Логлорову застелили койку в библиотеке, а готовить пищу поручили школьной сторожихе бабушке Фекле. Он принял это с солдатской стойкостью: объективность и ещё раз объективность!
Пока не накоплено достаточно сведений, Логлоров не спешил трогать главного виновника. Но сам случай столкнул их. Видимо, Аласов запомнил его ещё с осени, увидев, просто-таки расцвёл:
— Товарищ Логлоров, какими ветрами!
Логлоров не мог видеть в эту минуту собственного лица, но представить мог: недаром Аласов поперхнулся да так и остался стоять в растерянности. Догадался, какими ветрами занесло сюда инспектора роно!
Утром следующего дня, согласно разработанному плану, Логлоров принялся за директора школы Кубарова.
— Не читал я этой тетради. И читать не стану. Тимофей Федотович, Христом-богом прошу вас — не впутывайте вы меня, пожалуйста, в это дело.
— Я думаю, что Фёдор Баглаевич правильно мыслит, — вмешался завуч. — К данному вопросу нет нужды привлекать слишком многих. Чем больше людей, тем больше позора, — об этой стороне тоже надо думать. В письме указаны определённые факты. Самое главное — выяснить, достоверны эти факты или недостоверны. Я верно понял вашу миссию, Тимофей Федотович?
— Поняли-то верно. Но директор школы…
— А может, достаточно будет, если от имени дирекции приму участие я, заведующий учебной частью?
Кубаров, воспользовавшись таким оборотом дела, быстро собрался и ушёл. Улизнул.
— Фёдор Баглаевич убит горем, совсем сдал старик, — сказал завуч после его ухода. — С покойным Левиным они были друзья, погодки. Вы беднягу уж не донимайте. Ах, Аласов, Аласов… Я-то уже привык к таким превратностям жизни, но у Фёдора Баглаевича он был любимым учеником… Тимофей Федотович, если не секрет: когда вы будете разговаривать с самим Аласовым?
— Вечером. Прошу его предупредить.
— Предупредим. И с девочкой будете? После уроков можно и её вызвать.
— И ещё, товарищи, есть новость, — Кылбанов перешёл на шёпот. — Этот Аласов, оказывается, из тех, у кого закон в кулаке. Даже дракой не назовёшь — одностороннее избиение…
— Кого это он? Когда? — оживился завуч.
— Антипина, моториста с электростанции. Избил в присутствии учеников, достоверный факт.
— А что говорит сам Антипин?
— Вот этого не знаю. Не разговаривал с Антипиным. Я вам, Тимофей Федотович, официально заявил о факте, а вы уж сами решайте, что и как.
После обеда Логлоров отправился на электростанцию. В сумеречном большом помещении с земляным полом стоял грохот, крупный мужчина в заячьем треухе возился с чем-то в углу.
— Скажите, кто здесь Антипин?
— Я Антипин, — с трудом выдавил из себя мужчина, взгляд его шарил по углам.
— Если не ошибаюсь, вы отец ученика Гоши Кудаиcова?
— Отчим я ему…
— А я из отдела народного образования. Приехал я к вам, товарищ Антипин, вот зачем. Знаете ли вы учителя Аласова?
— З-знаю…
— Товарищ Антипин, верно ли, что учитель Аласов минувшей осенью избил вас в вашем же доме?
— Заходить-то он заходил…
— Не смущайтесь, товарищ Антипин, расскажите всё по порядку.
— Избивать он меня, конечно, не избивал… Но ударил…
— Один раз ударил или больше?
— Два раза, кажется…
— И сильно?
— Ага… сильно, — Антипин пощупал челюсть.
— За что он вас ударил?
— Да так просто…
— Неужто «так просто» можно прийти в дом и бить человека?
— Да вот… так.
— А вы его ударили?
— Н-нет…
— Прекрасно! За что же всё-таки он вас два раза ударил?
— Пьянствовал крепко… — сказал Антипин, после некоторого молчания.
— Хорошо. И что же было после того, как он ударил вас два раза?
— Ничего… Удрал я.
— А почему не пожаловались?
— Не имею привычки такой.
— Встречались ли вы с Аласовым после этого?
— Встречался.
— О чём-нибудь он говорил с вами?
— Н-нет… деньги давал.
— Деньги? А вы?
— Взял…
— Вот как! Почему же он предлагал вам деньги?
— Не знаю.
— Но что-нибудь он говорил, когда предлагал деньги?
— Да ничего особенного…
— Вспомните-ка хорошенько, Антипин.
— Да вот… того… — Антипин почесал затылок. — Сказал, чтобы я купил продуктов и прочее.
— А вы как думаете, почему он дал вам денег?
— Не знаю.
Логлоров ещё помучился немного с неразговорчивым мотористом, но ничего существенного больше выудить не смог. Впрочем, чего-либо добавлять к услышанному и не требовалось!
— Всё, что вы сейчас сказали, чистая правда, так, товарищ Антипин?
— Чистая правда.
— И вы обо всём смогли бы написать мне?
— Нет, писать не буду! — категорически отказался Антипин, даже головой затряс.
На обратном пути Логлоров размышлял о людях, во множестве встречавшихся ему на нелёгком его инспекторском пути. Вот Антипин. Простой мужик, тёмный. Другой бы на предложение написать немедленно схватился за карандаш и бумагу, отомстил бы сполна. А этот ничего писать не желает, какой-то святой дядя. Хотя, похоже, и на самом деле выпить не дурак.
Теперь сравни этих двух — прекрасно выглядящего внешне, пышущего крепким здоровьем Аласова и тёмного, несимпатичного с виду рабочего человека. Недаром старые якуты говорят: корова пестра снаружи, а человек изнутри…
Послушаем, послушаем, что ответит и как всё объяснит сам Аласов. Трудно даже вообразить, как тут можно оправдаться. Букет подобрался! Не сработался с коллективом — чистая правда. Стал в школе зачинщиком склоки — правда. Сорвал обращение к выпускникам района — правда. Избил Антипина — правда. Пусть даже и не подтвердится связь с ученицей, и без того достаточно.
Смуглая, с диковатым взглядом — как у оленёнка, когда его запрут в узкий загон, — девушка сидела, опустив голову. Вошёл инспектор, она краем глаза стрельнула на него и опустила голову ещё ниже.
— Тимофей Федотович, вот Нина Габышева. Поговорите с ней. — Пестряков уступил инспектору кресло.
Логлоров в кресло не сел, а пошёл за стулом в дальний конец комнаты, на ходу соображая, как приступить к разговору. Разговор такой, что любое слово — уже бестактность. И неизвестно, о чём тут говорили с ней. Может, вообще напрасно вызвали ученицу? Но жалеть о сделанном было уже поздно.
— Если не желаешь нам рассказать, то расскажи вот инспектору отдела народного образования, — сказал Тимир Иванович, стоя над девушкой и глядя на неё сверху вниз. — Товарищ инспектор специально приехал, чтобы послушать тебя…
Девушка дёрнулась при этих словах, сжалась. Логлорову от души стало жаль её. Сомнительно, чтобы о подобном девушка решилась поведать даже самой близкой подруге, а не то что какому-то приезжему. Как Тимир Иванович, умный человек, не понимает этого?
— Ты ведь ни в чём не виновата, — заговорил Кылбанов и придвинулся вместе со стулом к Габышевой. — Что тебе говорил Сергей Эргисович?
Девушка прошептала:
— Нет… нет…
— Выходит, вы нисколечко не любили друг друга? Неужели о чём ты писала в дневнике — неправда? Ты писала неправду?
— Нет…
— Тогда, значит, ты писала правду?
— Н-нет…
— Ты что, как утка-сокун твердишь «нет» да «нет»? Одно из двух: правда или неправда?
Девушка молчала.
— Пойми, Нина, тебе всё равно придётся сказать правду, — вступил в разговор Тимир Иванович.
— Вот именно! — пособил ему Кылбанов. — Если мы не узнаем — врачи узнают…
В эту минуту открылась дверь и вошёл Аласов.
— Меня вызывали? — и вдруг увидел судилище. — Что тут происходит?
Он так это спросил, что Кылбанов попятился подальше от Нины.
Аласов подошёл к девушке, поднял её подбородок.
— Сергей Эргисович, я ни в чём не виновата!
— Ничего сейчас не говори! — приказал ей Аласов. — И не плачь.
Он провёл ладонью по волосам девушки. Та стихла, утёрла слёзы. Аласов подал ей портфель, помог надеть пальтецо.
— Иди домой, Нина… Иди домой.
Он смотрел ей вслед, пока не закрылась дверь и не утихли шаги. После этого оборотился к Логлорову.
— Вы, инспектор роно, принимаете участие в этой гнусности… — Лицо его побелело, он стоял один против них.
— Послушайте, Сергей Эргисович…
— Нет, это вы послушайте меня! Я шёл сюда с намерением по-человечески поговорить с вами, обстоятельно, обо всём… Но сейчас я разговаривать с вами не желаю.
Можно было бы растолковать грубияну, что он, Логлоров, не причастен к допросу, и если с ученицей поступили не так, как подобает педагогам, то он, Логлоров, виновен в этом лишь отчасти. Но не Аласову было порицать инспектора! Не Аласов ли главный виновник того, что девушка подверглась таким унижениям. Ему ли кричать и топать ногами!
— Разговаривать со мной или не разговаривать — ваша добрая воля, товарищ Аласов. Заставить вас беседовать со мной не в моей власти. И всё-таки я попрошу вас ответить на один вопрос.
Аласов остановился в дверях.
— Скажите, товарищ Аласов, был ли случай, когда вы избили человека по фамилии Антипин?
— Антипин?
— Моторист электростанции.
— А-а… Да, было. Ударил я его.
— За что?
— За хулиганство! — крикнул со своего места Кылбанов. — Вы, глядите, повсюду он блюститель нравов, наш Аласов! Наводит порядок кулаками по морде…
— Погодите, — Логлоров поморщился. — Тогда ещё вопрос. После этого избиения вы предлагали Антипину некую сумму денег?
— П-предлагал.
— Зачем?
— Чтобы он накормил своих ребятишек.
— Ха-ха! — опять не удержался Кылбанов. — Лучше скажи, взятку давал, чтобы держал язык за зубами!
Аласов посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Позволю себе ещё вопрос… Теперь уже действительно последний. Что вы можете сказать о дневнике Нины Габышевой?
— Ничего. Я не читал его. Не имею привычки читать чужие дневники.
— Врёте, вы знаете, о чём там написано! — крикнул Кылбанов.
— Товарищ Кылбанов! Ещё одно слово… Простите, Сергей Эргисович, если вам неизвестно, что в дневнике, так я вам скажу. Десятиклассница Нина Габышева пишет о своей любви к вам.
— Если она действительно так пишет, мне остаётся только гордиться.
— Как понять вас?
— Я горжусь любовью этой девушки, её чувством. Вы устроили допрос ей… Вам ли понять, как можно гордиться любовью!.. — Аласов оглядел их троих. — Ещё есть вопросы?
— Больше вопросов нет.
Дверь за Аласовым хлопнула.
— Каков фрукт, даже не попытался что-либо отрицать! — развёл руками завуч. — Вот он, весь перед вами.
В тот же вечер Логлоров вернулся в районный центр.
XXXV. Мама, защити!
Сопротивляться, доказывать — всё бесполезно. Она поняла это, когда её наконец отпустили, и она, не помня как очутилась на улице, побежала.
Все эти дни Нина жила в состоянии, похожем на сон: летела в бездну, но понимала, что это всего лишь сон. И как во сне, напрягаясь всей душой, держалась из последних сил — лишь бы дотянуть до того момента, когда беда отступит. Но когда они сказали про врачей, она словно проснулась. Сон продолжался наяву. Сергей Эргисович велел ей: иди домой, и она пошла. А они остались там с её дневником. Инспектор из райцентра приехал, чтобы отвести её к врачам.
Тут ей показалось, что уже глубокая ночь, и она идёт не в ту сторону — куда-то в алас, где тайга и валуны. Она в страхе повернула назад, но скоро остановилась: а в другой-то стороне, что там? Разве среди людей — не тайга, разве не валуны?
Вдруг будто светом её озарило: мама! Ты одна можешь меня спасти, умоляю тебя, мама!
Нина кинулась к дому.
Рослая женщина, большерукая и по-мужицки широкоплечая, недвижно сидела в кухне. Ей было видно, как двором пробежала Нина в распахнутом пальто.
— Мамочка!.. — Нина уткнулась ей в колени. Она плакала обречённо, как не плакала никогда в прежние времена. Но колени были неподвижны. Почему она не погладит дочь своей большой тёплой ладонью?
Девочка подняла лицо и увидела отчуждённые глаза матери.
— Отчего пришла такая? Гнались за тобой?
Где знать девушке, какие длинные ноги у сплетни, какая в ней таится сила, как она может поколебать даже самое верное сердце.
Один бог знает, что пережила сегодня Анфиса Габышева, поджидая дочь из школы. Ещё утром к ней заглянула коротышка Настасья и с удовольствием пересказала то, что всем остальным уже известно. Выпроводив разносчицу новостей, мать, словно из помойного ушата облитая, весь день просидела у окна, думая об услышанном, вспоминая, какой странной стала дочка в последнее время. Вперится в одну точку и долго так стоит — котёл с мёрзлым мясом успел бы закипеть… А то ночь напролёт ворочается в постели. Учитель Сергей Аласов… По годам-то он, наверно, и самой Анфисы старше!
— Что же ты молчишь? Или позор в дом принесла? — Анфиса оттолкнула дочь.
— Мама!
— Ты знаешь, негодница, что о тебе говорят?
— Мама, не надо!
Девочка боком, путаясь в пальто, стала пятиться от матери и вдруг нырнула в сени.
Взошёл над деревней месяц-светляк. Он забегал то справа, то слева, будто пытался заглянуть ей в лицо.
Неизвестно, долго ли она брела, увязая в снегах, только вдруг наткнулась на сенную изгородь. За редкими деревьями мигали огни, от которых она ушла. За городьбой слышен был настороженный гул леса.
— Мама!..
Перегнувшись через прясло, она плакала в голос что было мочи — никто её здесь не мог услышать. Потом утёрла слёзы, посмотрела на манящие огни деревни. Разве может она вернуться? Убежать бы далеко-далеко, оставить позади весь позор!
Она двинулась по санной дороге к восточному краю аласа. Как в деревянном чороне с кумысом, в голове у неё что-то бродило, но никак не могло оформиться в мысль — только неизбывное чувство несчастья стояло над всем.
Скоро она сообразила всё же, куда идёт. Было у неё заветное местечко в этом лесу: если пройти берёзовую рощу, попадёшь в листвяк, а в том листвяке кругленькая поляна. На поляне когда-то две берёзы росли из одного корня. Одну спилили, лишь пень от неё, а другая осталась. Одна осталась… Была она кривая, — наверно, за то её и не тронули. И всё тянулась туда, где когда-то стояла её подружка… Не раз минувшей осенью Нина приходила к любимому дереву — посидеть на пне в одиночестве, помечтать.
Увязая в снегу, она долго тащилась по этому странно непохожему на себя лесу, где всё похрустывало, всё гудело.
Подойдя к берёзе, Нина обняла её: о, бедная моя, бедная! Потом опустилась на пень, обхватила голову руками: забыться, забыться…
Снег, набившийся в валенки, стал подтаивать. Надо бы походить, согреться, но будто чей-то голос, очень похожий на кылбановский, велел: «Сидеть! Мы тебя судить будем… Врачи всё узнают…»
Во всём я одна виновата. Это я навлекла беду своим проклятым дневником, в школу его зачем-то принесла, доверилась Вере. Я должна спасти Сергея Эргисовича — хоть ценой жизни!
Она замёрзнет здесь, у одинокого дерева, на холодном пне. Как у Некрасова: «А Дарья стояла и стыла в своём заколдованном сне…»
Не поверили её любви! Что ж, они ещё пожалеют об этом — на её похоронах. И он придёт к её гробу, скажет: она унесла с собой великое чувство… Тогда и мама всё поймёт.
Живите без меня, я всем вам мешала. Только не прощайте им моей смерти, Сергей Эргисович! За меня возненавидьте Пестрякова с Кылбановым, за мою любовь отомстите! «А Дарья стояла и стыла в своём заколдованном сне…» Как горло болит! Вот передохну чуть и встану, не надо меня торопить. Веки тяжёлые-тяжёлые. И тепло так…
Анфиса рванулась было за дочерью, да удержалась: пусть помучается, осознает, что натворила. Побежала, конечно, к Верке, жаловаться. А может, к нему самому? О, подлая!
Тем не менее уже через час она стала беспокоиться. Муж, вернувшись с работы, набросился на Анфису: «Сплетнице поверила, богом убитой коротышке. А дочку в ночь выгнала, да ещё, говоришь, с ангиной… Попомнишь у меня!»
Он выскочил из дома, Анфиса за ним. У подружки Веры дочери не было, она и не заходила сюда. Вера, узнав, в чём дело, пришла в такое смятение, что Анфиса и вовсе пала духом. Теперь они втроём пошли из дома в дом — к знакомым, одноклассникам, родственникам. Через полчаса всё село, уже собравшееся было ко сну, поднялось. Чуя тревогу, с лаем носились собаки.
Оказывается, Нину Габышеву после уроков допрашивали в учительской, а к врачу со своей ангиной она и не обращалась. Из школы ей было велено идти домой, после этого никто, кроме матери, девушку не видел.
Прибежал, застёгивая на ходу шубу, сам председатель колхоза Егор Егорович. Часть ребят обходила избы уже подряд — не пропуская ни одного двора, другие побежали звонить из правления к дальним родственникам Габышевых в Силэннях.
Но ни обход деревни, ни телефон ничего не дали. Машина, посланная на тракт, вернулась. Надо было прочёсывать весь алас. И скоро на тропах за околицей Арылаха замелькали фонари, там слышались надрывные крики: «Нина! Ниночка-а-а! Габышева, отзовись! Нина!»
Широко шагая по дороге, огибающей лесную опушку, Аласов в одном месте увидел следы маленьких ног — они уходили от дороги. Страшась затоптать след, он пошёл за ним. Но это оказались всего лишь ребячьи шалости — играли тут днём, выскакивали на целину.
Полчаса назад у колхозного правления Фёдор Баглаевич кидался от одного к другому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37