– К портному, – кратко ответил Жан.
– Мне кажется, вы прослушали все, что я вам говорил, – добродушно сказал Эбенштейн. – Ну что ж, вы артист и торгуете вашей мечтательностью; от вас не приходится ожидать чувств, какие бывают у других людей повседневного труда.
Он отщипнул маленький кусочек от обертки своего пакета и, отечески глядя на Жана, заявил:
– Закажите хороший костюм. Артисты и музыканты, которые ходят с шарфами бантом, с голой шеей и в бархатных куртках, как полагается на дешевых фотографиях, уже вышли из моды. Вам нужно приобрести изящный выходной костюм, визитку, темно-серые брюки, светло-серый жилет и несколько рубашек плотного шелка в тонкую полоску, затем отложные воротнички средней высоты, настоящий галстук, а не бант для девочек, развевающийся по ветру, а кроме того… Кельнер, подайте счет!
Он вынул из кармана часы и, взглянув на них, с ужасом в глазах прервал свою речь об эффектах костюма.
– Рахман придет ко мне в шесть, – объяснил он, морща лоб. – Он сатанеет, когда его заставят ждать, и взрывается, как ракета, если ему не устроить царского приема. Идите к Штернеру, выберите себе платье и, когда оденетесь и будете готовы, покажитесь мне. Счет пусть направят ко мне.
Он алчно схватил сдачу с тарелки, напялил свой блестящий цилиндр и торопливо вышел.
ГЛАВА XIV
Как только Эбенштейн удалился, Жан пересел за самый дальний столик, потребовал коньяку и быстро скрутил папироску. У него был живой, гибкий ум, хотя и мало способный к отвлеченным размышлениям. Он сидел, раздумывая над советами Эбенштейна. По его словам выходило, что сделать карьеру совсем просто. Жану приятно было немного помечтать. Ему нравилось сидеть в ресторане с его шумной, веселой атмосферой. Может быть, он уже влюбился? Жан упорно думал об Ирэн, которой не мог забыть с первого момента встречи. Его самоуверенность внезапно исчезла. Он вдруг почувствовал пропасть между собой и тем высшим классом общества, в который он страстно мечтал проникнуть. И им овладела на минуту страшная робость. Но это длилось только минуту.
Несмотря на крайнюю усталость, Жан чувствовал себя сильным и бодрым. Наконец-то он дает собственный концерт, это решено! А кроме того, он познакомился с Ирэн. Встреча с ней обладала для него какой-то особенной значительностью. Он внушал себе, что это только оттого, что он знал ее лицо до встречи у Скарлоссу. Она принадлежала к незнакомой и таинственной для него породе существ, бессознательно внушавшей ему сильную робость. Многие мужчины испытывают такой же страх, встречаясь первый раз с женщиной, которая их особенно сильно притягивает. Но часто он длится очень недолго.
В понедельник ему предстояло пойти к ней. При этой мысли он чуть не подпрыгнул от радости. Да! Костюм! Эбенштейн сказал, что ему надо прилично одеться. Жан пошел к портному и заказал костюм, слегка сердясь и томясь от скуки, пока приторно услужливый приказчик поворачивал его во все стороны, снимая мерку.
Два дня его мучила мысль, впервые пришедшая ему в голову у Скарлоссу, когда он услышал, как Ванда смеялась над его длинными волосами. Письмо от Ирэн пришло в субботу. Жан почувствовал сильное волнение, когда к нему в комнату вошла квартирная хозяйка. Подавая ему конверт, она ткнула своим толстым указательным пальцем в крошечную корону на конверте и матерински погладила его по плечу. Письмо было написано по-французски и было очень короткое.
«Дорогой мсье Виктуар, заглянув в свою программу, я увидела, что свободна во вторник. Хотите приехать ко мне позавтракать в час дня? Замок мой расположен поблизости от станции Вед, ехать надо с главного вокзала.
С искренним уважением
Ирэн фон Клеве».
От листка пахло тонкими духами. Жан прижал его к своему лицу. Запахи всегда сильно действовали на него; он даже закрыл глаза. Ему представилось, что Ирэн здесь, с ним рядом, и при каждом ее легком движении нежный аромат распространяется кругом. Кто она такая на самом деле? Что скрывается за ее гордой внешностью и чарующим спокойствием? Какие мысли, какие страсти таятся в ней в то время, как ее красивые глаза всегда так равнодушны?
Он страстно желал, чтобы скорей наступил вторник. Казалось, дни тянулись словно отягощенные гирями. Аннет? Разок, быть может, он вспомнил о ней, а потом сразу выбросил из головы. Однако три месяца тому назад он был влюблен в нее! Если бы ему сказали это, то он ответил бы, вероятно, что для того времени это было вполне естественно. Это была та самая могущественная сила мгновенной эмоции, которая наполняла его игру безумной радостью, составляла его жизнь, рождала его экзальтацию.
Вторник выдался прекрасный. Легкий ветерок, голубое небо с белыми облачками, свежесть в воздухе.
Жан весело наряжался, напевая какой-то мотив и с радостным изумлением оглядывая свое новое платье. К нему настойчиво возвращалась мысль об его прическе. К чему колебаться? Ведь сказал же Эбенштейн, что артист должен выглядеть по-современному. Кроме того, при новом платье его длинные волосы кажутся смешными. Совершенно немыслимо, имея такой костюм, надеть старую серую шляпу, а напялить цилиндр на такую гриву – это еще больший абсурд! Он вышел на улицу без шляпы и вошел в первую попавшуюся парикмахерскую.
– Остригите меня по моде, – сказал он, поясняя движениями пальцев. – Обрежьте волосы, сделайте пробор посередине, т. е. около середины… Здесь снимите покороче… Здесь оставьте побольше… Только не обкорнайте меня совсем, – объяснял он парикмахеру на своем скверном немецком языке.
Мастер пустил в ход свои ножницы и гребешок. Жан с большим волнением следил за его работой в зеркале.
Когда он, наконец, встал, он увидел, что совсем преобразился. Парикмахер его поздравил, неприятно осклабившись. Жан нерешительно принял эти похвалы. Он заплатил и со вздохом вышел на улицу. Было половина первого, когда он прибыл на станцию Вед. Около вокзала ждал автомобиль. К Жану подошел шофер и почтительно спросил, не он ли господин, едущий в замок. Жан с гордым видом протянул ему футляр со скрипкой. Дверцы захлопнулись. В дороге Жан с нетерпением высматривал из окна, когда покажется замок.
Когда же, наконец, он вынырнул из-за угла, Жан почувствовал нечто вроде ужаса. На мгновенье ему показалось, что громадное строение из серого камня выросло перед ним, как вековечное препятствие.
Автомобиль быстро взлетел на подъемный мост. У входа на широких ступеньках показался ливрейный лакей.
В сенях было очень темно. Каменные стены уходили ввысь, теряясь во мраке еще совсем темного потолка, как будто из черного дерева, украшенного вбитыми в него большими гвоздями. Кругом висели знамена, истрепанные, поблекшие, выцветшие, воткнутые в железные втулки. В камине золотыми языками полыхало пламя от огромных поленьев, а на старинном, сильно потертом столе стояла ваза с пунцовыми цветами.
«Неужели здесь можно жить!» Жан содрогался при этой мысли, продолжая идти за лакеем. Мрачная красота этого замка давила его. Он почувствовал облегченье, когда они достигли, наконец, коридора. Здесь, по крайней мере, были – голубой ковер, шелковые занавески и громадные окна. Лакей распахнул дверь и, не входя в комнату, доложил:
– Мсье Виктуар.
Ирэн вышла навстречу. Увидев Жана, она остановилась на секунду, затем подала ему руку.
– А, вы удивлены! – заявил он мальчишески бойко.
Он рассмеялся без всякого стеснения, наклонив голову так, чтобы она могла заметить его новую прическу, и спросил:
– Вы одобряете, графиня?
Его наивность позабавила Ирэн.
– Я нахожу, что она лучше прежней, – ответила она.
Жан подошел к венецианскому зеркалу, висевшему над камином, и стал сосредоточенно себя в нем рассматривать. Затем с серьезным выражением лица повернулся к Ирэн.
– Я счастлив, что угодил вам, – простодушно сказал он. – Я это сделал для вас.
Он пристально глядел на нее своими темными глазами. Ирэн стояла, наклонившись над серебряным ящиком с папиросами. Крышка не открывалась. Она с улыбкой взглянула на Жана.
– Мсье Виктуар, я боюсь, как бы ваша игра от этого не пострадала. Легко сказать, вы мне навязываете роль Далилы, между тем как я, право же, в этом неповинна.
– Разрешите вам помочь, – сказал Жан, подходя и беря в руки ящик для папирос. – Когда вы говорите по-французски, – продолжал он, – я узнаю мой родной язык. Все здесь, кроме вас, говорят с ужасным придыханием.
– Я провела два года в монастыре под Парижем. Ящик открылся, и несколько папирос выпало на пол. Жан стал их собирать. В то время как он был занят этим, Ирэн обратила внимание на его тонкие красивые руки. Она заметила также его новый, совсем свежий костюм и ботинки с незапятнанными подошвами. Все эти ничтожные мелочи, как новое платье и перемена прически, как будто придавали ему значительность. Он больше не был бедным артистом – существом, которого слушают, а затем сразу забывают. Он встал.
– А, вы жили во Франции, графиня? Что за страна!
Он улыбнулся и стал тихо насвистывать мелодию из «Миньон».
– Я все время думаю, – заговорил он опять, – о том моменте, когда я дам мой первый концерт в Париже.
Ирэн села в одно из больших кресел. Он уселся близ нее верхом на старинный итальянский камышовый стул, обхватив руками его спинку черного дерева.
– Вы учились в Париже, не правда ли? – спросила она.
Его лицо омрачилось.
– Я голодал в Париже, – сказал он резко. Он выпустил спинку стула из своих рук и стал с жаром рассказывать об испытаниях своей юности. Это повествование было очень приукрашено разными эффектами. Жан постарался сделать сюжет интересным. Артисту так трудно быть прозаически правдивым. Вдруг он остановился и, рассмеявшись, сказал:
– К чему надоедать вам своими рассказами? Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Если бы вы знали, как я ждал сегодняшнего дня!
– Вы, видимо, любите, мсье Виктуар, ставить своих собеседников в неловкое положение?
– Я рад хоть таким путем нарушить вашу невозмутимость, спокойствие…
В этот момент раздался телефонный звонок.
– Простите, – сказала Ирэн, беря трубку. Жан смотрел на ее лицо, пока она слушала. До сих пор он еще не видел ее без шляпы и теперь разглядел ее прекрасные волосы. Они были высоко зачесаны над лбом, а когда она наклоняла голову, чтобы говорить в трубку, он видел на затылке крошечный мягкий локон, закрутившийся тугим колечком.
Он чувствовал интерес к Ирэн еще до того, как узнал ее ближе. А сейчас он испытывал острое желание сломать ледяной барьер очаровательной невозмутимости, окружавший ее, как ему казалось. Ее безмятежность подстрекала его. Ему хотелось проникнуть за ее порог, смести ее. Был ли он влюблен в Ирэн? Он не знал этого. Он только знал, что она для него привлекательна, и пламенно желал, чтобы она чувствовала к нему то же самое. Это нисколько не было похоже на чувство, которое будила в нем Аннет: он испытывал к Ирэн чувство интимной дружбы, радостное и веселое.
В ожидании он нервно ерошил себе волосы. Разговор по телефону казался ему бесконечным. Ирэн за все время сказала только «Да», затем: «Я очень огорчена, моя милая», затем снова «Да» и, наконец, повесила трубку.
– К сожалению, моя кузина мадам де Кланс не может приехать.
– Придет ли еще кто-нибудь? – спросил Жан. – Я хотел бы играть только для вас одной.
– Моя кузина прекрасно поет, она должна была петь у меня сегодня.
Жан подошел к камину, чтобы согреть себе руки. Вдруг он быстро повернулся.
– Не знаю почему, – запальчиво заявил он, – но мне было бы неприятно, если бы вы позвали сегодня еще кого-нибудь. Я хотел прийти, чтобы быть наедине с вами, чтобы узнать вас поближе. Все время я только хотел узнать, наконец, ваше настоящее «я», без маски…
В этот момент дверь отворилась, и лакей доложил:
– Завтрак подан!
Проклиная эту внезапную помеху, Жан последовал за Ирэн по коридору. Она шла быстро, так как чувствовала себя очень взволнованной. Это было чувство, похожее на страх, но в то же время, скорее, приятное.
Завтрак был накрыт в маленькой комнате. Их ожидали маленький Карл-Фридрих и дядя Габриэль. Карл шагнул вперед и протянул руку. Жан посмотрел сначала на него, а потом на Ирэн.
– Я жду, – объяснил Карл.
Жан смущенно рассмеялся, взял маленькую ручку и пожал ее.
– Ну, так, – заявил Карл, впиваясь глазами в Жана, – вы выглядите новым.
Это рассмешило Жана.
– Я и есть новый, – сказал он простодушно. – Даже голова у меня новая.
Карл с интересом поднял свое личико.
– Ого! – сказал он. – Мама, ты слышишь?
Ирэн рассмеялась.
– Если я всегда спокойна, – сказала она, слегка вспыхнув, – то мой сын, вы должны признать это, очень непосредственный молодой человек.
Завтрак прошел весело, без всякой принужденности. Жан был радостно возбужден. Все втроем живо обсуждали концерт, на который, как оказалось, дядя Габриэль тоже хотел пойти. Потом заговорили о новом оперном певце, о театрах, о перспективах сезона.
Жан заметил украшенный гербами фарфор и старинное серебро. Графиня должна была быть страшно богата. Он быстро вскинул голову, когда вспомнил, какую брешь пробило его новое платье в его бюджете.
Перешли пить кофе в будуар, и Жан закурил. Тем временем погода испортилась и небо потемнело. Дождевая туча низко повисла в небе, и казалось, что свет просачивается сквозь нее. То там, то здесь, в самых темных местах, проступали неровные золотые полосы. Первый раз в жизни Жан находился в интимной обстановке с дамой из общества, как Ирэн. Он испытывал легкое смущение, видя, как она, откинувшись в своем кресле, закуривала папиросу о крошечную спиртовку. Два перстня блестели на ее пальцах, – один с желтым бриллиантом, другой с крупной жемчужиной. Жан чутко улавливал, что за приветливой холодностью Ирэн скрывается пламя, и это его нервно возбуждало.
Ирэн привлекали его молодость, его пылкость, его талант, его жизнерадостность. Он казался ей интересным по своей новизне. Она не могла признать его другом. Он был для нее, скорее, приятным развлечением.
Тучи на небе все сгущались. В комнате стемнело.
– Будет буря, – сказала Ирэн.
Она встала и подошла к окну, чтобы закрыть его.
Жан последовал за ней. Он стоял так близко от нее, что мог слышать ее дыхание, и вдруг ощутил страстное желание обвить руками ее шею и поцеловать ее в губы.
В эту секунду он понял, что влюблен. Его лицо побледнело, и невольно он наклонился вперед. Ирэн смотрела на мрачные тучи и на деревья, которые сгибались от бесшумного ветра, предвещающего яростную бурю. Обернувшись и почувствовав близость Жана, она слегка подалась назад. Он сжал кулаки при виде ее лица, и в нем пробудилась древнейшая и самая сильная форма половой эмоции – желание победы. Его глаза смотрели на нее вызывающе и почти уже победоносно. Он молча отодвинулся, чтобы пропустить ее. Затем отошел и дрожащими пальцами взял скрипку.
Вдруг он заговорил.
– Пришла весна, – сказал он напряженным голосом. – Я буду играть вам о новой жизни.
Он встал у окна, повернулся лицом к комнате и начал играть.
Ирэн услышала в его музыке истинный, настоящий экстаз творчества, нежные слезы радости, пламенное стремление, восторженный порыв. Она почувствовала, что он играл ей так, как никогда не будет играть на концерте, и была растрогана этим. Ей казалось, что он вернул ей трепетные грезы ее юности, их бессознательную страстность, жажду жизни.
В неожиданном, напряженном молчании, наступившем, когда он кончил играть, ей показалось, что она слышит, с какой бешеной силой колотится ее сердце. Но прежде чем она успела поднять свое лицо, Жан уже был около нее. Он стоял на коленях рядом с ней, спрятав голову в складках ее платья и с силой сжимая ей руки.
– Не уходите… Не двигайтесь, – бормотал он. – Ради Бога, не уходите. Я не могу больше выдержать… Я не могу уйти от вас. Я люблю вас… Я обожаю вас… Я играл вам о своей любви. Вы это понимали! Вы чувствовали это? Я видел вас через опущенные веки… Я люблю тебя! Я… я…
Его голос замолк. Он покрывал ее платье бешеными поцелуями. Он так дрожал, что и она начала дрожать.
– Мсье Виктуар, – сказала она слабым голосом. Он поднял свое лицо. Оно было утомленное, совсем страдальческое.
– Вы скажете, я потерял голову? – говорил он, задыхаясь. – За вашей холодностью скрывается презрительный гнев. Я, ничтожество, какой-то скрипач, и вдруг дерзнул на это с вами, с вами, такой недостижимой для меня. Ах, вы не знаете, на что способны влюбленные, вы не знаете, что вы пробудили во мне! Когда я вас увидел впервые, я уже желал вас. Только что, когда я играл, я мог бы поклясться, вы ощущали то же, что и я! Когда я увидел вас, я уже знал, что вы сведете меня с ума! О, Боже мой, что вы со мной сделали!
Он отпустил ее руки, быстро встал и поцеловал ее в губы.
Ирэн не смела шевельнуться. Он держал ее в плену. Она чувствовала, как около ее сердца бешено колотится его сердце. Его губы горели на ее губах, и она никогда раньше не могла себе представить, что можно целовать с таким пылом и нежностью, с какими он целовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27