– с интересом говорит Антуан.
Движением подбородка Камилл указывает на существо, притулившееся у камина и уже съёжившееся в предчувствии неизбежного нагоняя.
– Что? Вот этот…
– Моя лучшая ищейка, сударь. А теперь, если вам угодно, обсудим вопрос оплаты…
Удручённый Антуан не слушает больше: он выложит любую сумму, которую ему назовут… но без всякой надежды.
«Нет мне ни в чём удачи, – сетует он мысленно. – Этому затюканному идиоту никогда не справиться с Минной… Такое невезение! Выбрать именно эту конуру, когда существует, наверное, не меньше трёх сотен отличных розыскных агентств… Всё против меня!
Он вновь спускается по чёрной лестнице, где пахнет капустой и отхожим местом, а в ушах его по-прежнему гремит взбешённый голос…
– Упустить её в большом магазине! Поди расскажи это рогоносцу! Пинок под зад – вот всё, чего ты заслуживаешь!
«Я предпочла бы, – рассуждает сама с собой Минна, – быть несчастной. Люди ещё не вполне поняли, что отсутствие несчастий наводит тоску. Хорошее несчастье, настоящее, мучительное, глубокое, ощутимое каждую секунду, словом, ад! Но только ад разнообразный, переменчивый, оживлённый – вот что придаёт жизни вкус и вливает в неё живую струю!»
Она встряхивает головой, и серебристые волосы струятся по её белому платью. Она повторяет, сама того не подозревая, слова Мелизанды: «Я здесь несчастлива…»
Антуан только что ушёл, не поинтересовавшись, встала ли уже жена, однако велел передать ей, чтобы она обедала без него…
«Вот человек, – говорит она себе, – которого невозможно понять. Пока я обманывала его, он был всем доволен. Затем я посылаю Жака Кудерка ко всем чертям, а Можи обходится со мной как с любимой сестрёнкой – и Антуан не помнит себя от ярости!..»
По правде говоря, Антуан, потрясённый мыслью, что за Минной целый день будет ходить шпик, попросту сбежал. Он ясно видит свою Минну, свою злючку Минну – как поведут её на невидимой цепи, как устремится она с преступной радостью навстречу адюльтеру, как крикнет: «Фиакр!» – звонким нетерпеливым голоском, не зная, что чужие глаза следят за ней, замечая время, место и номер кареты.
Он сбежал, измученный ужасной ночью без сна, когда негодующая любовь его восставала, принимая сторону Минны, и он уже готов был крикнуть жене: «Не ходи туда! За тобой пойдёт дурной человек!» Он сбежал, с трудом сдерживая слёзы, в полной уверенности, что окончательно убивает своё счастье… «Мне отдали её, чтобы сделать счастливой, – заступается он мысленно за Минну, – но она же не давала клятву, что примет счастье только от меня…»
Этой ночью он призывал старость и бессилие – но не смерть. Он предусмотрел сотни возможных развязок – но не разлуку. Он предугадывал ожидающие его унижение и горечь, ибо только величайшая любовь соглашается делиться с другими… И каждый раз, когда он в муках корчился на ненавистной постели, ему приходило в голову, что можно отказаться от всего на свете – но только не от Минны…
В тот самый час, когда Антуан пытается убить время, забившись в угол унылой пивной, Минна выходит из дома – без какой-либо определённой цели, просто чтобы полюбоваться несмелым ещё солнцем и чтобы не сидеть на одном месте…
Белые облака на небе отмывают тусклую лазурь. Минна поднимает навстречу этой синеве лицо, прикрытое тонким тюлем вуали, а затем начинает спускаться к парку.
«А что, если зайти к Можи?» Она на мгновение останавливается, потом снова устремляется вперёд. «Что тут такого? Я пойду к Можи. А если его нет… ну, значит, вернусь назад! Решено, я иду к Можи…»
Она резко поворачивается, чтобы подняться к площади Перер, и зонтик её утыкается в какого-то господина, нет, скорее, просто прохожего, который идёт сзади. Она бормочет «простите» раздражённым тоном, поскольку от этого мужчины пахнет дешёвым табаком и скверным пивом.
Она упрямо повторяет, вздёрнув нос: «Я пойду к Можи!», но не трогается с места…
– Если я приду, Можи подумает, что мне нужно только это…
Она смущена, будто вновь стала девочкой, не понимая, что это запоздало просыпается её душа: внезапная стыдливость означает, возможно, всего лишь неведомое ей прежде чувство сомнения. Она принесла в жертву своё безвинное тело, а потом вернула его себе. Но она никогда не думала, что в таком жертвенном даре есть порча, и нет ничего более девственного, чем горделивое сердце Минны… Она печально качает головой, отвечая своим мыслям и одновременно отвергая фиакр, который медленно ползёт вдоль кромки тротуара, возвращается назад и начинает спускаться к парку Монсо: «Мне ничего не хочется, я не знаю, что делать… В такую погоду приятно было бы поглядеть на какую-нибудь мучительную казнь…»
Она ускоряет шаг, провожает взглядом белый парус облака, плывущего над ней, не замечая, что как нарочно открывает взорам прелестную линию подбородка и влажный испод верхней губы…
Впереди, в нескольких шагах от неё, идёт мужчина, смутно знакомый ей своей понуростью, цветом пальто, длинными волосами, лежащими на сальном воротнике… «Это человек, которого я только что задела зонтиком».
В парке Монсо она позволяет себе сделать передышку, чтобы глаза отдохнули на свежей яркой зелени, а затем вновь пускается в путь, весьма заинтригованная, ибо тот мужчина по-прежнему следует за ней. У него длинный нос, небрежно-криво посаженный на лицо…
«Неужели он решился преследовать меня? Со стороны такого жалкого типа это просто нахальство! Какой-нибудь сатир или же один из тех, кто старается прижаться к любому платью в толпе… Посмотрим!»
Она быстро идёт вперёд: её манит к себе скользящий вниз проспект Мессин, где хочется бежать вприпрыжку, играя в серсо. Минна замедляет шаг, безмерно счастливая от того, что кровь стучит в её розовых ушах…
«Что это за улица? Миромениль? Пусть будет Миромениль. Что с сатиром? Он на посту. Какой странный сатир! Слишком усталый и тусклый! Обычно сатиры бывают с бородой, у них хищное выражение лица и циничный взгляд, а в волосах торчит солома или сухие листья…»
Она останавливается у витрины скобяной лавки, внимательно изучая все ошейники из барсучьей кожи, украшенные бирюзой, ибо таковы требования моды для собачек из хороших домов. Терпеливейший из сатиров замер на почтительном расстоянии и курит уже четвёртую сигарету. Он почти не смотрит на неё, скосив в сторону свои желтоватые глаза. Он даже позволяет себе сплюнуть, предварительно отхаркавшись самым мерзким образом: он сплёвывает на виду у всех, и Минна, ощутившая тошноту, предпочла бы этому смачному плевку любое другое нарушение общественных приличий… Она возмущённо поворачивается к нему спиной и спешит покинуть это место. В предместье Сент-Оноре их отсекает друг от друга вереница фиакров. Она с удовольствием показала бы ему язык с противоположного тротуара, но, возможно, даже этого окажется достаточно, чтобы пробудить эротическую ярость гнусного чудовища?
А он использует паузу для неотложного дела: ставит ногу на кромку тротуара и, изогнув бескостную спину, что-то торопливо записывает в книжечку, посмотрев предварительно на часы. И Минна сразу понимает свою ошибку: её сатир, её земляной червь, её гнусный обожатель – это всего лишь жалкий наймит!
«Как же я могла так обмануться? Антуан решил выследить меня… Бездарный школяр, вечный неудачник! Как он был школяром, так навеки им и останется! А, ты оплачиваешь услуги шпиков, хочешь, чтобы они ходили за мной? Ну так он походит, можешь не сомневаться!»
Она начинает гонку. Она расталкивает прохожих. Она летит, ощущая необыкновенную лёгкость в ногах, как у почтальона…
«К Мадлен?.. Почему бы и нет? А потом по бульварам до Бастилии. Великолепно! Теперь охоту веду я!» Она усмехается, холодно усмехается, увидев где-то далеко, позади затравленную Минну, которая, прихрамывая, волочит за собой красную домашнюю туфлю без каблука…
«Проспект Оперы? Лувр? Нет, там в этот час слишком много народу». Она избирает улицу Четвёртого сентября, чей разор вполне соответствует состоянию её души. Здесь множество ловушек: завалы из досок, зияющие отверстия люков, вздыбленная мостовая… Вдруг возникает траншея, в которой сплелись свинцовые змеи… Нужно постоянно балансировать на мостках, обходить ямы. «"Сатиру" придётся изрядно попотеть», – думает Минна.
По правде говоря, он мог бы даже вызвать жалость, если бы не был так отталкивающе уродлив. Он покраснел, нос у него блестит, и ему, должно быть, невыносимо хочется пить после стольких сигарет…
«Бедняга! – говорит себе Минна. – В конце концов, это не его вина… Вот и Биржа: я хочу показать ему фокус с улицей Фейдо».
«Фокус с улицей Фейдо» – невинная радость первой измены Минны… Чтобы встретиться со своим любовником, практикантом больницы, она проникла, закрыв лицо вуалью, в один из домов на площади Биржи, а вышла на улицу Фейдо, очень довольная, что изведала очарование дома с двойным выходом, и это было большей радостью, чем объятия рослого похотливого малого с козлиной бородкой… очарование дома с двойным выходом. «Как это было давно! – бормочет Минна. – Ах, я старею!»
Классический фокус с улицей Фейдо и на этот раз удаётся великолепно. На площади Биржи Минна быстро входит во двор дома номер 8, а на улице Фейдо само Провидение посылает ей такси.
Убаюканная стрекотанием счётчика, Минна ставит на откидную скамеечку ноги в лакированных ботинках, которым пришлось сегодня так много ходить. Она ощущает высокомерную снисходительность, притупляющую гнев на Антуана. Минна благодушно наслаждается своей победой.
Когда она возвращается на проспект Вилье, часы показывают всего лишь начало шестого. Минна думает, что ей удастся понежиться целых два часа в домашнем халате, засунув босые ноги в уютные замшевые мокасины… Но на скрижалях судьбы записано, что в этот день Минна должна лишиться своей блаженной праздности в лучах солнца, ласкающего розовые занавески: Антуан уже дома!
– Как? Ты здесь?
– Сама видишь.
Должно быть, и он тоже долго бродил по улицам: об этом можно догадаться по пыли, запудрившей его кожаные башмаки…
– Почему ты не в конторе, Антуан?
– Тебе-то какое дело…
Минне кажется, что она грезит. Как! Она возвращается усталая, но настроенная добродушно, поскольку сумела обхитрить ищейку, – а встречает её грубый медведь!
– Ах, так! Ну вот что, дорогой, если у тебя много свободного времени, то ты мог использовать его с толком, чтобы самому шпионить за мной!
– Шпио…
– Именно. Не знаю, куда ты обратился, но тебя там в грош не ставят. Подсунули самого завалящего шпика! Ей-Богу, сегодня мне было просто стыдно за тебя! Этому человеку я могла бы подать милостыню. Разве не правда? Ну скажи, что я сошла с ума и выдумываю Бог весть что! Хочешь, я изложу свой маршрут? Ты сравнишь его с донесениями своих агентов!
Она начинает перечислять невыносимо гнусавым голосом:
– Выйдя из дома в три часа пополудни, мы пересекли парк Монсо, спустились по проспекту Мессин, на улице Миромениль задержались у витрины с собачьими ошейниками, проследовали через предместье Сент-Оноре к…
– Минна!
Она закусила удила, не собираясь щадить его, и в её издевательском отчёте фигурируют даже самые крохотные переулки. Она загибает пальцы, сверкая живыми глазами раздражённого орлёнка, с упоением входит в детали фокуса с двойным выходом, и внезапно болезненная мучительная ревность, звеневшая в душе Антуана, как натянутая струна, совершенно непонятным образом размягчается, ослабляется, словно пролился какой-то благотворный бальзам… Он смотрит на Минну, не слушая больше её гневного щебета… Мало-помалу он начинает понимать, вглядываясь в эту хрупкую разъярённую девочку, что чуть было не совершил преступную ошибку, обращаясь с ней как с врагом. Она одна в мире, и она принадлежит ему. Ему – даже когда обманывает его; ему – даже если ненавидит его; ибо нет у неё, кроме него, другого убежища, другого укрытия! Она была ему сестрой, прежде чем стать женой, и уже тогда он мог с братской пылкостью пожертвовать ради неё всей своей кровью. Теперь же он должен отдать ей гораздо больше, потому что обещал сделать её счастливой. Трудная задача! Ведь Минна так своенравна, а порой жестока… Но нет позора в страдании, если это единственный способ дать счастье…
Пусть же она свободно следует прихотливым путём своей судьбы! Она бежит сломя голову, ищет опасные наслаждения: он раскинет свои объятия лишь тогда, когда она пошатнётся, он будет бдителен и осторожен, подобно матери, которая следит за первыми шагами своего малыша, широко раскинув дрожащие, словно крылья, руки.
Она умолкла, выговорившись до конца, придя в ещё большее возбуждение от звуков собственного голоса. Она кричала Бог весть что, бросаясь пустыми угрозами истеричной пансионерки, требуя свободы и с детской решимостью возглашая, что «отныне всё между нами кончено…». На ресницах её повисли две слезинки, сверкающие на свету, и злоба её больше не находит слов. Антуану хочется взять её на руки и баюкать, плачущую и гневную… Но он чувствует, что время для этого ещё не пришло…
– Господи, Минна, да кто же тебя в чём упрекает? Она гордо вскидывает царственную голову, проводит по губам измученным языком:
– Как это кто? Да ты! Всем своим поведением брюзгливого мученика! Молчанием мужа, который с трудом сдерживается! С какой стати, позволь спросить? Что ты можешь мне предъявить? Разве твои ищейки не сообщили тебе? Ведь это такие ловкие люди!
– Ты права, Минна, они никуда не годятся. И в этом, если хочешь, моё оправдание. Я не знал их и очень плохо использовал… И мне вообще не надо было пользоваться их услугами.
На лице Минны появляется выражение недоверчивого изумления. Она перестаёт теребить свою голубую соломенную шляпку дрожащими от гнева руками…
– Ты прощаешь меня. Минна?
В её чёрных глазах мерцает холодное подозрение зверя, перед которым открыли дверцу клетки со словами: «Иди смело!»
– Минна, послушай! Я должен дать обещание, что больше никогда так не сделаю?
Внушающая доверие, хотя и несколько принуждённая улыбка на бородатом лице тревожит Минну, которая ничего не может понять… Зачем эта слежка? И зачем извинения после? Всё ещё колеблясь, она недоверчиво протягивает маленькую руку…
– Ты всё-таки можешь вывести из себя, Антуан! Он привлекает к себе Минну, которая уступает, но отворачивает лицо, и нежно склоняется к ней.
– Послушай, Минна, если бы ты захотела… Быстро темнеет, и он не может уловить выражения её глаз…
– Что «захотела»? Ты же знаешь, я не люблю давать обещания!
– Тебе нет нужды что-либо обещать, дорогая.
Он говорит в сумерках, как старший друг, по-отечески, и душа Минны вздрагивает при воспоминании о перенесённом унижении с двойственным чувством отвращения и удовольствия: разве не приоткрыл в её сердце такой же хриплый дружелюбный голос потайную ячейку, где скрывалась любовь, ячейку, где скрывалось страдание? Хотя сама она думала, что сердце её запёрто на крепчайший замок… Она чувствует внезапную слабость изнеможения и прислоняется к знакомому крупному телу мужа…
– Вот что, Минна… Шолье хотел бы послать меня в Монте-Карло, чтобы обсудить с владельцами игорного дома затеваемую им рекламную кампанию. Сначала мне это не слишком понравилось, но мой патрон в фирме Плейлеля согласился дать мне пасхальный отпуск ещё до Пасхи. Ну вот… хочешь поехать со мной в Монте-Карло на десять-двенадцать дней?
– В Монте-Карло? Я? Но зачем?
«Если она откажется. Господи! Если она откажется, – говорит себе Антуан, – значит, кто-то удерживает её здесь, значит, для меня всё будет кончено…»
– Чтобы доставить мне большое удовольствие, – отвечает он просто.
Минна думает о своей пустой жизни, о своих пресных грехах, о Можи, который её не хочет, о маленьком Кудерке, который ничего не понимает, о тех, что придут следом, но не имеют ещё ни имени, ни лица…
– Когда мы едем, Антуан?
Он откликается не сразу, вскинув во мраке голову и борясь с подступившими слезами, с желанием издать торжествующий вопль и рухнуть к ногам Минны… Она никого не любит! Она поедет с ним, только с ним одним! Она поедет!
– Через пять или шесть дней. Ты успеешь собраться?
– Едва-едва. Там надо быть соответственно одетой… Подожди, я включу свет: ничего уже не видно… Ты больше не будешь таким скверным, Антуан?
Он ещё на мгновение удерживает её в объятиях, в темноте. Обхватив одной рукой хрупкие плечи Минны, не сжимая их слишком сильно и не удерживая, он безмолвно повторяет свою клятву дать ей счастье любой ценой, позволить взять его, где она захочет, украсть его для неё, если будет нужно…
– Девятнадцать, красное, нечёт… Игра!
– Мне выпало ещё десять франков! – восклицает Минна с восхищением. – А ты говорил, что в Монте-Карло всегда проигрывают! Антуан, я хочу перейти к другому столу.
– Зачем? Ты здесь выигрываешь…
– Сама не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Движением подбородка Камилл указывает на существо, притулившееся у камина и уже съёжившееся в предчувствии неизбежного нагоняя.
– Что? Вот этот…
– Моя лучшая ищейка, сударь. А теперь, если вам угодно, обсудим вопрос оплаты…
Удручённый Антуан не слушает больше: он выложит любую сумму, которую ему назовут… но без всякой надежды.
«Нет мне ни в чём удачи, – сетует он мысленно. – Этому затюканному идиоту никогда не справиться с Минной… Такое невезение! Выбрать именно эту конуру, когда существует, наверное, не меньше трёх сотен отличных розыскных агентств… Всё против меня!
Он вновь спускается по чёрной лестнице, где пахнет капустой и отхожим местом, а в ушах его по-прежнему гремит взбешённый голос…
– Упустить её в большом магазине! Поди расскажи это рогоносцу! Пинок под зад – вот всё, чего ты заслуживаешь!
«Я предпочла бы, – рассуждает сама с собой Минна, – быть несчастной. Люди ещё не вполне поняли, что отсутствие несчастий наводит тоску. Хорошее несчастье, настоящее, мучительное, глубокое, ощутимое каждую секунду, словом, ад! Но только ад разнообразный, переменчивый, оживлённый – вот что придаёт жизни вкус и вливает в неё живую струю!»
Она встряхивает головой, и серебристые волосы струятся по её белому платью. Она повторяет, сама того не подозревая, слова Мелизанды: «Я здесь несчастлива…»
Антуан только что ушёл, не поинтересовавшись, встала ли уже жена, однако велел передать ей, чтобы она обедала без него…
«Вот человек, – говорит она себе, – которого невозможно понять. Пока я обманывала его, он был всем доволен. Затем я посылаю Жака Кудерка ко всем чертям, а Можи обходится со мной как с любимой сестрёнкой – и Антуан не помнит себя от ярости!..»
По правде говоря, Антуан, потрясённый мыслью, что за Минной целый день будет ходить шпик, попросту сбежал. Он ясно видит свою Минну, свою злючку Минну – как поведут её на невидимой цепи, как устремится она с преступной радостью навстречу адюльтеру, как крикнет: «Фиакр!» – звонким нетерпеливым голоском, не зная, что чужие глаза следят за ней, замечая время, место и номер кареты.
Он сбежал, измученный ужасной ночью без сна, когда негодующая любовь его восставала, принимая сторону Минны, и он уже готов был крикнуть жене: «Не ходи туда! За тобой пойдёт дурной человек!» Он сбежал, с трудом сдерживая слёзы, в полной уверенности, что окончательно убивает своё счастье… «Мне отдали её, чтобы сделать счастливой, – заступается он мысленно за Минну, – но она же не давала клятву, что примет счастье только от меня…»
Этой ночью он призывал старость и бессилие – но не смерть. Он предусмотрел сотни возможных развязок – но не разлуку. Он предугадывал ожидающие его унижение и горечь, ибо только величайшая любовь соглашается делиться с другими… И каждый раз, когда он в муках корчился на ненавистной постели, ему приходило в голову, что можно отказаться от всего на свете – но только не от Минны…
В тот самый час, когда Антуан пытается убить время, забившись в угол унылой пивной, Минна выходит из дома – без какой-либо определённой цели, просто чтобы полюбоваться несмелым ещё солнцем и чтобы не сидеть на одном месте…
Белые облака на небе отмывают тусклую лазурь. Минна поднимает навстречу этой синеве лицо, прикрытое тонким тюлем вуали, а затем начинает спускаться к парку.
«А что, если зайти к Можи?» Она на мгновение останавливается, потом снова устремляется вперёд. «Что тут такого? Я пойду к Можи. А если его нет… ну, значит, вернусь назад! Решено, я иду к Можи…»
Она резко поворачивается, чтобы подняться к площади Перер, и зонтик её утыкается в какого-то господина, нет, скорее, просто прохожего, который идёт сзади. Она бормочет «простите» раздражённым тоном, поскольку от этого мужчины пахнет дешёвым табаком и скверным пивом.
Она упрямо повторяет, вздёрнув нос: «Я пойду к Можи!», но не трогается с места…
– Если я приду, Можи подумает, что мне нужно только это…
Она смущена, будто вновь стала девочкой, не понимая, что это запоздало просыпается её душа: внезапная стыдливость означает, возможно, всего лишь неведомое ей прежде чувство сомнения. Она принесла в жертву своё безвинное тело, а потом вернула его себе. Но она никогда не думала, что в таком жертвенном даре есть порча, и нет ничего более девственного, чем горделивое сердце Минны… Она печально качает головой, отвечая своим мыслям и одновременно отвергая фиакр, который медленно ползёт вдоль кромки тротуара, возвращается назад и начинает спускаться к парку Монсо: «Мне ничего не хочется, я не знаю, что делать… В такую погоду приятно было бы поглядеть на какую-нибудь мучительную казнь…»
Она ускоряет шаг, провожает взглядом белый парус облака, плывущего над ней, не замечая, что как нарочно открывает взорам прелестную линию подбородка и влажный испод верхней губы…
Впереди, в нескольких шагах от неё, идёт мужчина, смутно знакомый ей своей понуростью, цветом пальто, длинными волосами, лежащими на сальном воротнике… «Это человек, которого я только что задела зонтиком».
В парке Монсо она позволяет себе сделать передышку, чтобы глаза отдохнули на свежей яркой зелени, а затем вновь пускается в путь, весьма заинтригованная, ибо тот мужчина по-прежнему следует за ней. У него длинный нос, небрежно-криво посаженный на лицо…
«Неужели он решился преследовать меня? Со стороны такого жалкого типа это просто нахальство! Какой-нибудь сатир или же один из тех, кто старается прижаться к любому платью в толпе… Посмотрим!»
Она быстро идёт вперёд: её манит к себе скользящий вниз проспект Мессин, где хочется бежать вприпрыжку, играя в серсо. Минна замедляет шаг, безмерно счастливая от того, что кровь стучит в её розовых ушах…
«Что это за улица? Миромениль? Пусть будет Миромениль. Что с сатиром? Он на посту. Какой странный сатир! Слишком усталый и тусклый! Обычно сатиры бывают с бородой, у них хищное выражение лица и циничный взгляд, а в волосах торчит солома или сухие листья…»
Она останавливается у витрины скобяной лавки, внимательно изучая все ошейники из барсучьей кожи, украшенные бирюзой, ибо таковы требования моды для собачек из хороших домов. Терпеливейший из сатиров замер на почтительном расстоянии и курит уже четвёртую сигарету. Он почти не смотрит на неё, скосив в сторону свои желтоватые глаза. Он даже позволяет себе сплюнуть, предварительно отхаркавшись самым мерзким образом: он сплёвывает на виду у всех, и Минна, ощутившая тошноту, предпочла бы этому смачному плевку любое другое нарушение общественных приличий… Она возмущённо поворачивается к нему спиной и спешит покинуть это место. В предместье Сент-Оноре их отсекает друг от друга вереница фиакров. Она с удовольствием показала бы ему язык с противоположного тротуара, но, возможно, даже этого окажется достаточно, чтобы пробудить эротическую ярость гнусного чудовища?
А он использует паузу для неотложного дела: ставит ногу на кромку тротуара и, изогнув бескостную спину, что-то торопливо записывает в книжечку, посмотрев предварительно на часы. И Минна сразу понимает свою ошибку: её сатир, её земляной червь, её гнусный обожатель – это всего лишь жалкий наймит!
«Как же я могла так обмануться? Антуан решил выследить меня… Бездарный школяр, вечный неудачник! Как он был школяром, так навеки им и останется! А, ты оплачиваешь услуги шпиков, хочешь, чтобы они ходили за мной? Ну так он походит, можешь не сомневаться!»
Она начинает гонку. Она расталкивает прохожих. Она летит, ощущая необыкновенную лёгкость в ногах, как у почтальона…
«К Мадлен?.. Почему бы и нет? А потом по бульварам до Бастилии. Великолепно! Теперь охоту веду я!» Она усмехается, холодно усмехается, увидев где-то далеко, позади затравленную Минну, которая, прихрамывая, волочит за собой красную домашнюю туфлю без каблука…
«Проспект Оперы? Лувр? Нет, там в этот час слишком много народу». Она избирает улицу Четвёртого сентября, чей разор вполне соответствует состоянию её души. Здесь множество ловушек: завалы из досок, зияющие отверстия люков, вздыбленная мостовая… Вдруг возникает траншея, в которой сплелись свинцовые змеи… Нужно постоянно балансировать на мостках, обходить ямы. «"Сатиру" придётся изрядно попотеть», – думает Минна.
По правде говоря, он мог бы даже вызвать жалость, если бы не был так отталкивающе уродлив. Он покраснел, нос у него блестит, и ему, должно быть, невыносимо хочется пить после стольких сигарет…
«Бедняга! – говорит себе Минна. – В конце концов, это не его вина… Вот и Биржа: я хочу показать ему фокус с улицей Фейдо».
«Фокус с улицей Фейдо» – невинная радость первой измены Минны… Чтобы встретиться со своим любовником, практикантом больницы, она проникла, закрыв лицо вуалью, в один из домов на площади Биржи, а вышла на улицу Фейдо, очень довольная, что изведала очарование дома с двойным выходом, и это было большей радостью, чем объятия рослого похотливого малого с козлиной бородкой… очарование дома с двойным выходом. «Как это было давно! – бормочет Минна. – Ах, я старею!»
Классический фокус с улицей Фейдо и на этот раз удаётся великолепно. На площади Биржи Минна быстро входит во двор дома номер 8, а на улице Фейдо само Провидение посылает ей такси.
Убаюканная стрекотанием счётчика, Минна ставит на откидную скамеечку ноги в лакированных ботинках, которым пришлось сегодня так много ходить. Она ощущает высокомерную снисходительность, притупляющую гнев на Антуана. Минна благодушно наслаждается своей победой.
Когда она возвращается на проспект Вилье, часы показывают всего лишь начало шестого. Минна думает, что ей удастся понежиться целых два часа в домашнем халате, засунув босые ноги в уютные замшевые мокасины… Но на скрижалях судьбы записано, что в этот день Минна должна лишиться своей блаженной праздности в лучах солнца, ласкающего розовые занавески: Антуан уже дома!
– Как? Ты здесь?
– Сама видишь.
Должно быть, и он тоже долго бродил по улицам: об этом можно догадаться по пыли, запудрившей его кожаные башмаки…
– Почему ты не в конторе, Антуан?
– Тебе-то какое дело…
Минне кажется, что она грезит. Как! Она возвращается усталая, но настроенная добродушно, поскольку сумела обхитрить ищейку, – а встречает её грубый медведь!
– Ах, так! Ну вот что, дорогой, если у тебя много свободного времени, то ты мог использовать его с толком, чтобы самому шпионить за мной!
– Шпио…
– Именно. Не знаю, куда ты обратился, но тебя там в грош не ставят. Подсунули самого завалящего шпика! Ей-Богу, сегодня мне было просто стыдно за тебя! Этому человеку я могла бы подать милостыню. Разве не правда? Ну скажи, что я сошла с ума и выдумываю Бог весть что! Хочешь, я изложу свой маршрут? Ты сравнишь его с донесениями своих агентов!
Она начинает перечислять невыносимо гнусавым голосом:
– Выйдя из дома в три часа пополудни, мы пересекли парк Монсо, спустились по проспекту Мессин, на улице Миромениль задержались у витрины с собачьими ошейниками, проследовали через предместье Сент-Оноре к…
– Минна!
Она закусила удила, не собираясь щадить его, и в её издевательском отчёте фигурируют даже самые крохотные переулки. Она загибает пальцы, сверкая живыми глазами раздражённого орлёнка, с упоением входит в детали фокуса с двойным выходом, и внезапно болезненная мучительная ревность, звеневшая в душе Антуана, как натянутая струна, совершенно непонятным образом размягчается, ослабляется, словно пролился какой-то благотворный бальзам… Он смотрит на Минну, не слушая больше её гневного щебета… Мало-помалу он начинает понимать, вглядываясь в эту хрупкую разъярённую девочку, что чуть было не совершил преступную ошибку, обращаясь с ней как с врагом. Она одна в мире, и она принадлежит ему. Ему – даже когда обманывает его; ему – даже если ненавидит его; ибо нет у неё, кроме него, другого убежища, другого укрытия! Она была ему сестрой, прежде чем стать женой, и уже тогда он мог с братской пылкостью пожертвовать ради неё всей своей кровью. Теперь же он должен отдать ей гораздо больше, потому что обещал сделать её счастливой. Трудная задача! Ведь Минна так своенравна, а порой жестока… Но нет позора в страдании, если это единственный способ дать счастье…
Пусть же она свободно следует прихотливым путём своей судьбы! Она бежит сломя голову, ищет опасные наслаждения: он раскинет свои объятия лишь тогда, когда она пошатнётся, он будет бдителен и осторожен, подобно матери, которая следит за первыми шагами своего малыша, широко раскинув дрожащие, словно крылья, руки.
Она умолкла, выговорившись до конца, придя в ещё большее возбуждение от звуков собственного голоса. Она кричала Бог весть что, бросаясь пустыми угрозами истеричной пансионерки, требуя свободы и с детской решимостью возглашая, что «отныне всё между нами кончено…». На ресницах её повисли две слезинки, сверкающие на свету, и злоба её больше не находит слов. Антуану хочется взять её на руки и баюкать, плачущую и гневную… Но он чувствует, что время для этого ещё не пришло…
– Господи, Минна, да кто же тебя в чём упрекает? Она гордо вскидывает царственную голову, проводит по губам измученным языком:
– Как это кто? Да ты! Всем своим поведением брюзгливого мученика! Молчанием мужа, который с трудом сдерживается! С какой стати, позволь спросить? Что ты можешь мне предъявить? Разве твои ищейки не сообщили тебе? Ведь это такие ловкие люди!
– Ты права, Минна, они никуда не годятся. И в этом, если хочешь, моё оправдание. Я не знал их и очень плохо использовал… И мне вообще не надо было пользоваться их услугами.
На лице Минны появляется выражение недоверчивого изумления. Она перестаёт теребить свою голубую соломенную шляпку дрожащими от гнева руками…
– Ты прощаешь меня. Минна?
В её чёрных глазах мерцает холодное подозрение зверя, перед которым открыли дверцу клетки со словами: «Иди смело!»
– Минна, послушай! Я должен дать обещание, что больше никогда так не сделаю?
Внушающая доверие, хотя и несколько принуждённая улыбка на бородатом лице тревожит Минну, которая ничего не может понять… Зачем эта слежка? И зачем извинения после? Всё ещё колеблясь, она недоверчиво протягивает маленькую руку…
– Ты всё-таки можешь вывести из себя, Антуан! Он привлекает к себе Минну, которая уступает, но отворачивает лицо, и нежно склоняется к ней.
– Послушай, Минна, если бы ты захотела… Быстро темнеет, и он не может уловить выражения её глаз…
– Что «захотела»? Ты же знаешь, я не люблю давать обещания!
– Тебе нет нужды что-либо обещать, дорогая.
Он говорит в сумерках, как старший друг, по-отечески, и душа Минны вздрагивает при воспоминании о перенесённом унижении с двойственным чувством отвращения и удовольствия: разве не приоткрыл в её сердце такой же хриплый дружелюбный голос потайную ячейку, где скрывалась любовь, ячейку, где скрывалось страдание? Хотя сама она думала, что сердце её запёрто на крепчайший замок… Она чувствует внезапную слабость изнеможения и прислоняется к знакомому крупному телу мужа…
– Вот что, Минна… Шолье хотел бы послать меня в Монте-Карло, чтобы обсудить с владельцами игорного дома затеваемую им рекламную кампанию. Сначала мне это не слишком понравилось, но мой патрон в фирме Плейлеля согласился дать мне пасхальный отпуск ещё до Пасхи. Ну вот… хочешь поехать со мной в Монте-Карло на десять-двенадцать дней?
– В Монте-Карло? Я? Но зачем?
«Если она откажется. Господи! Если она откажется, – говорит себе Антуан, – значит, кто-то удерживает её здесь, значит, для меня всё будет кончено…»
– Чтобы доставить мне большое удовольствие, – отвечает он просто.
Минна думает о своей пустой жизни, о своих пресных грехах, о Можи, который её не хочет, о маленьком Кудерке, который ничего не понимает, о тех, что придут следом, но не имеют ещё ни имени, ни лица…
– Когда мы едем, Антуан?
Он откликается не сразу, вскинув во мраке голову и борясь с подступившими слезами, с желанием издать торжествующий вопль и рухнуть к ногам Минны… Она никого не любит! Она поедет с ним, только с ним одним! Она поедет!
– Через пять или шесть дней. Ты успеешь собраться?
– Едва-едва. Там надо быть соответственно одетой… Подожди, я включу свет: ничего уже не видно… Ты больше не будешь таким скверным, Антуан?
Он ещё на мгновение удерживает её в объятиях, в темноте. Обхватив одной рукой хрупкие плечи Минны, не сжимая их слишком сильно и не удерживая, он безмолвно повторяет свою клятву дать ей счастье любой ценой, позволить взять его, где она захочет, украсть его для неё, если будет нужно…
– Девятнадцать, красное, нечёт… Игра!
– Мне выпало ещё десять франков! – восклицает Минна с восхищением. – А ты говорил, что в Монте-Карло всегда проигрывают! Антуан, я хочу перейти к другому столу.
– Зачем? Ты здесь выигрываешь…
– Сама не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19