И если
конечно, ты позволишь мне остаться после всего этого.
- Позволю. Более того, проведу с утра в больницу и, если только у
него не было ночью жара, вы сыграете.

Ясным утром пятницы я появмлся у больницы с магнитными шахматами и
посетителем. Мы намеревались незаметно проникнуть в палату N_455, но путь
нам преградила старшая сестра, ни за какие блага в мире не пожелавшая
иметь посторонних на своей территории. По ее мнению, Фрэнк выглядел хуже,
чем матрос с разбитого корабля. Но он пустил в ход столько обаяния, шарма,
такта и комплиментов, что чуть не переборщил. Вот уж не ожидал я от него
такой прыти. Но, как говорят русские, кашу маслом не испортишь. Старшая
сестра сначала заколебалась, потом усмехнулась, потом заулыбалась, а под
конец хохотала во все горло. Она махнула на нас рукой и ушла, все еще
хихикая.
Майер, невероятно оживился от появления Хейса и шахмат, время от
времени поглядывая на Фрэнка и повторял:
- Кто бы мог подумать!
- Твои белые, - заявил Фрэнк, раскрывая кулак с малюсенькой пешкой. -
Держи и начинай.
Они углубились в игру, отрешенные от мира, как Будда. Мне скоро стало
скучно и я отправился побродить. Около полудня я вернулся, и увидел, что
доска лежит в стороне от дела, а они увлечены разговором. Майер предложил
ничью, и Фрэнк согласился. Майер выглядел немного утомленным. Он зевнул и
сообщил:
- Решение партии во многом будет зависеть от того, что ты сумеешь
узнать о самом Менсфилде Холле.
Джентельмены, ваш праведный, лояльный служащий может просто
закончиться, как только будет сделано несколько звонков и наведены
необходимые справки. Холл - профессиональный посредник. Он провел столько
времени в тюрьме за неуважение к суду, потому что не желал отвечать на
вопросы, что люди доверяют теперь ему. Он уже многие годы страдает язву
желудка. Он слывет опасным для партнеров игроком в покер. Менсфилд Холл
должен уметь находить приличное прикрытие для любой сомнительной сделки.
Правда, при этом он должен и сам неплохо наживаться, быть может даже вести
двойную игру.
- Вопрос о том, насколько грязные делишки он способен обделывать, -
сказал Фрэнк. - На твердой основе, так чтобы все потом было шито-крыто.
- Не знаю. Не исключено, что и самые грязные. Я слыхал, что одно
время он не гнушался и киднаппингом. Он, кажется, как-то связан с
коммунистами Кубы. Тут, впрочем, одни слухи. Но судя по тому, сколько
времени он проводит в разъездах и за границей, он должен быть неглуп,
расторопен, коммуникабелен и всецело предан клиенту. До поры до времени.
- Ты хочешь сказать, что он просто надувает клиентов? - спросил
Фрэнк.
Майер снова зевнул.
- Нет. Я хочу сказать, что он просто прячет их от других поверенных.
Но тут принесли Майеров второй завтрак, и нам пришлось прервать
разговор. Майера держали на строжайшей диете. Я никогда не понимал да и,
наверное не пойму пристрастия медиков к различным диетам, которыми они
изводят и так нездоровых людей. Второй завтрак Майера состоял из половины
яйца - без соли - на листике салата и чашка чая с тонким ломтиком лимона.
Ужас.
Все это собственноручно принесла старшая сестра, приговаривая с
порога:
- Ну-ка, ну-ка! Мы ведь уже, наверное проголодались, разве не так, а?
- Проголодались, проголодались, - отозвался Майер, с неудовольствием
глядя на "еду". - Но только это, дорогая моя, можете съесть сами.
- Раз вы шутите, значит, вам значительно лучше, - отозвалась она. -
Ступайте-ка отсюда, ребята, дайте ему сегодня как следует выспаться.
Давайте, давайте.
Мы не возражали, тем более что вид у Майера был и в самом деле
сонный. Фрэнковы вещи были уже у меня в машине. Я отвез его в аэропорт,
через частный сектор, где его дожидался маленький экипаж, уютно
устроившийся на плетенных стульях из местного бара прямо в тени большого
белого крыла, сверкающего свежей краской и начищенным металлом в лучах
полуденного солнца. Фрэнк представил мне ребят. Тед и Гарри. Гарри поражал
несоответствием огромной лысины и совершенно мальчишеского лица. Тед был
еще совсем мальчишкой, этакий тип дембела из Вьетнама. Так, наверное
выглядел бы Арнольд Палмер, вернись он в свои двадцать восемь, обрасти
рыжими патлами и обзаведись парой светло-серых глаз. Я даже и не думал,
что есть на свете человек с серыми глазами, более светлыми, чем мои. Оба
они, как и Фрэнк, были одеты в сложносоставную военную форму, в которой
присчутствовали не только различные рода войск, но и различные поколения
военного обмундирования.
Должно быть, Фрэнк как-то незаметно просигналил им, потому что когда
он объявил: "А это Мак-Ги", - меня принялись изучать настолько пристально,
что мне стало неловко. Черт бы его побрал, что ж он мне врал насчет
самолета.
Ребята поднялись на борт готовиться к взлету. Фрэнк протянул мне
визитную карточку Менсфилда Холла, нацарапав карандашом на обратной
стороне еще одтн номер.
- Скажи ему, что ты мой спонсор. Может, тебе удасться приоткрыть
дверь и заглянуть в щелочку. Попытайся. Может, получиться, а, может, и
нет. Но меня все это всерьез беспокоит.
- А как я свяжусь с тобой потом?
- Да вот же мой номер, я его только что тебе записал. Как бы ни
повернулось дело, я скорее предпочту пропустить заманчивый случай, чем
посвящать в него толпы посторонних. Так что давай, действуй. Если мы
преуспеем, я сделаю тебя большой шишкой и богачом!
- Считай, что я уже нанялся к тебе.
- Угу. Гарри с Тедом остались тобой довольны. И Майер о тебе весьма
высокого мнения. Да к тому же мы, кажется, уже работали в одной команде,
а?
Я так и покатился со смеху.
- Так бравые воздухоплавотели остались мною довольны? Ох, не могу!
Тысяча благодарностей!
- Что ты нашел в этом смешного?
- Знаешь, проведя не так уж мало времени по горло в болотной грязи и
еле залечив несколько десятков укусов тропических пиявок, а потом немногим
меньше парясь в кабине всеми своими шестью футами четырьмя дюймами, сутки
напролет не вылезая из шлема, днем и ночью внимая реву двигателей, который
только изредка по вечерам сменялся музыкой и тихим бряцаньем медалей в
офицерском клубе, я, пожалуй, останусь совершенно равнодушен к каким бы то
ни было оценкам собственной персоны со стороны твоего экипажа.
Он широко ухмыльнулся, сжал мне ладань так крепко, что ятихо охнул
про себя, и заявил:
- Когда ты мне действительно нужен, я просто прихожу за тобой, Учти
это. Считай это моей оценкой.
В его словах сквозило желание продемонстрировать власть, и это было
неприятно. Но когда я проглотил это и обдумал его слова, я решил, что он
пожалуй прав.
Вскоре маленькая серебристая игрушка, добежав до конца полосы, взвыла
и пошла вверх, оставляя за собой струи кипящего воздуха. Она поднималась
все выше и становилась все меньше, пока не исчезла совсем в яркой
голубизне, улетая на юг, чтобы, миновав остров Кастро, приземлиться в
маленьком островном государстве посреди Атлантики.

9
Я позвонил мистеру Холлу и, ссылаясь на Френка Хейса и "Семь Морей",
попросил о встрече, каковая и была мне предложена в четыре часа дня. Я
выехал из Бахья Мар через порт и за чертой города свернул налево, к
Майами. Я гнал старушку Агнессу на семидесяти милях в час, причем,
невзирая на ее заслуженный возраст, и официальные невысокие показатели,
гнал почти в гору.
Когда я, много лет назад, взялся реконструировать эту машину, мне
казалось, что я чуть ли не святотатствую, наделяя старую "роллс"
несвойственными ему качествами. С тех пор, как я угодил с ним в старый
дренажный канал, спасаясь от преследований одной очень длиноногой
девчонки, я заменил ему все потроха, какие только можно было заменить.
Двигатель я пристроил от "ягуара" (теперь у Агнессы поставлен от четвертой
модели "континенталя" семдесят второго года выпуска). Это потребовало
другой коробки передач и другого глушителя. После того, как все было
приведено в соответсвие, я опробывал этого невиданного зверя и выяснил,
что полученная мощность превышает возможность подвески и тормозов.
Подвеску я снял с самого мощного пикапа "додж", какой только тогда
выпускался, с него же к конце концов решил снять тормоза. Естественно,
двенадцативольтовая система при таких условиях уже не годилась, так что я
сменил и зажигание, я тгда заодно уж и аккумулятор. В итоге этих моих
конструкторских импровизаций я получил систему весьма разномастную, но
отлично функционирующую. Последним штрихом была уже совершенно немыслемая
система охлаждения, совмещенная с кондиционером, но теперь я уж не
припомню, как я ее делал.
Любой человек, хоть немного разбирающийся в "роллсах" или хотя бы
просто в машинах, немедленно разгадал бы все мои хитрости, едва заглянув
Агнессе под капот. Первое время я часто ловил себя на мысли, что ужасно
хочу действительно продемонстрировать плоды моего технического гения всем
и каждому. Было нечто забавное в том, что я, в наш век всяческих
мистификаций, разъезжаю на мощнейшей машине, имеющий вид невинного
"роллса". Все процессы в ней были доведенны до совершенства. Чего только
стоила одна замена масла. Не менее забавен был процесс доливания воды в
радиатор. Мало того, что я вывел на приборную доску всю информацию, я не
удержался, и еще встроил в нее часы с будильником и поясным декодером.
В Детройте все бы похватались за головы, если бы я им
продемонстрировал, во что я превратил несчастный "роллс" двадцать третьего
года выпуска.
Но пока я ездил на Агнессе, еще не доведя до ума всех метаморфоз,
процесс передвижения приводил меня в ярость. Двух миль не проходило без
того, чтобы мы не оставили что-нибудь на шоссе. Но мне настолько нравился
ее салон, шикарные кожанные сиденья, полированные накладки и прочая
ерунда, что я, стиснув зубы, переделывал ее раз за разом. И хотя в итоге
она обошлась мне приблизительно в стоимость парочки баллистических ракет,
я не мог согласиться растаться с ней ни за что на свете и гордился ею, как
доктор Моро своими питомцами.
Я, признаться, испытывал чисто детскую радость, еогда на ней ноконей
все прижилось, и она шла по шоссе легко и ровно, как будто так и была
выпущена с конвейера. Это чувство не оставляло меня с одного маленького
эпизода, случившегося на шоссе И-75, на север от Гайнессвилле. Был ясный
полдень, я ехал на совершенно праведных семидесяти, по обычному пустому
отрезку хай-вея, как меня обогнал желтый "мерседес" с тремя юнцами в
салоне. Они одарили мою старенькую голубенькую, изрядно потрепанную
Агнессу презрительными взглядами, они показали мне язык, они громко
высказались в пространство, что вообще удивлены, как это такая старая
развалина движется, да еще и проти ветра, да еще и на семидесяти. Увеличив
скорость примерно до девяноста, они умчались вперед с издевательским
хохотом. Я дал им пару миль форы, а потом сказал: "Вперед, старушка!"
Словом, я промчался мимо них на ста пятидесяти, даже не взглянув в их
сторону. Они, конечно, попытались догнать меня, но отставали все больше и
больше, пока не выбились из сил. Честно говоря, я тогда сам едва гне
загнал старую леди, потому что обычным пределом у нас с ней считалось сто
сорок. Но я извинился, и мы оба остались довольны. Я потом часто думал,
рассказали ли те парни об этом случае, кому-нибудь. Наверное нет. Кто бы
им, спрашивается, поверил?
Как ни был короток пробег до Майами, он все же давал мне возможность
обдумать и разложить по полочкам все, что наговорил мне Фрэнк Хейс. У
профессора Левеллена была целая куча готовых к разработке проектов. Не
помню точно, из каких наших разговоров я это вывел, но у меня было твердое
ощущение семи или восьми спланированных экспедиций. Он, конечно, знал, что
его способ добывать деньги небезопасен. Требуется немалые искусство и
удача для одного только плавания через океан на маленькой яхте. Не говоря
уже о том, что подводные работы могут в любой миг обернуться бедой. Ну, и
самая главная опасность заключалась, конечно, в том, что люди убивают друг
друга ради золота и драгоценных безделушек уже не первое тысячелетие.
Так что, будучи заботливым отцом, Левеллен заранее предпринял все
меры, чтобы будущее его дочери было обечпечено даже на случай его
внезапной смерти и выражалось в реальных цифрах на счету Первого
Побережного. Разве не следовало из этого, что он должен был не менее
тщательно позаботиться обо всех документах. Они были не менее ценны.
Итоговая цифра его наследства получалась весьма и весьма солидной.
Я помню, однажды он рассказал мне, как создавалось "мое сновидение".
С его слов мне показалось, что это было слишком просто, и я сообщил ему об
этом. Я спросил, почему тогда все остальные не делают того же самого, если
и делать-то ничего не надо. Он нахмурился и медленно покачал головой.
- Это одна из величайших загадок человеческого сознания, Трэвис. Мы
же очень часто думаем: это не стоит усилий, это давным-давно сделали без
нас. И не делаем. Ты даже не представляешь, какие пирамиды знаний были
пропущены человечеством просто потому, что оно поленилось туда заглянуть.
Это продолжается и сейчас. Даже ученые не высказывают ко многому интереса.
Приключения не имеют исследовательской ценности. В гробницах Среднего
Востока, например, были обнаружены древние слитки платины. А платина,
заметь, плавится при восьмистах градусов Цельсия. Две тысячи лет назад
китайцы уже делали тончайшие украшения из аллюминия. Они извлекали металл
из бокситов не плавкой, а химическими реакциями. Какими - не знает никто.
В Багдатском музее выставлены части сухой гальванической батареи, которой
пользовались иранские жрецы шестьсот лет назад. Еще большие слитки
чистейшей платины были обнаружены в Перу, в горных поселениях. Знания
уходят от нас, некоторые нам удается восстановить, некоторые - нет. Мы
ходим вокруг да около решения, хотя оно, казалось бы, лежит прямо перед
нами. Несколько лет публичные бани в Александрии топились древними
свитками и документами, которые еще уцелели после пожара библиотеки.
Неужели мы настолько самоуверенны, что полагаем все это ничего не
значащими для человечества потерями. То, что я раскапывал, имеет возраст в
четыре, ну, пять столетий - не более того. Это просто. Однако мне
попадались книги, которые превратились от времени в единым блок страниц. Я
натыкался на документы такие древние, что не смел к ним прикоснуться,
боясь рассыпать их в пыль. Или на другие, чернила в которых выцвели почти
добела. Во всех этих хрупких листах заключались сокровища - и золота, и
знаний - которые уже никем и никогда не будут найдены, разве что по
счастливой случайности. Мне кажется очень неприятным наше чванство, наша
самоуверенность, наша дурацкая идея, что мы - самая великая, самая
могущественная, самая разумная цивилизация тз всех, когда-либо ступавшая
по земле. Знаем ли мы хоть что-нибудь? Подумай об этом. Я могу свозить
тебя в перуанские горы, на небольшое плато около Саксахуамана, показать
тебе огромный каменный блок, обтесанный в местной каменоломне, а потом
показать еще один, точно такой же, но в полумиле оттуда. Его отволокли
туда инки, добывавшие в тех горах камень для своих пирамид. Если, опираясь
на знания, которыми обладает современное человечество, на физику и
механику, и на все достижения технической революции, мы попытаемся
сдвинуть этот камень с места, мы потерпим полный крах, друг мой. Он весит
двадцать тысяч тонн! Сорок миллионов фунтов! Единственный раз, когда нам
удалось сдвинуть подобный вес, был, когда спускали на воду "Монтерей" и
"Марипоза". Но у нас не существует техники, способной поднять такие
махины. Как ты думаешь, обладали в таком случае инки каким-либо знанием,
недоступным нам? Вот именно. Знания - наиболее бесценная вещь на земле,
подчас именно из-за того, что совершенно не ценится.
Я часто раздумывал после над его словами, возвращаясь к ним раз от
разу, и всегда при этом неприятный холодок пробегал у меня по спине. Я
поклялся про себя когда-нибудь непременно съездить и посмотреть на ту
гиганскую глубу, надеясь, что после этого меня перестанут мучать по ночам
кошмары, в которых я упорно и безуспешно пытаюсь сдвинуть ее с места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29