— Я испугался, думал, кто-то из начальства зашёл.
Гном без лишних разговоров протянул прозрачную коробку с компакт-диском.
— Из крепости? — От любопытства огромные глаза Милэвинга распахнулись почти во всё лицо, уши выпрямились, мочки приподнялись. — Сейчас мы его… — Глядя в полированный бок шкафа он быстро пригладил растрепавшиеся волосы — серебристые, как и у большинства лайто южных и восточных долин. Сел за компьютер, вытащил диск с любвеобильными девицами, поставил орденской. — Вот сейчас… Э нет, не сейчас. Тут мастер поработал.
Кодировка оказалась сложной, и гном остался поболтать с приятелем, под ничего не значащие разговоры Милэвингу легче работалось. Ийлоро заварил чай.
— Ну если окажется, что там результаты последних верблюжьих гонок или свежие похабные анекдоты… — зло сказал Милэвинг к исходу часа.
Бывало и такое. Под грифом «сверхсекретно» нередко отправляли личную переписку.
— По крайней мере, у нас будут коды апреля, — ответил Ийлоро. — Тоже неплохо.
— Вздор, скоро май начнётся… Слышал новость: Альирьиен прислал Лиовен ар-Доэрин дальдр и алиир?
— Да ты что?! — охнул гном. — Она уже уехала?
— Нет. Ар-Доэрин выгнала вестника и велела передать владыкам Альирьиена, чтобы засунули и дальдр, и алиир себе в задницу.
— Отказалась вернуться?! — не поверил Ийлоро.
— А ты бы на её месте согласился?
— Я и на своём не соглашусь.
Спрашивать почему, Милэвинг не стал, о прошлом в Датьеркене вопросов не задавали.
— Мы все пришли сюда, потому что идти было больше некуда, — сказал он, верхушки ушей немного оттопырились и повернулись вперёд. — Настолько некуда, что и проклятая долина не напугала. Пусть и в четверть силы, но Датьеркен помог нам. Уйти — значит предать его. Лиовен молодец.
— Датьеркен меняется, — задумчиво сказал Ийлоро. — К худшему или к лучшему, но меняется сильно и быстро.
— Хаким его меняет.
— Он ли? — усомнился гном. — Есть ещё Алекс. Просто Хаким всегда на виду, всё решает, всё направляет, прямо общедолинный староста. Или тан.
— Старшина, — ответил Милэвинг. — Большинство так его называет. Ведь таны бывают только у гномов, шейхи — у человеков, у хелефайев — владыки, у гоблинов — главник. А старшина может быть у всех.
— Ты забыл Алекса.
— Вовсе нет, — сказал хелефайя. — Но он скоро уйдет. А Хакиму идти некуда — как и нам всем. Для него есть только Датьеркен.
— И как скоро уйдёт Алекс?
— Сразу после захвата Весёлого Двора.
— Что?! — от изумления Ийлоро чуть не уронил чашку с чаем, обжёгся. — А, черт!.. Ты думаешь, они хотят взять крепость?
— А ты сам не видишь? Датьеркен закупает оружие, собирает любую информацию о Весёлом Дворе. Спешно готовятся целители — будет много раненых, пленные из крепости — девать их некуда, придётся забрать в Датьеркен.
— Но как им в голову пришло?
— Бывшему палачу есть за что мстить, — пояснил Милэвинг. — И за кого. Пусть в крови невинных Соколы измазали его силой, но отмыться можно только кровью весёлодворцев. Что гонит на стены крепости Алекса, я не знаю, но причина веская.
— Но кто согласится?
— Многие. Особенно гоблины и человеки — почти у всех их людей есть вира к Весёлому Двору. Хелефайев его тень почти не коснулась, но Лиовен на поход согласилась. А вслед за ней пойдут и большинство хелефайев.
— Ну Лиовен — понятно, — ответил Ийлоро, — у неё в крепости должничок имеется, уже восемьдесят три года, как свою смерть задолжал. А другие? Ты сам?
— Скорее да, чем нет, — сказал Милэвинг. — После того, что мне приходится читать о делах Весёлого Двора…
— Что говорит о штурме Тирно? — спросил гном.
— Он согласен.
— Тогда и многие из наших пойдут… — задумчиво проговорил Ийлоро. — Тирно уважают все. Вот уж не думал, что он согласится — гномы Весёлому Двору никогда нужны не были, и виры к нему ни у кого нет.
— На штурм возьмут только добровольцев.
— Ты на что намекаешь? — привскочил Ийлоро.
— Ни на что. Просто говорю, что в бой пойдут лишь добровольцы.
— И много их?
— О гномах тебе лучше знать, — сказал Милэвинг. — Из наших пойдёт примерно половина. Гоблины и человеки, насколько я могу судить, дадут бойцов достаточно, чтобы взять простую крепость. Но Весёлый Двор… Надо обезуметь, чтобы решиться на такое.
— Надо быть не менее безумным, — ответил гном, — чтобы поселиться в Датьеркене. Однако живём.
* * *
Ийлоро принёс Хакиму вскрытый диск и распечатку. Алекса опять не было, болтается где-то на лесопосадках. Хотя нет, полосу закончили ещё две недели назад, и теперь Алекса найти можно только в полях и огородах. Но посыльный — мальчишка расторопный, отыщет быстро.
— Останься, — велел старшина. Сидел он в бывшем кабинете владык. — Я читать не умею.
— Я тоже, — ответил Ийлоро, — язык там какой-то незнакомый. Понял только, что европейский. Может, Лиовен знает. Или Тзвага — он с каждым новичком перед мудрым огнём сидит.
— А ещё там чего было?
— Финансовые отчёты. Ничего интересного, но я их все систематизирую, полезно знать, на что враги тратят деньги.
Вошёл Алекс.
— И чего случилось?
— Диск открыли, — ответил Хаким. — А ты опять болтаешься шайтан ведает где.
Алекс взял распечатку.
— Ого! Где Польша, а где Аравия…
— Ты знаешь этот язык? — оживился Хаким.
— Нет, но знаю другой, довольно похожий…
Алекс сосредоточенно читал распечатку.
— При всём сходстве языки сильно отличаются, но понять всё-таки можно, — сказал он. — Искали они — а вот кто «они» не написано — какую-то штуковину… Кусок от чего-то, обломок — что за обломок, не сказано. В Польше его совершенно точно нет. Зато в Дрездене есть рукоять — от чего, не понятно. Какая связь между осколком и рукоятью, не говорится, от одного предмета детали, от разных — тут уже адресат знать должен. — Алекс бросил на стол распечатку. — Пустышка, мужики. Если это и подлинное письмо, к Весёлому Двору никакого отношения не имеет, транзитом шло. Так, какая-то орденская дурость.
— Боюсь, — задумчиво сказал Ийлоро, — далеко не дурость. Обломки и рукоять чёрные?
Алекс заглянул в распечатку.
— Только рукоять. Про обломок ничего не сказано. — Он перечитал какую-то фразу, подумал. — Похоже, рукоять и осколок всё-таки от одной вещи.
— Это «Полночный Ветер». Великий меч Тьмы, — с безнадёжной до белизны обречённостью сказал Ийлоро. — Восемьсот сорок два года назад он был сломан, а осколки разбросаны по всему трёхстороннему миру. Соколы и раньше пытались собрать их, но Ястребы не давали свершиться столь великому злу… И всё-таки потихоньку, осколок за осколком, Соколы почти собрали «Полночный Ветер». Остались лишь один осколок и рукоять. Где рукоять, им известно — такие письма не посылаются в одиночку, ушли и другие. Через неделю рукоять будет в верховной резиденции. И тогда собранные части сами притянут последнюю. — Ийлоро блекло, жалко улыбнулся: — Ведь даже сломанный меч всё равно остаётся мечом. Соколы возродят «Полночный Ветер».
— Мне и в голову не могло придти, — сказал до нельзя изумлённый Алекс, — что Соколы могут быть такими идиотами.
Ийлоро недоумённо глянул на человека.
— Ты о чём?
— Восемьсот — сколько там?..
— Сорок два, — подсказал Ийлоро.
— Восемьсот сорок два года собирать по миру куски какой-то никчёмной железяки, забухать на это кучу денег…
— Это не железяка! — рявкнул Хаким.
— А что, по-твоему — термопластик?!
— «Полночный Ветер» — величайший из мечей… — начал было Хаким.
— Который Соколиный гроссмейстер может засунуть себе в задницу, — перебил Алекс, — и повернуть там тридцать три раза до характерного щелчка! Если правильно пукнет — узрит небо в алмазах.
— Алекс, — у Ийлоро сел голос, — пойми, «Полночный Ветер» приносит победу в любой битве. Он неодолим.
— Ийлоро, — Алекс сел перед ним на корточки, осторожно взял его за плечи, слегка встряхнул, — ты выйдешь с «Полночным Ветром» против автомата Калашникова?
Гном ошарашено смотрел на человека.
— Ну так выйдешь? — повторил он.
— Я… Алекс… Но… Нет, лезть против автомата даже самому великому фехтовальщику, даже с самым величайшим из мечей нелепо. С автоматом и ребёнок сделает из него решето, прежде чем тот замахнуться успеет. Да и подходить на расстояние боя не нужно — прицельная дальность стрельбы у самого плохого автомата дальше, чем у самого хорошего лука. Не говоря уже о скорострельности… Пули мечом не отобьёшь, будь он хоть трижды великим… Но тогда, — Ийлоро смотрел умоляюще, очень хотел услышать желаемое, — в нынешнее время «Полночный Ветер» утратил всю свою силу?
— Ийлоро, — ответил Алекс с такой глубочайшей уверенностью, что все сомнения гнома смело как запруду из палой листвы могучим весенним потоком, — никакой силы у меча никогда и не было. Были только сказки для дураков — о великой железяке, которая выиграет за них все войны, принесёт кучу золота и стадо смазливых баб. Падкие на халяву дураки и верили. Пока не нашёлся один умный, и не засадил очередному меченосцу арбалетный болт в висок. На чём всё могущество меча и закончилось.
— Откуда ты знаешь? — испугался гном. — Ты ведь никогда прежде не слышал о «Полночном Ветре». Как ты узнал, что Максимилиан Рыжий застрелил Конрада Лотарингского из арбалета?
— Ну если бы в тринадцатом веке этого Конрада из снайперской винтовки завалили, было бы странно.
— Действительно, — поразился оригинальности мысли Ийлоро, — из чего ещё было стрелять в то время?
Гном высвободился из рук Алекса, отошёл к окну. Немного помолчал.
— Ты ведь пришёл с Технички? — спросил он.
— Да, — ответил Алекс.
— Сразу видно, — сказал Ийлоро. — Никто из срединников или магичников никогда не назвал бы «Полночный Ветер» железякой.
— Но он действительно всего-навсего железяка.
— Я пойду с тобой на штурм Весёлого Двора, — сказал гном и вышел из кабинета.
Едва за Ийлоро закрылась дверь, Хаким сказал:
— Даже гномы согласны. Чего ты ждёшь, ради чего мы сидим здесь третий месяц?
Славян встал, потянулся, подошёл к окну и сел на подоконник. Хелефайскую раму-«ветрорезку» давно заменили обычной, смотрелась она нелепой и грубой заплаткой.
— Если ты решил отказаться от мести, — заявил Хаким, — то я не откажусь никогда.
— Я тоже, — ответил Славян. — Но вдвоем мы крепость не захватим, а долинникам в бой идти пока не за что. У них нет ничего, что они хотели бы защитить, нет тех, ради чьей жизни надо побеждать. Они обречены на поражение.
— Славян, — плюнул на все предосторожности Хаким, — эти люди согласны умереть ради тебя!
— Я стал до такой степени похож на Ховена или Виалдинга? — совершенно серьёзно спросил Славян. — Отвечай — я стал похож на Ховена или Виалдинга?
— Нет. И думать не смей! — возмутился Хаким. — Ты не такой. Нет.
— Так зачем ты предлагаешь мне подобно весёлодворцам пожирать чужие смерти?
— Я?! — от изумления Хаким даже обидеться не сумел.
— Ты только что сказал, что есть люди, которые согласны умереть ради меня, и предложил отобрать их жизни, убить под стенами Весёлого Двора.
— Ты ведь сам сказал — к анэршы нас не пропустят, крепость придётся брать с долинниками.
— Всё верно, — сказал Славян. — Только анэршылнам есть за что идти в бой, и потому они могут побеждать, а долинникам пока нет, и они обречены. Надо ждать. Со временем всё изменится.
— Не понимаю. Они прекрасно могут сражаться!
— Но нам-то нужно не сражение, а победа. Побеждать они пока не могут. Только умирать.
— Всё равно не понял. Они воины. Смерть и битвы — их жизнь.
— Смерть не бывает жизнью, — возразил Славян. — Только её прекращением. А битва — всего лишь путь к победе или поражению. Путь, Хаким, но не цель пути. Цель — победа. А побеждать пока не настроен никто, даже ты. Раз нет победителей, нет смысла начинать сражение, только людей зря погубим.
— Но победители и получаются в сражении.
— Нет. Прежде чем идти в бой, надо решить, чего ты хочешь добиться этим сражением. Выбрать цель. И когда цель будет принадлежать тебе — ты добьёшься и её воплощения.
— Но у воина есть цель — честь и слава, — ответил Хаким.
— Честь и слава — побочный эффект достижения цели. Ты честно добился цели и получил за это славу.
У Хакима голова шла кругом.
— Но за что тогда сражаться? — спросил он.
— За жизнь. Победитель в бой идёт не ради славы, а ради жизни. Ради того, чтобы жили его дети, жена, родители, чтобы никто и никогда не причинил им страха и боли, чтобы светел был огонь в их очаге и тиха ночь за их окном. Ради покоя земли, на которой они живут. Защищать жизнь — высшая честь, а защитник жизни достоин самой высокой славы.
— Воин и защищает жизнь.
— Нет, — ответил Славян. — Воин сражается. Убивает. Грабит. О жизни он думает в последнюю очередь, если думает вообще. Воин — это профессиональный убийца. Пожиратель смерти.
Славян опять всё перевернул и перезапутал. Хакиму с детства твердили, что быть воином — лучший удел для мужчины, что в сражении — единственно достойная жизнь. И вот пойди ж ты: воин — презренный пожиратель смерти. И… и это правда — защитить, отстоять воин не способен. Только отбирать — скот, женщин, еду, воду, жизнь. И отдавать тому воину, который окажется сильнее.
— Тогда почему ты не учишь долинников защищать? — спросил Хаким.
— Именно этому я их и учу. У них должно появиться то, что надо уметь защищать. Поля, мастерские, дома, улицы. Боевые умения дело важное, но не главное. Когда люди поймут, что дороже долины у них ничего нет, что орден Соколов для Датьеркена опасен, Весёлый Двор они превратят в пыль.
— Но ты учишь их только пахать и сеять, — возразил Хаким. — Твои помощники — делать хлеб и кувшины. Пахари и пекари не способны противостоять воину! — Хаким досадливо шлёпнул ладонью по столу. — Воин сильнее.
— Правильно. И воин не способен противостоять тому, кто сильнее. Такое могут только те, кто одновременно является и пахарем, и воином; и пекарем, и бойцом; и разрушителем, и созидателем.
— Но так не бывает!
— Только так и бывает, — сказал Славян. — И называется это ратоборец. Тот, кто побеждает войска.
— Ратоборец? — Хаким несколько раз повторил незнакомое слово, добился чистого выговора. — Но я никогда не видел таких людей. Не может их быть.
Славян рассмеялся.
— Бывало так, что воины твоего племени нападали на деревню или город, а получали такой отпор, что целый сезон опомниться не могли, и потом долго на это поселение напасть не помышляли?
— Бывало.
— Значит, нет нужды объяснять, как сражаются ратоборцы. Ты уже знаешь.
— Знаю, — хмуро ответил Хаким, воспоминания оказались слишком яркими. — Во всём сотворённом аллахом мире нет силы, которая способна одолеть ратоборца. — Он немного помолчал: — Славян, в твоём городе разве нет мужчин, которые занимаются только воинским ремеслом?
— Полно. Только они не воины, а ратоборцы. В бой идут не за ордена и погоны, а за землю, на которой живут, и за людей, которые живут на их земле. Воин, когда сражается, думает о том, что принесёт ему это сражение — славу или смерть, богатство или увечье, а ратоборец — что будет делать, когда вернётся домой после победы. Теперь ты понял разницу?
— Понял, — буркнул Хаким. — И ты надеешься сделать ратоборцев из здешнего люда? Славян, опомнись, они не годятся на такое, они все разные, каждый сам по себе, а ратоборцы едины как стена. И упёртые как не знаю кто — расколи на тысячу кусков, так и осколки в бой пойдут. Сам видел. А на этих только гаркни посильнее — вмиг разбегутся.
Усмешка Славяна Хакима напугала — он так в пыточной Ховену и Виалдингу в рожу усмехался.
— У них одна долина на всех, — ответил Славян. — И пески — тоже одни на всех. Когда датьеркенцы осознают, что все вместе сумели победить пустыню, отстоять долину от смерти — сами станут ратоборцами, мне ничего из них делать не придётся. Да и нельзя из людей ничего сделать. Они только сами из себя что-то могут сотворить. Но не другие из них. Тут Ховен большого дурака свалял. — И опять Славян из человека стал неотвратимостью, творцом судьбы, своей и чужой, который так напугал Хакима раньше. Но теперь у бедуина хватило сил сдержаться, не испугать своим страхом ни Славяна, ни себя. «Кто бы ты ни был, — сказал ему мысленно Хаким, — ты мой друг. И ты не несёшь людям зла. Потому я твой друг».
— Ты столько сил тратишь, — сказал он вслух, — и говоришь, что не надеешься ничего из них сделать.
— Как и ты. — Славян словно стряхнул с себя страшную личину, опять стал прежним, даже искорки в глазах вернулись.
— Верно, — грустно улыбнулся Хаким. — Хотел бы я ещё понять, зачем мы это делаем.
— Потому что если хочешь, чтобы люди что-то сделали для тебя, научи их находить силы и отвагу для свершений. А тут хочешь не хочешь, надо потрудиться.
— Тоже верно.
Ударил набатный колокол. Хаким вскочил из-за стола, Славян едва не вывалился в окно.
— Что там у них случилось? — спросил Хаким.
— Не знаю, — ответил Славян. — Тревогу бьёт мальчишка-гном лет тринадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Гном без лишних разговоров протянул прозрачную коробку с компакт-диском.
— Из крепости? — От любопытства огромные глаза Милэвинга распахнулись почти во всё лицо, уши выпрямились, мочки приподнялись. — Сейчас мы его… — Глядя в полированный бок шкафа он быстро пригладил растрепавшиеся волосы — серебристые, как и у большинства лайто южных и восточных долин. Сел за компьютер, вытащил диск с любвеобильными девицами, поставил орденской. — Вот сейчас… Э нет, не сейчас. Тут мастер поработал.
Кодировка оказалась сложной, и гном остался поболтать с приятелем, под ничего не значащие разговоры Милэвингу легче работалось. Ийлоро заварил чай.
— Ну если окажется, что там результаты последних верблюжьих гонок или свежие похабные анекдоты… — зло сказал Милэвинг к исходу часа.
Бывало и такое. Под грифом «сверхсекретно» нередко отправляли личную переписку.
— По крайней мере, у нас будут коды апреля, — ответил Ийлоро. — Тоже неплохо.
— Вздор, скоро май начнётся… Слышал новость: Альирьиен прислал Лиовен ар-Доэрин дальдр и алиир?
— Да ты что?! — охнул гном. — Она уже уехала?
— Нет. Ар-Доэрин выгнала вестника и велела передать владыкам Альирьиена, чтобы засунули и дальдр, и алиир себе в задницу.
— Отказалась вернуться?! — не поверил Ийлоро.
— А ты бы на её месте согласился?
— Я и на своём не соглашусь.
Спрашивать почему, Милэвинг не стал, о прошлом в Датьеркене вопросов не задавали.
— Мы все пришли сюда, потому что идти было больше некуда, — сказал он, верхушки ушей немного оттопырились и повернулись вперёд. — Настолько некуда, что и проклятая долина не напугала. Пусть и в четверть силы, но Датьеркен помог нам. Уйти — значит предать его. Лиовен молодец.
— Датьеркен меняется, — задумчиво сказал Ийлоро. — К худшему или к лучшему, но меняется сильно и быстро.
— Хаким его меняет.
— Он ли? — усомнился гном. — Есть ещё Алекс. Просто Хаким всегда на виду, всё решает, всё направляет, прямо общедолинный староста. Или тан.
— Старшина, — ответил Милэвинг. — Большинство так его называет. Ведь таны бывают только у гномов, шейхи — у человеков, у хелефайев — владыки, у гоблинов — главник. А старшина может быть у всех.
— Ты забыл Алекса.
— Вовсе нет, — сказал хелефайя. — Но он скоро уйдет. А Хакиму идти некуда — как и нам всем. Для него есть только Датьеркен.
— И как скоро уйдёт Алекс?
— Сразу после захвата Весёлого Двора.
— Что?! — от изумления Ийлоро чуть не уронил чашку с чаем, обжёгся. — А, черт!.. Ты думаешь, они хотят взять крепость?
— А ты сам не видишь? Датьеркен закупает оружие, собирает любую информацию о Весёлом Дворе. Спешно готовятся целители — будет много раненых, пленные из крепости — девать их некуда, придётся забрать в Датьеркен.
— Но как им в голову пришло?
— Бывшему палачу есть за что мстить, — пояснил Милэвинг. — И за кого. Пусть в крови невинных Соколы измазали его силой, но отмыться можно только кровью весёлодворцев. Что гонит на стены крепости Алекса, я не знаю, но причина веская.
— Но кто согласится?
— Многие. Особенно гоблины и человеки — почти у всех их людей есть вира к Весёлому Двору. Хелефайев его тень почти не коснулась, но Лиовен на поход согласилась. А вслед за ней пойдут и большинство хелефайев.
— Ну Лиовен — понятно, — ответил Ийлоро, — у неё в крепости должничок имеется, уже восемьдесят три года, как свою смерть задолжал. А другие? Ты сам?
— Скорее да, чем нет, — сказал Милэвинг. — После того, что мне приходится читать о делах Весёлого Двора…
— Что говорит о штурме Тирно? — спросил гном.
— Он согласен.
— Тогда и многие из наших пойдут… — задумчиво проговорил Ийлоро. — Тирно уважают все. Вот уж не думал, что он согласится — гномы Весёлому Двору никогда нужны не были, и виры к нему ни у кого нет.
— На штурм возьмут только добровольцев.
— Ты на что намекаешь? — привскочил Ийлоро.
— Ни на что. Просто говорю, что в бой пойдут лишь добровольцы.
— И много их?
— О гномах тебе лучше знать, — сказал Милэвинг. — Из наших пойдёт примерно половина. Гоблины и человеки, насколько я могу судить, дадут бойцов достаточно, чтобы взять простую крепость. Но Весёлый Двор… Надо обезуметь, чтобы решиться на такое.
— Надо быть не менее безумным, — ответил гном, — чтобы поселиться в Датьеркене. Однако живём.
* * *
Ийлоро принёс Хакиму вскрытый диск и распечатку. Алекса опять не было, болтается где-то на лесопосадках. Хотя нет, полосу закончили ещё две недели назад, и теперь Алекса найти можно только в полях и огородах. Но посыльный — мальчишка расторопный, отыщет быстро.
— Останься, — велел старшина. Сидел он в бывшем кабинете владык. — Я читать не умею.
— Я тоже, — ответил Ийлоро, — язык там какой-то незнакомый. Понял только, что европейский. Может, Лиовен знает. Или Тзвага — он с каждым новичком перед мудрым огнём сидит.
— А ещё там чего было?
— Финансовые отчёты. Ничего интересного, но я их все систематизирую, полезно знать, на что враги тратят деньги.
Вошёл Алекс.
— И чего случилось?
— Диск открыли, — ответил Хаким. — А ты опять болтаешься шайтан ведает где.
Алекс взял распечатку.
— Ого! Где Польша, а где Аравия…
— Ты знаешь этот язык? — оживился Хаким.
— Нет, но знаю другой, довольно похожий…
Алекс сосредоточенно читал распечатку.
— При всём сходстве языки сильно отличаются, но понять всё-таки можно, — сказал он. — Искали они — а вот кто «они» не написано — какую-то штуковину… Кусок от чего-то, обломок — что за обломок, не сказано. В Польше его совершенно точно нет. Зато в Дрездене есть рукоять — от чего, не понятно. Какая связь между осколком и рукоятью, не говорится, от одного предмета детали, от разных — тут уже адресат знать должен. — Алекс бросил на стол распечатку. — Пустышка, мужики. Если это и подлинное письмо, к Весёлому Двору никакого отношения не имеет, транзитом шло. Так, какая-то орденская дурость.
— Боюсь, — задумчиво сказал Ийлоро, — далеко не дурость. Обломки и рукоять чёрные?
Алекс заглянул в распечатку.
— Только рукоять. Про обломок ничего не сказано. — Он перечитал какую-то фразу, подумал. — Похоже, рукоять и осколок всё-таки от одной вещи.
— Это «Полночный Ветер». Великий меч Тьмы, — с безнадёжной до белизны обречённостью сказал Ийлоро. — Восемьсот сорок два года назад он был сломан, а осколки разбросаны по всему трёхстороннему миру. Соколы и раньше пытались собрать их, но Ястребы не давали свершиться столь великому злу… И всё-таки потихоньку, осколок за осколком, Соколы почти собрали «Полночный Ветер». Остались лишь один осколок и рукоять. Где рукоять, им известно — такие письма не посылаются в одиночку, ушли и другие. Через неделю рукоять будет в верховной резиденции. И тогда собранные части сами притянут последнюю. — Ийлоро блекло, жалко улыбнулся: — Ведь даже сломанный меч всё равно остаётся мечом. Соколы возродят «Полночный Ветер».
— Мне и в голову не могло придти, — сказал до нельзя изумлённый Алекс, — что Соколы могут быть такими идиотами.
Ийлоро недоумённо глянул на человека.
— Ты о чём?
— Восемьсот — сколько там?..
— Сорок два, — подсказал Ийлоро.
— Восемьсот сорок два года собирать по миру куски какой-то никчёмной железяки, забухать на это кучу денег…
— Это не железяка! — рявкнул Хаким.
— А что, по-твоему — термопластик?!
— «Полночный Ветер» — величайший из мечей… — начал было Хаким.
— Который Соколиный гроссмейстер может засунуть себе в задницу, — перебил Алекс, — и повернуть там тридцать три раза до характерного щелчка! Если правильно пукнет — узрит небо в алмазах.
— Алекс, — у Ийлоро сел голос, — пойми, «Полночный Ветер» приносит победу в любой битве. Он неодолим.
— Ийлоро, — Алекс сел перед ним на корточки, осторожно взял его за плечи, слегка встряхнул, — ты выйдешь с «Полночным Ветром» против автомата Калашникова?
Гном ошарашено смотрел на человека.
— Ну так выйдешь? — повторил он.
— Я… Алекс… Но… Нет, лезть против автомата даже самому великому фехтовальщику, даже с самым величайшим из мечей нелепо. С автоматом и ребёнок сделает из него решето, прежде чем тот замахнуться успеет. Да и подходить на расстояние боя не нужно — прицельная дальность стрельбы у самого плохого автомата дальше, чем у самого хорошего лука. Не говоря уже о скорострельности… Пули мечом не отобьёшь, будь он хоть трижды великим… Но тогда, — Ийлоро смотрел умоляюще, очень хотел услышать желаемое, — в нынешнее время «Полночный Ветер» утратил всю свою силу?
— Ийлоро, — ответил Алекс с такой глубочайшей уверенностью, что все сомнения гнома смело как запруду из палой листвы могучим весенним потоком, — никакой силы у меча никогда и не было. Были только сказки для дураков — о великой железяке, которая выиграет за них все войны, принесёт кучу золота и стадо смазливых баб. Падкие на халяву дураки и верили. Пока не нашёлся один умный, и не засадил очередному меченосцу арбалетный болт в висок. На чём всё могущество меча и закончилось.
— Откуда ты знаешь? — испугался гном. — Ты ведь никогда прежде не слышал о «Полночном Ветре». Как ты узнал, что Максимилиан Рыжий застрелил Конрада Лотарингского из арбалета?
— Ну если бы в тринадцатом веке этого Конрада из снайперской винтовки завалили, было бы странно.
— Действительно, — поразился оригинальности мысли Ийлоро, — из чего ещё было стрелять в то время?
Гном высвободился из рук Алекса, отошёл к окну. Немного помолчал.
— Ты ведь пришёл с Технички? — спросил он.
— Да, — ответил Алекс.
— Сразу видно, — сказал Ийлоро. — Никто из срединников или магичников никогда не назвал бы «Полночный Ветер» железякой.
— Но он действительно всего-навсего железяка.
— Я пойду с тобой на штурм Весёлого Двора, — сказал гном и вышел из кабинета.
Едва за Ийлоро закрылась дверь, Хаким сказал:
— Даже гномы согласны. Чего ты ждёшь, ради чего мы сидим здесь третий месяц?
Славян встал, потянулся, подошёл к окну и сел на подоконник. Хелефайскую раму-«ветрорезку» давно заменили обычной, смотрелась она нелепой и грубой заплаткой.
— Если ты решил отказаться от мести, — заявил Хаким, — то я не откажусь никогда.
— Я тоже, — ответил Славян. — Но вдвоем мы крепость не захватим, а долинникам в бой идти пока не за что. У них нет ничего, что они хотели бы защитить, нет тех, ради чьей жизни надо побеждать. Они обречены на поражение.
— Славян, — плюнул на все предосторожности Хаким, — эти люди согласны умереть ради тебя!
— Я стал до такой степени похож на Ховена или Виалдинга? — совершенно серьёзно спросил Славян. — Отвечай — я стал похож на Ховена или Виалдинга?
— Нет. И думать не смей! — возмутился Хаким. — Ты не такой. Нет.
— Так зачем ты предлагаешь мне подобно весёлодворцам пожирать чужие смерти?
— Я?! — от изумления Хаким даже обидеться не сумел.
— Ты только что сказал, что есть люди, которые согласны умереть ради меня, и предложил отобрать их жизни, убить под стенами Весёлого Двора.
— Ты ведь сам сказал — к анэршы нас не пропустят, крепость придётся брать с долинниками.
— Всё верно, — сказал Славян. — Только анэршылнам есть за что идти в бой, и потому они могут побеждать, а долинникам пока нет, и они обречены. Надо ждать. Со временем всё изменится.
— Не понимаю. Они прекрасно могут сражаться!
— Но нам-то нужно не сражение, а победа. Побеждать они пока не могут. Только умирать.
— Всё равно не понял. Они воины. Смерть и битвы — их жизнь.
— Смерть не бывает жизнью, — возразил Славян. — Только её прекращением. А битва — всего лишь путь к победе или поражению. Путь, Хаким, но не цель пути. Цель — победа. А побеждать пока не настроен никто, даже ты. Раз нет победителей, нет смысла начинать сражение, только людей зря погубим.
— Но победители и получаются в сражении.
— Нет. Прежде чем идти в бой, надо решить, чего ты хочешь добиться этим сражением. Выбрать цель. И когда цель будет принадлежать тебе — ты добьёшься и её воплощения.
— Но у воина есть цель — честь и слава, — ответил Хаким.
— Честь и слава — побочный эффект достижения цели. Ты честно добился цели и получил за это славу.
У Хакима голова шла кругом.
— Но за что тогда сражаться? — спросил он.
— За жизнь. Победитель в бой идёт не ради славы, а ради жизни. Ради того, чтобы жили его дети, жена, родители, чтобы никто и никогда не причинил им страха и боли, чтобы светел был огонь в их очаге и тиха ночь за их окном. Ради покоя земли, на которой они живут. Защищать жизнь — высшая честь, а защитник жизни достоин самой высокой славы.
— Воин и защищает жизнь.
— Нет, — ответил Славян. — Воин сражается. Убивает. Грабит. О жизни он думает в последнюю очередь, если думает вообще. Воин — это профессиональный убийца. Пожиратель смерти.
Славян опять всё перевернул и перезапутал. Хакиму с детства твердили, что быть воином — лучший удел для мужчины, что в сражении — единственно достойная жизнь. И вот пойди ж ты: воин — презренный пожиратель смерти. И… и это правда — защитить, отстоять воин не способен. Только отбирать — скот, женщин, еду, воду, жизнь. И отдавать тому воину, который окажется сильнее.
— Тогда почему ты не учишь долинников защищать? — спросил Хаким.
— Именно этому я их и учу. У них должно появиться то, что надо уметь защищать. Поля, мастерские, дома, улицы. Боевые умения дело важное, но не главное. Когда люди поймут, что дороже долины у них ничего нет, что орден Соколов для Датьеркена опасен, Весёлый Двор они превратят в пыль.
— Но ты учишь их только пахать и сеять, — возразил Хаким. — Твои помощники — делать хлеб и кувшины. Пахари и пекари не способны противостоять воину! — Хаким досадливо шлёпнул ладонью по столу. — Воин сильнее.
— Правильно. И воин не способен противостоять тому, кто сильнее. Такое могут только те, кто одновременно является и пахарем, и воином; и пекарем, и бойцом; и разрушителем, и созидателем.
— Но так не бывает!
— Только так и бывает, — сказал Славян. — И называется это ратоборец. Тот, кто побеждает войска.
— Ратоборец? — Хаким несколько раз повторил незнакомое слово, добился чистого выговора. — Но я никогда не видел таких людей. Не может их быть.
Славян рассмеялся.
— Бывало так, что воины твоего племени нападали на деревню или город, а получали такой отпор, что целый сезон опомниться не могли, и потом долго на это поселение напасть не помышляли?
— Бывало.
— Значит, нет нужды объяснять, как сражаются ратоборцы. Ты уже знаешь.
— Знаю, — хмуро ответил Хаким, воспоминания оказались слишком яркими. — Во всём сотворённом аллахом мире нет силы, которая способна одолеть ратоборца. — Он немного помолчал: — Славян, в твоём городе разве нет мужчин, которые занимаются только воинским ремеслом?
— Полно. Только они не воины, а ратоборцы. В бой идут не за ордена и погоны, а за землю, на которой живут, и за людей, которые живут на их земле. Воин, когда сражается, думает о том, что принесёт ему это сражение — славу или смерть, богатство или увечье, а ратоборец — что будет делать, когда вернётся домой после победы. Теперь ты понял разницу?
— Понял, — буркнул Хаким. — И ты надеешься сделать ратоборцев из здешнего люда? Славян, опомнись, они не годятся на такое, они все разные, каждый сам по себе, а ратоборцы едины как стена. И упёртые как не знаю кто — расколи на тысячу кусков, так и осколки в бой пойдут. Сам видел. А на этих только гаркни посильнее — вмиг разбегутся.
Усмешка Славяна Хакима напугала — он так в пыточной Ховену и Виалдингу в рожу усмехался.
— У них одна долина на всех, — ответил Славян. — И пески — тоже одни на всех. Когда датьеркенцы осознают, что все вместе сумели победить пустыню, отстоять долину от смерти — сами станут ратоборцами, мне ничего из них делать не придётся. Да и нельзя из людей ничего сделать. Они только сами из себя что-то могут сотворить. Но не другие из них. Тут Ховен большого дурака свалял. — И опять Славян из человека стал неотвратимостью, творцом судьбы, своей и чужой, который так напугал Хакима раньше. Но теперь у бедуина хватило сил сдержаться, не испугать своим страхом ни Славяна, ни себя. «Кто бы ты ни был, — сказал ему мысленно Хаким, — ты мой друг. И ты не несёшь людям зла. Потому я твой друг».
— Ты столько сил тратишь, — сказал он вслух, — и говоришь, что не надеешься ничего из них сделать.
— Как и ты. — Славян словно стряхнул с себя страшную личину, опять стал прежним, даже искорки в глазах вернулись.
— Верно, — грустно улыбнулся Хаким. — Хотел бы я ещё понять, зачем мы это делаем.
— Потому что если хочешь, чтобы люди что-то сделали для тебя, научи их находить силы и отвагу для свершений. А тут хочешь не хочешь, надо потрудиться.
— Тоже верно.
Ударил набатный колокол. Хаким вскочил из-за стола, Славян едва не вывалился в окно.
— Что там у них случилось? — спросил Хаким.
— Не знаю, — ответил Славян. — Тревогу бьёт мальчишка-гном лет тринадцати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58