Можешь, пожалуй, даже гордиться собой. А я уже горжусь! Теперь выкладывай, чего там твои острые уши за последнюю неделю наслушались?
- Да всякие истории о мести: братья мстят за братьев, отцы - за сыновей. В народе считают, что самое худшее позади, теперь можно и старые счеты кое с кем свести.
Хаким кивнул. Он тоже это почувствовал. Период полной анархии после волнений, спровоцированных НФОС на деньги нисибиси, завершился, и теперь у всех возникло ощущение, что будущее будет не таким, как прошлое. Но со старыми-то долгами все равно надо разделаться до того, как это будущее наступит.
- Что еще?
- В районе Боен целый новый город строится; там поселились подсобные рабочие, что раньше таскали камни для храма Буреносца. И все почему-то уверены, будто улицы в Санктуарий прямо-таки вымощены золотом, а уж стены непременно золотые.
Будь я проклят - в чем-то они, наверное, правы. Вообще повсюду что-то строится, молотки стучат, штукатуркой пахнет. Даже наш принц строительством увлекся. А уж простой народ и вовсе уверен, что мир день ото дня все лучше становится.
- Значит, никаких тучек на нашем счастливом небосклоне ты не заметил?
Хорт несколько сник. Взгляд у него стал напряженным; он наклонился над столом к Хакиму, и тот подумал: молодец, хорошо работает! И все же чувствовалось, что напряжение Хорта вызвано не только рвением прилежного ученика.
- Учитель, люди пропадают! Человек пять-шесть в неделю.
И с концами. Больше их ни в одном из привычных мест не увидишь. Кое-кто говорит, что виновата Гильдия Магов, которая пытается вернуть себе прежнюю власть, но я ничего такого не обнаружил. По-моему, все следы ведут в порт.
- Ты проверил?
Хорт только вздохнул Его отец был лучшим рыбаком в городе, и, хотя сам Хорт не имел ни малейшего желания бултыхаться в соленой воде, он был абсолютно своим человеком среди тех, кто ежедневно имел дело с морем.
- Мы расширяем торговлю в обе стороны по побережью: к нам везут камни для стен и всякие безделушки, а мы расплачиваемся золотом бейсибцев. Большая часть этого золота идет действительно туда, куда нужно, но кое-что умудряется уйти на запад и оседает в районе Ведьминой Банки... Сам понимаешь, что это значит!
Сообщение было весьма тревожным, однако Хаким заставил себя равнодушно пожать плечами и с непонимающим видом покачать головой. Ну да, он слыхал об этих песчаных банках в море, где бейсибские рыбаки когда-то учили земляков Хорта ставить сети на глубоководную рыбу, но больше ему ничего об этом районе не известно...
Хорт широко улыбнулся и прошептал, еще ниже наклоняясь над столом:
- Там, если поймаешь течение, тебя вынесет прямо к Подветренной стороне Острова Мусорщиков, где гавань такая же глубокая, как наша, только в два раза шире... И никаких законов насчет золота!..
Старый Хаким задумчиво крутил пальцами седую бороду. Уж он-то лучше всех знал историю Санктуария! В нынешние времена полновластные хозяева здесь ранкане, а старожилам остается лишь с гордостью побежденных в драке кивать на своих древних илсигских предков. Но так было не всегда. В памяти людей еще живы воспоминания о том времени, когда илсигские короли считались врагами, а Остров Мусорщиков служил убежищем, куда стекались все угнетенные...
Стало быть, Остров Мусорщиков, рай для пиратов... Место, по сравнению с которым даже самые гнусные районы Санктуария кажутся спокойными и благопристойными. Бич всех моря ков, гроза побережья, бандитское гнездо, где к Санктуарию всегда относились как к бедному родственнику, попросту не принимая его во внимание. Вот только Санктуарий давно перестал быть бедным...
- И как это связано с пропавшими людьми? - спросил Хаким, совершенно протрезвев.
Хорт пожал плечами.
- Некоторые отправляются туда сами, добровольно. Завербовываются. Остальные - как галерные рабы.
- И никто даже не догадывается, что пираты собирают здесь свой урожай?
- А ты разве догадывался?
И опять Хаким вынужден был покачать головой. Санктуарий всегда был в незавидном положении - родной дом для воров, но отнюдь не цель для пиратов. Старые привычки действительно умирают с трудом...
- Мой старик, - продолжал Хорт, имея в виду своего отца, - говорит так: можно не сомневаться, что короли и принцы непременно станут строить оборонительные стены не там, где нужно.
"И твой старик, пожалуй, прав", - подумал Хаким.
- Ты ведь сообщишь кому следует, правда? - спросил Хорт, уже не изображая профессионального рассказчика, а вновь превратившись в простого парня, который боится за судьбу родного дома и за собственную жизнь.
Хаким кивнул. Конечно же, он сообщит, хотя основа у этой истории весьма хлипкая, доказательств почти никаких и преподносить такие сведения следует с большой осторожностью. В Санктуарий, правда, найдутся люди, которые могли бы подтвердить подозрения Хорта, и кое-кто из этих людей числится в должниках старого Хакима. Ну что ж, завтра же он и начнет. Но без Хорта.
В его профессии есть кое-какие хитроумные приемы, которым, надеялся Хаким, Хорта ему никогда не придется обучать.
- Что-нибудь еще, сынок? - спросил он. - Скандалы? Случаи волшебства? Рождение двухголовых телят?
Хорт наконец несколько сбросил напряжение и начал рассказывать ему одну из бесчисленных историй о том, как чей-то любовный талисман внезапно стал приносить одни несчастья.
***
Уже занимался рассвет, когда Хаким выбрался из Лабиринта на улицу, ведущую к Западным Воротам. Он задержался дольше, чем собирался, выпил больше, чем хотел, и чувствовал, что пошатывается. Усталые стражники у ворот приветствовали его и снова отвернулись, когда он, взяв с подставки свечу, углубился в темный лабиринт извилистых улочек.
Именно так можно было быстрее всего и совершенно незаметно попасть во дворец и пройти его насквозь. Бесчисленное множество потайных лестниц, коридоров и тупиков существовало здесь исключительно с той целью, чтобы официально о них забыли, когда завершится очередной период расширения дворца.
Подобно Лабиринту, этой городской клоаке, дворцовые переходы и подземелья считались местом куда более таинственным, чем были на самом деле. Под Залом Правосудия, например, Хаким столкнулся сразу с тремя придворными, явно просто спешившими в свои спальни; ну а встреченных слуг он даже и считать не стал.
Здесь, в темных переходах и переулках, существовало только одно правило: молчать. Смотреть, но как бы не видеть, слушать, но никогда не говорить об услышанном. Хаким помнил все, что когда-либо видел здесь; однако, если не встречал ничего подобного где-нибудь в ином месте, на публике, событие это оставалось навек похороненным в его памяти.
Миновав пыльный перекресток, от которого по узкому переулку можно было выйти на широкую людную площадь, Хаким снова подумал о том, как схожи жизнь во дворце и та жизнь, которую ведут бандиты и уголовники. Отличный сюжет для эпического сказания! Хаким позволил мыслям об этом захватить его целиком.
Потом, много времени спустя, Хаким скажет, что в следующую секунду вел себя не как подобострастный бейсибец и не как высокомерный ранканин-придворный, а посмотрел Бейсе прямо в глаза, как и положено гордому илсигу. Правда, однако, заключалась в том, что он был совершенно сбит с толку, когда увидел у себя в комнате Шупансею, спокойно восседавшую на подушках в мягком шерстяном халате и шлепанцах; темно-золотистые волосы Бейсы были заколоты для сна, с плеча свисала смертельно опасная змея-бейнит.
- О-о-о Бей... - Слова отказывались ему повиноваться. Такого с ним прежде никогда не случалось.
Бейса вела себя куда сдержаннее. Хотя тоже смутилась, захихикала, точно молоденькая служанка, и рассыпала по полу рисунки, которые держала в руках. И лишь тонкая длинная змея полностью сохранила достоинство: широко зевнула, продемонстрировала желтоватые клыки и алую пасть и снова свернулась клубком, сунув морду в теплые волосы хозяйки.
Шупансея подхватила с полу первый попавшийся рисунок, поднялась на ноги и смиренно протянула его Хакиму:
- Прости меня, Рассказчик...
Лампа уже начинала коптить. Сквозь узкое окно в комнату вливался бледный утренний свет. Только сейчас Шупансея поняла, что провела в комнате Хакима всю ночь - и какая разница, был ли он с нею или нет...
- Я и правда очень виновата перед тобой...
Хаким наклонился и поднял еще один рисунок - лишь бы не смотреть ей в лицо. Везет тому пьянице, который понимает, что за неловкость ему совсем необязательно вынесут смертный приговор. Сам Хаким понял это давным-давно, а вот Бейса явно еще не успела. От смущения щеки ее алели ярче, чем пасть змеи.
- Если бы я знал, что ты зашла ко мне, о Бейса... - Хаким, пытаясь скрыть звучавшее в его голосе неуместное веселье, нагнулся и поднял еще один рисунок. - Если б я только знал... Я бы непременно вернулся гораздо раньше!..
Время на секунду остановилось, затем снова пустилось вскачь. Шупансея наконец шумно и прерывисто вздохнула.
- Я... Мне приснился кошмарный сон... Я думала, ты сможешь мне помочь... Мне кажется, если б я сумела придумать для этих снов какой-то другой конец, они, возможно, оставили бы меня наконец... А ведь ты, по-моему, всегда знаешь, что и как должно кончаться...
Хаким грустно покачал головой.
- Это только в сказке можно сделать так, что в конце герой или героиня остаются живы. В жизни все иначе, о Бейса. Но я с радостью выслушаю тебя.
- Нет, теперь я понимаю: это МОИ сны, и я САМА должна с ними справиться. - Присев на корточки, она принялась собирать рассыпавшиеся пестрые рисунки. Вдруг пальцы ее замерли - перед ней был портрет принца Кадакитиса, в смятении склонившегося над телом поверженного врага. - Думаю, я кое-что поняла, всего лишь внимательно рассмотрев твои рисунки, - сказала она. - Странно - я никогда не думала, что Китус может воспользоваться своим мечом... И вовсе не потому, что он слаб.
Нет. Но я-то люблю его за то, что он добр. Он сильный и добрый, и, может быть, это когда-нибудь поймет и его народ. Но когда я смотрю на этот рисунок... Знаешь, я прямо-таки ВИЖУ, как это происходит наяву... Я знаю, этот человек был предателем и Китусу пришлось убить его. Но тогда он испытал не только гордость; он испытал также отвращение.., и за одну ночь стал взрослым.
Видимо, и мне предстоит через это пройти - повзрослеть, хотя, вероятно, и не с помощью меча, если я хочу помочь ему превратить Санктуарий в город, принадлежащий всем людям.
Таких картин следует нарисовать как можно больше и развесить их повсюду, чтобы каждый мог видеть!..
Хаким с кислым видом отобрал у нее рисунки.
- Боюсь, эти рисунки носят чересчур общий характер, госпожа. Чаще всего я лишь рассказываю разные истории, а художник делает наброски по ходу сюжета, и только потом Молин - прошу прощения, досточтимый Факельщик! может высказать пожелание украсить тем или иным рисунком новые городские стены.
Шупансея так резко выпрямилась, словно в комнату вошел упомянутый Хакимом жрец. Ее мнение относительно этого вездесущего чиновника было крайне неопределенным. Да и вряд ли нашелся бы хоть один человек, способный утверждать, что полностью понимает Молина Факельщика. Черноволосый ранканский жрец остался предан своему поверженному богу и ныне руководил восстановлением того города, который открыто презирал и ненавидел.
- Ну что ж, ты подал мне неплохую идею. Молин, правда, ни разу об этом не упоминал, но упомянуть ему придется, а если нет, то мы с Китусом ему напомним. Он, конечно, станет ворчать, что есть и более насущные проблемы, а потом не захочет продолжать разговор, помрачнеет и захочет уйти... Должно быть, действительно очень трудно так много работать и получать в результате столь малое удовлетворение...
- Говорят, ненависть приносит не меньшее удовлетворение, чем любовь.
- Я предпочитаю любовь.
- А Факельщик - нет.
Последний рисунок залетел под подушки. Они увидели его одновременно, и Хаким сразу понял, что на нем изображено - по торчавшему наружу уголку, а потому поспешил первым схватить его. И он бы успел, но своим резким движением испугал змею, прятавшуюся в волосах Шупансеи. Благоразумие всегда было лучшей стороной доблести, и все же он почувствовал в горле комок, когда она сама подняла этот рисунок.
Приказ Факельщика был четким и ясным: сделать иллюстрации к тем историям Хакима, которые повествовали о судьбе Санктуария с тех пор, как принц прибыл сюда в качестве правителя.
Вряд ли нашлось бы более важное событие, чем тот день, когда Кадакитис вручил Бейсе и сопровождавшей ее свите Сэванх, "дабы она его сберегла". Теперь-то Хакиму Шупансея была симпатична - да и принц желал сделать ее своей женой, но тогда все они ее ненавидели, и об этом явственно свидетельствовал рисунок Лало.
Бейса была в одеждах из золоченой парчи, изукрашенной драгоценными каменьями, лицо и обнаженные груди - переливчато-зеленого цвета, и вся она - воплощенное высокомерие. Хаким редко соединял их теперь в единый образ эту молодую женщину, которую знал уже достаточно хорошо, и то неведомое создание, которое с трудом помнил; однако он не мог отрицать того, что именно бейсибцы, обладавшие немыслимыми золотыми запасами и невероятным презрением ко всему не-бейсибскому, послужили главной причиной страданий, выпавших на долю Санктуария. Ранканская военная кампания на севере практически не задела бы город - и, уж конечно, не вызвала бы в нем раскола! - если бы бейсибцы с самого начала не мутили воду.
- И что же, Молин намерен все это изобразить на городских стенах? спросила Шупансея абсолютно спокойным тоном, но не поднимая глаз от рисунка.
- Да, если на то, конечно, будет воля принца. И твоя, госпожа.
Пергамент задрожал у нее в руке. Глаза расширились, взгляд остекленел; из волос высунулась голова змеи, и Хаким вдруг усомнился: а действительно ли она так уж изменилась за эти годы, пока он был ее советником? Да, разумеется, она давно уже вернула сам Сэванх принцу, но вот вернула ли она ему ту власть, которую давал Сэванх?
- Так вот как мы, оказывается, выглядели... Ужасно, да? - прошептала Шупансея и положила пергамент на стопку остальных рисунков. - И что бы я ни делала, этот образ ничто не может стереть из памяти, верно?
Хаким взял ее руку и слегка пожал.
- Ты же знаешь, госпожа, что я люблю рассказывать о будущем, но мне кажется, что досточтимый Молин намерен оставить больше всего места - прямо над главными воротами - для картины, на которой будет увековечено празднование вашей свадьбы с принцем Кадакитисом...
Шупансея вздохнула и отняла у него руку.
- Если эта свадьба состоится. Ведь может еще оказаться, что ненависть действительно сильнее любви.
Она сказала это уже в дверях и обернулась, ожидая, что Хаким станет отрицать то, в чем, как она сама была уверена, нет сомнений.
- Надежда сильнее и ненависти, и любви, - заверил он ее и долго смотрел, как она медленно идет по коридору прочь.
ТОРГОВЦЫ РАБАМИ
Роберт АСПРИН
Салиману не требовалось особого актерского таланта, чтобы изобразить глубокое презрение, когда он с надменным видом пробирался сквозь ряды скованных цепями рабов. Он делал это сотни раз, и вонь, исходившая от множества давно не мытых тел, тесно прижатых друг к другу, была для него совсем не в новинку.
Лишь то, что они сейчас находились на борту корабля, вносило некоторое разнообразие в это смешение отвратительных ароматов. И можно было особенно не стараться поднимать плащ повыше, чтобы не запачкать о грязную палубу: все равно эта вонища насквозь пропитает ткань, и плащ придется либо очень тщательно выстирать, либо просто выбросить. Когда покупаешь очередную партию рабов, не стоит надевать свою лучшую одежду.
Нет, причиной скверного настроения Салимана было отнюдь не то, что он занимается столь мерзким делом. Просто ему пришлось слишком рано встать. И можно было с уверенностью сказать: раз его подняли из теплой постели, оторвав от разгоряченного тела наложницы, и заставили еще до рассвета тащиться сюда, не стоит и надеяться, что в переговорах с работорговцами он проявит добродушие и щедрость.
- Да с какой стати я должен этим заниматься! - громко ворчал человек, державший фонарь. - Что у меня, других дел нет?
С якоря сниматься пора, и вообще...
В этом, собственно, и заключалась основная причина того, что Салиману пришлось так срочно поспешить сюда. Корабль должен был отплыть с утренним отливом, и требовалось покончить с делами до того, как он покинет гавань Санктуария. Тем не менее Салиман продолжал раздражаться по каждому пустяку.
- Может, хочешь, чтобы я рассказал о твоем поведении Джабалу? спросил он нарочито спокойно. - Думаю, если он узнает, что тебе так сложно справляться со своими обязанностями, то и не станет впредь беспокоить тебя по пустякам...
Намек был достаточно толстым, чтобы работорговец пролепетал:
- Нет, нет! Что ты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
- Да всякие истории о мести: братья мстят за братьев, отцы - за сыновей. В народе считают, что самое худшее позади, теперь можно и старые счеты кое с кем свести.
Хаким кивнул. Он тоже это почувствовал. Период полной анархии после волнений, спровоцированных НФОС на деньги нисибиси, завершился, и теперь у всех возникло ощущение, что будущее будет не таким, как прошлое. Но со старыми-то долгами все равно надо разделаться до того, как это будущее наступит.
- Что еще?
- В районе Боен целый новый город строится; там поселились подсобные рабочие, что раньше таскали камни для храма Буреносца. И все почему-то уверены, будто улицы в Санктуарий прямо-таки вымощены золотом, а уж стены непременно золотые.
Будь я проклят - в чем-то они, наверное, правы. Вообще повсюду что-то строится, молотки стучат, штукатуркой пахнет. Даже наш принц строительством увлекся. А уж простой народ и вовсе уверен, что мир день ото дня все лучше становится.
- Значит, никаких тучек на нашем счастливом небосклоне ты не заметил?
Хорт несколько сник. Взгляд у него стал напряженным; он наклонился над столом к Хакиму, и тот подумал: молодец, хорошо работает! И все же чувствовалось, что напряжение Хорта вызвано не только рвением прилежного ученика.
- Учитель, люди пропадают! Человек пять-шесть в неделю.
И с концами. Больше их ни в одном из привычных мест не увидишь. Кое-кто говорит, что виновата Гильдия Магов, которая пытается вернуть себе прежнюю власть, но я ничего такого не обнаружил. По-моему, все следы ведут в порт.
- Ты проверил?
Хорт только вздохнул Его отец был лучшим рыбаком в городе, и, хотя сам Хорт не имел ни малейшего желания бултыхаться в соленой воде, он был абсолютно своим человеком среди тех, кто ежедневно имел дело с морем.
- Мы расширяем торговлю в обе стороны по побережью: к нам везут камни для стен и всякие безделушки, а мы расплачиваемся золотом бейсибцев. Большая часть этого золота идет действительно туда, куда нужно, но кое-что умудряется уйти на запад и оседает в районе Ведьминой Банки... Сам понимаешь, что это значит!
Сообщение было весьма тревожным, однако Хаким заставил себя равнодушно пожать плечами и с непонимающим видом покачать головой. Ну да, он слыхал об этих песчаных банках в море, где бейсибские рыбаки когда-то учили земляков Хорта ставить сети на глубоководную рыбу, но больше ему ничего об этом районе не известно...
Хорт широко улыбнулся и прошептал, еще ниже наклоняясь над столом:
- Там, если поймаешь течение, тебя вынесет прямо к Подветренной стороне Острова Мусорщиков, где гавань такая же глубокая, как наша, только в два раза шире... И никаких законов насчет золота!..
Старый Хаким задумчиво крутил пальцами седую бороду. Уж он-то лучше всех знал историю Санктуария! В нынешние времена полновластные хозяева здесь ранкане, а старожилам остается лишь с гордостью побежденных в драке кивать на своих древних илсигских предков. Но так было не всегда. В памяти людей еще живы воспоминания о том времени, когда илсигские короли считались врагами, а Остров Мусорщиков служил убежищем, куда стекались все угнетенные...
Стало быть, Остров Мусорщиков, рай для пиратов... Место, по сравнению с которым даже самые гнусные районы Санктуария кажутся спокойными и благопристойными. Бич всех моря ков, гроза побережья, бандитское гнездо, где к Санктуарию всегда относились как к бедному родственнику, попросту не принимая его во внимание. Вот только Санктуарий давно перестал быть бедным...
- И как это связано с пропавшими людьми? - спросил Хаким, совершенно протрезвев.
Хорт пожал плечами.
- Некоторые отправляются туда сами, добровольно. Завербовываются. Остальные - как галерные рабы.
- И никто даже не догадывается, что пираты собирают здесь свой урожай?
- А ты разве догадывался?
И опять Хаким вынужден был покачать головой. Санктуарий всегда был в незавидном положении - родной дом для воров, но отнюдь не цель для пиратов. Старые привычки действительно умирают с трудом...
- Мой старик, - продолжал Хорт, имея в виду своего отца, - говорит так: можно не сомневаться, что короли и принцы непременно станут строить оборонительные стены не там, где нужно.
"И твой старик, пожалуй, прав", - подумал Хаким.
- Ты ведь сообщишь кому следует, правда? - спросил Хорт, уже не изображая профессионального рассказчика, а вновь превратившись в простого парня, который боится за судьбу родного дома и за собственную жизнь.
Хаким кивнул. Конечно же, он сообщит, хотя основа у этой истории весьма хлипкая, доказательств почти никаких и преподносить такие сведения следует с большой осторожностью. В Санктуарий, правда, найдутся люди, которые могли бы подтвердить подозрения Хорта, и кое-кто из этих людей числится в должниках старого Хакима. Ну что ж, завтра же он и начнет. Но без Хорта.
В его профессии есть кое-какие хитроумные приемы, которым, надеялся Хаким, Хорта ему никогда не придется обучать.
- Что-нибудь еще, сынок? - спросил он. - Скандалы? Случаи волшебства? Рождение двухголовых телят?
Хорт наконец несколько сбросил напряжение и начал рассказывать ему одну из бесчисленных историй о том, как чей-то любовный талисман внезапно стал приносить одни несчастья.
***
Уже занимался рассвет, когда Хаким выбрался из Лабиринта на улицу, ведущую к Западным Воротам. Он задержался дольше, чем собирался, выпил больше, чем хотел, и чувствовал, что пошатывается. Усталые стражники у ворот приветствовали его и снова отвернулись, когда он, взяв с подставки свечу, углубился в темный лабиринт извилистых улочек.
Именно так можно было быстрее всего и совершенно незаметно попасть во дворец и пройти его насквозь. Бесчисленное множество потайных лестниц, коридоров и тупиков существовало здесь исключительно с той целью, чтобы официально о них забыли, когда завершится очередной период расширения дворца.
Подобно Лабиринту, этой городской клоаке, дворцовые переходы и подземелья считались местом куда более таинственным, чем были на самом деле. Под Залом Правосудия, например, Хаким столкнулся сразу с тремя придворными, явно просто спешившими в свои спальни; ну а встреченных слуг он даже и считать не стал.
Здесь, в темных переходах и переулках, существовало только одно правило: молчать. Смотреть, но как бы не видеть, слушать, но никогда не говорить об услышанном. Хаким помнил все, что когда-либо видел здесь; однако, если не встречал ничего подобного где-нибудь в ином месте, на публике, событие это оставалось навек похороненным в его памяти.
Миновав пыльный перекресток, от которого по узкому переулку можно было выйти на широкую людную площадь, Хаким снова подумал о том, как схожи жизнь во дворце и та жизнь, которую ведут бандиты и уголовники. Отличный сюжет для эпического сказания! Хаким позволил мыслям об этом захватить его целиком.
Потом, много времени спустя, Хаким скажет, что в следующую секунду вел себя не как подобострастный бейсибец и не как высокомерный ранканин-придворный, а посмотрел Бейсе прямо в глаза, как и положено гордому илсигу. Правда, однако, заключалась в том, что он был совершенно сбит с толку, когда увидел у себя в комнате Шупансею, спокойно восседавшую на подушках в мягком шерстяном халате и шлепанцах; темно-золотистые волосы Бейсы были заколоты для сна, с плеча свисала смертельно опасная змея-бейнит.
- О-о-о Бей... - Слова отказывались ему повиноваться. Такого с ним прежде никогда не случалось.
Бейса вела себя куда сдержаннее. Хотя тоже смутилась, захихикала, точно молоденькая служанка, и рассыпала по полу рисунки, которые держала в руках. И лишь тонкая длинная змея полностью сохранила достоинство: широко зевнула, продемонстрировала желтоватые клыки и алую пасть и снова свернулась клубком, сунув морду в теплые волосы хозяйки.
Шупансея подхватила с полу первый попавшийся рисунок, поднялась на ноги и смиренно протянула его Хакиму:
- Прости меня, Рассказчик...
Лампа уже начинала коптить. Сквозь узкое окно в комнату вливался бледный утренний свет. Только сейчас Шупансея поняла, что провела в комнате Хакима всю ночь - и какая разница, был ли он с нею или нет...
- Я и правда очень виновата перед тобой...
Хаким наклонился и поднял еще один рисунок - лишь бы не смотреть ей в лицо. Везет тому пьянице, который понимает, что за неловкость ему совсем необязательно вынесут смертный приговор. Сам Хаким понял это давным-давно, а вот Бейса явно еще не успела. От смущения щеки ее алели ярче, чем пасть змеи.
- Если бы я знал, что ты зашла ко мне, о Бейса... - Хаким, пытаясь скрыть звучавшее в его голосе неуместное веселье, нагнулся и поднял еще один рисунок. - Если б я только знал... Я бы непременно вернулся гораздо раньше!..
Время на секунду остановилось, затем снова пустилось вскачь. Шупансея наконец шумно и прерывисто вздохнула.
- Я... Мне приснился кошмарный сон... Я думала, ты сможешь мне помочь... Мне кажется, если б я сумела придумать для этих снов какой-то другой конец, они, возможно, оставили бы меня наконец... А ведь ты, по-моему, всегда знаешь, что и как должно кончаться...
Хаким грустно покачал головой.
- Это только в сказке можно сделать так, что в конце герой или героиня остаются живы. В жизни все иначе, о Бейса. Но я с радостью выслушаю тебя.
- Нет, теперь я понимаю: это МОИ сны, и я САМА должна с ними справиться. - Присев на корточки, она принялась собирать рассыпавшиеся пестрые рисунки. Вдруг пальцы ее замерли - перед ней был портрет принца Кадакитиса, в смятении склонившегося над телом поверженного врага. - Думаю, я кое-что поняла, всего лишь внимательно рассмотрев твои рисунки, - сказала она. - Странно - я никогда не думала, что Китус может воспользоваться своим мечом... И вовсе не потому, что он слаб.
Нет. Но я-то люблю его за то, что он добр. Он сильный и добрый, и, может быть, это когда-нибудь поймет и его народ. Но когда я смотрю на этот рисунок... Знаешь, я прямо-таки ВИЖУ, как это происходит наяву... Я знаю, этот человек был предателем и Китусу пришлось убить его. Но тогда он испытал не только гордость; он испытал также отвращение.., и за одну ночь стал взрослым.
Видимо, и мне предстоит через это пройти - повзрослеть, хотя, вероятно, и не с помощью меча, если я хочу помочь ему превратить Санктуарий в город, принадлежащий всем людям.
Таких картин следует нарисовать как можно больше и развесить их повсюду, чтобы каждый мог видеть!..
Хаким с кислым видом отобрал у нее рисунки.
- Боюсь, эти рисунки носят чересчур общий характер, госпожа. Чаще всего я лишь рассказываю разные истории, а художник делает наброски по ходу сюжета, и только потом Молин - прошу прощения, досточтимый Факельщик! может высказать пожелание украсить тем или иным рисунком новые городские стены.
Шупансея так резко выпрямилась, словно в комнату вошел упомянутый Хакимом жрец. Ее мнение относительно этого вездесущего чиновника было крайне неопределенным. Да и вряд ли нашелся бы хоть один человек, способный утверждать, что полностью понимает Молина Факельщика. Черноволосый ранканский жрец остался предан своему поверженному богу и ныне руководил восстановлением того города, который открыто презирал и ненавидел.
- Ну что ж, ты подал мне неплохую идею. Молин, правда, ни разу об этом не упоминал, но упомянуть ему придется, а если нет, то мы с Китусом ему напомним. Он, конечно, станет ворчать, что есть и более насущные проблемы, а потом не захочет продолжать разговор, помрачнеет и захочет уйти... Должно быть, действительно очень трудно так много работать и получать в результате столь малое удовлетворение...
- Говорят, ненависть приносит не меньшее удовлетворение, чем любовь.
- Я предпочитаю любовь.
- А Факельщик - нет.
Последний рисунок залетел под подушки. Они увидели его одновременно, и Хаким сразу понял, что на нем изображено - по торчавшему наружу уголку, а потому поспешил первым схватить его. И он бы успел, но своим резким движением испугал змею, прятавшуюся в волосах Шупансеи. Благоразумие всегда было лучшей стороной доблести, и все же он почувствовал в горле комок, когда она сама подняла этот рисунок.
Приказ Факельщика был четким и ясным: сделать иллюстрации к тем историям Хакима, которые повествовали о судьбе Санктуария с тех пор, как принц прибыл сюда в качестве правителя.
Вряд ли нашлось бы более важное событие, чем тот день, когда Кадакитис вручил Бейсе и сопровождавшей ее свите Сэванх, "дабы она его сберегла". Теперь-то Хакиму Шупансея была симпатична - да и принц желал сделать ее своей женой, но тогда все они ее ненавидели, и об этом явственно свидетельствовал рисунок Лало.
Бейса была в одеждах из золоченой парчи, изукрашенной драгоценными каменьями, лицо и обнаженные груди - переливчато-зеленого цвета, и вся она - воплощенное высокомерие. Хаким редко соединял их теперь в единый образ эту молодую женщину, которую знал уже достаточно хорошо, и то неведомое создание, которое с трудом помнил; однако он не мог отрицать того, что именно бейсибцы, обладавшие немыслимыми золотыми запасами и невероятным презрением ко всему не-бейсибскому, послужили главной причиной страданий, выпавших на долю Санктуария. Ранканская военная кампания на севере практически не задела бы город - и, уж конечно, не вызвала бы в нем раскола! - если бы бейсибцы с самого начала не мутили воду.
- И что же, Молин намерен все это изобразить на городских стенах? спросила Шупансея абсолютно спокойным тоном, но не поднимая глаз от рисунка.
- Да, если на то, конечно, будет воля принца. И твоя, госпожа.
Пергамент задрожал у нее в руке. Глаза расширились, взгляд остекленел; из волос высунулась голова змеи, и Хаким вдруг усомнился: а действительно ли она так уж изменилась за эти годы, пока он был ее советником? Да, разумеется, она давно уже вернула сам Сэванх принцу, но вот вернула ли она ему ту власть, которую давал Сэванх?
- Так вот как мы, оказывается, выглядели... Ужасно, да? - прошептала Шупансея и положила пергамент на стопку остальных рисунков. - И что бы я ни делала, этот образ ничто не может стереть из памяти, верно?
Хаким взял ее руку и слегка пожал.
- Ты же знаешь, госпожа, что я люблю рассказывать о будущем, но мне кажется, что досточтимый Молин намерен оставить больше всего места - прямо над главными воротами - для картины, на которой будет увековечено празднование вашей свадьбы с принцем Кадакитисом...
Шупансея вздохнула и отняла у него руку.
- Если эта свадьба состоится. Ведь может еще оказаться, что ненависть действительно сильнее любви.
Она сказала это уже в дверях и обернулась, ожидая, что Хаким станет отрицать то, в чем, как она сама была уверена, нет сомнений.
- Надежда сильнее и ненависти, и любви, - заверил он ее и долго смотрел, как она медленно идет по коридору прочь.
ТОРГОВЦЫ РАБАМИ
Роберт АСПРИН
Салиману не требовалось особого актерского таланта, чтобы изобразить глубокое презрение, когда он с надменным видом пробирался сквозь ряды скованных цепями рабов. Он делал это сотни раз, и вонь, исходившая от множества давно не мытых тел, тесно прижатых друг к другу, была для него совсем не в новинку.
Лишь то, что они сейчас находились на борту корабля, вносило некоторое разнообразие в это смешение отвратительных ароматов. И можно было особенно не стараться поднимать плащ повыше, чтобы не запачкать о грязную палубу: все равно эта вонища насквозь пропитает ткань, и плащ придется либо очень тщательно выстирать, либо просто выбросить. Когда покупаешь очередную партию рабов, не стоит надевать свою лучшую одежду.
Нет, причиной скверного настроения Салимана было отнюдь не то, что он занимается столь мерзким делом. Просто ему пришлось слишком рано встать. И можно было с уверенностью сказать: раз его подняли из теплой постели, оторвав от разгоряченного тела наложницы, и заставили еще до рассвета тащиться сюда, не стоит и надеяться, что в переговорах с работорговцами он проявит добродушие и щедрость.
- Да с какой стати я должен этим заниматься! - громко ворчал человек, державший фонарь. - Что у меня, других дел нет?
С якоря сниматься пора, и вообще...
В этом, собственно, и заключалась основная причина того, что Салиману пришлось так срочно поспешить сюда. Корабль должен был отплыть с утренним отливом, и требовалось покончить с делами до того, как он покинет гавань Санктуария. Тем не менее Салиман продолжал раздражаться по каждому пустяку.
- Может, хочешь, чтобы я рассказал о твоем поведении Джабалу? спросил он нарочито спокойно. - Думаю, если он узнает, что тебе так сложно справляться со своими обязанностями, то и не станет впредь беспокоить тебя по пустякам...
Намек был достаточно толстым, чтобы работорговец пролепетал:
- Нет, нет! Что ты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31