какой цвет предпочитает супруга?
Только все наладилось, и снова неудача.
Это гораздо труднее, чем мне представлялось, подумал Реджинальд. Вот, кстати, “пасть дракона” – название цвета или коктейля? Кроме того, есть оттенки, которые вслух и назвать страшно.
– Покажите мне разные. Все, что у вас есть, – распорядился он. – Самые модные и самые красивые. И самые дорогие. Я возьму дюжину.
К тому времени, как они выбрали самые красивые и Реджинальд доверился опыту своей собеседницы относительно модности и стоимости, у них сложились настолько добрые отношения, что даже духовное лицо не побоялось бы завести разговор о ночных рубашках. Но когда молодая женщина ответила: “Это этажом выше, сэр”, вся его недавно появившаяся смелость исчезла. Этажом выше означало, что вместо непринужденного разговора с близким другом, который знает все о его жене, придется начинать разговор о ночном дамском белье с совершенно чужим человеком. А куда после ночных рубашек? Еще выше этажом и еще глубже в недоступное взорам?
Ведь ты светский человек, убеждает себя Реджинальд, ты – завсегдатай клубов. Возьми себя в руки.
Взяв себя в руки, он поднялся выше... Пять минут спустя он думал: если бы я был женщиной, я бы остался здесь жить. Никто не смог бы утащить меня отсюда. Если бы я был законодателем мод, я запретил бы носить чулки, чтобы у женщины оставалось больше денег на всякие другие вещи. Чулки! О небо, это же пустая трата денег! Когда выйдут все деньги, можно подделывать хозяйственные счета. А разорив мужа, начать красть в магазинах. Да, пожалуйста, дайте мне вот это, это и еще вон то. А теперь вот то и то. Ну и это. А вот это сколько стоит? Только семь гиней? Весь комплект? То есть вот то, то и это? Да это просто даром. У вас есть еще такой же бледно-зеленого цвета? То есть Eau-de-Nil. Погодите-ка, не слишком ли далеко мы зашли? Мы ведь говорили о ночных рубашках и вдруг оказались вот где. Вернемся к ним на минутку нет ли бледно-зеленой и золотистой? Простите, Eau-de-Nil. Носит ли супруга пижамы? Нет, но, может быть, ей захочется попробовать. Давайте найдем какую-нибудь потрясающую. Самую нелепую из всех, что у вас есть. И... вы не рассердитесь на меня... не знаю, может быть, это не положено?.. я бы хотел, чтобы вы выбрали для себя какой-нибудь комплект... все, что вам захочется... Я хочу сказать, мне кажется чертовски обидным, что вы проводите жизнь среди этих очаровательных вещиц и не... хотя, возможно, все на самом деле иначе... но я хочу сказать, что таких вещей никогда не бывает слишком много. Вы согласны? Огромное спасибо. Вы доставили мне большую радость...
До смешного гордый и довольный собой, Реджинальд раскланивается и уходит.
После чая доставили два свертка. И это все? – удивляется Реджинальд, позабыв, как мало места это занимает. Он приносит свертки в комнату Сильвии, в нетерпении разрывает шнурок (Сильвия, конечно, развязала бы) и раскладывает одну за другой эти очаровательные вещицы на ее кровати. Затем он спускается за ней.
– Давай поднимемся на минутку, Сильвия. Я хочу тебе кое-что показать.
Она следует за ним, ничего не подозревая. Он распахивает перед ней дверь и небрежно машет рукой в сторону кровати
– Вот тебе небольшой подарок, только не говори, пожалуйста, что я перепутал все размеры.
Но она некоторое время не говорит вообще ничего, замерев в удивлении. Потом трогает то одну, то другую вещицу с негромкими восторженными восклицаниями; вдруг она обходит кровать кругом и снова ахает, и прижимает что-то к щеке, и румянец цвета дикой розы становится все темнее, а глаза все больше, пока переполняющие их слезы не повисают на ресницах и она не смаргивает их.
– Дорогая, ты так любишь все это?
Она с жаром кивает, стряхивая с лица слезы, и смеется над собою – что за глупость плакать, когда чувствуешь себя счастливой, – и, стряхнув со щек слезы, говорит:
– Я так люблю тебя.
А потом она велит ему закрыть глаза, а когда позволяет открыть, предстает перед ним то в одном, то в другом из своих новых сокровищ, такая очаровательная, что он не может удержаться, чтобы не обнять ее...
– Ты счастлив? – шепчет Сильвия.
– Совершенно, – кивает Реджинальд и задумывается, так ли это.
IV
Поскольку Лондон, как начинает убеждаться Реджинальд, самое подходящее место для ничегонеделания, в нем либо работаешь, либо скучаешь. В деревне никогда не знаешь, работаешь ты или проводишь время в праздности. После завтрака, закурив трубку, выходишь в сад. Можно приводить в порядок мысли, чтобы приступить к главе о Поляризации и Проникающей способности световых волн, а можно пойти взглянуть, хорошо ли провела ночь рассада левкоев. В любом случае нельзя не остановиться на минуту возле цинний и не возблагодарить Создателя за их безмерную красоту. Но кто, полюбовавшись цинниями, останется равнодушным к прелестным цветам кореопсиса, напоминающим мотыльков, к бархатистым анютиным глазкам, золотой массе ноготков и настурций, кто не почувствует, хотя бы на минуту, что проникающая способность световых волн не такая уж важная вещь и потому можно, отложив ее в сторону, продолжить прогулку по саду... пока не дойдешь до питомника и не удостоверишься, что с рассадой левкоев ничего не случилось. Но в питомнике всегда чувствуешь себя на чужой территории и знаешь, что сейчас неуклюже или энергично появится Эдвардс или Челлинор и начнется беседа, на первый взгляд праздная, но всегда дающая результат: нужно поймать рой, починить забор, заказать семена, вырыть канаву. И если окажется, что к обеду глава о световых волнах не продвинулась дальше заголовка на чистом листе, стоит ли укорять себя? Прошло ли утро в праздности, впустую? Нет, конечно, ведь это была насыщенная, великолепная жизнь.
Но что остается делать в Лондоне, как не тащиться в свою комнату, брать ручку и... работать? (Или разглядывать узоры на обоях?)
А день Сильвии был целиком заполнен. Поговорить с миссис Стоукер; поговорить с Эллис; переодеться, чтобы выйти из дому; не спеша заказать одно и другое; постоять минутку тут и там перед витринами; вернуться домой; переодеться к ленчу; ленч; расставить цветы; пойти в библиотеку поменять книги; вернуться; переодеться, чтобы отправиться к приятельницам пить чай или ждать их у себя к чаю; выйти из дому или в последний раз поправить цветы и подушки; чай; разговоры; показать свои последние покупки Лоре и Летти или рассмотреть их покупки; прощание; вернуться домой и лежать полчаса – ноги выше головы – на кушетке; не спеша принять ванну; не спеша одеться... и провести вечер с мужем.
А если вспомнить, думал Реджинальд, что еще нужно выкроить время, чтобы раз в неделю сходить к парикмахеру, то становится ясно, насколько она занята. Половина первого; я иду в клуб.
Удивительно, как мало народу в клубе заметило, что он сделался лондонцем и ежедневно является туда на ленч. И если после целого года регулярного посещения клуба он на семь лет уедет в Патагонию, удивительно мало народу заметит, что он перестал появляться в клубе. “Привет, что-то вас давно не было видно”, – возможно, скажет ему по возвращении самый наблюдательный.
Он причесывался перед зеркалом и, услышав голос, обернулся.
– Это вы, – сказал Ормсби. – Я так и решил. Трудно быть уверенным, когда видишь человека в зеркале. Вы замечали? Как-то я вхожу, застаю тут трех типов, которые причесываются, и говорю себе: Еще трое привели своих братьев в клуб.
Реджинальд засмеялся и сказал, что, по его мнению, в клубе не должно быть больше одного члена семьи.
– Верно. У вас есть братья?
– Нет.
– Ну, а если бы у вас был брат, сочетающий в себе достоинства Георга V, Джорджа Вашингтона и Джорджа Роуби, знаете, что бы я про него подумал?
– Нет.
– Я подумал бы: “Смешная бледная копия Уэлларда”... Понимаете? Первый, с кем вы знакомитесь, воплощает семью, остальные пытаются подражать ему, и, как правило, получается ерунда. Братья Криппена, наверное, оказались бы сплошным разочарованием. Полное отсутствие индивидуальности.
Он бросил полотенце в корзину и принялся чистить ногти.
– Послушайте, я пригласил на ленч нескольких жутких зануд. Но давайте выпьем вместе кофе в маленькой курительной наверху в два пятнадцать. К тому времени я от них избавлюсь. Пока.
Он кивнул и уверенно направился к двери.
Как чудесно, думал Реджинальд, быть так уверенным в себе. “Привет, дорогой мой, похоже, вы не прочь пообедать со мной. Ничего не выйдет, но в знак расположения могу выпить с вами кофе”. А потом уйти, не сомневаясь, что собеседник явится. Наверное, так и становятся миллионерами. Абсолютная уверенность в себе и никаких сомнений.
Он явился в два пятнадцать, в чем Ормсби и не сомневался. Они сели пить кофе в маленькой курительной на втором этаже, и тайна Хейуардс-гроув тут же перестала быть тайной.
– Вы как-нибудь должны прийти к нам на ужин, – заметил Ормсби. – Я велю ее светлости написать приглашение вашей жене. Я думаю, нам необязательно обмениваться официальными визитами и заниматься прочей ерундой.
Ормсби и Сильвия! Что Сильвия может подумать о нем? А что он подумает о Сильвии?
– Не хотите писать для меня? – И, прежде чем Реджинальд успел открыть рот, Ормсби предостерегающе поднял руку и сказал: – Я знаю. Вы больше не станете писать. Это была ваша первая и последняя книжка, верно? А я сказал тогда: “Ерунда!” Еще одна отличительная черта миллионера. Память. Каждый, с кем вы знакомитесь, может понадобиться вам впоследствии, поэтому, когда вы встречаете его снова, вы должны прикинуть – может быть, сейчас как раз удобный случай использовать его.
– Я не совсем понимаю, – сказал Реджинальд, – зачем мы приехали в Лондон. Шла речь о том, чтобы сделать из книги пьесу, я собирался повидаться с одним американским издателем, еще были какие-то дела. Дела, которые представлялись довольно важными издалека, при ближайшем рассмотрении выглядят менее серьезно. Я, наверное, должен... не знаю... Здесь все иначе, чем в деревне... Только... – он колебался.
– Мои газеты не совсем в вашем стиле, да?
– Ну... – Реджинальд смущенно улыбнулся.
– Валяйте, не стесняйтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28