– Мой дорогой, дорогой мальчик, – нежно проговорил старик, когда молодой человек поднялся ему навстречу. Мой дорогой Теодор, когда ты приехал?
Молодой человек обхватил его руками и подвел к креслу.
– Сегодня в полдень, – сказал он. – Как это хорошо, что мы опять увиделись.
Амадео стоял, глядя на них с выражением кроткого блаженства; затем исчез, тихо затворив за собою дверь.
– Знаешь, – сказал профессор, – у тебя вид… как бы это выразиться… совсем удовлетворенный, не правда ли?
– Более чем удовлетворенный! Мы только что вернулись после того, как превосходно провели время. Мы совершили экспедицию на Гималаи – Фриц фон Тури, один очень милый молодой англичанин, по имени Треверс, и Курт. У нас была чудесная ружейная охота, и мы открыли новый горный проход, так что поработали недурно.
Дядя Габриэль смотрел на высокую фигуру, стоящую перед ним, на прямую, ровную линию плеч и спины, на обветренное худощавое лицо и светлые глаза.
Теодор Шторн был приемный сын любимой сестры Габриэля фон Клеве, его родная мать умерла через год после смерти его отца, и Тония фон Клеве сразу же усыновила своего крестника, а после ее смерти, случившейся через десять лет, дядя Габриэль взял мальчика на свое попечение.
Теперь у Теодора обнаружилось призвание; по собственному выбору и с одобрения старших он сделался путешественником-исследователем.
Когда Теодор уехал, жизнь дяди Габриэля потеряла много тепла и света. Это был юноша с прямым характером, до конца чистый и честный.
Теодор закурил другую папиросу и без стеснения сел на ручку кресла дяди.
– Как славно! – сказал он, положив свою смуглую руку на тонкую белую руку старика. – Кстати, я слышал, что граф фон Клеве умер.
По лицу дяди Габриэля пробежала тень.
– Да.
– И мальчик – прямой наследник?
– Да.
Теодор поднялся и отошел к горящему камину. Он стоял, поглаживая рукой затылок.
– Значит, Ирэн теперь свободна?
– Да, – опять повторил дядя Габриэль. Теодор проницательно посмотрел на него.
– Вы мне ничего больше не скажете?
Вошел Амадео, чтобы накрыть стол для обеда. Собеседники заговорили о разных мелочах.
– Когда будет готова твоя новая книга? – спросил дядя Габриэль.
– Право, не знаю. Еще надо поработать. Я должен сдать ее в мае.
– Это о Тибете?
– Да, отчет о миссии, выполненной мною для правительства. За это хорошо платили.
И с улыбкой, от которой у него выступили морщинки вокруг глаз, прибавил:
– Вероятно, кое-что смогу уделить для ваших бедняков.
– Пожалуйста, – произнес старый профессор, тоже улыбаясь и протягивая руку.
Теодор засмеялся. Он беспрерывно ходил по комнате и, наконец, уселся перед старым пианино.
– Что вам сыграть? – спросил он. – Грига, Мошковского, вашего любимого Баха, вашего слащавого Мендельсона или что-нибудь поновее?
Вместо всего этого он заиграл «Liebestraum» Листа.
Амадео входил и выходил с разными блюдами. Собака, маленький терьер, пробралась в комнату и уселась возле дяди Габриэля, который сидел, выпрямившись, в своем кресле с высокой прямой спинкой и смотрел на своего любимца.
Для него Теодор был все еще двенадцатилетним мальчиком; следующие восемнадцать лет как бы не существовали для него; старик в душе все еще считал его мальчиком, каким он его усыновил.
Амадео поставил на стол цыплят под белым соусом. Он торжествовал. Это было пиршество: блюдо, которое он приготовил в честь вернувшегося молодого барина, а также по случаю возвращения профессора из замка.
Он придвинул стулья к круглому столу, помог старику сесть и приготовился поднять блестящую серебряную крышку.
– Ваше здоровье! – произнес Теодор при виде цыплят на блюде.
Это была старая, неизменно повторявшаяся шутка, восходившая еще к тому времени, когда он в первый раз вступил в этот дом.
– Молодой барин никогда не забывает, – с гордостью заявил Амадео, – никогда!
Дядя Габриэль принялся разрезывать птицу, не переставая разговаривать. Теодор слушал, смеялся и, наконец, сам дал краткое, но веселое описание года своей работы в Индии. Амадео, бесшумно прислуживая, тоже прислушивался к каждому слову.
Когда обед уже кончался и на столе остались только вазы с винными ягодами и орехами, а также кофе, Теодор, глядя в упор на дядю, повторил свой вопрос:
– Вы мне ничего больше не скажете?
Затем, не дожидаясь ответа, встал и, отодвинув свой стул, принялся шагать взад и вперед по комнате.
– Все дни, все ночи, – заговорил он отрывисто, взволнованным голосом, – с тех пор как я из газет узнал о смерти фон Клеве, я бредил, жаждал, желал только одного. Иногда, уйдя далеко, совсем один, я ложился лицом в траву, и тогда у меня бывали видения. Вы не должны смеяться надо мной. Вы меня поймете. Я не могу выразить это словами. Я даже не могу ясно понять это.
Он остановился, затем тихо продолжал:
– То же самое со мной происходит и сейчас. Мало сказать, что я думаю об этом: это стало как будто частью меня самого… моей души… моего мозга, тела. И до меня люди любили. Наверное, каждый влюбленный считал, что никто не способен обожать свою возлюбленную так, как он. Подумайте, ведь каждый человек, каков бы он ни был, имеет право бороться за свое счастье. Он стиснул пальцы.
– Я страдаю, – сказал он сквозь зубы, – я страдаю, но не могу превозмочь этого.
Он подбежал к дяде Габриэлю и с силой опустил ему на плечо свою руку.
– Я добьюсь того, чтобы увидеть ее. Я должен ее видеть, даже если это не будет для меня счастьем. Я попробую.
Дядя Габриэль повернулся к нему. Ласковая доброта покинула его лицо, и на нем появилось выражение беспощадной твердости. Его глаза глядели с суровым беспристрастием.
– Разве ты не понимаешь, – сказал он, – что именно теперь ты неизбежно лишишь Ирэн ее спокойствия? Это ли ты хочешь сделать? На ее долю выпало так мало счастья, так мало хорошего в жизни. Вся ее юность была долгой жертвой, жертвой жестокой.
Его глаза заблестели.
– Она должна получить свою долю счастья в жизни, – сказал он дрожащим от волнения голосом. – Отнимешь ли ты у нее это счастье? В твоей власти это сделать. Одно твое слово, одно лишь слово, которое вовлечет ее в неволю, и она уступит тебе. Теодор, – продолжал он, беря юношу за руку, – ты всегда делал то, о чем я тебя просил. Исполни мою последнюю просьбу. Оставь Ирэн ее спокойствие. Всю свою жизнь она была связана. В твоей власти ввергнуть ее в неволю. О, конечно, ты будешь добрым с ней, ты будешь обожать ее, ты будешь с ней честным, но поверь мне, все это для нее в теперешнем ее состоянии – ужасно. Замужество для нее – это тюрьма, из которой нет выхода. Оставь ее на время, пусть она насладится своей свободой, пусть научится чувствовать, а тогда видно будет.
– Вы требуете от меня того, чего я не в силах сделать!
Дядя Габриэль с безмолвным укором поглядел на него.
Теодор некоторое время смотрел на ласковое старческое лицо с властными глазами.
– Спокойной ночи, дядя! – сказал он и вышел из комнаты.
ГЛАВА VI
Бывает иногда, что просыпаешься с таким чувством, будто весь мир создан для твоей радости. Это самое испытывала Ирэн.
В парке от солнечных лучей на снегу загорались бриллианты. Она ясно могла различить покрытую снегом ветку, а за ней голубое бархатное небо.
Горничная принесла завтрак. Ирэн сидела на постели. Ее темная коса с большим бантом была закинута через плечо. Анастаси бросилась за матине.
– Спасибо, мне не холодно, – сказала Ирэн, – мне очень хорошо.
– Но ведь вы можете простудиться!
Вбежал Карл и потребовал, чтобы ему позволили вскарабкаться на кровать матери вместе со своими игрушками.
Он весело улыбался Ирэн, и она отвечала ему тем же.
– Ах, как это весело! – сказал он по-английски. У Карла со дня рождения была няня-англичанка, и он говорил на английском языке чаще, чем на родном.
Ирэн пила свой горячий кофе, глядя на солнечный свет позади Карла.
Непонятная радость владела ею. Она неожиданно почувствовала, как чудесно быть молодой, как это чудесно и прекрасно.
– Не находишь ли ты, мой мальчик, – сказала она Карлу, – что я выгляжу ужасно старой?
Карл был очень занят; он все же вежливо взглянул на нее.
– Пожалуй, да, – сказал он одобрительно, – ты довольно старая.
– Жестокое дитя! – со смехом сказала Ирэн. Она увидела свое отражение в большом зеркале, висевшем на противоположной стене, пятно кружев, бледно-голубой бант и темная коса. Общее впечатление было, что ей около пятнадцати лет.
– Карл, детка моя, – сказала Ирэн, – хоть ты и совершенно не ценишь меня, я все же возьму тебя сегодня на каток.
– Чудесно! – сказал Карл и пополз с риском для подноса, на котором стоял завтрак, по кровати.
Он выпрямился и обвил ее шею руками.
– Я люблю тебя крепко-крепко.
Его шерстяная фуфайка была очень шершавой, а его объятия были способны задушить. Он наклонил голову:
– Послушай, милая мамочка!
Ирэн безмолвно кивнула головой.
Он терся своей холодной щечкой об ее волосы.
– Прошлой ночью у меня в кровати была блошка, – весело сообщил он. – Она меня покусала.
Он отодвинул одну руку и показал крошечный знак на коже.
– Поцелуй здесь.
Ирэн поцеловала. Но в ту же минуту ее глаза наполнились слезами.
– Мамочка, дорогая, – воскликнул Карл, опечаленный, – скажите, кто вас обидел?
И он стремительно опустился на пол, так что от сотрясения кофе и сливки потекли по голубому пуховому одеялу.
Он испуганно посмотрел. Затем, осторожно держась за кровать, заявил утешающим тоном:
– Это ничего, нечаянно.
В одиннадцать они были на озере. Карла сопровождали старый Иоахим и няня. Она была слишком тепло одета, вся в черном. На берегу она смотрела на происходящее с явным неодобрением. Ей не нравилось катание на коньках, а еще больше раздражал ее немец Иоахим. Продолжительное пребывание в Вене не уменьшило ее презрение к иностранцам. По ее мнению, они все слишком много разговаривали и еще при этом жестикулировали. Она считала, что Карл должен быть лучше воспитан, чем остальные его соотечественники, по возможности – как настоящий англичанин. Ее печалила мысль, что он все же вырастет иностранцем и будет говорить на этом ужасном немецком языке.
Мальчик с наслаждением скользил по льду. Его маленькие ножки в штиблетах, когда он старался сохранить равновесие, казались широко раскрытыми ножницами. Он вскрикивал от удовольствия. Старый Иоахим следовал совсем близко сзади него с вытянутыми вперед руками. Ирэн ловко описывала круги вокруг красного крокетного шара. Карл во весь опор подкатил к матери. Он вцепился в нее и висел на ней до тех пор, пока она не села рядом с ним. Эту шутку он нашел блестящей.
– Немножко холодно, – сказал он, вставая с большой осторожностью.
Ирэн тоже поднялась. Она весело смотрела, как он удалялся, гордо раскачиваясь, – почти квадратная фигурка, с его меховой шапкой, съехавшей набок. Внезапно на большой аллее она увидела всадника. И сразу, без видимой причины, – ездок был слишком на большом расстоянии, чтобы его можно было узнать, – она почувствовала, что радость этого дня улетела прочь.
Человек на лошади спешился. Тотчас же Ирэн узнала его. Только один человек из ее знакомых был такого высокого роста.
Она осмотрелась кругом, затем, слегка побледнев, направилась к берегу. Видя, что катанье кончилось, Иоахим тоже направился с мальчиком к няне, поджидавшей их.
Ирэн вбежала в свою комнату и переоделась, не позвав даже горничной. Затем она спокойно сошла вниз в голубую гостиную.
Теодор стоял перед громадным камином.
Он повернулся, когда Ирэн вошла, быстро подошел к ней и поцеловал руку.
Он выглядел очень веселым, спокойным и любезным.
– Здравствуйте, Ирэн! Как поживаете? – спросил он. – Дядя Габриэль прислал меня с письмом. Оно касается благотворительного дела, о котором он, кажется, уже говорил с вами.
Ирэн почувствовала какое-то неприятное сердцебиение.
– Да, – сказала она с усилием, – да, я напишу дяде Габриэлю.
– Я был в Тибете, – сказал Теодор. – Простите, можно здесь курить?
Он вынул свой портсигар и предложил ей папиросу. Она взяла папиросу, но не зажгла ее, так как чувствовала, что губы ее дрожат. Прошло уже почти пять лет с тех пор, как она в последний раз виделась с Теодором.
Теодор пододвинул для нее к огню одно из больших кресел, а сам сел напротив, положив ногу на ногу.
– Вы чудесно выглядите, – сказал он.
Она быстро заговорила:
– Вы сказали, вы были в Тибете? Хорошо там провели время? Я хочу сказать – достигли того, чего хотели?
– Приблизительно. Это был великолепный спорт. Я установил местоположение нового горного пути, более короткого, в Чильтахан.
Наступила пауза.
– Не правда ли, вы переделали эту комнату? И столовую тоже?
Его серые глаза смотрели вопросительно.
– Я постаралась сделать их менее мрачными. Карл-Фридрих не любил цветов, если вы помните, а теперь комнаты полны ими.
– А также веселья, – заметил Теодор.
Он отодвинулся от скачущих языков пламени.
– Вам, вероятно, живется теперь спокойно, – сказал он, не глядя на нее.
Она молча кивнула утвердительно.
– Как мальчик?
– Превосходно. Хотите на него посмотреть? – добавила она после минутного колебания.
Теодор сплетал пальцы своих перчаток.
– Если вы тоже этого хотите, – сказал он и затем вдруг стремительно встал.
– Ирэн, – сказал он.
Его голос трепетал от чувства. Он стоял над нею. Он видел изгиб ее лица, темные ресницы на ее щеке. Тонкая шпилька выскользнула сзади из блестящих волос; она казалась черной на изгибе ее белой шеи.
Он упал на колени рядом с ней, не решаясь коснуться ее руки.
– Ирэн, вы читаете, что в моем сердце, в моей душе?
Он видел, как она задрожала. Ее губы трепетали, как у испуганного ребенка. Возможно, что именно этот признак страха, этот простой симптом настоящего испуга сказал ему больше, чем могли бы сказать слова, которые он боялся услышать.
– Ирэн! – сказал он, словно защищаясь от себя. Она пристально смотрела на огонь, игравший в ее перстне, на плотные обшлага своего платья. Неужели она попадется опять в плен? И кто-то другой опять подчинит ее волю? Слова не приходили к ней. Она казалась себе такой растерянной и беспомощной. Теодор тихо встал.
– Хорошо, – сказал он. – Ирэн, дорогая, не принимайте этого так. Я хотел испытать свое счастье. А вы, – он попробовал смеяться, – вы только расстроились.
Он утешающим жестом обнял ее за плечи.
– Я ухожу, моя дорогая.
Она подняла на него глаза.
– О, Теодор!
Острая боль пронзила его при виде ее бледного лица.
– Боже мой! Вы боитесь меня! – воскликнул он. – Я не думаю, чтобы заслуживал это.
Он поднял свой хлыст и перчатки.
Где-то близко, в коридоре, смеялся Карл-Фридрих.
Они оба его слышали. Лицо Теодора чуть-чуть побледнело. Он остановился в дверях и сделал назад один шаг. Затем посмотрел на Ирэн и, не сказав ни слова, снова повернулся и вышел из комнаты.
ГЛАВА VII
Ванда де Кланс встретила Шторна во дворе замка. Он помог маленькой даме выйти из автомобиля. Затем они поглядели друг на друга.
– Вы мало похожи на путешественника-триумфатора, – сказала она весело. – Почему у вас не победоносный вид? Почему не видно трофеев?
Он рассмеялся вместе с ней.
– У меня сильно разболелись зубы в горах, и один туземец вытащил мне зуб крючком для застегивания ботинок. Хотите, я вам подарю этот крючок?
– Ах, бедняжка! Что же, туземец просто невзлюбил вас, или это была новая форма мести?
– Совсем нет. Это был единственный инструмент, который у нас нашелся. Он его попробовал применить, и вышло великолепно.
– От ваших страданий мне делается холодно. Если вы мне расскажете еще одну экзотическую историю вроде этой, я отморожу себе палец. До свиданья, дорогой. Загляните к нам, Тео, хоть ненадолго. Или не хотите? А это правда, что вы завели аэроплан?
Он сел в седло. Его лошадь горячилась, и он едва ее удерживал.
– Охотно. Я приду как-нибудь к чаю. Как поживает Рудольф? Как дети? Растут? До свиданья, до скорого.
Ванда взбежала наверх, в голубую гостиную, и, найдя ее пустой, устремилась в будуар Ирэн.
Ирэн стояла у окна. Матовый румянец, всегда вызываемый морозом, окрашивал ее щеки.
– Дорогая, вы похожи сейчас на привидение, – вскричала Ванда.
Она поцеловала Ирэн.
– Пойдемте к камину. Что с вами? Что случилось? Или бедняга Теодор сделал вам предложение? Он выглядел таким же веселым, как факельщик на похоронах. Уж не угадала ли я? Вы отказали ему и теперь чувствуете себя виноватой? Не надо, дорогая, огорчаться, он еще вернется!
– Я очень бы не хотела этого! – сказала Ирэн. Она была как в лихорадке и нервно сплетала пальцы.
– Ах, Ванда, я не могу всего высказать, но вы должны, зная мою жизнь, понимать, что замужество – это то, о чем я не хотела бы думать.
– Так не думайте, – сказала Ванда. – Тео – безобиднейшее в мире существо. Он более чем мил. Ирэн, вам следует выйти из своего затворничества и не киснуть в этом ужасном месте. Переселитесь ко мне на несколько дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27