он пытается по-своему, пусть и неуклюже, утвердить новую мораль. И еще ему стало очевидно, что подступиться к Ахиллу с каждым днем все труднее: этому препятствовали сначала гибель Патрокла, потом поединок с Гектором, потом подготовка к погребальным играм… Кто знает, когда он дождется удобного момента, чтобы передать ему слова Поликсены!
– Я сам ахеец, – продолжал Терсит, – и тоже желал победы Ахиллу, но по-человечески я не мог не болеть за Гектора. Жена и сын были всего в нескольких шагах от троянца, он тоже мог бы укрыться за стенами, но все-таки остался ждать Пелида, а точнее – свою верную гибель.
– И у Ахилла есть сын, – заметил Ариакс.
– …Да, но сын Ахилла не такой малыш, как Астианакс, – возразил Терсит. – Его сын, Неоптолем, убийца еще покровожаднее отца!
Короче говоря, наш уродец отвергал право сильного. Он считал, что по шкале нравственных ценностей защита слабых и любовь к ближнему важнее власти и победы в бою.
– Терсит не хочет понять, – сказал Гемонид, когда они выходили из кабачка, – что все живое существует за счет других живых существ: лев нападает на леопарда, леопард пожирает лису, а та, в свою очередь, питается мышами. Разве лев виноват, что по воле богов родился именно львом? И мышь не повинна в том, что родилась мышью. Вот и Ахилл не виноват, что он – Ахилл, а Терсит – что он Терсит.
– Но кого следует считать большим героем, – спросил Леонтий, – выходящего на бой льва или малую мышь, отстаивающую правду?
– Ты на что это намекаешь? – возмутился Гемонид. – На то, что у Терсита мышиная физиономия?
– Ну, если говорить о внешности… то какое-то сходство с мышью у него действительно есть, зато сердце у него – львиное, это уж точно.
Вот такой ночной разговор состоялся между учителем и учеником. Они говорили о добре и зле, о необходимости и случайности, о милосердии и отваге, и еще о том, что порой умение прощать требует больше смелости, чем кровная месть. Уже стемнело, дорога все время петляла, в довершение всего факел Леонтия почти совсем догорел и с минуты на минуту мог погаснуть.
– Поторапливайся, парень, – сказал Гемонид, – если не хочешь, чтобы нас накрыла кромешная тьма.
Внезапно, когда темень и впрямь стала непроглядной, они услышали скрип колес настигающей их колесницы. Леонтий и Гемонид резко обернулись и увидели на дороге мерцающий свет факела и странную повозку, запряженную парой жалких мулов. На шатком настиле сидели два старых оборванца: один держал вожжи и время от времени чмокал, подгоняя мулов, другой, словно мраморное изваяние, возвышался на огромной плетеной корзине, не подавая никаких признаков жизни. И все же, несмотря на отрепья и вперенный в пустоту взгляд, в фигуре этого человека с седой бородой и длинными, ниспадающими на плечи волосами было что-то величественное.
– О юный воин, – обратился к Леонтию возница, – мы направляемся к жилищу доблестного сына Пелея – везем ему богатые дары. Увы, ночь застигла нас в пути, а зрение у нас уже не то, что прежде. Не можешь ли ты указать нам дорогу?
– Мы также следуем в стан ахейцев, – как всегда вежливо ответил Леонтий. – Если ты последуешь за нами, старик, то не собьешься с пути. И вообще, мы уже, можно сказать, у цели.
Узнав, что путники направляются к Ахиллу, Леонтий решил воспользоваться случаем и вместе со старцами проникнуть в его дом. Как знать, может, ему повезет и он сумеет обменяться парой слов со строптивым героем.
Когда путники прибыли в расположение мирмидонцев, их остановила стража. Леонтий, уже считавший себя официальным проводником гостей, выступил вперед:
– О фтийские воины, – начал он, стараясь подражать глашатаям, – перед вами два престарелых, а потому заслуживающих почтения мужа. У них нелегкая задача – вручить корзину, полную драгоценных даров, самому доблестному из ахейцев. Кто он, по-вашему? Одиссей? Аякс Теламонид? Менелай? Или сын Тидея Диомед?
Но не успел Леонтий перечислить всех возможных кандидатов на получение даров, как рядом выросла фигура Пелида.
– Ты кто? – без всяких церемоний спросил он, обращаясь прямо к белобородому старцу. – И что нужно тебе от меня в столь поздний час?
– Я Приам, царь Трои.
Услышав эти слова, все так и обомлели. Даже сам Ахилл вздрогнул.
– Я приехал сюда за телом своего сына, – продолжал престарелый царь, спускаясь с повозки. – За него, о Пелид, я готов целовать тебе руки, те самые руки, что лишили Гектора жизни.
Сказав это, он опустился на колени, тщетно пытаясь поцеловать руки Ахилла. Но тот опередил старца, поднял склоненную седую голову и ввел его к себе в дом. Следом за ними туда вошли возничий и Леонтий с Гемонидом.
В доме у огня сидели и пили вино два друга Пелида – Алкимедон и Автомедонт. Широким жестом Ахилл пригласил гостей сесть на подушки и взять кубки с кипрским вином, но старик, содрогнувшись от ужаса, отказался.
– Молю тебя, о сын Пелея, не усаживай меня, не подноси к моим губам никакого питья. Мы здесь укрываемся от непогоды, а мой Гектор лежит на голой земле, и никто о нем не печется. Позволь мне сегодня же забрать его останки и увезти в Трою!
– Не раздражай меня, о старец, – сурово изрек Пелид, – Патрокл тоже пролежал целый день в грязи – и именно из-за твоего сына Гектора, копьем проткнувшего ему живот.
– Подумай о своем отце, потомок Зевса, подумай о Пелее! – продолжал умолять его Приам. – Мы с ним одного возраста, он так же, как и я, стоит уже на пороге мрачного Аида. Но у него есть хотя бы надежда увидеть тебя, тогда как мне незачем просыпаться, когда Эос из далекой Колхиды возвещает о наступлении утра! Так верни же мне тело любимого сына! Я клянусь, что отдам тебе все золото, какое только у меня есть.
То ли потому, что Приам упомянул о Пелее, то ли в Ахилле вдруг проснулись человеческие чувства, только он – представляете? – растрогался и согласился на обмен. Решили, что Приам выдаст ему столько золота, сколько весит убитый герой. И еще было объявлено одиннадцатидневное перемирие, чтобы дать троянцам возможность должным образом проститься с убитым чемпионом.
Но тут как раз возникают разные версии: одни говорят, будто Приам отдал выкуп той же ночью, а другие – что выкуп был уплачен лишь на следующий день и под стенами Трои.
Ахейцы возложили тело Гектора на одну чашу огромных весов, а на другую троянские женщины, проходя мимо, клали свои драгоценные украшения. Последней к весам подошла Поликсена. Она была так прекрасна, что увидев ее, ахейцы онемели от восторга. Девушка, убедившись, что троянцам никогда не собрать нужного количества золота, разделась донага и нарочито медленно сама возлегла на чашу. Правда, кто-то утверждает, будто Поликсена вовсе не выходила из Скейских ворот, а ограничилась тем, что бросила со стены на весы несколько своих золотых браслетов, но все равно Ахилл с первого же взгляда влюбился в нее.
Похороны Гектора были не менее горестными и пышными, чем похороны Патрокла. Они длились одиннадцать дней: девять дней отвели на оплакивание, один – на погребальную церемонию и один – на поминальный пир. Стенания и вопли троянцев были столь громкими и отчаянными, что от шума замертво падали на землю стаи птиц.
Но вернемся к той ночи. Когда Приам ушел, Леонтий, понимая, что никогда ему больше не представится возможности поговорить с таким спокойным и благодушно настроенным Ахиллом, набрался храбрости и сказал:
– Прости, о сын Пелея, что такой молодой воин, как я, посмел обратиться к тебе. Я Леонтий, сын благородного Неопула, царя Гавдоса. Благодаря стечению обстоятельств я имел счастье познакомиться с Поликсеной, младшей дочерью Приама, и она велела передать тебе, что хочет встретиться с тобой еще раз. Больше сказать мне нечего.
– Благодарю тебя за эту весть, о сын Неопула, – ответил Пелид, – но в жизни моей уже не осталось времени для любви. Ахейцы оплакивают отважного Патрокла, а троянцы оплакивают своего обожаемого Гектора. Пусть и Поликсена оплакивает своего убитого брата! Когда-нибудь и ей, и мне доведется испить воды из Леты, и тогда, как знать, может, мы с ней и встретимся.
АМАЗОНКИ
Глава XIV,
в которой мы познакомимся с амазонками и сможем присутствовать при смертельных поединках между Ахиллом и Пенфесилеей, между Ахиллом и Мемноном. В заключение мы встретимся с Экто – на сей раз в ахейском стане – и навсегда простимся со злополучным Терситом.
Амазонки часто упоминаются в народных сказаниях. Нет такой мифологии, в которой не звучала бы тема женщин-воительниц. Их можно встретить и в греческих, и в индейских, и в китайских, и в кельтских мифах (вспомним валькирий и живодерку Миннегагу). Однако, чтобы понять, о ком идет речь в данном случае – о мифических или настоящих живых существах, следует отличать амазонок, ставших воительницами в силу необходимости, от амазонок, у которых воинственность была в самой их природе. Первые встречались не так редко, как принято думать: в древности, напав на какое-нибудь селение, захватчики-грабители, желая обезопасить себя на будущее от мстителей, обычно истребляли все мужское население, включая стариков и детей. Естественно, что вдовы были вынуждены брать в руки оружие – вероятно, оставшееся у них от убитых мужей, – и защищаться от новых набегов.
Подлинными до сих пор считаются те амазонки, царицами которых были сестры Ипполита и Пенфесилея и которые обитали на территории, простирающейся от берегов Черного моря до нынешней Каппадокии. Раз в год они наносили визит соседним народам и вступали в браки с чужеземцами ради продолжения рода, но всех появившихся на свет мальчиков либо сразу убивали, либо отправляли в другие земли. Конечно, не обходилось без исключений из правила. Достаточно вспомнить хотя бы царицу амазонок Лисиппу, воспылавшую нежной страстью к собственному сыну. Кое-кто, наконец, утверждает, будто домашними делами у амазонок занимались рабы-мужчины, особенно – хромые. Судя по всему, история насчет хромых восходит к некоей царице Антианаре, считавшей, будто хромые мужчины особенно хороши в любовных играх.
В мирное время амазонки носили черные одежды, а вступая в войну, надевали латы из змеиной кожи и брали в руки обтянутые змеиной же кожей щиты, напоминавшие по форме лист плюща. Ежегодно простым голосованием, то бишь поднятием руки воительницы избирали себе двух цариц: одну – на мирное время, другую – на время войны. Первая – ее можно сравнить с нашим министром внутренних дел – ведала вопросами правосудия и вообще государственными делами, вторая же брала бразды правления в свои руки лишь тогда, когда племени амазонок угрожал внешний враг.
Но каким образом амазонки очутились в Трое? Судя по всему, чисто случайно. Если верить древним авторам, однажды во время охоты царица Пенфесилея нечаянно убила свою сестру Ипполиту и, опасаясь мести эриний (а еще больше – подруг Ипполиты), отправилась в царство Приама, чтобы получить там очищение. Она попала туда в самый разгар погребальной церемонии: весь двор оплакивал только что убитого Гектора, и троянцам была необходима немедленная военная помощь. Парис, помимо столь желанного очищения, обещал ей много золота и серебра при условии, что она приведет в Трою с берегов Черного моря свои грозные кавалерийские отряды.
Ахейцы, увидев мчавшихся на них амазонок, пустились наутек. Эти странные, покрытые змеиной кожей существа с длинными распущенными волосами и одной обнаженной грудью, внушали им особый страх: ведь греки, привыкшие к колесницам, впервые в жизни увидели людей, гарцующих на конях. Амазонки показались им свирепыми кентаврихами. Не убежал лишь один герой. Разумеется, это был Ахилл, бестрепетно поджидавший Пенфесилею.
Существуют разные версии относительно исхода поединка. Одни приписывают окончательную победу амазонке, другие – Ахиллу, третьи изображают Пенфесилею вечной девственницей, а четвертые – и вовсе жертвой странного проклятия, по которому она постоянно оказывается добычей насильников. По мнению этих последних, наша амазонка была так прекрасна и обольстительна, что всякого мужчину, увидевшего ее, непременно охватывало любовное неистовство. Сие обстоятельство было сопряжено для Пенфесилеи со множеством неудобств, ибо ей даже летом приходилось носить бронзовые доспехи, чтобы скрывать свои прелести от мужских глаз.
Поединок Пенфесилеи с Ахиллом был ужасен: в какой-то момент амазонка, поняв, что ей ни за что не одолеть героя, попыталась скрыться от него в лесу, но Ахилл сразу же настиг ее и пронзил своим знаменитым ясеневым копьем.
Увидев распростертую на земле бездыханную амазонку, Ахилл тотчас снял с нее доспехи и только тут понял, что сражался с женщиной. Оказавшись жертвой довлевшего над Пенфесилеей проклятия, он тоже овладел ею, но потом взвалил труп Пенфесилеи на плечи и вынес его из леса, чтобы достойно предать земле. Ахейцы же, потрясенные появлением этого странного воинства, увидев мертвую царицу амазонок, потребовали, чтобы Пелид отдал ее труп на растерзание псам, ибо единодушно сочли, что она превысила пределы возможного, назначенного богами женщине.
За долгие годы войны вблизи ахейского лагеря возник настоящий рынок, где можно было купить что душе угодно – от эфиопских рабынь до подержанного оружия, от вышивок фригийских мастериц до волшебных трав, заживляющих раны. Там была даже лавка военных сувениров, где продавались продырявленные шлемы, мечи ликийского литья, троянские щиты.
Как-то ранним утром Леонтий и Гемонид отправились на рынок, чтобы запастись провиантом на зиму. Толкаясь среди живописных лотков и нахваливавших свой товар торговцев, они обсуждали последние подвиги Пелида.
– Странный тип этот Ахилл, – заметил Гемонид, – то безжалостно убивает десятки врагов, словно они не люди, а мухи, то вдруг влюбляется, как мальчишка, в первую встречную!
– Да, – согласился Леонтий и добавил: – И вообще он непостоянен в своих чувствах. Сначала потерял голову из-за Брисеиды, казалось, он просто умрет, если кто-нибудь ее отнимет. Потом, как ни в чем не бывало, влюбился в Поликсену, а под конец и вовсе в Пенфесилею – царицу, которую сам же и убил в единоборстве! Скажи мне, учитель, может ли настоящий мужчина сходить с ума из-за какой-то убитой женщины?
– Это объясняется тем, – ответил Гемонид, – что все истории, имеющие отношение к Пелиду, так или иначе сопряжены со смертью. Его любовь всегда трагична хотя бы потому, что сам Фатум привязывает Ахилла к его же жертвам!
Юный критец хотел было продолжить разговор с учителем, но тут его окликнула какая-то нищенка:
– О Леонтий, сын Неопула, яви милосердие, подари мне обол, один только обол, я очень голодна.
Это была прокаженная, с головы до ног закутанная в черное покрывало, что явно свидетельствовало об ужасной болезни, изъязвившей ее тело. Леонтий невольно прибавил шаг; с самого детства черные одеяния прокаженных внушали ему страх. На Гавдосе был один старый-престарый прокаженный, живший за счет общины. Каждый день островитяне оставляли ему еду в дупле дерева, но за это требовали, чтобы он никогда не появлялся в селениях.
– Не убегай, о Леонтий, – не отставала от него нищенка, – не убегай, если хочешь снова увидеться с Экто.
При имени Экто юноша остановился, как вкопанный. Только теперь до него дошло, что «прокаженной» была его обожаемая подруга.
– Ты здесь?! – воскликнул Леонтий. – Неужели тебе непонятно, какой опасности ты себя подвергаешь?
– Конечно, понятно. Потому я и обрядилась в это черное покрывало.
– Ты пришла сюда ради меня? Чтобы повидаться со мной? – спросил Леонтий, охваченный волнением. – О любимая! Я тебя обожаю!
Юноша готов был тут же сжать Экто в объятиях, целовать и миловать, но удержался, опасаясь обратить на себя внимание окружающих.
– Ради тебя и ради Поликсены, – уточнила Экто. – Моя подруга просила напомнить тебе о твоем давнем обещании.
– Экто, любовь моя, я уже говорил об этом с Ахиллом, но он сказал, что сейчас не время для такого рода встреч.
– Как раз самое время, – заверила его Экто. – И знай, что Ахилл и Поликсена уже виделись семь ночей тому назад и, к взаимной радости, предавались любви.
– Так зачем же делать из меня посланца, если они и так встречаются где и когда им угодно? – не без раздражения спросил Леонтий.
Экто же, не обращая внимания на его слова, продолжала настаивать:
– Поликсена хочет передать Ахиллу, что она принимает его предложение и согласна выйти на него замуж. Все уже готово для брачной церемонии. Ты сам приведешь Ахилла к оракулу Аполлона Фимбрского в первую ночь полнолуния.
– Замуж? За Ахилла? Но ведь война…
– Благодаря этому браку войне как раз и можно будет положить конец, – успокоила его Экто. – Ну, а теперь, мой юный друг, я должна вернуться в Трою: мне и впрямь слишком опасно оставаться среди ахейцев.
– Елена, любовь моя, Елена! – закричал Леонтий, но удержать ее не смог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Я сам ахеец, – продолжал Терсит, – и тоже желал победы Ахиллу, но по-человечески я не мог не болеть за Гектора. Жена и сын были всего в нескольких шагах от троянца, он тоже мог бы укрыться за стенами, но все-таки остался ждать Пелида, а точнее – свою верную гибель.
– И у Ахилла есть сын, – заметил Ариакс.
– …Да, но сын Ахилла не такой малыш, как Астианакс, – возразил Терсит. – Его сын, Неоптолем, убийца еще покровожаднее отца!
Короче говоря, наш уродец отвергал право сильного. Он считал, что по шкале нравственных ценностей защита слабых и любовь к ближнему важнее власти и победы в бою.
– Терсит не хочет понять, – сказал Гемонид, когда они выходили из кабачка, – что все живое существует за счет других живых существ: лев нападает на леопарда, леопард пожирает лису, а та, в свою очередь, питается мышами. Разве лев виноват, что по воле богов родился именно львом? И мышь не повинна в том, что родилась мышью. Вот и Ахилл не виноват, что он – Ахилл, а Терсит – что он Терсит.
– Но кого следует считать большим героем, – спросил Леонтий, – выходящего на бой льва или малую мышь, отстаивающую правду?
– Ты на что это намекаешь? – возмутился Гемонид. – На то, что у Терсита мышиная физиономия?
– Ну, если говорить о внешности… то какое-то сходство с мышью у него действительно есть, зато сердце у него – львиное, это уж точно.
Вот такой ночной разговор состоялся между учителем и учеником. Они говорили о добре и зле, о необходимости и случайности, о милосердии и отваге, и еще о том, что порой умение прощать требует больше смелости, чем кровная месть. Уже стемнело, дорога все время петляла, в довершение всего факел Леонтия почти совсем догорел и с минуты на минуту мог погаснуть.
– Поторапливайся, парень, – сказал Гемонид, – если не хочешь, чтобы нас накрыла кромешная тьма.
Внезапно, когда темень и впрямь стала непроглядной, они услышали скрип колес настигающей их колесницы. Леонтий и Гемонид резко обернулись и увидели на дороге мерцающий свет факела и странную повозку, запряженную парой жалких мулов. На шатком настиле сидели два старых оборванца: один держал вожжи и время от времени чмокал, подгоняя мулов, другой, словно мраморное изваяние, возвышался на огромной плетеной корзине, не подавая никаких признаков жизни. И все же, несмотря на отрепья и вперенный в пустоту взгляд, в фигуре этого человека с седой бородой и длинными, ниспадающими на плечи волосами было что-то величественное.
– О юный воин, – обратился к Леонтию возница, – мы направляемся к жилищу доблестного сына Пелея – везем ему богатые дары. Увы, ночь застигла нас в пути, а зрение у нас уже не то, что прежде. Не можешь ли ты указать нам дорогу?
– Мы также следуем в стан ахейцев, – как всегда вежливо ответил Леонтий. – Если ты последуешь за нами, старик, то не собьешься с пути. И вообще, мы уже, можно сказать, у цели.
Узнав, что путники направляются к Ахиллу, Леонтий решил воспользоваться случаем и вместе со старцами проникнуть в его дом. Как знать, может, ему повезет и он сумеет обменяться парой слов со строптивым героем.
Когда путники прибыли в расположение мирмидонцев, их остановила стража. Леонтий, уже считавший себя официальным проводником гостей, выступил вперед:
– О фтийские воины, – начал он, стараясь подражать глашатаям, – перед вами два престарелых, а потому заслуживающих почтения мужа. У них нелегкая задача – вручить корзину, полную драгоценных даров, самому доблестному из ахейцев. Кто он, по-вашему? Одиссей? Аякс Теламонид? Менелай? Или сын Тидея Диомед?
Но не успел Леонтий перечислить всех возможных кандидатов на получение даров, как рядом выросла фигура Пелида.
– Ты кто? – без всяких церемоний спросил он, обращаясь прямо к белобородому старцу. – И что нужно тебе от меня в столь поздний час?
– Я Приам, царь Трои.
Услышав эти слова, все так и обомлели. Даже сам Ахилл вздрогнул.
– Я приехал сюда за телом своего сына, – продолжал престарелый царь, спускаясь с повозки. – За него, о Пелид, я готов целовать тебе руки, те самые руки, что лишили Гектора жизни.
Сказав это, он опустился на колени, тщетно пытаясь поцеловать руки Ахилла. Но тот опередил старца, поднял склоненную седую голову и ввел его к себе в дом. Следом за ними туда вошли возничий и Леонтий с Гемонидом.
В доме у огня сидели и пили вино два друга Пелида – Алкимедон и Автомедонт. Широким жестом Ахилл пригласил гостей сесть на подушки и взять кубки с кипрским вином, но старик, содрогнувшись от ужаса, отказался.
– Молю тебя, о сын Пелея, не усаживай меня, не подноси к моим губам никакого питья. Мы здесь укрываемся от непогоды, а мой Гектор лежит на голой земле, и никто о нем не печется. Позволь мне сегодня же забрать его останки и увезти в Трою!
– Не раздражай меня, о старец, – сурово изрек Пелид, – Патрокл тоже пролежал целый день в грязи – и именно из-за твоего сына Гектора, копьем проткнувшего ему живот.
– Подумай о своем отце, потомок Зевса, подумай о Пелее! – продолжал умолять его Приам. – Мы с ним одного возраста, он так же, как и я, стоит уже на пороге мрачного Аида. Но у него есть хотя бы надежда увидеть тебя, тогда как мне незачем просыпаться, когда Эос из далекой Колхиды возвещает о наступлении утра! Так верни же мне тело любимого сына! Я клянусь, что отдам тебе все золото, какое только у меня есть.
То ли потому, что Приам упомянул о Пелее, то ли в Ахилле вдруг проснулись человеческие чувства, только он – представляете? – растрогался и согласился на обмен. Решили, что Приам выдаст ему столько золота, сколько весит убитый герой. И еще было объявлено одиннадцатидневное перемирие, чтобы дать троянцам возможность должным образом проститься с убитым чемпионом.
Но тут как раз возникают разные версии: одни говорят, будто Приам отдал выкуп той же ночью, а другие – что выкуп был уплачен лишь на следующий день и под стенами Трои.
Ахейцы возложили тело Гектора на одну чашу огромных весов, а на другую троянские женщины, проходя мимо, клали свои драгоценные украшения. Последней к весам подошла Поликсена. Она была так прекрасна, что увидев ее, ахейцы онемели от восторга. Девушка, убедившись, что троянцам никогда не собрать нужного количества золота, разделась донага и нарочито медленно сама возлегла на чашу. Правда, кто-то утверждает, будто Поликсена вовсе не выходила из Скейских ворот, а ограничилась тем, что бросила со стены на весы несколько своих золотых браслетов, но все равно Ахилл с первого же взгляда влюбился в нее.
Похороны Гектора были не менее горестными и пышными, чем похороны Патрокла. Они длились одиннадцать дней: девять дней отвели на оплакивание, один – на погребальную церемонию и один – на поминальный пир. Стенания и вопли троянцев были столь громкими и отчаянными, что от шума замертво падали на землю стаи птиц.
Но вернемся к той ночи. Когда Приам ушел, Леонтий, понимая, что никогда ему больше не представится возможности поговорить с таким спокойным и благодушно настроенным Ахиллом, набрался храбрости и сказал:
– Прости, о сын Пелея, что такой молодой воин, как я, посмел обратиться к тебе. Я Леонтий, сын благородного Неопула, царя Гавдоса. Благодаря стечению обстоятельств я имел счастье познакомиться с Поликсеной, младшей дочерью Приама, и она велела передать тебе, что хочет встретиться с тобой еще раз. Больше сказать мне нечего.
– Благодарю тебя за эту весть, о сын Неопула, – ответил Пелид, – но в жизни моей уже не осталось времени для любви. Ахейцы оплакивают отважного Патрокла, а троянцы оплакивают своего обожаемого Гектора. Пусть и Поликсена оплакивает своего убитого брата! Когда-нибудь и ей, и мне доведется испить воды из Леты, и тогда, как знать, может, мы с ней и встретимся.
АМАЗОНКИ
Глава XIV,
в которой мы познакомимся с амазонками и сможем присутствовать при смертельных поединках между Ахиллом и Пенфесилеей, между Ахиллом и Мемноном. В заключение мы встретимся с Экто – на сей раз в ахейском стане – и навсегда простимся со злополучным Терситом.
Амазонки часто упоминаются в народных сказаниях. Нет такой мифологии, в которой не звучала бы тема женщин-воительниц. Их можно встретить и в греческих, и в индейских, и в китайских, и в кельтских мифах (вспомним валькирий и живодерку Миннегагу). Однако, чтобы понять, о ком идет речь в данном случае – о мифических или настоящих живых существах, следует отличать амазонок, ставших воительницами в силу необходимости, от амазонок, у которых воинственность была в самой их природе. Первые встречались не так редко, как принято думать: в древности, напав на какое-нибудь селение, захватчики-грабители, желая обезопасить себя на будущее от мстителей, обычно истребляли все мужское население, включая стариков и детей. Естественно, что вдовы были вынуждены брать в руки оружие – вероятно, оставшееся у них от убитых мужей, – и защищаться от новых набегов.
Подлинными до сих пор считаются те амазонки, царицами которых были сестры Ипполита и Пенфесилея и которые обитали на территории, простирающейся от берегов Черного моря до нынешней Каппадокии. Раз в год они наносили визит соседним народам и вступали в браки с чужеземцами ради продолжения рода, но всех появившихся на свет мальчиков либо сразу убивали, либо отправляли в другие земли. Конечно, не обходилось без исключений из правила. Достаточно вспомнить хотя бы царицу амазонок Лисиппу, воспылавшую нежной страстью к собственному сыну. Кое-кто, наконец, утверждает, будто домашними делами у амазонок занимались рабы-мужчины, особенно – хромые. Судя по всему, история насчет хромых восходит к некоей царице Антианаре, считавшей, будто хромые мужчины особенно хороши в любовных играх.
В мирное время амазонки носили черные одежды, а вступая в войну, надевали латы из змеиной кожи и брали в руки обтянутые змеиной же кожей щиты, напоминавшие по форме лист плюща. Ежегодно простым голосованием, то бишь поднятием руки воительницы избирали себе двух цариц: одну – на мирное время, другую – на время войны. Первая – ее можно сравнить с нашим министром внутренних дел – ведала вопросами правосудия и вообще государственными делами, вторая же брала бразды правления в свои руки лишь тогда, когда племени амазонок угрожал внешний враг.
Но каким образом амазонки очутились в Трое? Судя по всему, чисто случайно. Если верить древним авторам, однажды во время охоты царица Пенфесилея нечаянно убила свою сестру Ипполиту и, опасаясь мести эриний (а еще больше – подруг Ипполиты), отправилась в царство Приама, чтобы получить там очищение. Она попала туда в самый разгар погребальной церемонии: весь двор оплакивал только что убитого Гектора, и троянцам была необходима немедленная военная помощь. Парис, помимо столь желанного очищения, обещал ей много золота и серебра при условии, что она приведет в Трою с берегов Черного моря свои грозные кавалерийские отряды.
Ахейцы, увидев мчавшихся на них амазонок, пустились наутек. Эти странные, покрытые змеиной кожей существа с длинными распущенными волосами и одной обнаженной грудью, внушали им особый страх: ведь греки, привыкшие к колесницам, впервые в жизни увидели людей, гарцующих на конях. Амазонки показались им свирепыми кентаврихами. Не убежал лишь один герой. Разумеется, это был Ахилл, бестрепетно поджидавший Пенфесилею.
Существуют разные версии относительно исхода поединка. Одни приписывают окончательную победу амазонке, другие – Ахиллу, третьи изображают Пенфесилею вечной девственницей, а четвертые – и вовсе жертвой странного проклятия, по которому она постоянно оказывается добычей насильников. По мнению этих последних, наша амазонка была так прекрасна и обольстительна, что всякого мужчину, увидевшего ее, непременно охватывало любовное неистовство. Сие обстоятельство было сопряжено для Пенфесилеи со множеством неудобств, ибо ей даже летом приходилось носить бронзовые доспехи, чтобы скрывать свои прелести от мужских глаз.
Поединок Пенфесилеи с Ахиллом был ужасен: в какой-то момент амазонка, поняв, что ей ни за что не одолеть героя, попыталась скрыться от него в лесу, но Ахилл сразу же настиг ее и пронзил своим знаменитым ясеневым копьем.
Увидев распростертую на земле бездыханную амазонку, Ахилл тотчас снял с нее доспехи и только тут понял, что сражался с женщиной. Оказавшись жертвой довлевшего над Пенфесилеей проклятия, он тоже овладел ею, но потом взвалил труп Пенфесилеи на плечи и вынес его из леса, чтобы достойно предать земле. Ахейцы же, потрясенные появлением этого странного воинства, увидев мертвую царицу амазонок, потребовали, чтобы Пелид отдал ее труп на растерзание псам, ибо единодушно сочли, что она превысила пределы возможного, назначенного богами женщине.
За долгие годы войны вблизи ахейского лагеря возник настоящий рынок, где можно было купить что душе угодно – от эфиопских рабынь до подержанного оружия, от вышивок фригийских мастериц до волшебных трав, заживляющих раны. Там была даже лавка военных сувениров, где продавались продырявленные шлемы, мечи ликийского литья, троянские щиты.
Как-то ранним утром Леонтий и Гемонид отправились на рынок, чтобы запастись провиантом на зиму. Толкаясь среди живописных лотков и нахваливавших свой товар торговцев, они обсуждали последние подвиги Пелида.
– Странный тип этот Ахилл, – заметил Гемонид, – то безжалостно убивает десятки врагов, словно они не люди, а мухи, то вдруг влюбляется, как мальчишка, в первую встречную!
– Да, – согласился Леонтий и добавил: – И вообще он непостоянен в своих чувствах. Сначала потерял голову из-за Брисеиды, казалось, он просто умрет, если кто-нибудь ее отнимет. Потом, как ни в чем не бывало, влюбился в Поликсену, а под конец и вовсе в Пенфесилею – царицу, которую сам же и убил в единоборстве! Скажи мне, учитель, может ли настоящий мужчина сходить с ума из-за какой-то убитой женщины?
– Это объясняется тем, – ответил Гемонид, – что все истории, имеющие отношение к Пелиду, так или иначе сопряжены со смертью. Его любовь всегда трагична хотя бы потому, что сам Фатум привязывает Ахилла к его же жертвам!
Юный критец хотел было продолжить разговор с учителем, но тут его окликнула какая-то нищенка:
– О Леонтий, сын Неопула, яви милосердие, подари мне обол, один только обол, я очень голодна.
Это была прокаженная, с головы до ног закутанная в черное покрывало, что явно свидетельствовало об ужасной болезни, изъязвившей ее тело. Леонтий невольно прибавил шаг; с самого детства черные одеяния прокаженных внушали ему страх. На Гавдосе был один старый-престарый прокаженный, живший за счет общины. Каждый день островитяне оставляли ему еду в дупле дерева, но за это требовали, чтобы он никогда не появлялся в селениях.
– Не убегай, о Леонтий, – не отставала от него нищенка, – не убегай, если хочешь снова увидеться с Экто.
При имени Экто юноша остановился, как вкопанный. Только теперь до него дошло, что «прокаженной» была его обожаемая подруга.
– Ты здесь?! – воскликнул Леонтий. – Неужели тебе непонятно, какой опасности ты себя подвергаешь?
– Конечно, понятно. Потому я и обрядилась в это черное покрывало.
– Ты пришла сюда ради меня? Чтобы повидаться со мной? – спросил Леонтий, охваченный волнением. – О любимая! Я тебя обожаю!
Юноша готов был тут же сжать Экто в объятиях, целовать и миловать, но удержался, опасаясь обратить на себя внимание окружающих.
– Ради тебя и ради Поликсены, – уточнила Экто. – Моя подруга просила напомнить тебе о твоем давнем обещании.
– Экто, любовь моя, я уже говорил об этом с Ахиллом, но он сказал, что сейчас не время для такого рода встреч.
– Как раз самое время, – заверила его Экто. – И знай, что Ахилл и Поликсена уже виделись семь ночей тому назад и, к взаимной радости, предавались любви.
– Так зачем же делать из меня посланца, если они и так встречаются где и когда им угодно? – не без раздражения спросил Леонтий.
Экто же, не обращая внимания на его слова, продолжала настаивать:
– Поликсена хочет передать Ахиллу, что она принимает его предложение и согласна выйти на него замуж. Все уже готово для брачной церемонии. Ты сам приведешь Ахилла к оракулу Аполлона Фимбрского в первую ночь полнолуния.
– Замуж? За Ахилла? Но ведь война…
– Благодаря этому браку войне как раз и можно будет положить конец, – успокоила его Экто. – Ну, а теперь, мой юный друг, я должна вернуться в Трою: мне и впрямь слишком опасно оставаться среди ахейцев.
– Елена, любовь моя, Елена! – закричал Леонтий, но удержать ее не смог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27