Аннотация
Это увлекательная повесть о жизни и творчестве «великого учителя музыкальной правды», как назвал А. Даргомыжского М. Мусоргский. Книга предназначе­на юным любителям музыки.

Канн-Новикова Е. И. Хочу правды.
Повесть об Александре Даргомыжском.
Изд. 2-е. М., «Музыка», 1976.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Казенный пакет пришел из Петербурга в тот час, когда семья Даргомыжских собралась за обеденным столом.
«Коллежскому секретарю господину Даргомыжскому Сергею Николаевичу в собственные руки», - вслух прочитал глава семьи.
- Что-нибудь спешное? - заинтересовалась молодая хо­зяйка дома. Марья Борисовна с любопытством следила за мужем, пока тот осторожно срывал сургучную печать.
- Ты угадала, мой друг! Подниматься нам всем домом и ехать в Санкт-Петербург немедля.
Сергей Николаевич еще раз быстро пробежал глазами краткие строки письма. В письме сообщалось, что господин Даргомыжский утвержден правителем канцелярии Государ­ственного Коммерческого банка, открытие которого назна­чено на 1 января 1818 года. Новому правителю канцелярии следовало незамедлительно явиться к месту службы.
- Сочти-ка, - продолжал Сергей Николаевич, - много ль времени остается для сборов? На дворе сентябрь, и тот на исходе.
И впрямь, вон сколько золотых прядей уже вплела осень в зеленую листву парка. Опустели поля. Бродят по жнивью одни вороны, высматривая, чем бы поживиться. Высоко в похолодевшем небе летят птичьи стаи в теплые края, к горя­чему солнышку. Пора и Даргомыжским сниматься с наси­женного гнезда, чтобы к сроку быть в столице. А легкое ли дело подняться всем домом?
Но деловито и весело распоряжается Марья Борисовна. Северная Пальмира, как называли тогда Санкт-Петербург, ничуть ее не пугает. На­против, без сожалений поки­нет она деревенскую глушь.
То ли дело город, да еще столичный! Ей ли, проведшей детство и юность в Москве, этого не знать? Думалось, и дальше потечет жизнь среди многолюдства, в веселых за­бавах и развлечениях, на ко­торые горазда хлебосольная дворянская Москва. Однако ж судьба распорядилась по-ино­му.
Когда перед юной княж­ной Марьей Козловской впер­вые предстал скромный поч­товый чиновник Сергей Нико­лаевич Даргомыжский, моло­дые люди сразу почувствова­ли друг к другу неизъяснимую приязнь, выросшую со време­нем в глубокую взаимную любовь. Никакие преграды не мог­ли помешать союзу двух любящих сердец.
А препятствий было немало. Кто же отдаст девушку знат­ной фамилии за жениха без капиталов и без больших чинов? Но влюбленные не хотели сдаваться. Они обвенчались тай­ком от родни невесты.
И сколько же шуму наделала эта свадьба! Сколько тол­ков родилось вокруг!
Счастливые молодожены не обращали внимания на эти толки и пересуды. Марья Борисовна, ныне по мужу Дарго­мыжская, хорошо знала, что ее избранник обладает недю­жинным умом, кристальной честностью, трудолюбием и ки­пучей энергией. А что он беден, так ведь бедность - не по­рок.
Марья Борисовна не уставала потом повторять:
- И без золота супруг мой озолотил мою судьбу!..
Без золота, однако, туговато пришлось молодым на пер­вых порах, и Москва оказалась не по карману. Решили обо­сноваться в деревне, а для начала - погостить у мужней родни в одном из отдаленных тульских поместий в неболь­шом селе Троицком.
Думали, что совсем коротка будет их гостьба. Но не­жданно-негаданно нагрянула беда.
22 июня 1812 года ворва­лись .в Россию полчища фран­цузского императора Наполео­на Бонапарта. Разбушевалась военная гроза. Правда, до тульской деревеньки, где за­стряли Даргомыжские, не до­стигли ее раскаты. Но куда тронешься с места, если опас­ность может подстеречь в пу­ти?
А на руках у Даргомыж­ских двое младенцев, один другого меньше. Едва поднял­ся с четверенек первенец - сын Эраст. А второй - совсем несмышленыш. Угораздило же его родиться в такое труд­ное время, в самый разгар войны!
- Не иначе, боевой дол­жен вырасти человек! - реши­ли домочадцы, рассматривая в колыбели нового родствен­ника.
Мальчика назвали Александром. А в метрической книге церкви села Троицкого Белевского уезда Тульской губернии в записи о рождении была проставлена дата: февраля 2 дня 1813 года.
Едва ушла война на запад, за родные рубежи, семья Даргомыжских собралась в дорогу. Путь ее лежал теперь на Смоленщину. Здесь после смерти матери Марье Борисовне досталось небольшое поместье. Надо было вступать в права наследства.
Печальная картина открылась взорам путешественников на смоленских землях. На каждом шагу оставила след вой­на. Сколько вырубленных лесов и вытоптанных пашен кру­гом! Сколько сожженных и разоренных селений!
Не пощадила война и дом Даргомыжских в селе Твердунове, что «раскинулось на живописных берегах речки Жижалы. Нелегкой показалась молодой женщине предстоящая жизнь в полуразрушенной усадьбе. Но не в характере Марьи Борисовны предаваться унынию. Тем более, что рядом с ней любимый муж - надежная и крепкая опора. Вот когда дове­лось проявить Сергею Николаевичу свою энергию и распоря­дительность. Не в пример многим соседним помещикам, ра­чительный хозяин помог своим крепостным крестьянам справиться с послевоенной разрухой. Спустя короткий срок все было приведено новым владельцем в должный порядок. Жизнь новоселов вошла, наконец, в нормальную колею.
Да и пора! Каждый год, проведенный в Твердунове, при­носил Даргомыжским новое прибавление семейства. У стар­ших сыновей Эраста и Александра появились две сестры - Людмила и Софья, а затем еще и брат. Дом наполнился ве­селым гомоном детских голосов.
Впрочем, в этом шумном разноголосом хоре не услышишь лепета Александра. Мальчику пошел пятый год, а он еще не произнес ни единого слова.
- Неужто Сашенька так и не заговорит? - Марья Бо­рисовна, в смятении и тревоге наблюдавшая за сыном, как всегда в трудные минуты, искала поддержки у мужа.
- Опомнись, душа моя, что за странная мысль! Не вижу никаких оснований для тревоги.
Сергей Николаевич говорил с обычной твердостью, уве­ренно и веско, от слов его веяло успокоением, хотя червячок страха нет-нет да и шевельнется в сердце самого отца. Из всех сыновей Александр особенно был ему мил и дорог. У мальчика, казалось, должен быть недюжинный ум. Ведь вот какой осмысленный, не по возрасту серьезный у него взгляд. Почему, однако, он так упорно молчит? Первенец Эраст дав­но стихи вслух декламирует, а Саша словно в рот воды на­брал. Но не может же бесконечно продолжаться такая на­пасть!
- Не может, - с готовностью соглашается заехавший по просьбе Сергея Николаевича местный лекарь.
Он извлекает из жилетного кармана массивные серебря­ные часы, похожие на луковицу, и громко щелкает крышкой над Сашиным ухом. Мальчик от неожиданности вздрагивает и «с укоризной смотрит на доктора. А в часах уже что-то захрипело, зашипело, и вдруг раздался мелодичный звон. Радостно улыбнувшись, Саша бросился к блестящей иг­рушке.
- Изволили теперь сами убедиться, достоуважаемая Марья Борисовна, и вы, Сергей Николаевич: у сынка вашего отменный слух, так что, поверьте, все ваши страхи напрасны. Заговорит ваш сын, да еще как громко. Чего доброго, на всю Россию голос его будет слышен, а может, и за пределами отечества. Как полагаешь, молодой человек? - шутливо об­ратился он к мальчику.
Но Саша снова замкнулся в обычной своей серьезности. Ухватил за подол платья старую няньку и потащил прочь из гостиной в детскую. Примостившись на низкой скамеечке, он с нетерпением смотрит на няню.
- Вишь, уставил глазища.! Небось опять сказку тебе по­давай?
Мальчик утвердительно кивнул головой. И нянька пришла в умиление. Всё-то смекает ее Сашенька, всё как есть разу­меет. Сказки слушает - любо-дорого на него смотреть: где печально - нахмурится, где смешно - там улыбнется, а где страшно - зажмурится и крепко прижмется к нянькиным ко­леням.
Часами может он сидеть не шелохнувшись, благо запас сказок и песен у няни неиссякаем. То расскажет про леших, то про русалок, что заманивают людей в речную глубь. А то колыбельную споет:
Идет коза рогатая
За малыми ребятами;
Кто соску сосет,
Молока не пьет,
Того бу, прободу,
На рога посажу...
Саша часто заставляет петь эту песню - очень она ему нравится. Кажется, вот-вот сам повторит знакомые слова. Но вместо того только растопырит на манер рогов два паль­ца и тычет ими в няньку: мол, спой еще раз песню про козу рогатую. И не надоест ему слушать до тех пор, пока сон не смежит глаза.
Тогда укроет мальчика чуть не с головой старая нянька, подоткнет со всех сторон теплым одеялом, чтобы, сохрани господи, от окна не надуло - ишь как разбойничает осенняя непогода! Того и гляди зима нагрянет.
Давно бы пора господам, коль уж порешили покидать родное гнездо, в путь собираться. Нешто это дело - в лютую стужу пускаться с малолетками за тридевять земель?..
Но в доме уже идут последние хлопоты. Кажется, все готово к отъезду. Хозяин и хозяйка делают последний обход владений. Кругом все запорошило снегом. Можно трогаться по первопутку. Прощай, Смоленщина, прощай, Твердуново!
- Я приказал, друг мой, - говорит Сергей Николаевич жене, - подавать завтра лошадей пораньше.
И вот наступает час отъезда. Гомонит и суетится детвора. Старая нянька одевает своего любимца Сашеньку. Ее тоже берут в столицу.
- И мы с тобой, - говорит нянька, повязывая мальчику теплый шарф, - в Санкт-Пе-тербург едем. - Нянька взды­хает. - А я чаю, и там люди живут?
Саша приглядывается к предотъездной суете и молчит. Скоро ему минет пять лет, а он так и не сказал еще ни слова.
ПЕРВЫЕ УЧИТЕЛЯ
Если, пройдя петербургский Гостиный двор, повернуть с Невского проспекта на Садовую улицу, то через сотню-другую шагов обозначится величественное здание, обнесенное гранитной оградой с узорчатыми чугунными решетками. За­любуется иной пешеход дивным творением рук итальянского зодчего Джакомо Кваренги и подумает: наверняка сооружен такой дворец для знатных особ.
Только почему-то в ранний утренний час сюда стекаются люди разных чинов и званий. Правда, среди канцелярской мелкоты, что трусит вприпрыжку, ежась от холода в под­битых ветром фризовых шинелях, можно различить и спе­шащих к зданию степенных чиновников, и крупных купцов, и фабрикантов, а изредка - даже сановных особ. Эти послед­ние, впрочем, никогда не идут пешком. Они приезжают в соб­ственных каретах с лакеями на запятках. И встречает их, почтительно склонившись, высокий дородный швейцар с пышными бакенбардами, облаченный в расшитую золотом ливрею. Он едва успевает раскрывать перед прибывающими массивные парадные двери.
Деловой день в Государственном Коммерческом банке начинается. И тотчас приходит в действие весь многочис­ленный штат от последнего писца до правителя канцеля­рии.
Правитель канцелярии, Сергей Николаевич Даргомыж­ский, приходит на службу, едва забрезжит хмурое петербург­ское утро. Идти усердному чиновнику недалеко. Ему предо­ставлена казенная квартира в самом здании банка. Здесь Сергей Николаевич свободно разместился со всей своей семьей.
Маленькому Саше Даргомыжскому столичная квартира казалась поначалу огромной. Особенно по вечерам, когда из экономии не везде зажигали свечи и длинная анфилада ком­нат была погружена в темноту. Но вскоре мальчик освоился на новоселье, и даже сумрак перестал его пугать.
Зато какой здесь простор для игр! Вот где можно спря­таться так, что, если сам не выскочишь из укромного угла, до вечера не отыщут.
Замечательно красивый вид открывается из окон, обра­щенных не на шумную Садовую улицу, а на тихий и мало­людный Екатерининский канал, закованный в гранит. В пред­весеннюю пору Саша любит, прильнув к оконному стеклу, подолгу смотреть, как медленно плывут куда-то вдаль по темным водам канала немногие уцелевшие льдины. Кре­пись не крепись, зима, а придется уступать весне до­рогу!
- Вы тоже любите весну, мсье Мажи? - спрашивает он нового своего воспитателя, сменившего старую няньку.
- О, без сомнения, мой милый! - откликается гувер­нер. - Это лучшее время года. Но, увы, - продолжает он со вздохом, - у вас в Петербурге весна так коротка!
Мсье Мажи с увлечением рассказывает питомцу о родном Париже, где благодатная весенняя пора длится долго-долго, а начинается тогда, когда русская столица вся еще скована льдом.
Саша слушает рассказы гувернера и забрасывает его во­просами. Разговор они ведут на французском языке, с ко­торым Саша управляется весьма ловко. И это никого не по­ражает. Подумаешь, диво! Вот когда Сашенька впервые за­говорил по-русски, тогда было чему удивляться. Наконец сбылось то, чего так долго, почти отчаявшись, ожидали лю­бящие родители.
В тот давний памятный день пятилетний Саша, вероятно, сам не подозревая всей огромности события, подошел к раз­вешанным в петербургской гостиной фамильным портретам и, показав на них, отчетливо произнес:
- Это - папенька, это - маменька!
Все замерли. Но неужто чудо, свершившись, вдруг ис­чезнет? Нет, день ото дня мальчик становился все словоохот­ливее. Будто стремился вознаградить себя за годы молчания. Теперь с утра до вечера по всему дому раздавался его высо­кий, звонкий голос.
А старший брат и сестры вовсе его затормошили:
- Сашенька, повтори!..
- Сашенька, скажи!..
- Сашенька, отвечай!..
И Саша терпеливо повторял, отвечал, говорил, внима­тельно прислушиваясь к звучанию каждого слова.
- А ведь прав оказался уездный лекарь, - вспоминал Сергей Николаевич. - Каков провидец! - Отец снова и снова с улыбкой слушал веселую болтовню своего любимца. - Остается ждать теперь, - шутливо заключил он, обращаясь к жене, - чтобы предсказание сбылось полностью.
- Что ты хочешь этим сказать? - рассеянно спросила Марья Борисовна.
- А разве ты забыла посулы старого медика? Помнит­ся, твердо обещал он: по всей России голос вашего Алек­сандра слышен будет, а может быть, и за ее пределами.
Марья Борисовна покачала головой.
- Зачем загадывать так далеко? Сашеньке еще расти да расти, да набираться ума-разума. А для того - ой, сколько надобно ему учиться!
Против этого Сергей Николаевич Даргомыжский не спорил. Кто другой, а он-то хорошо знает цену учению. Не­даром за собственными его плечами - образование, полу­ченное не где-нибудь, а в московском Благородном пан­сионе.
Конечно, неплохо бы и своим детям дать такое же обра­зование. Тем более, что в Петербурге есть Благородный пан­сион, ни в чем не отстающий от московского. Но Даргомыж­ским туда пути заказаны. По крайней мере до тех пор, пока Сергей Николаевич не получит за ревностную службу почет­ного дворянского звания. А это долгая песня. Стало быть, придется довольствоваться домашним воспитанием детей. Что ж, Сергей Николаевич не пожалеет для того ни трудов, ни средств.
А дети рады такому обороту дел. И всех больше - Алек­сандр. Ни за что не расстанется он с любимым гувернером. Мсье Мажи - лучший из воспитателей! Он и образован, и умен, и добр. Ему, как верному другу, можно все рассказать без утайки. Он всегда тебя поймет, утешит и даст дельный совет. Вот каков мсье Мажи! С ним заниматься - одно удо­вольствие. Саша и не заметил, как быстро овладел француз­ской разговорной речью и приохотился к французским книж­кам.
Впрочем, русские книги интересуют его ничуть не мень­ше. И немалая заслуга в том принадлежит другому Сашино­му учителю, Николаю Федоровичу Пургольду.
Представив ему будущего ученика, Сергей Николаевич наставительно обратился к сыну:
- Николай Федорович преподаст тебе, мой друг, начала математики. Затем будешь изучать историю, начиная с се­дой древности. Ну, а что до прочих предметов, то уважаемый наставник, полагаю, сам определит, какие из них в первую очередь нужны. Не так ли, почтеннейший Николай Федоро­вич?
Молодой учитель, почти юноша по летам, смущенный не­привычным обращением, молча поклонился. Он был от при­роды крайне стеснителен и немногоречив, новый Сашин на­ставник, сам лишь недавно расставшийся с пансионской скамьей. Однако вся его застенчивость пропадала, как толь­ко он оставался с учеником один на один. И откуда бралось красноречие! Саша переставал замечать время, когда Ни­колай Федорович рассказывал о подвигах русских воинов на поле Куликовом, о древнем Риме, о средневековой Франции. Право, можно было подумать, что в событиях, о которых так увлекательно повествовал учитель, он сам участвовал, а люди, давно ушедшие в прошлое, его близкие знакомцы.
Положительно повезло Саше Даргомыжскому с первыми учителями, если... не говорить о музыке.
Собственно, никакого зла против девицы Луизы Вольгеборн, у которой Саша берет уроки игры на фортепиано, он вовсе не таит. Напротив. Фрейлейн Луиза так ласкова, доб­ра, чувствительна. Она искренне восторгается своим питом­цем и всякий раз после урока награждает его поцелуем в лоб, хотя, положа руку на сердце, ученик не дает пока повода для похвал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15