Он вышел в большой зал и впервые обратил внимание на то, что вокзал пуст. Таблички «отправление» и «прибытие» сиротливо чернели в полутьме над выходом: никто сюда не приезжал и не уезжал отсюда. Двери, ведущие на перрон, распахнуты. Под редкими неяркими фонарями влажно отсвечивали рельсы, по безлюдным асфальтовым платформам ветер гонял бумажки. Никого.
Хотелось закричать, зажмуриться, проснуться — но Тоник почему-то продолжал стоять. Лихорадочно подумал, что, куда бы он ни побежал, везде его встретит этот же сумасшедший Санкт-Петербург, тихий, пустой, будто бы уже наполовину мертвый.
Он вернулся в зал ожидания и сел в ближнее к выходу кресло. Сидел неподвижно, ни о чем не думая. На улице окончательно стемнело, а здесь под потолком горели неяркие лампочки в грязных абажурах. Чем ближе к ночи, тем больше в теплое душное помещение набивалось неприкаянного народу. Они, наверное, жили здесь: пьяные, вонючие, оборванные, с испитыми лицами, неприметно-серые, а потому как будто бы без возраста, знакомые между собой. Они ссорились, делились добытыми за день огрызками и спиртным, делили места, тут же сплевывали и курили. Постепенно затихали, устраиваясь на ночь в неудобных креслах. Храпели, кашляли, ругались во сне. Надо было давно уйти из этой клоаки, но у Тоника не было сил даже пошевелиться…
Плохо дело. Он совсем ничего не понимает. Конечно, это его город — и в то же время совсем чужой. Надо успокоиться и подумать… вспомнить.
Тоник выпрямился. Нащупал в кармане мобильный телефон и сжал его. Единственное, что вселяет уверенность: его память — не ложная! Он находился на «Лилии», пока яхта не потонула. Потом пытался выжить в ледяной воде (при одном лишь воспоминании стало холодно), но… наверное, не получилось. Эта… баррантида, видимо, в самом деле пришла, но он ее уже не увидел. А она каким-то образом (не зря же все цепенеют при одном ее упоминании) выкинула Тоника в чужой мир. То ли живого, то ли нет.
Дверь хлопнула, и Антон оглянулся. В зал ожидания вошли двое ментов и громко скомандовали всем приготовить документы.
При нем вообще ничего нет, кроме мобильника. Что тут делают с такими, как он? Удивительный мент с окладистой русой бородой, красиво ниспадающей на грудь, приближался, небрежно просматривая корочки, которые ему протягивали заспанные бомжи. Его коллега, идущий вдоль параллельного ряда кресел, выглядел не так экзотично. Он вообще был поразительно похож на тех, кого проверял, — разве что в форме: то же испитое лицо, красные глаза, грязные руки с черными обгрызенными ногтями. Они занялись каким-то бомжом, пытаясь выгнать его с насиженного места. Бомж сопротивлялся и орал, что никуда не пойдет. Антон незаметно выскользнул из зала. Сразу за дверью стоял третий сотрудник милиции. Он спокойно выпустил Тоника, ничего не сказав. Но сразу задержал грязную личность неопределенного пола, которая попыталась просочиться вслед за ним. Видимо, их интересовали только деклассированные элементы, а Тоник пока что выглядел обыкновенно.
На привокзальной площади было светло, Невский проспект сиял разноцветными огнями. Мчались машины, шли люди. Тоник вдохнул полной грудью ночной воздух и подумал, что город живет странной жизнью. Здесь, на Невском, он ничуть не изменился. Но в нем полно загадочных мрачных мест, где даже днем не бывает ни души. Вроде жители Санкт-Петербурга чего-то сильно боятся.
Они боятся двух необъяснимых вещей: баррантиды и призраков.
Мент из Северного РОВД обозвал его призраком. Может, он и был прав, стоит это выяснить. Тогда Тонику нечего опасаться…
Он пошел по неосвещенному переулку — прочь от вокзала. Шел, не особо разбирая дорогу. С неба падал редкий мелкий дождик, было довольно тепло.
По мере удаления от центра переулок становился все темнее и безлюднее. Ближе к Обводному город совсем опустел, будто вымер. Какие-то несколько сотен метров — и будто уже не Питер вовсе. Неосвещенные районы, тихие, темные громады заводов, грязные улицы, покрытые раздолбанным асфальтом. Высокие заборы, поверху увитые колючей проволокой. Деревья протянули над тротуарами ветки с пыльными листьями. Тоник вспомнил, что, когда его спросили, какой сейчас месяц, он ляпнул «апрель». Конечно, это не апрель. Скорее всего, май, конец или середина. Листья уже такие большие…
Потом он вышел на виадук — железная дорога пересекала Обводный канал. Он поднялся наверх и остановился, прислонившись к грязным перилам. Не пойдет здесь поезд. За спиной — безжизненные рельсы, впереди — пустота, несколькими метрами ниже — серое полотно дороги, тоже пустое. И все здесь чуть-чуть иначе, чем в прежнем мире…
Но — вдруг показалось, будто бы за ним следят… Тоник резко обернулся.
Кто-то жался к столбу на другой стороне моста. Не разглядеть отсюда. Но, увидев, что Тоник пристально его рассматривает, человек молча двинулся навстречу.
Он подходил все ближе, легко шагая через рельсы, и, несмотря на то что приближался быстро, его очертания не становились более отчетливыми. Так, нечто темноватое и размытое. Тоник растерянно протер глаза, но лучше видеть не стал, словно темнота и расстояние по-прежнему мешали рассмотреть незнакомца.
— Стой, — повинуясь наитию, шепотом скомандовал Антон. Всеми силами души попытался задержать приближающуюся к нему страшную галлюцинацию.
Человек остановился. Только чуть шевелились от ветра полы длинной одежды. Видимо, он ощущал ужас Тоника и его волю, его беззвучный протестующий крик: не подходи! Видимо, что-то на самом деле помешало ему подойти — потому что Тоник тоже его чувствовал. Вот он, призрак! Вот это замершее в нескольких шагах существо, не отбрасывающее тени. Оно мертвое… мертвое давным-давно. Призрак шевельнулся. От его движения Тонику почему-то стало холодно, и волосы на голове зашевелились. Существо, стоящее на безжизненной железной дороге, посреди безлюдного спящего города, желает его смерти… Антон тряхнул головой. Послать бы привидение отсюда, куда надо, но голос перехватило. Не надо голоса… Дунул ветер, и контуры призрака стали размываться, пока он не исчез на глазах приросшего к месту Тоника.
Он сделал шаг назад и чуть не полетел с виадука.
Почти бегом добрался до лестницы. Уже взявшись за перила, вдруг понял, что земля подрагивает. Потом со стороны города появилось и выросло бледное сияние. Приближается поезд. Тоник крепче вцепился в перила. Мимо него, в неизвестность, промчался бледный призрачный состав, освещая себе дорогу блеклым прожектором. В темных окошках — ни души…
Антон устало сел на ступеньку. Вот и выяснил, какие бывают привидения. Странным образом он чувствовал их. И если тот, одиноко шатающийся по путям, был готов его убить, этому поезду не было никакого дела до живого человека. Антон опустил голову на колени — что-то страшное, что мучило его, бесспорно, было связано с привидениями… так что знакомый мент оказался частично прав.
Теперь ночная улица, до этого вполне безобидная, показалась ему пустынной и опасной, за каждым кустом мог скрываться очередной призрак. Первая ночь в чужом городе чуть не убила Антона. Ну, что теперь делать?! Идти назад, на вокзал, нет смысла, его неудобное кресло давно заняли, не ночевать же на полу среди блохастых бомжей. Он быстро поднялся на ноги. Надо уйти подальше от дороги, от которой исходит прямо-таки физическое чувство потусторонности. Надо выяснить, зачем он здесь, в новом мире…
В мире, который живым приходится делить с мертвыми. Где ожили известные с детства страшные сказки…
9
Весел на «казанке» не было — девочка поняла это только теперь, когда, неизвестно зачем, села в разбитую лодку.
Равнодушный шепот, звучащий на корме. Берег, исчезнувший в тумане. Кругом — только спокойная вода и густой туман. Он опять похож на жемчужные стены очень большой комнаты, по которой мечется эхо, искажая все звуки. Девочка неподвижно застыла, вцепившись руками во влажное деревянное сиденье. Она поняла, что шепчет неизвестный голос: молитвы. Одну за другой. И, кажется, это совершенно не знакомые молитвы…
Вдалеке раздался длинный низкий гудок, словно где-то сквозь туман движется огромное судно. Ее путь в неизвестность начался, и теперь он будет бесконечно долог — он будет длиться столько, сколько будет жить она сама…
Саша, как всегда, появился внезапно. Уже три недели Ника жила в его коммуналке, в маленькой, похожей на темный носок, комнате без окна. Сюда он ее привел на следующий день после знакомства — когда Ника перестала от них с Михой шарахаться и поняла, что никто — хотя бы временно — не посягает на ее честь и независимость. Он знал, что девушка ненавидит эту комнату, ненавидит своих соседей — неряшливых алкоголиков, и заодно, по всей видимости, недолюбливает самого Сашу. Но не уходит, потому что ей некуда идти.
С утра она, полная надежд, уходила на весь день, пыталась искать работу, но к вечеру всегда возвращалась. Никто не хотел ее брать. Еще бы: человек без паспорта, без каких-либо вообще документов, без образования, ничего о себе не помнящий! Даже для того, чтобы торговать на улице, и то требуется паспорт. Потому Нике предлагали только «промоушн». Но бегать за людьми и орать им в лицо: «Сегодня у нас супер-пупер предложение, покупайте духи за тысячу рублей, завтра в магазине они будут за четыре!» — ей казалось как-то чересчур. Время шло, а работы не было, своего дома тоже не было. К тому же ее терзало одиночество. Может быть, она перенесла какую-то тяжелую травму? И от шока забыла саму себя? Почему же тогда ее никто не ищет?
Много раз Ника пыталась найти свой дом. Она бродила по пыльным улицам, одновременно узнавая их и чувствуя, насколько они ей чужие. В городе постоянно находила места, где все казалось родным, знакомым до последней трещинки в асфальте. Тогда Ника заходила чуть не в каждую парадную, подходила к разным квартирам, прислушиваясь к себе, — пока не начинала кружиться голова… но никогда не встречала ни одного знакомого. Люди равнодушно шли мимо, не обращая внимания на девушку. А двери, виденные когда-то, всегда оставались закрытыми…
Все оставалось таким неопределенным. Ника исхудала, она плохо спала, непрерывно думая, что же ей теперь делать. Ведь даже не было известно, умеет ли она хоть что-нибудь.
Один раз Нике удалось устроиться на мойку машин. Но ее попросили через неделю принести для оформления документы. Ника тянула до последнего, надеясь, что к ней достаточно привыкнут, чтобы оставить все как есть. Она хорошо работает, старается — подумаешь, документы… Ее таки выгнали. Спасибо, хоть заплатили честно. Правда, деньги отобрал Саша — в счет того, что кормил ее три недели.
Приходилось жить вот так, в вечном ожидании, коротая дни за бесполезным и выматывающим поиском. Это было лучше, чем сидеть в душной и неуютной комнате. Туда Ника возвращалась только к вечеру. Тогда же приходил и Саша.
Они сразу определили отношения друг к другу. Ника пресекала любые проявления «чувств» с его стороны.
Сначала он еще пытался приставать. Подкатывал к ней ласково, пользуясь привычным арсеналом:
— Ника, хочешь, сегодня пойдем в ресторан? Или в «Гостинку», прикупим тебе обновочку?
— Не хочу, — мрачно бормотала она. Потом торопливо добавляла: — Сегодня твоя Алена приедет, вот с ней и иди.
— Не хочу с Аленой, я тебя хочу…
Он пытался обнять ее, но нежности вызывали у Ники такую брезгливую неприязнь, что становилось ясно: лучше ее не трогать. Сашу, по большому счету, это все не интересовало. У него действительно была Алена, а что до этой непонятной недотроги, рано или поздно она привыкнет и сама начнет на него вешаться. Он вскоре успокоился. С некоторыми девушками лучше демонстрировать холодность: это лучший способ покорить их сердце.
Кроме того, Ника нужна больше для дела, чем для чего-то еще. Она очень положительная на вид, и именно такие нравятся всяким богатым папикам. Такую девочку-припевочку, рыженькую, кудрявую, как ангелок, и по-детски круглолицую, любой дядечка безбоязненно приведет домой, не ожидая от нее никакой подставы, — потом она откроет дверь остальным членам банды. Никто из их компании на эту роль не годился: сложная жизнь оставила у «боевых подруг» отпечаток не только в душе, но и на лице. У той же Алены весьма недобрые глаза: этакий подросший волчонок.
Хорошо хоть Алена не ревнива. Трудная юность сделала ее весьма уверенной в себе, и она глядела на новенькую с превосходством. Алена занимала далеко не последнее место в тусовке, и не только из-за того, что была девчонкой Саши. Она хорошо научилась выживать среди подобных людей — еще раньше, когда по малолетству, брошенная родителями-алкоголиками, бродяжничала с беспризорниками. Поняла, что главное — заставить их с собой считаться. А это она умела: достаточно было время от времени изобразить зверскую злобу, впасть в агрессию, если что-то не по ней, — чтобы они реально поверили: эта отмороженная запросто может кого-нибудь убить… А, кроме того, без нее и половина «дел» не была бы такой удачной. Алена служила идеальной «приманкой» — нахальной, бескомпромиссной и безжалостной. Ей хорошо удавалось «разводить лохов», хотя она этого не любила. Ничем не показывала, что ей хоть немного жаль потерпевших: в такой банде любая слабость вызовет только презрение. Она предпочитала кражи грабежам и разбоям, с удовольствием лазила по окошкам, проникая даже в самые узкие форточки, — в этом ей не было равных.
Лихие друзья ее уважали. Даже Мишаня никогда ее не задевал. А ей было с ними достаточно комфортно, и никакая Ника не могла поколебать положения Алены.
Время от времени Саша приходил домой вовсе с посторонними девушками, и тогда Ника удалялась на кухню, сидела там часа два под бдительными взглядами подозрительных коммунальных старух, дожидаясь, пока Саша натешит свою плоть. Девушка не понимала, почему он, собственно, не выгоняет ее из квартиры. Какой от нее смысл? Только лишние траты… Но и сама уходить не спешила: как бы здесь ни было плохо, ее пока что не трогают. Да и идти ей некуда. А так она имеет возможность, не отвлекаясь ни на что, каждый день искать — свой дом, семью, друзей… и надеяться, что рано или поздно найдет их и навсегда покинет неприятный, грязный Сашин мир.
Другое дело — Мишаня. Когда он появлялся, Ника старалась сразу уйти из дома, независимо от того, какое было время суток. Потому что точно знала: однажды он в очередной раз выпьет, сломает хилый замок на двери ее комнаты, ворвется… Ника боялась Мишаню — и ненавидела куда сильнее, чем своих соседей.
Сегодня Саша появился после заката. Он был мрачен и сосредоточен.
— Поговорить надо. Тебе нужна работа? Вот ночью и проверим, можешь ли ты работать. Только дождемся Мишаню…
— Что еще за работа? — встревоженно спросила Ника. Она хорошо изучила этих парней. — Криминал? Я не пойду.
— А куда ты денешься, — раздраженно ответил Саша. — Денег должна мне за еду и жилье? Отработаешь — пожалуйста, ищи свою честную работу дальше. Я не могу заниматься благотворительностью. Начнем с малого и простого: сегодня ты поможешь нам забраться в квартиру. В форточки когда-нибудь лазила?
— Но… это же Алена обычно делает?
— У Алены сегодня выходной.
Ника отвернулась. Она очень не любит, когда ею пытаются манипулировать. Сама виновата: зачем вообще с ним связалась? Чем дальше, тем больше об этом жалеет.
— Идем? — напомнил о себе Саша.
Глядя на лицо Ники, он подумал, что, возможно, зря все это затеял. Он никогда не встречал таких девушек и не знал, как с ними себя вести. Она не просто выглядит порядочной: нет, Ника — действительно порядочная и интеллигентная. Если бы не амнезия, она бы никогда не перемолвилась с Сашей и словом: она принадлежит совершенно другому миру. И сейчас ее держит на месте только растерянность. Ника не понимает, что с ней происходит, боится, и лишь потому никуда не уходит от них. Стоит один раз напугать — и все…
Непросто будет заставить Нику играть роль приманки. Тогда что с ней делать? Какую пользу извлечь? Отдать на растерзание Мишане и забыть? Или, может, подсадить на иглу? Попробовав наркотика, она быстро станет такой же, как все. А что, это очень правильная мысль. Красоту утратит не сразу, некоторые, наоборот, поначалу прямо-таки расцветают. Пока сделается страшной, уже успеет отработать все затраты…
Они вышли на улицу. Саша, заткнув уши наушниками плеера, в которых орало что-то немузыкальное, бездумно глазел по сторонам, но при этом крепко держал Нику под руку, будто девушка собиралась от него убежать. Сели на скамейку перед домом и замолчали. Не о чем им разговаривать.
Вскоре появился Мишаня. Компания снялась с места и медленно поплелась в сторону Невского. Подозрительные старушки во дворе проводили их обычными недобрыми взглядами. Саша злобно щурился на них исподлобья. Мишаня тоже обратил внимание:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Хотелось закричать, зажмуриться, проснуться — но Тоник почему-то продолжал стоять. Лихорадочно подумал, что, куда бы он ни побежал, везде его встретит этот же сумасшедший Санкт-Петербург, тихий, пустой, будто бы уже наполовину мертвый.
Он вернулся в зал ожидания и сел в ближнее к выходу кресло. Сидел неподвижно, ни о чем не думая. На улице окончательно стемнело, а здесь под потолком горели неяркие лампочки в грязных абажурах. Чем ближе к ночи, тем больше в теплое душное помещение набивалось неприкаянного народу. Они, наверное, жили здесь: пьяные, вонючие, оборванные, с испитыми лицами, неприметно-серые, а потому как будто бы без возраста, знакомые между собой. Они ссорились, делились добытыми за день огрызками и спиртным, делили места, тут же сплевывали и курили. Постепенно затихали, устраиваясь на ночь в неудобных креслах. Храпели, кашляли, ругались во сне. Надо было давно уйти из этой клоаки, но у Тоника не было сил даже пошевелиться…
Плохо дело. Он совсем ничего не понимает. Конечно, это его город — и в то же время совсем чужой. Надо успокоиться и подумать… вспомнить.
Тоник выпрямился. Нащупал в кармане мобильный телефон и сжал его. Единственное, что вселяет уверенность: его память — не ложная! Он находился на «Лилии», пока яхта не потонула. Потом пытался выжить в ледяной воде (при одном лишь воспоминании стало холодно), но… наверное, не получилось. Эта… баррантида, видимо, в самом деле пришла, но он ее уже не увидел. А она каким-то образом (не зря же все цепенеют при одном ее упоминании) выкинула Тоника в чужой мир. То ли живого, то ли нет.
Дверь хлопнула, и Антон оглянулся. В зал ожидания вошли двое ментов и громко скомандовали всем приготовить документы.
При нем вообще ничего нет, кроме мобильника. Что тут делают с такими, как он? Удивительный мент с окладистой русой бородой, красиво ниспадающей на грудь, приближался, небрежно просматривая корочки, которые ему протягивали заспанные бомжи. Его коллега, идущий вдоль параллельного ряда кресел, выглядел не так экзотично. Он вообще был поразительно похож на тех, кого проверял, — разве что в форме: то же испитое лицо, красные глаза, грязные руки с черными обгрызенными ногтями. Они занялись каким-то бомжом, пытаясь выгнать его с насиженного места. Бомж сопротивлялся и орал, что никуда не пойдет. Антон незаметно выскользнул из зала. Сразу за дверью стоял третий сотрудник милиции. Он спокойно выпустил Тоника, ничего не сказав. Но сразу задержал грязную личность неопределенного пола, которая попыталась просочиться вслед за ним. Видимо, их интересовали только деклассированные элементы, а Тоник пока что выглядел обыкновенно.
На привокзальной площади было светло, Невский проспект сиял разноцветными огнями. Мчались машины, шли люди. Тоник вдохнул полной грудью ночной воздух и подумал, что город живет странной жизнью. Здесь, на Невском, он ничуть не изменился. Но в нем полно загадочных мрачных мест, где даже днем не бывает ни души. Вроде жители Санкт-Петербурга чего-то сильно боятся.
Они боятся двух необъяснимых вещей: баррантиды и призраков.
Мент из Северного РОВД обозвал его призраком. Может, он и был прав, стоит это выяснить. Тогда Тонику нечего опасаться…
Он пошел по неосвещенному переулку — прочь от вокзала. Шел, не особо разбирая дорогу. С неба падал редкий мелкий дождик, было довольно тепло.
По мере удаления от центра переулок становился все темнее и безлюднее. Ближе к Обводному город совсем опустел, будто вымер. Какие-то несколько сотен метров — и будто уже не Питер вовсе. Неосвещенные районы, тихие, темные громады заводов, грязные улицы, покрытые раздолбанным асфальтом. Высокие заборы, поверху увитые колючей проволокой. Деревья протянули над тротуарами ветки с пыльными листьями. Тоник вспомнил, что, когда его спросили, какой сейчас месяц, он ляпнул «апрель». Конечно, это не апрель. Скорее всего, май, конец или середина. Листья уже такие большие…
Потом он вышел на виадук — железная дорога пересекала Обводный канал. Он поднялся наверх и остановился, прислонившись к грязным перилам. Не пойдет здесь поезд. За спиной — безжизненные рельсы, впереди — пустота, несколькими метрами ниже — серое полотно дороги, тоже пустое. И все здесь чуть-чуть иначе, чем в прежнем мире…
Но — вдруг показалось, будто бы за ним следят… Тоник резко обернулся.
Кто-то жался к столбу на другой стороне моста. Не разглядеть отсюда. Но, увидев, что Тоник пристально его рассматривает, человек молча двинулся навстречу.
Он подходил все ближе, легко шагая через рельсы, и, несмотря на то что приближался быстро, его очертания не становились более отчетливыми. Так, нечто темноватое и размытое. Тоник растерянно протер глаза, но лучше видеть не стал, словно темнота и расстояние по-прежнему мешали рассмотреть незнакомца.
— Стой, — повинуясь наитию, шепотом скомандовал Антон. Всеми силами души попытался задержать приближающуюся к нему страшную галлюцинацию.
Человек остановился. Только чуть шевелились от ветра полы длинной одежды. Видимо, он ощущал ужас Тоника и его волю, его беззвучный протестующий крик: не подходи! Видимо, что-то на самом деле помешало ему подойти — потому что Тоник тоже его чувствовал. Вот он, призрак! Вот это замершее в нескольких шагах существо, не отбрасывающее тени. Оно мертвое… мертвое давным-давно. Призрак шевельнулся. От его движения Тонику почему-то стало холодно, и волосы на голове зашевелились. Существо, стоящее на безжизненной железной дороге, посреди безлюдного спящего города, желает его смерти… Антон тряхнул головой. Послать бы привидение отсюда, куда надо, но голос перехватило. Не надо голоса… Дунул ветер, и контуры призрака стали размываться, пока он не исчез на глазах приросшего к месту Тоника.
Он сделал шаг назад и чуть не полетел с виадука.
Почти бегом добрался до лестницы. Уже взявшись за перила, вдруг понял, что земля подрагивает. Потом со стороны города появилось и выросло бледное сияние. Приближается поезд. Тоник крепче вцепился в перила. Мимо него, в неизвестность, промчался бледный призрачный состав, освещая себе дорогу блеклым прожектором. В темных окошках — ни души…
Антон устало сел на ступеньку. Вот и выяснил, какие бывают привидения. Странным образом он чувствовал их. И если тот, одиноко шатающийся по путям, был готов его убить, этому поезду не было никакого дела до живого человека. Антон опустил голову на колени — что-то страшное, что мучило его, бесспорно, было связано с привидениями… так что знакомый мент оказался частично прав.
Теперь ночная улица, до этого вполне безобидная, показалась ему пустынной и опасной, за каждым кустом мог скрываться очередной призрак. Первая ночь в чужом городе чуть не убила Антона. Ну, что теперь делать?! Идти назад, на вокзал, нет смысла, его неудобное кресло давно заняли, не ночевать же на полу среди блохастых бомжей. Он быстро поднялся на ноги. Надо уйти подальше от дороги, от которой исходит прямо-таки физическое чувство потусторонности. Надо выяснить, зачем он здесь, в новом мире…
В мире, который живым приходится делить с мертвыми. Где ожили известные с детства страшные сказки…
9
Весел на «казанке» не было — девочка поняла это только теперь, когда, неизвестно зачем, села в разбитую лодку.
Равнодушный шепот, звучащий на корме. Берег, исчезнувший в тумане. Кругом — только спокойная вода и густой туман. Он опять похож на жемчужные стены очень большой комнаты, по которой мечется эхо, искажая все звуки. Девочка неподвижно застыла, вцепившись руками во влажное деревянное сиденье. Она поняла, что шепчет неизвестный голос: молитвы. Одну за другой. И, кажется, это совершенно не знакомые молитвы…
Вдалеке раздался длинный низкий гудок, словно где-то сквозь туман движется огромное судно. Ее путь в неизвестность начался, и теперь он будет бесконечно долог — он будет длиться столько, сколько будет жить она сама…
Саша, как всегда, появился внезапно. Уже три недели Ника жила в его коммуналке, в маленькой, похожей на темный носок, комнате без окна. Сюда он ее привел на следующий день после знакомства — когда Ника перестала от них с Михой шарахаться и поняла, что никто — хотя бы временно — не посягает на ее честь и независимость. Он знал, что девушка ненавидит эту комнату, ненавидит своих соседей — неряшливых алкоголиков, и заодно, по всей видимости, недолюбливает самого Сашу. Но не уходит, потому что ей некуда идти.
С утра она, полная надежд, уходила на весь день, пыталась искать работу, но к вечеру всегда возвращалась. Никто не хотел ее брать. Еще бы: человек без паспорта, без каких-либо вообще документов, без образования, ничего о себе не помнящий! Даже для того, чтобы торговать на улице, и то требуется паспорт. Потому Нике предлагали только «промоушн». Но бегать за людьми и орать им в лицо: «Сегодня у нас супер-пупер предложение, покупайте духи за тысячу рублей, завтра в магазине они будут за четыре!» — ей казалось как-то чересчур. Время шло, а работы не было, своего дома тоже не было. К тому же ее терзало одиночество. Может быть, она перенесла какую-то тяжелую травму? И от шока забыла саму себя? Почему же тогда ее никто не ищет?
Много раз Ника пыталась найти свой дом. Она бродила по пыльным улицам, одновременно узнавая их и чувствуя, насколько они ей чужие. В городе постоянно находила места, где все казалось родным, знакомым до последней трещинки в асфальте. Тогда Ника заходила чуть не в каждую парадную, подходила к разным квартирам, прислушиваясь к себе, — пока не начинала кружиться голова… но никогда не встречала ни одного знакомого. Люди равнодушно шли мимо, не обращая внимания на девушку. А двери, виденные когда-то, всегда оставались закрытыми…
Все оставалось таким неопределенным. Ника исхудала, она плохо спала, непрерывно думая, что же ей теперь делать. Ведь даже не было известно, умеет ли она хоть что-нибудь.
Один раз Нике удалось устроиться на мойку машин. Но ее попросили через неделю принести для оформления документы. Ника тянула до последнего, надеясь, что к ней достаточно привыкнут, чтобы оставить все как есть. Она хорошо работает, старается — подумаешь, документы… Ее таки выгнали. Спасибо, хоть заплатили честно. Правда, деньги отобрал Саша — в счет того, что кормил ее три недели.
Приходилось жить вот так, в вечном ожидании, коротая дни за бесполезным и выматывающим поиском. Это было лучше, чем сидеть в душной и неуютной комнате. Туда Ника возвращалась только к вечеру. Тогда же приходил и Саша.
Они сразу определили отношения друг к другу. Ника пресекала любые проявления «чувств» с его стороны.
Сначала он еще пытался приставать. Подкатывал к ней ласково, пользуясь привычным арсеналом:
— Ника, хочешь, сегодня пойдем в ресторан? Или в «Гостинку», прикупим тебе обновочку?
— Не хочу, — мрачно бормотала она. Потом торопливо добавляла: — Сегодня твоя Алена приедет, вот с ней и иди.
— Не хочу с Аленой, я тебя хочу…
Он пытался обнять ее, но нежности вызывали у Ники такую брезгливую неприязнь, что становилось ясно: лучше ее не трогать. Сашу, по большому счету, это все не интересовало. У него действительно была Алена, а что до этой непонятной недотроги, рано или поздно она привыкнет и сама начнет на него вешаться. Он вскоре успокоился. С некоторыми девушками лучше демонстрировать холодность: это лучший способ покорить их сердце.
Кроме того, Ника нужна больше для дела, чем для чего-то еще. Она очень положительная на вид, и именно такие нравятся всяким богатым папикам. Такую девочку-припевочку, рыженькую, кудрявую, как ангелок, и по-детски круглолицую, любой дядечка безбоязненно приведет домой, не ожидая от нее никакой подставы, — потом она откроет дверь остальным членам банды. Никто из их компании на эту роль не годился: сложная жизнь оставила у «боевых подруг» отпечаток не только в душе, но и на лице. У той же Алены весьма недобрые глаза: этакий подросший волчонок.
Хорошо хоть Алена не ревнива. Трудная юность сделала ее весьма уверенной в себе, и она глядела на новенькую с превосходством. Алена занимала далеко не последнее место в тусовке, и не только из-за того, что была девчонкой Саши. Она хорошо научилась выживать среди подобных людей — еще раньше, когда по малолетству, брошенная родителями-алкоголиками, бродяжничала с беспризорниками. Поняла, что главное — заставить их с собой считаться. А это она умела: достаточно было время от времени изобразить зверскую злобу, впасть в агрессию, если что-то не по ней, — чтобы они реально поверили: эта отмороженная запросто может кого-нибудь убить… А, кроме того, без нее и половина «дел» не была бы такой удачной. Алена служила идеальной «приманкой» — нахальной, бескомпромиссной и безжалостной. Ей хорошо удавалось «разводить лохов», хотя она этого не любила. Ничем не показывала, что ей хоть немного жаль потерпевших: в такой банде любая слабость вызовет только презрение. Она предпочитала кражи грабежам и разбоям, с удовольствием лазила по окошкам, проникая даже в самые узкие форточки, — в этом ей не было равных.
Лихие друзья ее уважали. Даже Мишаня никогда ее не задевал. А ей было с ними достаточно комфортно, и никакая Ника не могла поколебать положения Алены.
Время от времени Саша приходил домой вовсе с посторонними девушками, и тогда Ника удалялась на кухню, сидела там часа два под бдительными взглядами подозрительных коммунальных старух, дожидаясь, пока Саша натешит свою плоть. Девушка не понимала, почему он, собственно, не выгоняет ее из квартиры. Какой от нее смысл? Только лишние траты… Но и сама уходить не спешила: как бы здесь ни было плохо, ее пока что не трогают. Да и идти ей некуда. А так она имеет возможность, не отвлекаясь ни на что, каждый день искать — свой дом, семью, друзей… и надеяться, что рано или поздно найдет их и навсегда покинет неприятный, грязный Сашин мир.
Другое дело — Мишаня. Когда он появлялся, Ника старалась сразу уйти из дома, независимо от того, какое было время суток. Потому что точно знала: однажды он в очередной раз выпьет, сломает хилый замок на двери ее комнаты, ворвется… Ника боялась Мишаню — и ненавидела куда сильнее, чем своих соседей.
Сегодня Саша появился после заката. Он был мрачен и сосредоточен.
— Поговорить надо. Тебе нужна работа? Вот ночью и проверим, можешь ли ты работать. Только дождемся Мишаню…
— Что еще за работа? — встревоженно спросила Ника. Она хорошо изучила этих парней. — Криминал? Я не пойду.
— А куда ты денешься, — раздраженно ответил Саша. — Денег должна мне за еду и жилье? Отработаешь — пожалуйста, ищи свою честную работу дальше. Я не могу заниматься благотворительностью. Начнем с малого и простого: сегодня ты поможешь нам забраться в квартиру. В форточки когда-нибудь лазила?
— Но… это же Алена обычно делает?
— У Алены сегодня выходной.
Ника отвернулась. Она очень не любит, когда ею пытаются манипулировать. Сама виновата: зачем вообще с ним связалась? Чем дальше, тем больше об этом жалеет.
— Идем? — напомнил о себе Саша.
Глядя на лицо Ники, он подумал, что, возможно, зря все это затеял. Он никогда не встречал таких девушек и не знал, как с ними себя вести. Она не просто выглядит порядочной: нет, Ника — действительно порядочная и интеллигентная. Если бы не амнезия, она бы никогда не перемолвилась с Сашей и словом: она принадлежит совершенно другому миру. И сейчас ее держит на месте только растерянность. Ника не понимает, что с ней происходит, боится, и лишь потому никуда не уходит от них. Стоит один раз напугать — и все…
Непросто будет заставить Нику играть роль приманки. Тогда что с ней делать? Какую пользу извлечь? Отдать на растерзание Мишане и забыть? Или, может, подсадить на иглу? Попробовав наркотика, она быстро станет такой же, как все. А что, это очень правильная мысль. Красоту утратит не сразу, некоторые, наоборот, поначалу прямо-таки расцветают. Пока сделается страшной, уже успеет отработать все затраты…
Они вышли на улицу. Саша, заткнув уши наушниками плеера, в которых орало что-то немузыкальное, бездумно глазел по сторонам, но при этом крепко держал Нику под руку, будто девушка собиралась от него убежать. Сели на скамейку перед домом и замолчали. Не о чем им разговаривать.
Вскоре появился Мишаня. Компания снялась с места и медленно поплелась в сторону Невского. Подозрительные старушки во дворе проводили их обычными недобрыми взглядами. Саша злобно щурился на них исподлобья. Мишаня тоже обратил внимание:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33