Но пусть не тре­вожится заботливая мать. Никто не посягает на сердце ее сына. А менее всех цыганка Эсмеральда, которая обитает на страницах нашумевшего романа «Собор Парижской бого­матери», недавно вышедшего из-под пера французского пи­сателя Виктора Гюго.
Не сегодня и не вчера глава писателей-романтиков Фран­ции Гюго стал властителем дум у себя на родине и в России. Передовые люди полюбили произведения Гюго за неприми­римость к тирании власть имущих, за сочувствие к простому человеку.
Когда впервые появился в Петербурге новый роман Вик­тора Гюго «Собор Парижской богоматери», все экземпляры книги вмиг были раскуплены. Александр Даргомыжский прочитал ее не отрываясь, а закончив, долго не мог прийти в себя. Днем и ночью мерещились ему видения: вот фана­тичный архидьякон Клод Фролло - олицетворение зла, су­щий дьявол в сутане священнослужителя. Обуреваемый страстью к цыганке Эсмеральде, этот изувер готов своими руками отправить на виселицу бедную девушку. И за что? За то, что она с презрением отвергла домогательства лице­мерного сластолюбца. О, как чиста и невинна, как трогатель­на юная Эсмеральда, беззаботное дитя парижских улиц! Как жалок в своем уродстве и как грозен в ненависти слуга злодея Фролло, звонарь собора, Квазимодо!
А фон, на котором развертываются в романе события?.. Средневековая Франция. Царствование коронованного па­лача Людовика XI. Трагическая эпоха необузданных нравов, суеверия и невежества, сословных и религиозных предрас­судков, жестоких противоречий между королевской властью с ее оплотом - католической церковью - и угнетаемым наро­дом. Какие это мрачные и вместе с тем волнующие страницы истории!
Виктор Гюго дал в романе живописную картину жизни средневекового Парижа. Но история, к которой обратился писатель, дышит сегодняшним днем. Все те же темные силы властвуют над народом.
О Викторе Гюго идут яростные споры. Богачи называют его исчадьем революции и шлют проклятья «закоренелому бунтовщику». А те, кто ищет в искусстве правды о горькой участи угнетенных и отверженных, всем сердцем сочувствуют юной героине «Собора Парижской богоматери».
Александр Даргомыжский явственно слышит голос Эсме­ральды. Слышит песню резвой плясуньи на городской площа­ди. Ему страстно захотелось рассказать в опере горестную историю бедной девушки, пробудить сочувствие к бесправ­ным людям.
Пусть это будет большая романтическая опера! Опера, где сюжет остро драматичен, характеры необыкновенны и контрастны, положения исключительны, конфликты неприми­римы; где клокочут неистовые страсти, а действие развивает­ся напряженно и стремительно. Вот что ныне способно удов­летворить вкус современной публики. Недаром театры пере­полнены всякий раз, когда на афишах объявлены спектакли французской Большой оперы. Сам Даргомыжский вместе со зрителями рукоплещет представлениям оберовской «Фенеллы», оперы, где участь героев тесно связана с освободитель­ной борьбой и восстанием народа. Он разделяет восторги публики и на спектаклях эффектного «Роберта-Дьявола» Джакомо Мейербера, который единодушно признан главой этого нового направления в оперном искусстве.
Итак, Александр Даргомыжский будет писать большую романтическую оперу «Эсмеральда». Но тут сочинитель заду­мывается. Надо прежде всего представить свой замысел на суд Михаила Ивановича Глинки.
Глинка слушал друга с большим вниманием.
- Стало быть, - сказал он, - снова обращаешься к своему любимцу Гюго? Очень хорошо помню твой романс на его стихи. А теперь берешься за его же прозу. Полагать надо, что решение созрело?
- Я, Михаил Иванович, так сужу: далека, конечно, от нашей жизни легенда об Эсмеральде, созданная поэтом Франции. Однако силы, погубившие Эсмеральду, доныне пра­вят жизнью. Стало быть, и легенда, если раскрыть ее в му­зыке сильно и правдиво, будет поучением для наших сооте­чественников и, верю в это, вызовет у них желание противо­стоять злу!
- Значит, воевать собрался? - добродушно откликнулся Глинка. - Ну, коли так, то познакомь меня немедля со своей плясуньей.
- Да у меня почти ничего отделанного нет, - признался Александр Сергеевич. Однако присел к роялю. Разговор за­тянулся.
И опять зачастил к Глинке будущий автор «Эсмеральды».
Однажды Даргомыжский застал у Глинки незнакомца. То был известный писатель, ученый и музыкант, князь Вла­димир Федорович Одоевский, знаток народных русских пе­сен и горячий почитатель Михаила Глинки.
- Добро пожаловать! - встретил Даргомыжского Миха­ил Иванович. - Кстати, - обратился он к Одоевскому,- сей­час мы все отправимся в Париж, к цыганам!
И Глинка рассказал об опере, которую Даргомыжский пишет по роману Виктора Гюго.
- По Гюго? - удивился Владимир Федорович. - Но не уведет ли далеко в сторону Александра Сергеевича этот приверженный к романтизму француз? И таковы ли вообще насущные задачи, которые надлежит решать теперь русским композиторам, имеющим опыт автора «Ивана Сусанина»?
- Каждый вправе решать эти задачи по собственному разумению, - возразил Глинка. - Предоставим же нашему другу и в оперном деле идти своей дорогой. Впрочем, будем судить автора по исполнению его замыслов.
Даргомыжский уже мог представить слушателям немало написанных им страниц «Эсмеральды».
- Ну, каково? - спросил Глинка у Одоевского, когда Даргомыжский кончил.
- Удивительное дело, - начал после некоторого раз­думья Одоевский. - Взяли вы, Александр Сергеевич, для своей оперы сюжет из фран­цузской жизни, и как будто бы по всем правилам большой французской оперы ваша «Эсмеральда» пишется. Но при всем том во многих ее местах
слышится русский дух, рус­ское настроение, как слышит­ся оно и в романсах ваших на стихи поэтов Франции. Или я ошибаюсь?
- Ничуть, - вмешался в разговор Глинка. - Только во­все не считаю это пороком. Во всяком произведении на сюжеты из любых времен и из жизни любых народов не пристало автору терять свою национальность. А разве и в музыке не должно быть так?
Глинка по привычке заложил руку за жилет и подошел к Одоевскому.
- О чем бы ни писал русский музыкант, - продолжал Михаил Иванович, - он, если мыслит самобытно, всегда остается самим собой, ибо всегда все воспринимает гла­­зами и слухом русского художника. Конечно, это наклады­вает отпечаток на его сочинения и тогда, когда далеки они по содержанию от русской жизни.
Что ж, автор «Эсмеральды» не станет спорить. Он сам чувствует, что в музыкальной речи его героев нет-нет да и прорвется русский тон, русское настроение. То скажется оно в задушевной теплоте, в сердечной открытости мелодий, на­поминающих популярные отечественные романсы; то вдруг всплывут ненароком знакомые голоса песен, которые повстре­чались молодому музыканту, когда долгими часами он бро­дил по петербургским улицам.
И, конечно, не раз на протяжении оперы вспомнил Алек­сандр Сергеевич Михаила Глинку. От внимательного слуша­теля не ускользнет ни сходство некоторых реплик героев «Эсмеральды» с музыкой глинкинских романсов, ни пере­клички даже с «Иваном Сусаниным». А может быть, и о черноморовом царстве из новой оперы Глинки «Руслан и Людмила» думал Александр Даргомыжский, когда сочинял для первого акта «Эсмеральды» комическое шествие шутов и фантастические танцы бродяг...
Даргомыжский едва успевает переводить на бумагу тес­нящиеся в голове музыкальные мысли.
А события в опере достигли кульминации. Страсти нака­лились. Уже пронзен предательским кинжалом Клода Фролло избранник сердца Эсмеральды и мужественный ее защит­ник воин Феб. Ложно обвиненная в убийстве, Эсмеральда за­ключена в темницу. Что ждет несчастную?
На это глухо намекает, предвещая роковой исход, печаль­ная мелодия, возникшая на короткий миг в унисонах виолон­челей и контрабасов. Слушатель поймет зловещий смысл этой мелодии, когда, развернувшись в траурный марш, она будет сопровождать в финальной сцене шествие на казнь осужден­ной Эсмеральды.
Сердце Александра Даргомыжского переполняет острая жалость. Он от души полюбил это резвое дитя, приносившее людям веселье и радость. Сочинитель не поскупится сделать все, чтобы милый образ стал в его опере еще более привле­кательным.
Он наделяет Эсмеральду изящной, светлой темой, разно­образно варьируемой в оркестре. Тема эта возникает всякий раз при появлении на сцене Эсмеральды - от первого ее вы­хода до последних смертных минут. Легкие трели и летучие пассажи скрипок почти зримо передают воздушную походку танцовщицы, ее хрупкую, пленительную грацию.
Но не только в танцах проявляет себя эта девушка. Эс­меральда добра и великодушна. Ее душевное богатство ав­тор оперы стремится раскрыть более всего в вокальной пар­тии. Естественно и правдиво звучат полные детской непо­средственности речитативы Эсмеральды, и простодушная ее песенка в начальной сцене, и пылкие признания в дуэте с возлюбленным Фебом, и, наконец, пронизанная отчаянием и страстью заключительная ария в темнице...
Возможно, Даргомыжского впоследствии будут укорять за то, что в «Эсмеральде» кое-где попадаются общие места, что в ней слышны перепевы из опер Галеви и Мейербера. Возможно, сам автор признает справедливость этих укоров и суровее, чем кто-либо, осудит свое детище. Но в одном он уверен: при всех изъянах оперы - в драматических ее сце­нах, особенно где действует сама Эсмеральда, в насыщенных движением ансамблях, в массовых народных сценах - ему удалось, пусть и не в полный голос, заговорить языком прав­ды, языком, который он и впредь будет развивать в своей музыке.
Но настало время расстаться с «Эсмеральдой». Дарго­мыжский еще раз перелистал тщательно переписанную пар­титуру. Сколько же ты, Эсмеральда, унесла с собою моих лет? Подумал, посчитал - на оперу ушло почти четыре года! Да разве жалко трудов, если вот-вот в театральном зале, при погашенных огнях, раздадутся звуки знакомой интродукции и взовьется занавес...
Еще не остыв от вдохновения, сочинитель бережно повез в дирекцию императорских театров свое новорожденное дитя.
Но, видно, действительно злой рок тяготеет над сиротой-цыганкой, насылая на нее одну беду за другой.
- Опять «Эсмеральда»? - недовольно поморщились в те­атральной дирекции. - Опять Виктор Гюго?
И без того много хлопот причинил им в свое время этот писатель, несомненный безбожник и вольнодумец. Недаром император Николай I с опаской отнесся к постановке на рус­ской драматической сцене сочинений Гюго, хотя бы и той же «Эсмеральды». А теперь еще опера! Ужели не мог господин Даргомыжский выбрать для дебюта более благонамеренный сюжет?
К тому же оперу русского композитора, очевидно, должна ставить русская труппа. А с той поры, как приехали в сто­лицу сладкогласые итальянцы, публика, особенно из высшего общества, заметно охладела к отечественным певцам. Нет, не ко времени стучится в императорский театр нищая пля­сунья!
Правда, есть у «Эсмеральды» ходатаи, которые усердно за нее хлопочут.
- Ваше превосходительство, - осмеливаются они напом­нить всесильному директору театров Гедеонову, - капельмей­стеры наши на предварительных пробах весьма одобрили музыку господина Даргомыжского.
- А разве я оспариваю ее достоинства? - холодно воз­ражает директор. - Но к чему торопиться? - Он откиды­вается в кресле и с усмешкой взглядывает на увесистую пар­титуру «Эсмеральды». - Сколько помнится, ожидает в конце оперы бедняжку печальная участь. Так зачем спешить на­встречу собственной гибели?
Довольный своим остроумием, театральный сановник от­дает распоряжение:
- Отправить партитуру господина Даргомыжского в ар­хив театра... разумеется, до времени!
Старый архивариус принял партитуру «Эсмеральды», уло­жил в папку, накрепко перевязал. Равнодушной рукой вывел на обложке очередной входящий номер.
ПУСТЬ ЗВУК ПРЯМО ВЫРАЖАЕТ СЛОВО
Вечер был тепел и тих. Так тих, что слышался малейший шорох прибрежных кустов и легкий всплеск весел на не­движной глади реки. В небе не виднелось ни облачка. Для плавучей серенады нельзя было пожелать погоды более бла­гоприятной.
Волшебное зрелище, эти плавучие серенады! По гладким водам Черной речки, а далее по Малой Невке к островам медленно движется украшенный фонарями, флажками и цве­точными гирляндами катер с музыкантами. За катером сле­дуют богато убранные лодки. И вот раздается в вечерней тиши то раздольная русская песня, то бойкий французский романс, то оперная ария с аккомпанементом фортепиано. Пение перемежают звуки труб. И в тот же миг в воздухе вспыхивают римские свечи, вертящиеся колеса, ракеты, рас­сыпаясь каскадом разноцветных огней и освещая многолюд­ные толпы зрителей на берегу.
В часы отдыха сюда стекаются петербуржцы, и среди них - те любители музыки, которые за недостатком средств редко посещают театры и концертные залы.
Еще во времена своей юности великолепные серенады за­тевал Михаил Глинка. С тех пор и ведутся эти музыкальные празднества, на которых каждый, кто хочет, желанный гость.
С катера, плывущего сегодня по Черной речке, слышится пение небольшого хора всего из десяти-двенадцати человек. Звучит он на редкость слитно и одухотворенно. Но больше всего поражают любителей музыки пьесы, которые исполня­ет хор. Они завораживают слух красотой и свежестью гар­моний, естественностью музыкальной декламации, полным слиянием мелодии с поэтическим словом.
На другой день в Петербурге только и было разговоров, что о необыкновенном музыкальном празднестве на Черной речке.
А душою всего предприятия оказался не кто иной, как Александр Сергеевич Даргомыжский. Он проверял на этом концерте, данном для безымянных слушателей, звучание своих хоровых пьес. С этими пьесами связан новый его за­мысел.
Давно бы пора ввести в музыкальный обычай хоровое или ансамблевое пение без аккомпанемента (а капелла). Отлич­ная это будет школа для певцов и для воспитания слуша­телей.
Так появились у Даргомыжского хоровые пьесы, которые впоследствии составили цикл «Петербургских серенад».
И какая же предстала в них многоцветная палитра му­зыкальных красок! От веселой застольной «Пью за здравие Мери» до акварельно нежной серенады «Где наша роза» и сурово-драматичного «Ворона». А с этими серенадами на слова Пушкина соседствует распевная, напоенная печалью лермонтовская «Сосна».
Это был совсем новый род музыки, созданный Александ­ром Даргомыжским. Так отозвались критики. Они же при­знали, что смелый опыт молодого сочинителя более нежели удачен.
А автор серенад не успокаивается на достигнутом. По сча­стью, молодой музыкант волен теперь распоряжаться своим временем. Чиновник, служивший в конторе министерства им­ператорского двора, Александр Даргомыжский подал в от­ставку и был уволен со службы в чине титулярного совет­ника.
- Конечно, не ахти какой чин выслужил Александр, - размышляет Сергей Николаевич. - Но все же в случае на­добности прокормится службой отставной титулярный совет­ник.
Впрочем, рассуждает так Сергей Николаевич лишь по старой привычке. Давно знает он, что предназначено сыну в музыке незаурядное поприще. То и дело слышит Сергей Ни­колаевич, что распевают пьесы Александра во многих домах. А иногда заведут при нем беседу совсем не знакомые ему люди:
- Вам приходилось слышать музыкальные сочинения гос­подина Даргомыжского?
И собеседник, оказывается, тоже знает этого сочини­теля...
- Господин Даргомыжский! - повторяет вслух Сергей Николаевич, и собственная фамилия звучит при этом непривычно торжественно. - Ну, а коли так, то, может быть, музыка наградит господина Александра Даргомыжского та­ким чином, которого не выслужишь ни в каком министер­стве.
Отставной титулярный советник энергично пользуется об­ретенной свободой. Плодотворно текут его дни. Помимо про­чих пьес, Даргомыжский пишет большую кантату с хорами и сольными партиями на текст пушкинского стихотворения «Торжество Вакха». Это пронизанное светлой празднично­стью произведение самому автору кажется наиболее значи­тельным из созданного им в ту пору. А создает он чаще всего излюбленные романсы. И здесь как нельзя лучше удается композитору то, к чему он стремился.
- Хочу, чтобы звук прямо выражал слово! - говорил Даргомыжский друзьям, раскрывая перед ними свои завет­ные цели.
Теперь начинает, наконец, сбываться давняя мечта о со­юзе поэзии и музыки, о правде в звуках.
- Будь я ваятелем, - заметил как-то в разговоре с Дар­гомыжским Владимир Одоевский, - я бы не удержался от одного сравнения, может быть, и неожиданного на первый взгляд. Но, право, когда слушаешь ваши романсы, кажется, что мелодия будто «вылепливается» в удивительном согласии с каждым словом, - и жестом, должно быть, для наглядности, Владимир Федорович изобразил, как работает над мате­риалом скульптор. - Поистине неотторжимы друг от друга у вас, Александр Сергеевич, слова и музыка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15