и корм для скота, и зерно, и лошади, и свиньи, и колбаса, и крупа, и ружья. Я уж не говорю о корове, что ты нам привел. Понятно? А теперь замок каждый день распределяет продукты между жителями. И доля у всех разная – ясно? Да и день на день тоже не приходится, все зависит от милости хозяина. Вот чем он нас и держит, Фюльбер. Размером пайка.
– А при чем здесь Арман?
– Арман – это мирская власть. Террор. Фабрелатр – это соглядатай. К слову сказать, Фабрелатр-то в общем болван, ты и сам, должно быть, заметил.
– А Жозефа?
– Жозефа хозяйство ведет. Ей за пятьдесят. Красотой она не блещет. И все ж таки она при Фюльбере не только, как говорится, для хозяйственных надобностей. Живет она в замке с Фюльбером, Арманом и Газелем. Газеля он собирается назначить твоим викарием, только сначала обработает его как следует.
– А что за мужик этот Газель?
– Да не мужик он вовсе, а баба! – расхохотался Марсель, и меня порадовал его смех. Я привык видеть Марселя в его мастерской всегда веселым: черные глаза так и искрятся, бородавка подрагивает, а богатырские плечи трясутся от смеха; Марсель старается удержаться, потому что во рту у него полно гвоздей, которые он вынимает по одному и забивает в подметку. До чего же ловко он их вколачивает; бьет с непостижимой быстротой и точно по шляпке – ни одного не погнет.
– Газель, – продолжал он, – вдовец, ему лет пятьдесят. Поглядишь на него часов в десять утра, когда он наводит порядок у себя дома, животики надорвешь. На голове чалма, чтобы волосы часом не запылились, и он тебе скребет, и пол натирает, и мебель полирует, а к чему? – ведь живет-то он в замке! И еще рад-радешенек – у себя в квартире грязи не разводит.
– А во всем прочем?
– Во всем прочем он мужик невредный, но, что ты будешь делать, верующий. И на Фюльбера чуть не молится. В общем, если он водворится в Мальвиле, придется вам ухо востро держать.
Я поглядел на Марселя.
– В Мальвиле он не водворится. В воскресенье вечером меня избрали аббатом Мальвиля.
Выпустив мои большие пальцы, Эвелина обернулась и испуганно уставилась на меня, но, как видно выражение моего лица ее успокоило, потому что она опять устроилась в прежней позе. А Марсель разинул рот, вытаращил глаза и секунду спустя как расхохочется!
– Ну, ты в своего дядюшку пошел! – еле выговорил он, задыхаясь от смеха. – Жалость какая, что ты не живешь в Ла-Роке. Ты бы избавил нас от этого подонка. К слову сказать, – добавил он, сразу посерьезнев, – я уже и сам обдумывал, что предпринять, если дело до крайности дойдет. Но тут мне рассчитывать не на кого – только на Пимона. А Пимон на духовную особу руки не поднимет.
Я молча глядел на него. Ох и тяжка должна быть тирания Фюльбера, если такому человеку, как Марсель, приходят в голову недобрые мысли!
– Кстати, – продолжал он. – В прошлое воскресенье, когда Фюльбер уезжал из Мальвиля, дал ты ему хлеба?
– И хлеба, и масла.
– Точно, Жозефа так и говорила. Еще спасибо, что у нее длинный язык.
– Да ведь хлеб предназначался для всех вас.
– Я так и понял!
Он развел руками, показав черные дубленые ладони.
– Вот, – сказал он, – вот до чего мы докатились. Вздумается завтра Фюльберу, чтобы ты подох, ты и подохнешь. Допустим, отказался ты пойти к мессе или исповедоваться – готово дело. Паек тебе тут же урежут. Нет, он у тебя его не отнимет. Он его убавит. Помаленечку. А станешь ворчать – на дом к тебе заглянет Арман. Ко мне-то, положим, не заглянет, – добавил Марсель, расправив плечи. – Меня он пока еще побаивается. Этот самый Арман. Вот из-за этой вот штуковины.
Из переднего кармана кожаного фартука Марсель извлек острый как бритва нож, которым обрезал подметки. Только на мгновенье, и тут же спрятал его обратно.
– Послушай, Марсель, – сказал я, помолчав. – Мы с тобой старые знакомые. Дядю ты хорошо знал и он уважал тебя. Хочешь, переезжай с Кати и Эвелиной в Мальвиль – мы все будем только рады.
Не оборачиваясь, Эвелина крепче стиснула мои пальцы и с неожиданной силой прижала мои ладони к своей груди.
– Спасибо тебе, – сказал Марсель, и в его черных глазах блеснула слеза. – Спасибо. Но я не могу, по двум причинам не могу. Во-первых, есть декрет Фюльбера.
– Декрет?
– Да, представь, этот тип декреты издает, от своего имени, никого не спросясь. И читает их нам с церковной кафедры по воскресеньям. Первый декрет – я его на память знаю: частная собственность в Ла-Роке упраздняется и все недвижимое имущество, магазины, съестные припасы и корм для скота, имеющиеся в наличности в границах города, отходят во владение прихода.
– Не может быть!
– Погоди! Это еще не все. Второй декрет: никто из жителей Ла-Рока не имеет права покинуть город без разрешения приходского совета. А совет – он сам его назначил – состоит из Армана, Газеля, Фабрелатра и самого Фюльбера!
Я был потрясен. До чего же глупо, что я так миндальничал с Фюльбером! За последние три четверти часа я насмотрелся и наслушался такого, что теперь был твердо убежден: если отношения с Мальвилем испортятся, у режима Фюльбера найдется не много защитников.
– Сам понимаешь, – продолжал Марсель, – приходский совет нипочем мне не даст разрешения уехать. Без сапожника не обойдешься. Особливо в нынешние времена.
– К черту Фюльбера и его декреты, – взорвался я. – Пошли, Марсель, заберем тебя и твои пожитки и увезем в Мальвиль!
Но Марсель грустно покачал головой.
– Нет. Не могу. И открою тебе самую главную причину. Не могу я бросить своих земляков. Чего там, сам знаю, храбростью они не блещут. И все же без меня тут станет еще хуже. Мы с Пимоном хотя бы малость попридерживаем этих господ. Да и Пимона я не могу оставить. Это было бы настоящее свинство. Но вот если ты решил взять с собой Кати и Эвелину, – продолжал Марсель, – я не против. Фюльбер уже давно подъезжает к Кати, хочет, чтобы она, мол, вела хозяйство у него в замке. Сам понимаешь, какое это хозяйство! А тут еще и Арман вокруг нее увивается.
Высвободив пальцы из рук Эвелины, я повернул ее лицом к себе и положил ладонь ей на плечо.
– Эвелина! Язык за зубами держать умеешь?
– Умею.
– Тогда вот что – будешь делать все, что тебе прикажет Кати. И никому ни слова – ясно?
– Да, – произнесла она торжественно, словно невеста перед алтарем, дающая согласие на брак.
Выражение ее больших голубых глаз, которые кажутся еще больше от темных кругов, залегших под ними, и насмешило и растрогало меня; крепко стиснув ее руки, чтобы она вновь не уцепилась за меня, я наклонился к ней и поцеловал в обе щеки.
– Значит, я на тебя рассчитываю, – сказал я вставая.
В эту минуту с улицы раздались крики, потом топот бегущих ног, в нашу комнатушку, запыхавшись, ворвалась Кати и еще с порога крикнула мне:
– Скорее! Арман с Коленом сейчас подерутся!
И исчезла. Я рванулся к выходу, но, увидев, что Марсель поспешил за мной, обернулся в дверях.
– Раз уж ты решил остаться здесь, – сказал я ему на местном диалекте, – лучше не вмешивайся, а постереги-ка девочку, чтобы она не путалась у меня под ногами.
Когда я подошел к нашей повозке, положение Армана было самое плачевное и он орал благим матом. Жаке и Тома завели ему руки за спину (Тома был вооружен гаечным ключом). А Колен, красный как рак, стоял перед Арманом, занеся над его головой кусок свинцовой трубы.
– Эй, что тут происходит? – спросил я самым миролюбивым тоном и протиснулся между Коленом и Арманом. – Послушайте, вы оба! Отпустите Армана! Пусть объяснит, чего ему надо.
Тома и Жаке повиновались и, как мне показалось, даже обрадовались моему вмешательству: они уже давно скрутили Армана и, так как Колен все не решался его пристукнуть, чувствовали себя довольно глупо.
– Это он, – сказал Арман, тоже с явным облегчением, и указал на Колена. – Это твой приятель меня оскорбил.
Я взглянул на Армана. Он потолстел с тех пор, как мы не виделись. Единственный во всем Ла-Роке. Огромный детина, пожалуй, выше даже, чем Пейсу. По широченным плечам и бычьей шее видно было, что это силач из силачей. И при этом до Происшествия он пользовался такой недоброй славой, что стоило ему, бывало, явиться на танцульку, как всех танцоров точно ветром сдувало.
Именно эта его особенность и помешала ему найти себе жену, хотя в замке он ежемесячно получал жалованье, а за жилье, отопление и свет ничего не платил. За неимением законной супруги ему приходилось довольствоваться залежалым и несвежим товаром, а от этого он еще больше остервенел. Правда и то, что польститься на него было трудно: водянистые глаза, белесые ресницы и брови, приплюснутый нос, нижняя челюсть сильно выступает вперед, лицо прыщавое. Но разве в красоте дело? Мужчина, будь он даже страшен как черт, всегда найдет охотницу пойти с ним под венец. А Армана не выносили не только за его грубость, но и за то, что таких лентяев, как он, надо было поискать. Одна у него была утеха – наводить страх на окружающих. И еще ему не прощали, что он корчил из себя управляющего и лесничего, а на деле не был ни тем, ни другим. И уж окончательно восстановило против него земляков то, что он сварганил себе полувоенную форму: старая пилотка, черная бархатная куртка с позолоченными пуговицами, штаны для верховой езды и высокие сапоги. Да еще ружье. Главное, ружье. Даже в те сезоны, когда охота была запрещена.
– Он тебя оскорбил? – спросил я. – Что ж он тебе сказал?
– Сказал: «Плевать я на тебя хотел», – злобно заявил Арман. – «Плевать я на тебя хотел, и на тебя и на твой декрет».
– Ты это сказал? – спросил я, круто повернувшись, и, пользуясь тем, что Арман оказался у меня за спиной, подмигнул Колену.
– Сказал, – подтвердил Колен, все еще весь пунцовый. – Сказал и не...
Я не дал ему закончить.
– Неотесанный чурбан, стыда у тебя нет! – громко произнес я на местном диалекте. – Сейчас же извинись. Мы сюда не за тем пришли, чтобы обижать людей.
– Ладно, согласен, извиняюсь, – сказал Колеи, разгадав наконец мою игру. – Но ведь и он тоже обозвал меня «малявкой вонючей».
– Ты его так обозвал? – вопросил я, повернувшись к Арману и сурово на него воззрившись.
– А зачем он меня из терпения выводит? – огрызнулся Арман.
– Ну знаешь, ты тоже хорош. «Малявка вонючая» куда обиднее, чем «плевать я хотел». И потом, не забудь – мы гости ларокезского кюре. Не следует распускать язык, Арман. Мы привезли вам корову, половину телячьей туши, два каравая хлеба и масло, а ты обзываешь нас «малявками вонючими».
– Да это же я только его обозвал, – стал оправдываться Арман.
– Его ли, нас ли – это одно и то же. Вот что, Арман, придется тебе последовать его примеру и извиниться.
– Ладно уж, только ради тебя, – неохотно буркнул он.
– Молодец! – одобрил я, чувствуя, что требовать большего было бы неосторожно. – А теперь, когда вы помирились, можно и поговорить спокойно. В чем дело? Что это еще за декрет?
Арман начал объяснять смысл декрета, а я тем временем обдумывал ответ поубедительнее.
– Понятно, – сказал я Арману, когда тот кончил. – Согласно декрету твоего кюре, ты решил помешать Колену вывезти товар из его лавки, поскольку, согласно декрету, лавка его отныне является собственностью прихода.
– Точно, – подтвердил Арман.
– Что ж, друг мой, ты в своем праве, – сказал я. – Ты исполнил свой долг.
Арман удивленно уставился на меня водянистыми глазами, как бы опасаясь подвоха, и захлопал белесыми ресницами.
– Только видишь ли, Арман, – продолжал я, – есть тут одна загвоздка. Дело в том, что в Мальвиле тоже издан декрет. И по этому декрету все имущество, ранее принадлежавшее жителям Мальвиля, принадлежит отныне замку Мальвиль, где бы это имущество ни находилось. Поэтому лавка Колена в Ла-Роке отныне принадлежит Мальвилю. Надеюсь, ты не станешь это оспаривать, – сурово обратился я к Колену.
– Не стану, – ответил Колен.
– По-моему, – продолжал я, – это случай особый. Декрет твоего кюре тут неприменим, потому что Колен живет не в Ла-Роке, а в Мальвиле.
– Может, оно и так, – свысока заметил Арман, – только решать это не мне, а господину кюре.
– Ну что ж, – сказал я, взяв его под руку, чтобы дать ему возможность ретироваться с достоинством, – пойди и передай это от меня Фюльберу, а заодно скажи ему, что мы здесь и что нам уже пора собираться восвояси. А вы, – бросил я через плечо своим друзьям, – продолжайте грузить повозку, впредь до нового распоряжения. Скажу тебе не хвалясь, – доверительным тоном продолжал я, обращаясь снова к Арману, когда мы отошли с ним на несколько шагов, – не будь здесь меня, попал бы ты в хорошенькую переделку. С нашими ребятами вообще шутки плохи, а с Коленом в особенности, это чудо, что он тебе череп не раскроил. Не за то, что ты обозвал его вонючим, это еще полбеды, а вот «малявка»! «Малявку» он не прощает. Но в общем-то, Арман, – сказал я, с силой сжимая его локоть, – не станут же Мальвиль с Ла-Роком воевать из-за кучи металлического лома, который ни на что теперь не пригоден. Допустим даже, Фюльбер не захочет признать за Мальвилем право на лавку Колена, начнется распря, пойдет стрельба – глупо было бы из-за этого подставлять лоб под пули, верно? Кстати, если вы раздадите вашим людям ружья, которые хранятся в замке, еще неизвестно, против кого они их повернут.
– Не знаю, с чего ты это взял, – проговорил Арман, останавливаясь и глядя на меня. Он даже побелел от страха и злобы.
– А ты оглянись вокруг, дружище. Вы с Коленом на весь город шум подняли. Да оглянись же! Оглянись! На улицах ни души! – Я улыбнулся. – Что-то непохоже, чтобы твои земляки бросились тебе на выручку, когда трое наших парней собрались намять тебе бока.
Я умолк, чтобы дать ему время проглотить эту пилюлю, и он проглотил ее молча, вместе с моим скрытым ультиматумом.
– Ну ладно, я прощаюсь с тобой, – сказал я. – Надеюсь, ты объяснишь положение дел Фюльберу.
– Погляжу, что можно сделать, – заявил Арман, изо всех сил пытаясь спасти хоть остатки своего самолюбия, еще уцелевшие после схватки с мальвильцами.
Глава XII
Уход Армана оказался как бы сигналом. Из окон снова повысовывались головы. А, мгновение спустя все жители Ла-Рока высыпали на главную улицу. То ли потому, что кусок хлеба с маслом подкрепил их силы, то ли потому, что бесславное поражение Армана, которое они наблюдали из окон, подняло их дух, так или иначе, поведение ларокезцев изменилось. Бояться они, конечно, не перестали, достаточно было посмотреть, как они косились украдкой на Фабрелатра, и, кроме того, никто никак не высказался о происшедшей стычке и не решился не только пожать руку Колену, но даже подойти к нашей повозке. Но голоса стали громче, движения свободнее. И во взглядах чувствовалось сдержанное возбуждение. Я поднялся на две ступеньки лестницы, ведущей к лавке Лануая, хлопнул в ладоши и громко сказал:
– Прежде чем увести отсюда двух кобыл, я хочу сделать несколько кругов по эспланаде замка, чтобы дать им размяться. А так как они давно не ходили под седлом, думаю, придется с ними повозиться. Хотите, я попрошу Фюльбера, чтобы он разрешил вам посмотреть?
Все руки разом взметнулись вверх, и меня удивил общий взрыв радости. Хотя времени у меня было в обрез, я медлил, глядя на это ликование – было в нем что-то ужасно жалкое. Как же печальна и пуста должна была быть жизнь в Ла-Роке, если надежда на то, что они увидят верховую езду, привела жителей в такой восторг! Вдруг я почувствовал в своей руке маленькую теплую руку. Это была Эвелина. Я наклонился к ней:
– Ступай к Кати – она возле повозки – и скажи ей, что я ее жду в доме дяди. Только поживее.
Едва лишь Фабрелатр повернулся ко мне спиной, я нырнул в дом сапожника. Через несколько секунд здесь появился и сам Марсель. И он тоже явно повеселел.
– Ну, Эмманюэль, и порадуешь же ты моих земляков своим представлением! Ведь мы дохнем не от одной только несправедливости. Но и от скуки. Людям нечем заняться. Я-то еще кое-как ковыряюсь со своей колодкой. Конечно, пока у меня кожа не вышла. А другим как быть? Пимону, Лануаю, Фабрелатру? Или фермерам – до октября-то ведь сеять не придется. А радио и телевизора нет, нет даже проигрывателя. Вначале и в церковь-то люди ходили, просто чтобы посидеть всем скопом и послушать, как кто-то что-то говорит. В первое время Фюльбер был заместо телевизора. На беду, кюре всегда талдычат одно и то же, послушал раз, послушал два, а там и сыт по горло. Ты уж мне поверь – мы все тут готовы хоть каждый день по доброй воле убирать навоз в замке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– А при чем здесь Арман?
– Арман – это мирская власть. Террор. Фабрелатр – это соглядатай. К слову сказать, Фабрелатр-то в общем болван, ты и сам, должно быть, заметил.
– А Жозефа?
– Жозефа хозяйство ведет. Ей за пятьдесят. Красотой она не блещет. И все ж таки она при Фюльбере не только, как говорится, для хозяйственных надобностей. Живет она в замке с Фюльбером, Арманом и Газелем. Газеля он собирается назначить твоим викарием, только сначала обработает его как следует.
– А что за мужик этот Газель?
– Да не мужик он вовсе, а баба! – расхохотался Марсель, и меня порадовал его смех. Я привык видеть Марселя в его мастерской всегда веселым: черные глаза так и искрятся, бородавка подрагивает, а богатырские плечи трясутся от смеха; Марсель старается удержаться, потому что во рту у него полно гвоздей, которые он вынимает по одному и забивает в подметку. До чего же ловко он их вколачивает; бьет с непостижимой быстротой и точно по шляпке – ни одного не погнет.
– Газель, – продолжал он, – вдовец, ему лет пятьдесят. Поглядишь на него часов в десять утра, когда он наводит порядок у себя дома, животики надорвешь. На голове чалма, чтобы волосы часом не запылились, и он тебе скребет, и пол натирает, и мебель полирует, а к чему? – ведь живет-то он в замке! И еще рад-радешенек – у себя в квартире грязи не разводит.
– А во всем прочем?
– Во всем прочем он мужик невредный, но, что ты будешь делать, верующий. И на Фюльбера чуть не молится. В общем, если он водворится в Мальвиле, придется вам ухо востро держать.
Я поглядел на Марселя.
– В Мальвиле он не водворится. В воскресенье вечером меня избрали аббатом Мальвиля.
Выпустив мои большие пальцы, Эвелина обернулась и испуганно уставилась на меня, но, как видно выражение моего лица ее успокоило, потому что она опять устроилась в прежней позе. А Марсель разинул рот, вытаращил глаза и секунду спустя как расхохочется!
– Ну, ты в своего дядюшку пошел! – еле выговорил он, задыхаясь от смеха. – Жалость какая, что ты не живешь в Ла-Роке. Ты бы избавил нас от этого подонка. К слову сказать, – добавил он, сразу посерьезнев, – я уже и сам обдумывал, что предпринять, если дело до крайности дойдет. Но тут мне рассчитывать не на кого – только на Пимона. А Пимон на духовную особу руки не поднимет.
Я молча глядел на него. Ох и тяжка должна быть тирания Фюльбера, если такому человеку, как Марсель, приходят в голову недобрые мысли!
– Кстати, – продолжал он. – В прошлое воскресенье, когда Фюльбер уезжал из Мальвиля, дал ты ему хлеба?
– И хлеба, и масла.
– Точно, Жозефа так и говорила. Еще спасибо, что у нее длинный язык.
– Да ведь хлеб предназначался для всех вас.
– Я так и понял!
Он развел руками, показав черные дубленые ладони.
– Вот, – сказал он, – вот до чего мы докатились. Вздумается завтра Фюльберу, чтобы ты подох, ты и подохнешь. Допустим, отказался ты пойти к мессе или исповедоваться – готово дело. Паек тебе тут же урежут. Нет, он у тебя его не отнимет. Он его убавит. Помаленечку. А станешь ворчать – на дом к тебе заглянет Арман. Ко мне-то, положим, не заглянет, – добавил Марсель, расправив плечи. – Меня он пока еще побаивается. Этот самый Арман. Вот из-за этой вот штуковины.
Из переднего кармана кожаного фартука Марсель извлек острый как бритва нож, которым обрезал подметки. Только на мгновенье, и тут же спрятал его обратно.
– Послушай, Марсель, – сказал я, помолчав. – Мы с тобой старые знакомые. Дядю ты хорошо знал и он уважал тебя. Хочешь, переезжай с Кати и Эвелиной в Мальвиль – мы все будем только рады.
Не оборачиваясь, Эвелина крепче стиснула мои пальцы и с неожиданной силой прижала мои ладони к своей груди.
– Спасибо тебе, – сказал Марсель, и в его черных глазах блеснула слеза. – Спасибо. Но я не могу, по двум причинам не могу. Во-первых, есть декрет Фюльбера.
– Декрет?
– Да, представь, этот тип декреты издает, от своего имени, никого не спросясь. И читает их нам с церковной кафедры по воскресеньям. Первый декрет – я его на память знаю: частная собственность в Ла-Роке упраздняется и все недвижимое имущество, магазины, съестные припасы и корм для скота, имеющиеся в наличности в границах города, отходят во владение прихода.
– Не может быть!
– Погоди! Это еще не все. Второй декрет: никто из жителей Ла-Рока не имеет права покинуть город без разрешения приходского совета. А совет – он сам его назначил – состоит из Армана, Газеля, Фабрелатра и самого Фюльбера!
Я был потрясен. До чего же глупо, что я так миндальничал с Фюльбером! За последние три четверти часа я насмотрелся и наслушался такого, что теперь был твердо убежден: если отношения с Мальвилем испортятся, у режима Фюльбера найдется не много защитников.
– Сам понимаешь, – продолжал Марсель, – приходский совет нипочем мне не даст разрешения уехать. Без сапожника не обойдешься. Особливо в нынешние времена.
– К черту Фюльбера и его декреты, – взорвался я. – Пошли, Марсель, заберем тебя и твои пожитки и увезем в Мальвиль!
Но Марсель грустно покачал головой.
– Нет. Не могу. И открою тебе самую главную причину. Не могу я бросить своих земляков. Чего там, сам знаю, храбростью они не блещут. И все же без меня тут станет еще хуже. Мы с Пимоном хотя бы малость попридерживаем этих господ. Да и Пимона я не могу оставить. Это было бы настоящее свинство. Но вот если ты решил взять с собой Кати и Эвелину, – продолжал Марсель, – я не против. Фюльбер уже давно подъезжает к Кати, хочет, чтобы она, мол, вела хозяйство у него в замке. Сам понимаешь, какое это хозяйство! А тут еще и Арман вокруг нее увивается.
Высвободив пальцы из рук Эвелины, я повернул ее лицом к себе и положил ладонь ей на плечо.
– Эвелина! Язык за зубами держать умеешь?
– Умею.
– Тогда вот что – будешь делать все, что тебе прикажет Кати. И никому ни слова – ясно?
– Да, – произнесла она торжественно, словно невеста перед алтарем, дающая согласие на брак.
Выражение ее больших голубых глаз, которые кажутся еще больше от темных кругов, залегших под ними, и насмешило и растрогало меня; крепко стиснув ее руки, чтобы она вновь не уцепилась за меня, я наклонился к ней и поцеловал в обе щеки.
– Значит, я на тебя рассчитываю, – сказал я вставая.
В эту минуту с улицы раздались крики, потом топот бегущих ног, в нашу комнатушку, запыхавшись, ворвалась Кати и еще с порога крикнула мне:
– Скорее! Арман с Коленом сейчас подерутся!
И исчезла. Я рванулся к выходу, но, увидев, что Марсель поспешил за мной, обернулся в дверях.
– Раз уж ты решил остаться здесь, – сказал я ему на местном диалекте, – лучше не вмешивайся, а постереги-ка девочку, чтобы она не путалась у меня под ногами.
Когда я подошел к нашей повозке, положение Армана было самое плачевное и он орал благим матом. Жаке и Тома завели ему руки за спину (Тома был вооружен гаечным ключом). А Колен, красный как рак, стоял перед Арманом, занеся над его головой кусок свинцовой трубы.
– Эй, что тут происходит? – спросил я самым миролюбивым тоном и протиснулся между Коленом и Арманом. – Послушайте, вы оба! Отпустите Армана! Пусть объяснит, чего ему надо.
Тома и Жаке повиновались и, как мне показалось, даже обрадовались моему вмешательству: они уже давно скрутили Армана и, так как Колен все не решался его пристукнуть, чувствовали себя довольно глупо.
– Это он, – сказал Арман, тоже с явным облегчением, и указал на Колена. – Это твой приятель меня оскорбил.
Я взглянул на Армана. Он потолстел с тех пор, как мы не виделись. Единственный во всем Ла-Роке. Огромный детина, пожалуй, выше даже, чем Пейсу. По широченным плечам и бычьей шее видно было, что это силач из силачей. И при этом до Происшествия он пользовался такой недоброй славой, что стоило ему, бывало, явиться на танцульку, как всех танцоров точно ветром сдувало.
Именно эта его особенность и помешала ему найти себе жену, хотя в замке он ежемесячно получал жалованье, а за жилье, отопление и свет ничего не платил. За неимением законной супруги ему приходилось довольствоваться залежалым и несвежим товаром, а от этого он еще больше остервенел. Правда и то, что польститься на него было трудно: водянистые глаза, белесые ресницы и брови, приплюснутый нос, нижняя челюсть сильно выступает вперед, лицо прыщавое. Но разве в красоте дело? Мужчина, будь он даже страшен как черт, всегда найдет охотницу пойти с ним под венец. А Армана не выносили не только за его грубость, но и за то, что таких лентяев, как он, надо было поискать. Одна у него была утеха – наводить страх на окружающих. И еще ему не прощали, что он корчил из себя управляющего и лесничего, а на деле не был ни тем, ни другим. И уж окончательно восстановило против него земляков то, что он сварганил себе полувоенную форму: старая пилотка, черная бархатная куртка с позолоченными пуговицами, штаны для верховой езды и высокие сапоги. Да еще ружье. Главное, ружье. Даже в те сезоны, когда охота была запрещена.
– Он тебя оскорбил? – спросил я. – Что ж он тебе сказал?
– Сказал: «Плевать я на тебя хотел», – злобно заявил Арман. – «Плевать я на тебя хотел, и на тебя и на твой декрет».
– Ты это сказал? – спросил я, круто повернувшись, и, пользуясь тем, что Арман оказался у меня за спиной, подмигнул Колену.
– Сказал, – подтвердил Колен, все еще весь пунцовый. – Сказал и не...
Я не дал ему закончить.
– Неотесанный чурбан, стыда у тебя нет! – громко произнес я на местном диалекте. – Сейчас же извинись. Мы сюда не за тем пришли, чтобы обижать людей.
– Ладно, согласен, извиняюсь, – сказал Колеи, разгадав наконец мою игру. – Но ведь и он тоже обозвал меня «малявкой вонючей».
– Ты его так обозвал? – вопросил я, повернувшись к Арману и сурово на него воззрившись.
– А зачем он меня из терпения выводит? – огрызнулся Арман.
– Ну знаешь, ты тоже хорош. «Малявка вонючая» куда обиднее, чем «плевать я хотел». И потом, не забудь – мы гости ларокезского кюре. Не следует распускать язык, Арман. Мы привезли вам корову, половину телячьей туши, два каравая хлеба и масло, а ты обзываешь нас «малявками вонючими».
– Да это же я только его обозвал, – стал оправдываться Арман.
– Его ли, нас ли – это одно и то же. Вот что, Арман, придется тебе последовать его примеру и извиниться.
– Ладно уж, только ради тебя, – неохотно буркнул он.
– Молодец! – одобрил я, чувствуя, что требовать большего было бы неосторожно. – А теперь, когда вы помирились, можно и поговорить спокойно. В чем дело? Что это еще за декрет?
Арман начал объяснять смысл декрета, а я тем временем обдумывал ответ поубедительнее.
– Понятно, – сказал я Арману, когда тот кончил. – Согласно декрету твоего кюре, ты решил помешать Колену вывезти товар из его лавки, поскольку, согласно декрету, лавка его отныне является собственностью прихода.
– Точно, – подтвердил Арман.
– Что ж, друг мой, ты в своем праве, – сказал я. – Ты исполнил свой долг.
Арман удивленно уставился на меня водянистыми глазами, как бы опасаясь подвоха, и захлопал белесыми ресницами.
– Только видишь ли, Арман, – продолжал я, – есть тут одна загвоздка. Дело в том, что в Мальвиле тоже издан декрет. И по этому декрету все имущество, ранее принадлежавшее жителям Мальвиля, принадлежит отныне замку Мальвиль, где бы это имущество ни находилось. Поэтому лавка Колена в Ла-Роке отныне принадлежит Мальвилю. Надеюсь, ты не станешь это оспаривать, – сурово обратился я к Колену.
– Не стану, – ответил Колен.
– По-моему, – продолжал я, – это случай особый. Декрет твоего кюре тут неприменим, потому что Колен живет не в Ла-Роке, а в Мальвиле.
– Может, оно и так, – свысока заметил Арман, – только решать это не мне, а господину кюре.
– Ну что ж, – сказал я, взяв его под руку, чтобы дать ему возможность ретироваться с достоинством, – пойди и передай это от меня Фюльберу, а заодно скажи ему, что мы здесь и что нам уже пора собираться восвояси. А вы, – бросил я через плечо своим друзьям, – продолжайте грузить повозку, впредь до нового распоряжения. Скажу тебе не хвалясь, – доверительным тоном продолжал я, обращаясь снова к Арману, когда мы отошли с ним на несколько шагов, – не будь здесь меня, попал бы ты в хорошенькую переделку. С нашими ребятами вообще шутки плохи, а с Коленом в особенности, это чудо, что он тебе череп не раскроил. Не за то, что ты обозвал его вонючим, это еще полбеды, а вот «малявка»! «Малявку» он не прощает. Но в общем-то, Арман, – сказал я, с силой сжимая его локоть, – не станут же Мальвиль с Ла-Роком воевать из-за кучи металлического лома, который ни на что теперь не пригоден. Допустим даже, Фюльбер не захочет признать за Мальвилем право на лавку Колена, начнется распря, пойдет стрельба – глупо было бы из-за этого подставлять лоб под пули, верно? Кстати, если вы раздадите вашим людям ружья, которые хранятся в замке, еще неизвестно, против кого они их повернут.
– Не знаю, с чего ты это взял, – проговорил Арман, останавливаясь и глядя на меня. Он даже побелел от страха и злобы.
– А ты оглянись вокруг, дружище. Вы с Коленом на весь город шум подняли. Да оглянись же! Оглянись! На улицах ни души! – Я улыбнулся. – Что-то непохоже, чтобы твои земляки бросились тебе на выручку, когда трое наших парней собрались намять тебе бока.
Я умолк, чтобы дать ему время проглотить эту пилюлю, и он проглотил ее молча, вместе с моим скрытым ультиматумом.
– Ну ладно, я прощаюсь с тобой, – сказал я. – Надеюсь, ты объяснишь положение дел Фюльберу.
– Погляжу, что можно сделать, – заявил Арман, изо всех сил пытаясь спасти хоть остатки своего самолюбия, еще уцелевшие после схватки с мальвильцами.
Глава XII
Уход Армана оказался как бы сигналом. Из окон снова повысовывались головы. А, мгновение спустя все жители Ла-Рока высыпали на главную улицу. То ли потому, что кусок хлеба с маслом подкрепил их силы, то ли потому, что бесславное поражение Армана, которое они наблюдали из окон, подняло их дух, так или иначе, поведение ларокезцев изменилось. Бояться они, конечно, не перестали, достаточно было посмотреть, как они косились украдкой на Фабрелатра, и, кроме того, никто никак не высказался о происшедшей стычке и не решился не только пожать руку Колену, но даже подойти к нашей повозке. Но голоса стали громче, движения свободнее. И во взглядах чувствовалось сдержанное возбуждение. Я поднялся на две ступеньки лестницы, ведущей к лавке Лануая, хлопнул в ладоши и громко сказал:
– Прежде чем увести отсюда двух кобыл, я хочу сделать несколько кругов по эспланаде замка, чтобы дать им размяться. А так как они давно не ходили под седлом, думаю, придется с ними повозиться. Хотите, я попрошу Фюльбера, чтобы он разрешил вам посмотреть?
Все руки разом взметнулись вверх, и меня удивил общий взрыв радости. Хотя времени у меня было в обрез, я медлил, глядя на это ликование – было в нем что-то ужасно жалкое. Как же печальна и пуста должна была быть жизнь в Ла-Роке, если надежда на то, что они увидят верховую езду, привела жителей в такой восторг! Вдруг я почувствовал в своей руке маленькую теплую руку. Это была Эвелина. Я наклонился к ней:
– Ступай к Кати – она возле повозки – и скажи ей, что я ее жду в доме дяди. Только поживее.
Едва лишь Фабрелатр повернулся ко мне спиной, я нырнул в дом сапожника. Через несколько секунд здесь появился и сам Марсель. И он тоже явно повеселел.
– Ну, Эмманюэль, и порадуешь же ты моих земляков своим представлением! Ведь мы дохнем не от одной только несправедливости. Но и от скуки. Людям нечем заняться. Я-то еще кое-как ковыряюсь со своей колодкой. Конечно, пока у меня кожа не вышла. А другим как быть? Пимону, Лануаю, Фабрелатру? Или фермерам – до октября-то ведь сеять не придется. А радио и телевизора нет, нет даже проигрывателя. Вначале и в церковь-то люди ходили, просто чтобы посидеть всем скопом и послушать, как кто-то что-то говорит. В первое время Фюльбер был заместо телевизора. На беду, кюре всегда талдычат одно и то же, послушал раз, послушал два, а там и сыт по горло. Ты уж мне поверь – мы все тут готовы хоть каждый день по доброй воле убирать навоз в замке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65