Незнакомец только два или три раза простонал. Он не подавал других признаков жизни.
Жан продолжал путь. Его мысль бешено работала, стараясь разгадать, что это за человек, что с ним случилось и почему он хочет скрыть происшедшее. Видимо, какое-то приключение произошло с ним, – а Жан любил приключения.
Он ни души не встретил на пустых улицах во время своей езды, хотя пони, стуча своими копытами по булыжной мостовой, производил отчаянный шум.
Когда, наконец, он остановил коляску у дверей своего дома, незнакомец зашевелился и привстал.
– Помогите мне выйти, – сказал он сухо.
Он так навалился на Жана, что тот чуть не упал, однако кое-как дотащил его до сеней, а оттуда и в свою комнатку.
Незнакомец опустился на кровать.
– У меня нет водки! – вскричал бедняга Жан. Он метался, как помешанный, подумывая о том, не обратиться ли к фрау Мюллер; но затем вспомнил, как она говорила ему, что эту ночь проведет у своей дочери.
А вдобавок еще надо вернуть коляску!
Он очень осторожно положил ноги незнакомца на постель, подсунул ему под голову подушку и бросился на улицу к пони. Конюшня была поблизости, но ему пришлось здорово колотить в ворота, пока не проснулись люди. Наконец, после горячего спора через окно с конюхом, он привязал вожжи по1ш к дверному замку и оставил его.
Дома незнакомец все еще безмолвно лежал на постели. Жан сварил кофе на своем примусе и предложил ему.
– Мсье…
Человек открыл глаза.
– Мсье, выпейте кофе. У меня, к несчастью, нет ни вина, ни водки.
– Очень любезно с вашей стороны, – пробормотал гость, принимаясь за горячий кофе. – Позовите доктора Мейерберга. Он живет на Глокенштрассе.
– Боже мой! – сказал Жан. – Мне еще надо управиться с коляской!
Тень улыбки появилась на лице гостя.
– Я вам с избытком возмещу за хлопоты, которые вам причиняю, – сказал он чуть-чуть ироническим голосом.
Жан рассеянно бросил: «Не беспокойтесь» – и кинулся менять свою рубашку. Он играл по вечерам во фраке, и его рубашка должна была прослужить еще, по меньшей мере, неделю.
Надев свою фланелевую рубашку и будничный костюм, Жан живо двинулся в путь, умиляясь своей доброте при таком нарушении своего спокойствия ради совсем незнакомого человека. Он испытывал сильный голод, но его укрепляла надежда, что незнакомец должным образом облегчит ему потом его обязанности.
Доктор Мейерберг занимал роскошную квартиру, и его лакей не выказал особенного желания сообщить ему о настойчивом посетителе. Все же, в конце концов, к Жану вышел доктор, с гладко выбритым лицом, покрытым шрамами, и с подстриженными ежиком волосами, – форма прически, которую Жан всегда называл «щетинкой» и очень не одобрял. Он выслушал молча рассказ Жана, затем также молча взял свой ящик с инструментами, снял шляпу с вешалки, сделал знак Жану и пошел впереди его по лестнице. На улице он нанял автомобиль.
Жан поспешно вбежал в комнату вслед за ним и увидел в этот момент, что молчаливый доктор неожиданно бросился вперед и взволнованным голосом выкликнул:
– Тео!
Незнакомец улыбнулся.
– Я знал, что ты приедешь, Пауль, – сказал он. – Посмотри-ка, я страшно неудачно сломал себе ногу. Я прямо в отчаянии. Но ты мне ее починишь?
– Несомненно, дружище, несомненно. Я устрою у себя походный госпиталь. Ты должен переехать ко мне. Я так буду рад иметь тебя у себя. Я хочу…
– Нет, нет, старина, этого не будет. Я останусь здесь. Как тебе известно, я вышел пешком в Будапешт. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я еще до сих пор не в пути. Не стану сейчас объяснять тебе всего, но мне совершенно необходимо, чтобы никто не знал об этой истории, и ты должен мне помочь.
Жан видел, что доктор с жаром спорил и протестовал. Он внимательно прислушивался к быстрому разговору, но, к своему сожалению, далеко не все улавливал. Он немного понял из длинных объяснений незнакомца. Здесь была какая-то тайна. Это Жан разбирал так же, как и то, что пострадавший – какая-то важная птица.
Он вышел из комнаты, когда доктор начал вправлять ногу, потому что не мог выносить таких тяжелых зрелищ: один вид крови делал его больным.
Когда он вернулся, незнакомец был уже раздет и, видимо, спал, обряженный в ночную рубашку Жана.
Жан сердито выслушал длинный список докторских предписаний.
– Как зовут этого господина? – спросил он.
– Вы приютили у себя одного из самых выдающихся людей нашего времени, – сказал доктор Мейерберг, с явным желанием произвести впечатление. – Теодор Шторн один из самых прославленных путешественников. Скажите, когда вы мне теперь позвоните о состоянии больного?
– Я не слуга этого господина и не его сиделка, – заявил Жан с внезапным порывом, – я…
– Я знаю, вы артист, – прервал его доктор самым приветливым тоном. – Я должен вам передать благодарность Шторна и просить вас иметь в виду, что его кошелек в вашем полном распоряжении.
Он вышел из комнаты, любезно улыбаясь.
Жан соснул немного. Затем, так как его постоялец все еще спал, в результате вспрыскивания, он угостил себя завтраком с вином в ближайшем кафе и вернулся домой, чувствуя себя успокоенным и утешенным.
Теодор все еще спал. Жан тихо подошел к его постели и посмотрел на него. Он был красив, но у него был тот мужественный, атлетический тип красоты, который Жан недолюбливал. Он наклонился над спящим и осторожно потянул маленькую цепочку, которая выступала немного пониже низкого воротника его рубашки. Цепочка оказалась длинной. Жан осторожно тянул ее, пока, наконец, не показался плоский тоненький медальон. Любопытство нередко переходит в бесцеремонность.
Жан был свободен от предрассудков. Он осторожно раскрыл медальон и заглянул в него. Внимательно рассмотрев и запомнив содержимое, он снова засунул медальон под рубашку, сел на стул и начал наигрывать на своей скрипке.
Блестящая мысль пришла ему в голову; она не покидала его, пока он играл. Если этот человек так известен, как говорит доктор, то он должен иметь влияние, силу. Жан вскочил на ноги. Как только этот человек проснется, он ему все выскажет. Но Теодор продолжал тихо спать.
Когда, наконец, под вечер он проснулся, Жану пора было уже идти в кафе. Всевозможные сорта супов, желе и вин прибыли по его адресу. Таким образом, Жану удалось изготовить недурной ужин для больного. Теодор не был особенно общителен после своего пробуждения, а Жан скоро ушел на работу. Он вернулся домой в час ночи и нашел комнату полной дыму, а Теодора, одетого в другую рубашку, сидящим в постели и читающим книгу. Походная кровать была переставлена к окну.
Теодор улыбнулся Жану.
– Я навел здесь кое-какой порядок, – сказал он. Жан чувствовал сильную усталость. Он сел на свою походную кровать и обхватил голову руками.
– Боже мой, что за жизнь, и все это ради нескольких несчастных су в неделю, недостаточных для пропитания…
– Вы играете, не правда ли? – услышал он вопрос Теодора.
Играет ли он! Он вскочил на ноги.
– Да, мсье, – сказал он дрогнувшим голосом. – Я каждый вечер в течение пяти-шести часов играю телом, душой и сердцем в грошовом кафе. Музыка струится в моих жилах, она часть меня самого, моя жизнь, а я играю для каких-то дураков, чтобы им веселее было набивать свои желудки. Я стою, когда играю, и смотрю, как они жрут, эти идиоты! И иногда мне хочется прыгнуть с эстрады и разбить скрипку об их головы. Я… я…
Он остановился. Нечто вроде всхлипывания заклокотало в его горле. Он смотрел на Теодора, и его глаза выражали немую ярость.
– Я не могу выбраться из этого. Не могу стать свободным, – сказал он, поднимая кверху свои тонкие руки с длинными гибкими кистями. – У меня нет ничего, ни денег, ни влияния, ни учителя. Я не в состоянии оплатить даже свою жизнь. Вчера ночью я возвращался с бала, где дирижировал оркестром. Я видел всех этих людей, этих мужчин и женщин с деньгами и досугом, у которых есть время слушать. И я знаю, что, если мне когда-нибудь удастся заставить их выслушать меня как следует, я им покажу, я заставлю их поверить, что я большой художник.
Он остановился. Его зеленые глаза сверкали; он был еще бледнее, чем обычно.
Теодор искренно подумал: «Бедняга». Он слушал терпеливо, но почти не верил в дарование Жана. Он все же решил принять в нем участие.
– Я могу помочь вам, если позволите, – сказал он кратко.
К его ужасу, Жан упал на колени у его кровати и умоляюще сложил руки.
– Поклянитесь в этом, поклянитесь! – говорил он, заикаясь. – Боже мой, Боже мой, тогда все устроится!
– Я не могу вполне гарантировать вам успех, – неловко пробормотал Теодор, – но я все же могу помочь вам на первых порах, уверяю вас.
– Гарантировать мне успех? – гордо воскликнул Жан. – Этого вовсе не требуется, мсье.
Он вскочил на ноги и угостил Теодора пространным рассуждением о своем таланте, о своем характере, о взглядах на жизнь, о неминуемом успехе.
Теодор слушал. За пышными словами он разглядел практическую сметку и привычку говорить о себе, но он заметил также живость и огонь, Божественный дар юности, веру в искусство и в жизнь. Жан привлекал его к себе, несмотря на его знание людей и впечатление позерства, вынесенное из первого разговора с Жаном.
– Хотите мне что-нибудь сыграть? – предложил Теодор.
Он знал толк в музыке. Австрийцы родятся музыкантами, как англичане – островитянами. Жан схватил свою скрипку.
Он стоял посреди комнаты под висячей газовой лампой. Теодор сознавал эффектность его внешности – взъерошенных волос, бледного лица, уже загоревшегося вдохновением. Жан сыграл кусочек из «Патетической симфонии» Чайковского, с дикой страстной силой разрывая в клочья ночную тишину и снова утверждая ее сладким шепотом скрипки. Кончив, он сделал паузу и недвижно простоял с минуту. Затем, глубоко вздохнув, совсем спокойно заиграл «Прощание» Шуберта.
Он играл, опустив голову, и вся его поза выражала глубокую душевную усталость. Скорбь, экстатическая печаль, боязливая тоска наполнили, пока он играл, маленькую неуютную комнату. Жан кончил играть, молча взглянул глазами, полными слез, на Теодора, повернулся и отошел к окну. Он стоял спиной к комнате, устремив взор в темноту.
ГЛАВА X
Между Шторном и Жаном установилась равнодушная дружба, выражавшаяся в терпимости и легкой иронии со стороны Теодора и пылкой угодливости со стороны Жана.
Жан часами лежал на своей походной кровати с папиросой в зубах, болтая с Теодором о себе, о музыке, излагая ему свой наивный, эгоистический взгляд на жизнь.
Теодор слушал его со скучающим видом и изредка кивал головой. Он говорил мало. Однажды он попробовал изложить Жану принципы несколько более высокой морали, но сразу выяснилось, что логика – слабое место Жана, который либо без толку горячился, либо беспомощно путался в аргументах.
Несмотря на это, Теодор находил его самого довольно интересным, не говоря уже о его игре, которая была поистине чудесной. Слушая ее, можно было простить Жану всю его мелочность. Теодору не приходилось до сих пор водиться с людьми, для которых забота о хлебе насущном является жизненным вопросом, и потому общение с Жаном давало ему много нового, расширявшего его душевный опыт.
Отбрасывая все преувеличения Жана, Теодор из обрывков его рассказов составил себе довольно ясное представление о его юности и обстановке, в которой она протекла. Он отчетливо видел унылую судьбу бедной Анжель, а также жалкую оскорбленную гордость родителей Жана, к которой примешивалось восхищение сыном. Родители Жана были мелкими буржуа, которые, без сомнения, надеялись, что Жан пойдет по дорожке своего отца, обзаведется тепленьким скромным местечком и успокоится, женившись на какой-нибудь скромной девушке с приличным приданым.
Жан не рисовал свой дом в таких смиренных красках. Напротив, ему трудно было обойтись без некоторых прикрас, и он пользовался всем богатством своего живого языка, описывая дом в Лионе, своего тихого, очень кроткого отца (профессора, мсье Шторн!), свою мать с ее живым умом и чудным характером, и даже Анжель, у которой, как оказалось, были чудесные волосы и ряд других привлекательных качеств, мгновенно родившихся в богатом воображении Жана. Иной раз, однако, в минуты усталости или душевной угнетенности, он спускал вожжи, и тогда в его рассказах проскальзывали более правдивые и неприглядные черты его лионской жизни. Когда же он изображал артиста, то никогда не забывал порисоваться перед галеркой.
Пришла Аннет, и Жан познакомил ее с Теодором. Она приубрала запущенную комнату и простосердечно привязалась к этому «бедному господину Шмидту» – имя, не без труда изобретенное Теодором.
Теодору тоже нравилась Аннет. Она готовила ему вкусные яичницы и жареную картошку с луком. Кофе же она варила определенно лучше, чем Жан. Иногда она танцевала под игру Жана, чувствуя на себе его восхищенный, пылкий взгляд.
Как-то вечером, когда Теодор в первый раз сел в кресло, он отрывисто спросил Жана:
– Почему вы не женитесь на мадмуазель Аннет? Жан рассмеялся.
– Мне жениться на Аннет? Почему я должен это сделать? Мой друг, я не создан для этого. От женитьбы зависит вся моя карьера. Конечно, я женюсь только, если полюблю, но я выберу женщину из хорошего общества, утонченную, очаровательную, которая будет мне помогать в жизни. Я люблю Аннет, конечно. Но я вовсе не собираюсь жениться на ней. Она принадлежит к своему классу, не правда ли?
Он неловко засмеялся и покраснел. Внимательные глаза Теодора чуть-чуть прищурились, как бы осуждая. Жан продолжал:
– Правда, это значит – и к моему классу, но я вовсе не желаю в нем оставаться, а она, скажу вам прямо, она в нем останется. Впрочем, она красива, не правда ли? А всякий мужчина имеет право на свою долю удовольствия, когда он свободен.
– Вы рассчитываете сделать хорошую партию? – сухо спросил Теодор.
Его забавляла разборчивость Жана, успех которого был весьма проблематичен. Правда, у него было своеобразное очарование, притом большой талант, а главное – молодая смелость и настойчивость.
– Вы уже решили, какой семье вы окажете честь?..
Жан откинул назад свои рыжие волосы и расхохотался.
– Вы смеетесь надо мной, а сами думаете: «Вот воробей, воображающий себя райской птицей».
Он вдруг стал серьезен. Его уже охватили сентиментальные мечты.
– Уверяю вас, я хочу быть счастлив в браке. Я не ищу приданого.
Он остановился на минуту и снова, улыбнувшись, прибавил:
– Да, я не ищу приданого. Но только…
Прошло несколько дней, а Теодор все не уезжал.
Терпение Жана начало истощаться. Он явно нервничал. Рекомендация для выступления могла быть получена не раньше, чем Теодор покинет Вену. Этот факт заставлял Жана пламенно желать его отъезда. Их последняя беседа произошла в полночь, когда Жан вернулся из кафе. Теодор в шесть часов утра решил уехать.
Жан застал его пишущим письмо.
– Это для вас, Виктуар, – сказал он. – Я сделал все, что в моих силах. Это письмо к моей кузине, или вроде кузины, все равно. Ее зовут мадам де Кланс, и она занимает высокое положение в обществе. Передайте ей это письмо лично. Можете рассказать ей, если хотите, что я жил у вас, а затем уехал. Все равно куда, – да и вы сами не будете этого знать. Я думаю, она устроит вам концерт. Г. Скарлоссу, имеющий огромное влияние в опере, один из ее друзей. Если он примется за дело, – ваша судьба наполовину обеспечена.
Жан бросил скрипку на кровать.
– Боже мой, Боже мой! – забормотал он. Краска бросилась ему в лицо. – Наконец-то, наконец-то! – Он взял конверт дрожащими пальцами и спрятал его к себе в карман.
Затем вынул его и тщательно завернул в листок почтовой бумаги Теодора, лежавшей на его бюваре.
Он принялся ходить взад и вперед по комнате быстрыми, скачущими шагами.
– Я отнесу письмо завтра утром, – сказал он, – не откладывая. Надо будет надеть чистую манишку, завить волосы и…
– И сыграть ей что-нибудь из Дебюсси, – прервал его Теодор.
– Дебюсси? – воскликнул Жан. Его лицо подергивалось. – Я сыграю то, что мне подскажет сердце в эту минуту.
– Я потому рекомендую Дебюсси, – сухо сказал Теодор, – что вы его хорошо исполняете.
Жан не слушал. Он всецело погрузился в свои мысли. Щеки его пылали. Глаза блестели. Он то засовывал руки в карманы своей куртки, то снова вынимал их. Он был так возбужден, что Теодор видел, как он дрожал.
– Я выйду на улицу, – сказал он неожиданно, – не могу сидеть в комнате. Здесь слишком тесно.
Он выскочил, хлопнув дверью. Было около семи часов, когда он вернулся. Мальчик из булочной на его глазах положил у дверей хлеб. Жан поспешно вбежал в свою комнату. Она была пуста. Теодор уехал. В полутьме был виден белый конверт. Жан схватил его и раскрыл. Чек на тысячу франков упал к его ногам, а на листке бумаги были нацарапаны слова: «Очень благодарен. Т.Ш.».
ГЛАВА XI
Херренгассе находилась далеко от квартала, где жил Жан. Он подошел к дому, обозначенному на адресе, как раз в час утреннего завтрака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27