Массы свергли царизм во имя земли, воли, мира. Февраль не смог разрешить эти основные задачи, его дело завершил Октябрь. Буржуазно-демократические цели революции были достигнуты. Тут большевикам надлежало бы поставить точку, но они попытались навязать стране коммунистические утопии. Против этих утопий еще весною 1918 года поднялось широкое народное восстание. Но это движение было прервано чехословацким восстанием, созданием белых фронтов. Массы снова перешли на сторону большевиков. Советский режим укреплялся. С окончанием войны массы повели борьбу с большевизмом и вынудили его к нэпу. Результатом нэпа явилось некоторое улучшение положения. Но в общем он обнаружил свою несостоятельность. Все дело в том, что экономическая уступка буржуазии не была дополнена политическими уступками. В результате — широкое недовольство растет среди рабочих, в армии и особенно среди крестьянства. Это недовольство и служит объективным свидетельством кризиса диктатуры.
— Прости меня, — перебил Никольского Лапшин. — Я хотел бы уточнить: насколько достоверны эти данные?
— Настолько достоверны, что я сознательно делаю перегиб в сторону недостоверности, — пошутил Никольский. — Я излагаю суть меньшевизма в трактовке большевиков, то есть по материалам советской прессы, поскольку, дорогие мои, у меня пока что нет доступа не только к архивам меньшевиков, но даже к тому, что они написали и издали на Западе.
— А меня заинтересовала эта вилка с политическими и экономическими уступками, — сказал я. — Это, пожалуй, принципиально. Большевики именно и напирали на тот факт, что они готовы сделать экономические, но ни в коем разе не политические уступки. Целью диктатуры пролетариата как раз и было додавить все остатки инакомыслящих, даже если они перешли на сторону советской власти, А что если бы…
— История не терпит этих "если бы".
Как же он это сказал! Нет, не гордо и важно, а скорее безапелляционно, законодательно. Вообще Никольский стал неузнаваемым, даже не внешне, хотя и раздобревшее лицо, с бородой и усами, красными, чуть капризными или презрительными губами, с большими, слегка навыкате черными глазами, выражало теперь спокойную уверенность в себе; он изменился внутренне, что-то даже диктаторское появилось в его голосе, он теперь выступал на многих собраниях и конференциях, был задействован в каких-то неформальных комитетах и даже был выдвинут кандидатом в депутаты. Я рядом с ним ощущал в себе некоторую безвластность и некоторую растерянность… Так я думал тогда, глядя на Никольского, который продолжал:
— История должна опираться на жесткие факты. И если они вас интересуют, будьте добры, слушайте, милостивые государи. Итак, уже на этом собрании Дану были заданы вопросы: "Где же выход? Как будут дальше развиваться события? Что делать?" На эти вопросы Дан ответил в эсеровской газете "Дни" так: "Большевизм должен быть сменен политическим правопорядком, но необходимо в борьбе учитывать реальную обстановку. Большевизм подготовил аппарат для бонапартистского переворота, он пропитывает армию, чиновничество, учащихся ненавистью к демократии, весь построен на слепом подчинении, отрицании самодеятельности; в среде новой и старой буржуазии он создал кадры бонапартистов, готовых разделить власть над трудящимися, и сегодня Россия еще не собрала сил, чтобы осуществить демократическую республику, она конечное, но не начальное звено грядущего процесса. Необходимо соглашение с революционными элементами, находящимися внутри РКП, и с революционно-крестьянскими группировками". Вот вам, кстати, ответ на вопрос, были ли действительные группировки в стране в двадцатых годах или их выдумывал Сталин. Да, были. И меньшевизм рассчитывал на свержение советского режима. На свержение диктатуры пролетариата. И это основной вопрос тогдашних противоречий, который, как вам известно, обострился и вылился в лозунге: "Кто кого?"
26
— На что же все-таки ориентировался меньшевизм в те годы? — спросил Лапшин.
— Скажу, — как-то поспешно ответил Никольский. — Основная политическая задача, писал Мартов в октябре 1922 года в программной статье "Наша платформа", может быть сформулирована как борьба всеми средствами организованного массового движения к нормальному режиму демократической республики. Демократия противопоставляется диктатуре. Мартов и Дан подчеркивают: когда меркнет ореол диктатуры, растет сияние демократизма. Коммунизму приходится на каждом шагу натыкаться на меньшевистские уклоны, бороться с ними. И тут возникает задача раскола. Дан еще в ноябре 1917 года, а именно 3 ноября, говорил на собрании объединенных меньшевистских фракций в Петрограде: "Наша задача — отделить большевизм от рабочего движения. В первые дни заговора была надежда, что он, то есть большевистский заговор, может быть ликвидирован военной силой. Но попытка оказалась неудачной… поэтому мы встали на почву соглашения. Соглашение невозможно без раскола в большевизме. Когда этим соглашением мы отвлечем от большевиков более здоровые элементы пролетарских масс, тогда создастся почва для подавления солдатчины, группирующейся вокруг Ленина и Троцкого" ("Рабочая газета", 5 ноября 1917 года). Итак, соглашение всегда мыслилось меньшевиками как средство откола от большевизма тех или иных групп. Для чего? Раскол большевизма всегда мыслился меньшевиками как средство ликвидации диктатуры. Отсюда положительное отношение меньшевиков ко всякой оппозиции внутри РКП. Меньшевики выражали надежду, что внутри РКП назреют еще более здоровые и прогрессивные группировки, в результате чего большевизм развалится. Они прямо говорили, что такие группы, как группа Сапронова, Бубнова, Осинского или группа Зиновьева, могут противостоять группам Троцкого, Дзержинского, Сталина. Они прогнозировали развитие различных уклонов и перегруппировок. "Социалистический вестник" писал в связи с этим: "Произойдет, надо надеяться, еще не одна перегруппировка сил внутри начавшей разлагаться ВКП. Чем шире и глубже будут становиться слои, осознавшие бесплодность и гибельность нынешней военно-бюрократической, террористической диктатуры, тем вернее народится в жестокой борьбе со старым новая, более прогрессивная сила, с которой, быть может, будет и по пути социалистически-марксистскому пролетариату, руководимому нашей партией" ("Соц. вестник", 16 февраля 1921 года). В 1923 году Дан определил болезнь Ленина как смертельную болезнь режима: "Острота противоречий, созревших под крышей большевистского режима, достигла уже той степени, когда лишь инерция исторически омертвевшей традиции, воплощенной в личности "вождя", поддерживает неустойчивое равновесие и мешает взрыву антагонизмов. Когда Ленина не станет, коммунистические пауки, заключенные в кремлевской банке, пожрут друг друга. А пока пауки будут пожирать друг друга, я привлеку на свою сторону социалистов и революционных демократов из РКП. Вместе с Лениным исчезнет ненавистная диктатура и воцарится демократия. Смерть великого пролетарского вождя явится фактом прогрессивного порядка".
— Какова же платформа меньшевиков, на кого они рассчитывали внутри партии большевиков? Как они относились к внутрипартийным разногласиям? Вообще, на какой основе возникали уклоны, фракции в нашей стране? — Лапшин поставил эти вопросы и добавил: — Мы сумеем прояснить противоречия тех лет, если дадим мало-мальски правильные ответы. Ведь сейчас поговаривают, что никаких уклонов, никаких фракций и платформ не было, что партия была единой, а многочисленные внутрипартийные дискуссии характеризовали ее демократическое устройство.
— Вот эти многочисленные дискуссии и были формой создания различных групп и фракций. "Соц. вестник" 24 апреля 1923 года писал, что борьба платформ и фракций накануне и во время партийного съезда отражает первые шаги процесса образования в недрах "единой сплоченности" РКП различных классовых идеологий. В этих идеологиях отражаются с поразительной ясностью потребности и запросы сегодняшнего дня. В них отливаются те требования, которые хозяйственный процесс ставил правящей партии. Какие это именно потребности и запросы? Меньшевистский орган отвечает — ликвидация диктатуры пролетариата. Хозяйственное развитие страны повелительно требует правового строя. В таком строе заинтересованы все классы населения. Их идеология проникает в ряды РКП; возникает вопрос, какая фракция и в какой мере отражает в большей степени эти потребности и запросы? "Соц. вестник" отвечает: "Слабость и трусость мысли, отличающая все новейшие фракции коммунизма, мешает "хозяйственникам" додумать свою мысль до конца. Эта мысль означает не что иное, как ликвидацию диктатуры и установление хотя бы некоторой законности". Что понимается под этим? Меньшевистский орган отмечает, что, как ни ублюдочны различные платформы и фракции, они все-таки выражают некоторые требования живых элементов в самом большевизме, а именно: эмансипация от РКП, свобода от партийных приказов, каждодневных директив, монопольных прав партбилета, бессмысленных окриков, невежественных контролеров, никчемных назначенцев. От этого еще очень-очень далеко до демократии. Но в этом и заключена ликвидация диктатуры, то есть режима, стоящего выше законности и конституционных норм. Ликвидация диктатуры — не демократия, но первый шаг к ней. Подводя итоги XII съезда партии, "Соц. вестник" подчеркивал наличие в РКП внутреннего меньшевизма.
— И что представлял собой этот внутренний меньшевизм? — спросил Лапшин.
— Организационно он представлял собой разрозненные группы пауков в кремлевской банке, как выразился Дан, пауков, нацеленных на пожирание друг друга, а не на создание позитивных программ. Они заняты тем, что доказывают друг другу свое первенство в Октябрьском перевороте, стараются оттеснить друг друга от власти, претендуют на место первых теоретиков, первых военачальников, первых учеников Ленина. И сходятся только в одном: в защите своего неправого дела неправыми средствами, в терроре против народа, в оголтелой пропаганде военного коммунизма. По существу, ни одна из оппозиций не отрицает самого главного — диктатуры пролетариата, которая, по сути, вырождается в диктатуру бонапартистского толка, в диктатуру одной группы, насадившей на местах себе подобные группы. Диктатура есть ориентация на беззаконие, есть такая ориентация, когда закон и право подменяются интуитивным классовым чутьем, которое всегда, по мнению большевиков, подсказывает правильно, кого надо стрелять в первую очередь, а кого во вторую, в третью, четвертую и так далее. Разумеется, выживет и окажется наверху та группа, которая в большей мере обладает беспощадностью, расчетливостью, грубой силой. Налицо закономерность: чем невежественнее группа, тем она сильнее. И напротив, чем больше в группах рассуждают о высоких материях, тем больше внутренних противоречий раздирает этих кажущихся единомышленников. Сам факт, что все группы, отмечают меньшевики, тяготеют к диктатуре и к военному коммунизму, накладывает на них печать экономической реакционности и обреченности. Именно поэтому в первую очередь обречены Троцкий и его единомышленники. Внешне создается впечатление, будто Троцкий обладает огромной властью и силой, а если взглянуть изнутри, то эта сила, противостоящая массам, гнилая, поскольку она человеконенавистна, поскольку она опять же бонапартистская по сути. Беспощадная классовая борьба, беспощадный террор, создание мощного военно-бюрократического аппарата, сильная диктатура, во главе которой будет он, Троцкий, великий человек, низведение всех до уровня объектов, средств, винтиков в созданной им машине — вот идеал Троцкого. Не случайно Ленин еще во время профдискуссии говорил, что у товарища Троцкого и на армию и на профсоюзы одинаковая, аппаратная точка зрения, а метод — переадминистрирование. Главное, по мнению Троцкого, наполнить каждого рабочего, каждого члена профсоюза и каждого красноармейца классовым сознанием, а не расплывчатыми нравственными критериями. Всякие рассуждения о совести, чести, моральных принципах есть химеры. Надо поменьше философствовать, поменьше отвлеченного коммунистического доктринерства и побольше боевой готовности, — учит Троцкий. На одном из совещаний политработников армии и флота Троцкий сказал: "У Маркса один уровень сознательности, а у пензенского крестьянина — другой".
— Тут вы не совсем правы, — перебил Никольского Лапшин. — Троцкий имел большое влияние на многие группы, и за ним шли.
— За Наполеоном тоже шли, — ответил мрачно Никольский. — А все равно Наполеон проиграл, потому что открыто называл пушечным мясом не только народ, но и своих сообщников. Кстати, Троцкого в армии прозвали Красным Наполеоном. Таковым он был и после войны. Кризис диктатуры, о котором горланили меньшевики, был создан, если хотите, Троцким, Каменевым, Зиновьевым, Бухариным и другими. А в 1921 году большинство большевиков пошли за Троцким. И Ленин 25 декабря 1921 года в докладе о профсоюзах пишет: "Декабрьский пленум ЦК был против нас. На пленуме ЦК в декабре большинство присоединилось к Троцкому и была проведена резолюция Троцкого и Бухарина… Мой оппонент утверждает словечко "перетягивание"… Троцкий сделал ошибку, что так сказал. Тут политически ясно, что такой подход вызовет раскол и свалит диктатуру пролетариата". Именно в этом, 1921 году Ленин пишет свою статью "Кризис партии". Он признается: "Надо иметь мужество смотреть прямо в лицо горькой истине. Партия больна. Партию треплет лихорадка. Весь вопрос в том, захватила ли болезнь только "лихорадящие верхи" или болезнью охвачен весь организм. И в последнем случае способен ли этот организм излечиться полностью и сделать повторение болезни невозможным или болезнь станет затяжной и опасной… До сих пор "главным" в борьбе был Троцкий. Теперь Бухарин далеко обогнал и совершенно затмил его… Они (Зиновьев и Троцкий) на деле выражают два течения одной и той же группы бывших милитаризаторов хозяйства! Если взять это всерьез, это — худший меньшевизм и эсеровщина.
Болезнью нашей партии, несомненно, постараются воспользоваться и капиталисты Антанты для нового нашествия и эсеры для устройства заговоров и восстаний".
Однако история распорядилась по-другому. Троцкий проиграл, и уже на Тринадцатом съезде партии большинство большевиков не поддержало платформу Троцкого. Потерпев поражение на съезде, Троцкий создает новую оппозицию. В своей книге "Моя жизнь" он описывает, как лихорадочно им готовился путч 7 ноября 1927 года, как сыпались в Москве и Ленинграде листовки Троцкого о "приходе нового руководства", как шли демонстранты с плакатами и призывами поставить во главе партии Троцкого и его сообщников. И вот тогда-то Сталин сделал решительный шаг — отдал распоряжение арестовать Зиновьева, Каменева, Радека, Мрачковского и других. Троцкого сослали в Алма-Ату. Когда Гитлер прочел книгу Троцкого "Моя жизнь", он воскликнул: "Блестяще! Меня эта книга многому научила". После провала ноябрьского путча заговорщики "порвали" с Троцким и добились восстановления в партии с разным испытательным сроком.
— Прости меня, — снова перебил Никольского Лапшин. — Ты, кажется, всех смешал в одну кучу. Все-таки у них же были различия. Больше того, Бухарин яростно боролся с троцкизмом.
— Не совсем так. Борьба между группировками была действительно яростной, но было много и общего. Бухарин в 1925 году издал довольно объемную книгу под названием "К вопросу о троцкизме". Эта книга, сборник статей Бухарина, считалась в двадцатые годы ценной не только потому, что критиковала троцкизм, но еще и потому, что ее можно было назвать работой "К вопросу о ленинизме". Точнее, в этой книге три стержневые линии: троцкизм, ленинизм и проблемы рабоче-крестьянского блока. Этой книгой Н. И. Бухарин как бы отвечал на те жгучие вопросы, которые вспыхнули в партийных дискуссиях двадцатых годов.
27
В выходные и праздничные дни ко мне подкрадываются непонятные состояния. Нет, не сумеречные. Я все методически точно выполняю: раскручиваюсь, как заданная программа. Но в эту программу будто на другой скорости заснято еще и нечто другое, что не охватывается сознанием. Это состояние контролируется лишь подкоркой, а в ней попробуй разберись! Сам черт ногу сломает. И мне она не подвластна, эта тайная канцелярия моей души. Мое сознание прислушивается к шороху этих тайн. Ждет их обнаружения. Побаивается встреч с ними. Но эти встречи неизбежны…
Итак, и в тот воскресный зимний день я делал все механически. Встал в седьмом часу утра. Включил висящую над головой лампочку (я сделал какое-то подобие бра: закрепил на патроне свернутый в рулончик кусок жести) и стал тихонько всматриваться: нет ли мышей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Прости меня, — перебил Никольского Лапшин. — Я хотел бы уточнить: насколько достоверны эти данные?
— Настолько достоверны, что я сознательно делаю перегиб в сторону недостоверности, — пошутил Никольский. — Я излагаю суть меньшевизма в трактовке большевиков, то есть по материалам советской прессы, поскольку, дорогие мои, у меня пока что нет доступа не только к архивам меньшевиков, но даже к тому, что они написали и издали на Западе.
— А меня заинтересовала эта вилка с политическими и экономическими уступками, — сказал я. — Это, пожалуй, принципиально. Большевики именно и напирали на тот факт, что они готовы сделать экономические, но ни в коем разе не политические уступки. Целью диктатуры пролетариата как раз и было додавить все остатки инакомыслящих, даже если они перешли на сторону советской власти, А что если бы…
— История не терпит этих "если бы".
Как же он это сказал! Нет, не гордо и важно, а скорее безапелляционно, законодательно. Вообще Никольский стал неузнаваемым, даже не внешне, хотя и раздобревшее лицо, с бородой и усами, красными, чуть капризными или презрительными губами, с большими, слегка навыкате черными глазами, выражало теперь спокойную уверенность в себе; он изменился внутренне, что-то даже диктаторское появилось в его голосе, он теперь выступал на многих собраниях и конференциях, был задействован в каких-то неформальных комитетах и даже был выдвинут кандидатом в депутаты. Я рядом с ним ощущал в себе некоторую безвластность и некоторую растерянность… Так я думал тогда, глядя на Никольского, который продолжал:
— История должна опираться на жесткие факты. И если они вас интересуют, будьте добры, слушайте, милостивые государи. Итак, уже на этом собрании Дану были заданы вопросы: "Где же выход? Как будут дальше развиваться события? Что делать?" На эти вопросы Дан ответил в эсеровской газете "Дни" так: "Большевизм должен быть сменен политическим правопорядком, но необходимо в борьбе учитывать реальную обстановку. Большевизм подготовил аппарат для бонапартистского переворота, он пропитывает армию, чиновничество, учащихся ненавистью к демократии, весь построен на слепом подчинении, отрицании самодеятельности; в среде новой и старой буржуазии он создал кадры бонапартистов, готовых разделить власть над трудящимися, и сегодня Россия еще не собрала сил, чтобы осуществить демократическую республику, она конечное, но не начальное звено грядущего процесса. Необходимо соглашение с революционными элементами, находящимися внутри РКП, и с революционно-крестьянскими группировками". Вот вам, кстати, ответ на вопрос, были ли действительные группировки в стране в двадцатых годах или их выдумывал Сталин. Да, были. И меньшевизм рассчитывал на свержение советского режима. На свержение диктатуры пролетариата. И это основной вопрос тогдашних противоречий, который, как вам известно, обострился и вылился в лозунге: "Кто кого?"
26
— На что же все-таки ориентировался меньшевизм в те годы? — спросил Лапшин.
— Скажу, — как-то поспешно ответил Никольский. — Основная политическая задача, писал Мартов в октябре 1922 года в программной статье "Наша платформа", может быть сформулирована как борьба всеми средствами организованного массового движения к нормальному режиму демократической республики. Демократия противопоставляется диктатуре. Мартов и Дан подчеркивают: когда меркнет ореол диктатуры, растет сияние демократизма. Коммунизму приходится на каждом шагу натыкаться на меньшевистские уклоны, бороться с ними. И тут возникает задача раскола. Дан еще в ноябре 1917 года, а именно 3 ноября, говорил на собрании объединенных меньшевистских фракций в Петрограде: "Наша задача — отделить большевизм от рабочего движения. В первые дни заговора была надежда, что он, то есть большевистский заговор, может быть ликвидирован военной силой. Но попытка оказалась неудачной… поэтому мы встали на почву соглашения. Соглашение невозможно без раскола в большевизме. Когда этим соглашением мы отвлечем от большевиков более здоровые элементы пролетарских масс, тогда создастся почва для подавления солдатчины, группирующейся вокруг Ленина и Троцкого" ("Рабочая газета", 5 ноября 1917 года). Итак, соглашение всегда мыслилось меньшевиками как средство откола от большевизма тех или иных групп. Для чего? Раскол большевизма всегда мыслился меньшевиками как средство ликвидации диктатуры. Отсюда положительное отношение меньшевиков ко всякой оппозиции внутри РКП. Меньшевики выражали надежду, что внутри РКП назреют еще более здоровые и прогрессивные группировки, в результате чего большевизм развалится. Они прямо говорили, что такие группы, как группа Сапронова, Бубнова, Осинского или группа Зиновьева, могут противостоять группам Троцкого, Дзержинского, Сталина. Они прогнозировали развитие различных уклонов и перегруппировок. "Социалистический вестник" писал в связи с этим: "Произойдет, надо надеяться, еще не одна перегруппировка сил внутри начавшей разлагаться ВКП. Чем шире и глубже будут становиться слои, осознавшие бесплодность и гибельность нынешней военно-бюрократической, террористической диктатуры, тем вернее народится в жестокой борьбе со старым новая, более прогрессивная сила, с которой, быть может, будет и по пути социалистически-марксистскому пролетариату, руководимому нашей партией" ("Соц. вестник", 16 февраля 1921 года). В 1923 году Дан определил болезнь Ленина как смертельную болезнь режима: "Острота противоречий, созревших под крышей большевистского режима, достигла уже той степени, когда лишь инерция исторически омертвевшей традиции, воплощенной в личности "вождя", поддерживает неустойчивое равновесие и мешает взрыву антагонизмов. Когда Ленина не станет, коммунистические пауки, заключенные в кремлевской банке, пожрут друг друга. А пока пауки будут пожирать друг друга, я привлеку на свою сторону социалистов и революционных демократов из РКП. Вместе с Лениным исчезнет ненавистная диктатура и воцарится демократия. Смерть великого пролетарского вождя явится фактом прогрессивного порядка".
— Какова же платформа меньшевиков, на кого они рассчитывали внутри партии большевиков? Как они относились к внутрипартийным разногласиям? Вообще, на какой основе возникали уклоны, фракции в нашей стране? — Лапшин поставил эти вопросы и добавил: — Мы сумеем прояснить противоречия тех лет, если дадим мало-мальски правильные ответы. Ведь сейчас поговаривают, что никаких уклонов, никаких фракций и платформ не было, что партия была единой, а многочисленные внутрипартийные дискуссии характеризовали ее демократическое устройство.
— Вот эти многочисленные дискуссии и были формой создания различных групп и фракций. "Соц. вестник" 24 апреля 1923 года писал, что борьба платформ и фракций накануне и во время партийного съезда отражает первые шаги процесса образования в недрах "единой сплоченности" РКП различных классовых идеологий. В этих идеологиях отражаются с поразительной ясностью потребности и запросы сегодняшнего дня. В них отливаются те требования, которые хозяйственный процесс ставил правящей партии. Какие это именно потребности и запросы? Меньшевистский орган отвечает — ликвидация диктатуры пролетариата. Хозяйственное развитие страны повелительно требует правового строя. В таком строе заинтересованы все классы населения. Их идеология проникает в ряды РКП; возникает вопрос, какая фракция и в какой мере отражает в большей степени эти потребности и запросы? "Соц. вестник" отвечает: "Слабость и трусость мысли, отличающая все новейшие фракции коммунизма, мешает "хозяйственникам" додумать свою мысль до конца. Эта мысль означает не что иное, как ликвидацию диктатуры и установление хотя бы некоторой законности". Что понимается под этим? Меньшевистский орган отмечает, что, как ни ублюдочны различные платформы и фракции, они все-таки выражают некоторые требования живых элементов в самом большевизме, а именно: эмансипация от РКП, свобода от партийных приказов, каждодневных директив, монопольных прав партбилета, бессмысленных окриков, невежественных контролеров, никчемных назначенцев. От этого еще очень-очень далеко до демократии. Но в этом и заключена ликвидация диктатуры, то есть режима, стоящего выше законности и конституционных норм. Ликвидация диктатуры — не демократия, но первый шаг к ней. Подводя итоги XII съезда партии, "Соц. вестник" подчеркивал наличие в РКП внутреннего меньшевизма.
— И что представлял собой этот внутренний меньшевизм? — спросил Лапшин.
— Организационно он представлял собой разрозненные группы пауков в кремлевской банке, как выразился Дан, пауков, нацеленных на пожирание друг друга, а не на создание позитивных программ. Они заняты тем, что доказывают друг другу свое первенство в Октябрьском перевороте, стараются оттеснить друг друга от власти, претендуют на место первых теоретиков, первых военачальников, первых учеников Ленина. И сходятся только в одном: в защите своего неправого дела неправыми средствами, в терроре против народа, в оголтелой пропаганде военного коммунизма. По существу, ни одна из оппозиций не отрицает самого главного — диктатуры пролетариата, которая, по сути, вырождается в диктатуру бонапартистского толка, в диктатуру одной группы, насадившей на местах себе подобные группы. Диктатура есть ориентация на беззаконие, есть такая ориентация, когда закон и право подменяются интуитивным классовым чутьем, которое всегда, по мнению большевиков, подсказывает правильно, кого надо стрелять в первую очередь, а кого во вторую, в третью, четвертую и так далее. Разумеется, выживет и окажется наверху та группа, которая в большей мере обладает беспощадностью, расчетливостью, грубой силой. Налицо закономерность: чем невежественнее группа, тем она сильнее. И напротив, чем больше в группах рассуждают о высоких материях, тем больше внутренних противоречий раздирает этих кажущихся единомышленников. Сам факт, что все группы, отмечают меньшевики, тяготеют к диктатуре и к военному коммунизму, накладывает на них печать экономической реакционности и обреченности. Именно поэтому в первую очередь обречены Троцкий и его единомышленники. Внешне создается впечатление, будто Троцкий обладает огромной властью и силой, а если взглянуть изнутри, то эта сила, противостоящая массам, гнилая, поскольку она человеконенавистна, поскольку она опять же бонапартистская по сути. Беспощадная классовая борьба, беспощадный террор, создание мощного военно-бюрократического аппарата, сильная диктатура, во главе которой будет он, Троцкий, великий человек, низведение всех до уровня объектов, средств, винтиков в созданной им машине — вот идеал Троцкого. Не случайно Ленин еще во время профдискуссии говорил, что у товарища Троцкого и на армию и на профсоюзы одинаковая, аппаратная точка зрения, а метод — переадминистрирование. Главное, по мнению Троцкого, наполнить каждого рабочего, каждого члена профсоюза и каждого красноармейца классовым сознанием, а не расплывчатыми нравственными критериями. Всякие рассуждения о совести, чести, моральных принципах есть химеры. Надо поменьше философствовать, поменьше отвлеченного коммунистического доктринерства и побольше боевой готовности, — учит Троцкий. На одном из совещаний политработников армии и флота Троцкий сказал: "У Маркса один уровень сознательности, а у пензенского крестьянина — другой".
— Тут вы не совсем правы, — перебил Никольского Лапшин. — Троцкий имел большое влияние на многие группы, и за ним шли.
— За Наполеоном тоже шли, — ответил мрачно Никольский. — А все равно Наполеон проиграл, потому что открыто называл пушечным мясом не только народ, но и своих сообщников. Кстати, Троцкого в армии прозвали Красным Наполеоном. Таковым он был и после войны. Кризис диктатуры, о котором горланили меньшевики, был создан, если хотите, Троцким, Каменевым, Зиновьевым, Бухариным и другими. А в 1921 году большинство большевиков пошли за Троцким. И Ленин 25 декабря 1921 года в докладе о профсоюзах пишет: "Декабрьский пленум ЦК был против нас. На пленуме ЦК в декабре большинство присоединилось к Троцкому и была проведена резолюция Троцкого и Бухарина… Мой оппонент утверждает словечко "перетягивание"… Троцкий сделал ошибку, что так сказал. Тут политически ясно, что такой подход вызовет раскол и свалит диктатуру пролетариата". Именно в этом, 1921 году Ленин пишет свою статью "Кризис партии". Он признается: "Надо иметь мужество смотреть прямо в лицо горькой истине. Партия больна. Партию треплет лихорадка. Весь вопрос в том, захватила ли болезнь только "лихорадящие верхи" или болезнью охвачен весь организм. И в последнем случае способен ли этот организм излечиться полностью и сделать повторение болезни невозможным или болезнь станет затяжной и опасной… До сих пор "главным" в борьбе был Троцкий. Теперь Бухарин далеко обогнал и совершенно затмил его… Они (Зиновьев и Троцкий) на деле выражают два течения одной и той же группы бывших милитаризаторов хозяйства! Если взять это всерьез, это — худший меньшевизм и эсеровщина.
Болезнью нашей партии, несомненно, постараются воспользоваться и капиталисты Антанты для нового нашествия и эсеры для устройства заговоров и восстаний".
Однако история распорядилась по-другому. Троцкий проиграл, и уже на Тринадцатом съезде партии большинство большевиков не поддержало платформу Троцкого. Потерпев поражение на съезде, Троцкий создает новую оппозицию. В своей книге "Моя жизнь" он описывает, как лихорадочно им готовился путч 7 ноября 1927 года, как сыпались в Москве и Ленинграде листовки Троцкого о "приходе нового руководства", как шли демонстранты с плакатами и призывами поставить во главе партии Троцкого и его сообщников. И вот тогда-то Сталин сделал решительный шаг — отдал распоряжение арестовать Зиновьева, Каменева, Радека, Мрачковского и других. Троцкого сослали в Алма-Ату. Когда Гитлер прочел книгу Троцкого "Моя жизнь", он воскликнул: "Блестяще! Меня эта книга многому научила". После провала ноябрьского путча заговорщики "порвали" с Троцким и добились восстановления в партии с разным испытательным сроком.
— Прости меня, — снова перебил Никольского Лапшин. — Ты, кажется, всех смешал в одну кучу. Все-таки у них же были различия. Больше того, Бухарин яростно боролся с троцкизмом.
— Не совсем так. Борьба между группировками была действительно яростной, но было много и общего. Бухарин в 1925 году издал довольно объемную книгу под названием "К вопросу о троцкизме". Эта книга, сборник статей Бухарина, считалась в двадцатые годы ценной не только потому, что критиковала троцкизм, но еще и потому, что ее можно было назвать работой "К вопросу о ленинизме". Точнее, в этой книге три стержневые линии: троцкизм, ленинизм и проблемы рабоче-крестьянского блока. Этой книгой Н. И. Бухарин как бы отвечал на те жгучие вопросы, которые вспыхнули в партийных дискуссиях двадцатых годов.
27
В выходные и праздничные дни ко мне подкрадываются непонятные состояния. Нет, не сумеречные. Я все методически точно выполняю: раскручиваюсь, как заданная программа. Но в эту программу будто на другой скорости заснято еще и нечто другое, что не охватывается сознанием. Это состояние контролируется лишь подкоркой, а в ней попробуй разберись! Сам черт ногу сломает. И мне она не подвластна, эта тайная канцелярия моей души. Мое сознание прислушивается к шороху этих тайн. Ждет их обнаружения. Побаивается встреч с ними. Но эти встречи неизбежны…
Итак, и в тот воскресный зимний день я делал все механически. Встал в седьмом часу утра. Включил висящую над головой лампочку (я сделал какое-то подобие бра: закрепил на патроне свернутый в рулончик кусок жести) и стал тихонько всматриваться: нет ли мышей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68