Это был один из осенних праздников, и я всегда увязывался за отцом в лес Индейцы пускали пал с умом и никогда не позволяли ему перекинуться на высокостойный лес. С тех пор как индейцам запретили выжигать кустарник, он так густо разросся, что огонь, однажды возникнув, легко перекидывается на большие деревья.
Мне нечего было возразить против вековой мудрости индейцев. Я только спросил:
— А как же птицы?
— На одном акре леса гнездится не больше двух-трех пар. Нам только кажется, что их больше, когда мы слышим пение самцов. На поросших кустарником гарях в зависимости от кормовой базы бывает по одному, а то и по нескольку гнезд на каждом кусте. Сколько-нибудь серьезная пищевая конкуренция возникает только среди представителей одного и того же вида, поэтому, если на одном кусте имеется три гнезда, все они принадлежат птицам различных видов, которые питаются разным кормом. В лесных и луговых сообществах каждый вид имеет свою строгую специализацию, словно бы творец изначально создал его для совершенно определенных условий существования. Самые сильные, самые быстрые и умные доживают до старости. Тот, кто раньше других устал или ослабел, первым станет жертвой хищника или погибнет от болезни. Очевидно, что то безразличие, с которым Гитчи-Маниту относится к отдельным индивидам, зачастую превратно истолковывается теми, кто за частным случаем не способен разглядеть всеобщего мудрого закона, по которому развивается жизнь.
— Взять хотя бы пищевую цепочку, — развивал Ларч свою мысль. — В условиях северных лесов не может поддерживать свое существование многочисленная популяция. Насекомые питаются травами. Паук ловит насекомых. Оса парализует ядом паука, чтобы прокормить своих личинок. Оливковый тиранн охотится на ос; сокол охотится на тиранна. Ночной хищник горностай подстерегает сокола; росомаха охотится на горностая, волк на росомаху, человек на волка; а насекомое является переносчиком болезней, смертельных для человека. Такая сложная цепочка не может существовать под тенистым покровом леса на подстилке из прелых листьев.
— Для того, чтобы в лесном сообществе сохранялось равновесие, — продолжал индеец, — леса должны занимать на земной поверхности очень большую площадь. Лесная почва не промерзает, потому что она защищена слоем лесной подстилки и снега. Лесной покров замедляет таяние снегов и уменьшает весенний сток. Лес служит прибежищем для преследуемых беглецов. Вдобавок он дает человеку помимо древесины еще множество жизненно необходимых вещей, хотя многие из них удовлетворяют не материальные, а духовные потребности, их нельзя выразить цифрами, подытожить в бухгалтерском балансе.
Наша беседа затянулась за полночь, а затем мы отобрали у медвежат лишние одеяла и соорудили для Ларча постель возле очага. Я уговорил его не торопиться с уходом, и он провел у нас половину следующего дня, с тем чтобы, не заходя домой, прямо отсюда отправиться в трехдневный обход своего охотничьего участка — пора было проверить расставленные капканы; Ларчу предстояло пересечь с тобогганом Скалистые горы в районе хребта Хогэм и Оминека и выйти на озеро Первис. Я отдал ему шкуру выдры, и он сказал, что на выручку от нее можно будет накупить припасов на два с лишним месяца. Мы договорились, что в следующий раз отправимся по этому маршруту вдвоем, если только медведи не будут просыпаться от спячки.
Поддерживая в помещении температуру на уровне пятидесяти пяти градусов за исключением тех промежутков времени, когда мне приходилось стряпать — а это случалось два раза в день, — я надеялся удержать медведей в спячке, чтобы можно было от них отлучиться. Когда прогорят последние угли, температура, конечно, опустится до десяти — пятнадцати градусов и мои питомцы спокойно проспят до нашего возвращения. Ларч заверил меня, что по всем индейским приметам в ближайшие десять дней продержится солнечная и морозная погода.
Мне никогда не забыть, с какой душевной, искренней улыбкой встретил меня на пороге своей хижины Ларч, какими ласковыми, добрыми словами он приветствовал меня по обычаю Бобров; пожалуй, никакой другой народ не знает таких радушных приветствий. «Моя земля дышит свежестью и ароматом, потому что ты пришел!» Или так: «Бог Солнца улыбается ясней, деревья стали зеленее, снег ярче заблистал там, где ступила твоя нога!»
В других краях нашего континента такие слова показались бы преувеличенной лестью, их сочли бы чушью и ерундой, но у Бобров все говорят то, что думают.
Сперва я очень огорчился, что приволок на себе здоровенный кус лосятины, и пожалел о том, что напрасно тащился пять миль по рыхлому снегу, сгибаясь под его тяжестью. Оказалось, что Ларч и сам убил лося, и у него было достаточно мяса для собственного пропитания и для того, чтобы положить приманку в свои капканы. В тайнике для съестных припасов у него висела туша в полтонны весом, однако он меня утешил, что, дескать, моя лосятина лучше, сочнее и жирнее, чем у него. Мы разделали этот кусок, надели на вертел и зажарили на осиновых углях в очаге, где уже жарилась картошка. Жареная картошка показалась мне сказочным лакомством, я давно ее не пробовал, с тех пор как я перевернулся на порогах Отет-Крика и Черный Громила сожрал все мои запасы.
Мы с Ларчем на пару впряглись в тобогган, на котором были сложены наши припасы, снаряжение и спальные мешки, и поволокли его вверх по каньону к бассейну реки Фрейзер, до которого было миль пятнадцать пути. Отроги Скалистых гор начинаются с широкой безымянной седловины, не отмеченной ни на одной карте. Мы направлялись к озеру Первис, которое находится в бассейне реки Маккензи; иначе говоря, чтобы дойти до него, предстояло миль на десять углубиться в область Арктического бассейна. По счастью, Ларч заранее отметил зарубками на деревьях наш путь и проложил некое подобие тропы всюду, кроме тех мест, где стояли его капканы, — там он нарочно уничтожил все следы человека.
За первый день пути мы прошли столько, что до Скалистых гор оставалось не больше одной мили. Мы продвигались так быстро, потому что почти все капканы на нашем пути были пустые, по-видимому, звери к ним даже и близко не подходили. Из ружья двадцать второго калибра Ларч подстрелил двух рыжих лисиц, горностая и куницу, шкурки он снял и заморозил, надев их предварительно на ивовые распорки, с тем чтобы весной их можно было разморозить, хорошенько растянуть, очистить и высушить. Вечером мы расчистили себе в снегу площадку у входа в большую пещеру, но скоро нам пришлось оттуда убраться, потому что в пещере, оказывается, жили два медведя-гризли. Мы их, правда, не разбудили, однако разжигать костер рядом с их логовом было опасно, потому что нашими пулями медведя-гризли не остановишь. Отойдя на полмили в сторону, мы нашли у подножия скалы удобное место, защищенное от ветра, устроили загородку из ветвей хемлока и карликовой сосны и разложили костер; его тепло, отраженное скалой, согревало нас всю ночь. Ларч спал крепко, как убитый, а мне не давали покоя мысли о Расти, Дасти и Скрече. Мало того, что у меня ныли все мускулы, а тут еще начали мерещиться разные страхи, от которых мне было не до сна.
Когда мы перевалили через Скалистые горы, Ларч собрал еще шесть шкурок. Я как-то не думал тогда о страданиях, которые пережили эти животные, погибавшие от холода среди физических и душевных мук. Может быть, я не вспоминал об этом потому, что все время приходилось думать, как бы самому не замерзнуть. Подпрыгивая и притопывая то одной, то другой ногой, я исполнял какую-то дикую пляску смерти вокруг блестящего ободранного трупика. Наверное, это жуткое зрелище не производило слишком гнетущего впечатления, потому что пять из шести попавшихся в капканы зверьков успели околеть от холода еще до нашего прихода, и мне не пришлось своими глазами видеть предсмертный ужас во взгляде добиваемого животного.
К вечеру поднимался арктический ветер, на нашей широте он принимался дуть около трех часов дня. В озерном крае мы не пользовались механическими средствами для отсчета времени, словно знание точного часа помешало бы нам наслаждаться той жизнью, которую вели наши предки тысячу лет назад. По словам Ларча, температура упала до пятидесяти градусов ниже нуля. Через каждые полчаса мы отдирали сосульки, намерзавшие от нашего дыхания по краям капюшонов. Щелочки на деревянных масках, которыми мы прикрывали лицо, были такие узкие, что в них нельзя было просунуть и двадцатипятицентовую монету; каждый час они покрывались сплошной ледяной коркой; однако же приходилось терпеть, чтобы не ослепнуть от снега и не обморозить веки. Чтобы сохранять тепло, нужно было оставаться сухим, поэтому мы взяли за правило останавливаться и отдыхать, как только почувствуем, что вспотели. Отсыревшее белье вызывало крайне неприятное ощущение, а в худшем случае это могло кончиться простудой.
На берегу озера Первис мы убрали снег от дверей хижины, которую Ларч несколько лет тому назад отремонтировал, очистил от грызунов и обставил самыми необходимыми вещами. Эту ветхую постройку, без окон и деревянного настила на полу, соорудили старатели в 70-е годы прошлого века во время золотой лихорадки, охватившей тогда всю область от гор Оминека до цепочки озер реки Нейшен. Строитель, видать, хорошо знал свое дело; по словам Ларча, какие бы вокруг ни наметало сугробы (а порой они бывают от семидесяти до ста футов высотой), ни разу не бывало так, чтобы вокруг хижины они поднимались выше, чем до середины стены, включая и тот снег, который скатывался с каменных плиток кровли. Помещение было рассчитано на двенадцать спальных мест, расположенных в два яруса; отапливалось оно шведской печью, которая занимала всю стену напротив входа; печь поглощала огромное количество дров, однако имела то достоинство, что на ней можно было приготовить обед, способный утолить голод наработавшихся на морозе людей. Если умеючи уложить в топке дрова, дать им хорошенько разгореться с приоткрытой заслонкой, а когда они прогорят, подбросить еще порцию дров и закрыть заслонку, чтобы они там горели потихоньку, то эта гигантская печь всю ночь хранила тепло, и к утру оставалось еще довольно жару, чтобы приготовить на завтрак овсянку, пеммикан, лепешки и черный чай.
Наутро мы взобрались на гребень скалистого хребта, расположенного с юго-востока от озера Первис. С высоты перед нами открылся вид на бескрайние просторы, почти в самом центре гигантской заснеженной низины у подножия горы Маунт-Нейшен, темнеющей на горизонте, словно туча, виднелась протянувшаяся на девяносто миль цепочка озер Нейшен. На открытых солнцу местах температура достигала семидесяти градусов выше нуля, а рядом, в каких-нибудь двадцати футах, под сенью хемлоков, стояла зимняя стужа и температура держалась на минус тридцати. После того как Ларч показал мне все известные золотоносные речки, впадающие в Нейшен-Ривер в ее верховьях, мы стали строить планы, как будем добывать золото, вот только дождемся припасов, которые нам должны доставить весной. Годовалые медвежата без труда найдут себе достаточно корма в бассейне реки Нейшен-Ривер. Этот громадный бассейн занимал пространство в десять тысяч квадратных миль, на нем высились горные пики, здесь можно было увидеть арктическую тундру и сфагновые болота, луга, пересеченные речными каньонами и озерами, встречались тут и березовые саванны, и поросшие густыми лесами горные склоны, и вся эта территория была надежно отгорожена от остального мира, медведь мог прожить тут всю отпущенную ему природой четверть века, ни разу не услышав ни лязга защелкнувшегося капкана, ни ружейного выстрела. Мы с Ларчем обменялись долгим взглядом, который был красноречивее слов.
— Пожалуй, я бы сюда переселился.
— Единственная трудность — это доставка припасов, — сказал Ларч. — Но если ты хочешь, я научу тебя обходиться тем, что дает природа.
Поскольку у нас еще оставались съестные припасы, мы решили еще одну ночь отдохнуть в хижине на берегу озера Первис, прежде чем начать десятимильный подъем по склонам Скалистых гор. Перевалив на западный склон, во время спуска к озеру Такла мы стали часто меняться местами: один тянул тобогган, а другой придерживал его сзади, чтобы он не слишком разгонялся на крутых спусках, не раз попадавшихся нам на протяжении пятнадцатимильного пути по каньону. На голых склонах мы садились на сани и катились, пока не начинало ломить в глазах, как бывает, когда ты впопыхах наглотаешься снегу. По пути нам встречались одни пустые капканы, и мы еще засветло добрались до хижины Ларча на берегу озера Такла.
После рождества дни побежали так быстро, что мы не заметили, как пролетело два месяца и настал март. Почти все время мы проводили вместе. Не знаю, замечали ли медвежата мои отлучки, которые иногда затягивались на неделю, но при моем возвращении они всегда спали и даже ухом не вели. За девять недель почти непрерывной спячки они только два раза вылезали из своего логова: в первый раз они посидели с Ларчем у очага, во второй только вышли на двор помочиться и сразу вернулись назад. Желудок они очистили еще до начала спячки.
В феврале Ларч только два раза проверял свои капканы, чаще делать обход было незачем: во-первых, он уже отловил почти всю положенную норму пушного зверя, во-вторых, произошла зимняя миграция и почти весь зверь ушел в другие места. По своей лицензии Ларч не имел права ставить капканы в других каньонах, с каждого траппера брали официальную подписку в том, что он не будет охотиться вне пределов закрепленного за ним участка. Раньше из-за браконьеров и нарушения границ чужих участков между трапперами то и дело возникали вооруженные конфликты, которые прекращались только после вмешательства Королевской конной полиции.
Если ветер сдувал снег с поверхности озера, то мы проделывали во льду проруби и ловили радужную форель и форель Долли Уорден на приманку из лосятины, а когда жареная рыба надоедала, в хорошую погоду отправлялись бродить по бесчисленным горам и падям, с двух сторон окружавших нашу долину; вели подсчет возвращающихся назад лосей, вапити, оленей, волков и пум. На горных лугах по склонам Скалистых гор нам попадались стада баранов Далля, пожалуй, самых величественных животных Северной Америки.
— Вон сколько миль мы отмахали по снегу, а каково было бы продираться через подлесок и заросли чертова когтя! — частенько повторял Ларч, вспоминая, как трудно приходится путнику летом в нехоженых канадских лесах. В конце февраля разыгралась такая непогода, что нам пришлось засесть дома, и мы занялись изготовлением мебели и разных «предметов роскоши» для меня и для Ларча; мы мастерили корзины для белья, хлебные доски, подставки для обуви, вручную обрабатывая сухие осиновые и сосновые бревна. Когда уже нечего стало мастерить, мы принялись делать заготовки для будущих надобностей. Стук молотков и рубанков, звон пилы не тревожил медведей. Изо всех благ цивилизации мне больше всего недоставало комода; однажды, когда разыгралась метель, мы этим занялись, и пока она не улеглась, все время потратили на удовлетворение этой прихоти. Я обзавелся-таки комодом, который, по меркам дикого севера, оказался совсем недурным образчиком для домашнего обихода. Ларч был знаток не только по части лесных наук, он был еще и мастером на все руки и умел искусно обращаться с молотком, пилой, рубанком и стамеской.
Увлекательной и приятной работы было гораздо больше, чем времени для ее исполнения.
— Трудолюбие, как и счастье, — продукт культуры, — сказал однажды Ларч.
Однако не всегда мы испытывали благородное влечение к труду. Иногда мы праздно сидели у очага и, созерцая игру пламени, рассуждали о великих тайнах мироздания: например о том, есть ли жизнь после смерти, о предначертаниях судьбы и первородном грехе. Не раз в связи с высказанным кем-нибудь из нас туманным предположением ставился вопрос об очевидных практических преимуществах и вероятном моральном уроне, который ожидает нас, если мы вывезем из Форт-Сент-Джеймса и поселим у себя двух индейских скво, чтобы скорее разделаться с работой, которой почему-то ужасно много скопилось под конец зимовки.
Обругав глубокие снежные заносы, из-за которых Форт-Сент-Джеймс отодвинулся на недосягаемое расстояние, и посетовав на мои священные обязательства в отношении трех медведей, мы неизменно кончали тем, что основательно прикладывались к драгоценным запасам черного ямайского рома Мейера, который мы клялись тратить бережливо и потреблять умеренными порциями. На другой день Ларч задавал нам обоим какую-нибудь замысловатую и ненужную работу, и мы что-нибудь мастерили или перелопачивали целые горы снега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Мне нечего было возразить против вековой мудрости индейцев. Я только спросил:
— А как же птицы?
— На одном акре леса гнездится не больше двух-трех пар. Нам только кажется, что их больше, когда мы слышим пение самцов. На поросших кустарником гарях в зависимости от кормовой базы бывает по одному, а то и по нескольку гнезд на каждом кусте. Сколько-нибудь серьезная пищевая конкуренция возникает только среди представителей одного и того же вида, поэтому, если на одном кусте имеется три гнезда, все они принадлежат птицам различных видов, которые питаются разным кормом. В лесных и луговых сообществах каждый вид имеет свою строгую специализацию, словно бы творец изначально создал его для совершенно определенных условий существования. Самые сильные, самые быстрые и умные доживают до старости. Тот, кто раньше других устал или ослабел, первым станет жертвой хищника или погибнет от болезни. Очевидно, что то безразличие, с которым Гитчи-Маниту относится к отдельным индивидам, зачастую превратно истолковывается теми, кто за частным случаем не способен разглядеть всеобщего мудрого закона, по которому развивается жизнь.
— Взять хотя бы пищевую цепочку, — развивал Ларч свою мысль. — В условиях северных лесов не может поддерживать свое существование многочисленная популяция. Насекомые питаются травами. Паук ловит насекомых. Оса парализует ядом паука, чтобы прокормить своих личинок. Оливковый тиранн охотится на ос; сокол охотится на тиранна. Ночной хищник горностай подстерегает сокола; росомаха охотится на горностая, волк на росомаху, человек на волка; а насекомое является переносчиком болезней, смертельных для человека. Такая сложная цепочка не может существовать под тенистым покровом леса на подстилке из прелых листьев.
— Для того, чтобы в лесном сообществе сохранялось равновесие, — продолжал индеец, — леса должны занимать на земной поверхности очень большую площадь. Лесная почва не промерзает, потому что она защищена слоем лесной подстилки и снега. Лесной покров замедляет таяние снегов и уменьшает весенний сток. Лес служит прибежищем для преследуемых беглецов. Вдобавок он дает человеку помимо древесины еще множество жизненно необходимых вещей, хотя многие из них удовлетворяют не материальные, а духовные потребности, их нельзя выразить цифрами, подытожить в бухгалтерском балансе.
Наша беседа затянулась за полночь, а затем мы отобрали у медвежат лишние одеяла и соорудили для Ларча постель возле очага. Я уговорил его не торопиться с уходом, и он провел у нас половину следующего дня, с тем чтобы, не заходя домой, прямо отсюда отправиться в трехдневный обход своего охотничьего участка — пора было проверить расставленные капканы; Ларчу предстояло пересечь с тобогганом Скалистые горы в районе хребта Хогэм и Оминека и выйти на озеро Первис. Я отдал ему шкуру выдры, и он сказал, что на выручку от нее можно будет накупить припасов на два с лишним месяца. Мы договорились, что в следующий раз отправимся по этому маршруту вдвоем, если только медведи не будут просыпаться от спячки.
Поддерживая в помещении температуру на уровне пятидесяти пяти градусов за исключением тех промежутков времени, когда мне приходилось стряпать — а это случалось два раза в день, — я надеялся удержать медведей в спячке, чтобы можно было от них отлучиться. Когда прогорят последние угли, температура, конечно, опустится до десяти — пятнадцати градусов и мои питомцы спокойно проспят до нашего возвращения. Ларч заверил меня, что по всем индейским приметам в ближайшие десять дней продержится солнечная и морозная погода.
Мне никогда не забыть, с какой душевной, искренней улыбкой встретил меня на пороге своей хижины Ларч, какими ласковыми, добрыми словами он приветствовал меня по обычаю Бобров; пожалуй, никакой другой народ не знает таких радушных приветствий. «Моя земля дышит свежестью и ароматом, потому что ты пришел!» Или так: «Бог Солнца улыбается ясней, деревья стали зеленее, снег ярче заблистал там, где ступила твоя нога!»
В других краях нашего континента такие слова показались бы преувеличенной лестью, их сочли бы чушью и ерундой, но у Бобров все говорят то, что думают.
Сперва я очень огорчился, что приволок на себе здоровенный кус лосятины, и пожалел о том, что напрасно тащился пять миль по рыхлому снегу, сгибаясь под его тяжестью. Оказалось, что Ларч и сам убил лося, и у него было достаточно мяса для собственного пропитания и для того, чтобы положить приманку в свои капканы. В тайнике для съестных припасов у него висела туша в полтонны весом, однако он меня утешил, что, дескать, моя лосятина лучше, сочнее и жирнее, чем у него. Мы разделали этот кусок, надели на вертел и зажарили на осиновых углях в очаге, где уже жарилась картошка. Жареная картошка показалась мне сказочным лакомством, я давно ее не пробовал, с тех пор как я перевернулся на порогах Отет-Крика и Черный Громила сожрал все мои запасы.
Мы с Ларчем на пару впряглись в тобогган, на котором были сложены наши припасы, снаряжение и спальные мешки, и поволокли его вверх по каньону к бассейну реки Фрейзер, до которого было миль пятнадцать пути. Отроги Скалистых гор начинаются с широкой безымянной седловины, не отмеченной ни на одной карте. Мы направлялись к озеру Первис, которое находится в бассейне реки Маккензи; иначе говоря, чтобы дойти до него, предстояло миль на десять углубиться в область Арктического бассейна. По счастью, Ларч заранее отметил зарубками на деревьях наш путь и проложил некое подобие тропы всюду, кроме тех мест, где стояли его капканы, — там он нарочно уничтожил все следы человека.
За первый день пути мы прошли столько, что до Скалистых гор оставалось не больше одной мили. Мы продвигались так быстро, потому что почти все капканы на нашем пути были пустые, по-видимому, звери к ним даже и близко не подходили. Из ружья двадцать второго калибра Ларч подстрелил двух рыжих лисиц, горностая и куницу, шкурки он снял и заморозил, надев их предварительно на ивовые распорки, с тем чтобы весной их можно было разморозить, хорошенько растянуть, очистить и высушить. Вечером мы расчистили себе в снегу площадку у входа в большую пещеру, но скоро нам пришлось оттуда убраться, потому что в пещере, оказывается, жили два медведя-гризли. Мы их, правда, не разбудили, однако разжигать костер рядом с их логовом было опасно, потому что нашими пулями медведя-гризли не остановишь. Отойдя на полмили в сторону, мы нашли у подножия скалы удобное место, защищенное от ветра, устроили загородку из ветвей хемлока и карликовой сосны и разложили костер; его тепло, отраженное скалой, согревало нас всю ночь. Ларч спал крепко, как убитый, а мне не давали покоя мысли о Расти, Дасти и Скрече. Мало того, что у меня ныли все мускулы, а тут еще начали мерещиться разные страхи, от которых мне было не до сна.
Когда мы перевалили через Скалистые горы, Ларч собрал еще шесть шкурок. Я как-то не думал тогда о страданиях, которые пережили эти животные, погибавшие от холода среди физических и душевных мук. Может быть, я не вспоминал об этом потому, что все время приходилось думать, как бы самому не замерзнуть. Подпрыгивая и притопывая то одной, то другой ногой, я исполнял какую-то дикую пляску смерти вокруг блестящего ободранного трупика. Наверное, это жуткое зрелище не производило слишком гнетущего впечатления, потому что пять из шести попавшихся в капканы зверьков успели околеть от холода еще до нашего прихода, и мне не пришлось своими глазами видеть предсмертный ужас во взгляде добиваемого животного.
К вечеру поднимался арктический ветер, на нашей широте он принимался дуть около трех часов дня. В озерном крае мы не пользовались механическими средствами для отсчета времени, словно знание точного часа помешало бы нам наслаждаться той жизнью, которую вели наши предки тысячу лет назад. По словам Ларча, температура упала до пятидесяти градусов ниже нуля. Через каждые полчаса мы отдирали сосульки, намерзавшие от нашего дыхания по краям капюшонов. Щелочки на деревянных масках, которыми мы прикрывали лицо, были такие узкие, что в них нельзя было просунуть и двадцатипятицентовую монету; каждый час они покрывались сплошной ледяной коркой; однако же приходилось терпеть, чтобы не ослепнуть от снега и не обморозить веки. Чтобы сохранять тепло, нужно было оставаться сухим, поэтому мы взяли за правило останавливаться и отдыхать, как только почувствуем, что вспотели. Отсыревшее белье вызывало крайне неприятное ощущение, а в худшем случае это могло кончиться простудой.
На берегу озера Первис мы убрали снег от дверей хижины, которую Ларч несколько лет тому назад отремонтировал, очистил от грызунов и обставил самыми необходимыми вещами. Эту ветхую постройку, без окон и деревянного настила на полу, соорудили старатели в 70-е годы прошлого века во время золотой лихорадки, охватившей тогда всю область от гор Оминека до цепочки озер реки Нейшен. Строитель, видать, хорошо знал свое дело; по словам Ларча, какие бы вокруг ни наметало сугробы (а порой они бывают от семидесяти до ста футов высотой), ни разу не бывало так, чтобы вокруг хижины они поднимались выше, чем до середины стены, включая и тот снег, который скатывался с каменных плиток кровли. Помещение было рассчитано на двенадцать спальных мест, расположенных в два яруса; отапливалось оно шведской печью, которая занимала всю стену напротив входа; печь поглощала огромное количество дров, однако имела то достоинство, что на ней можно было приготовить обед, способный утолить голод наработавшихся на морозе людей. Если умеючи уложить в топке дрова, дать им хорошенько разгореться с приоткрытой заслонкой, а когда они прогорят, подбросить еще порцию дров и закрыть заслонку, чтобы они там горели потихоньку, то эта гигантская печь всю ночь хранила тепло, и к утру оставалось еще довольно жару, чтобы приготовить на завтрак овсянку, пеммикан, лепешки и черный чай.
Наутро мы взобрались на гребень скалистого хребта, расположенного с юго-востока от озера Первис. С высоты перед нами открылся вид на бескрайние просторы, почти в самом центре гигантской заснеженной низины у подножия горы Маунт-Нейшен, темнеющей на горизонте, словно туча, виднелась протянувшаяся на девяносто миль цепочка озер Нейшен. На открытых солнцу местах температура достигала семидесяти градусов выше нуля, а рядом, в каких-нибудь двадцати футах, под сенью хемлоков, стояла зимняя стужа и температура держалась на минус тридцати. После того как Ларч показал мне все известные золотоносные речки, впадающие в Нейшен-Ривер в ее верховьях, мы стали строить планы, как будем добывать золото, вот только дождемся припасов, которые нам должны доставить весной. Годовалые медвежата без труда найдут себе достаточно корма в бассейне реки Нейшен-Ривер. Этот громадный бассейн занимал пространство в десять тысяч квадратных миль, на нем высились горные пики, здесь можно было увидеть арктическую тундру и сфагновые болота, луга, пересеченные речными каньонами и озерами, встречались тут и березовые саванны, и поросшие густыми лесами горные склоны, и вся эта территория была надежно отгорожена от остального мира, медведь мог прожить тут всю отпущенную ему природой четверть века, ни разу не услышав ни лязга защелкнувшегося капкана, ни ружейного выстрела. Мы с Ларчем обменялись долгим взглядом, который был красноречивее слов.
— Пожалуй, я бы сюда переселился.
— Единственная трудность — это доставка припасов, — сказал Ларч. — Но если ты хочешь, я научу тебя обходиться тем, что дает природа.
Поскольку у нас еще оставались съестные припасы, мы решили еще одну ночь отдохнуть в хижине на берегу озера Первис, прежде чем начать десятимильный подъем по склонам Скалистых гор. Перевалив на западный склон, во время спуска к озеру Такла мы стали часто меняться местами: один тянул тобогган, а другой придерживал его сзади, чтобы он не слишком разгонялся на крутых спусках, не раз попадавшихся нам на протяжении пятнадцатимильного пути по каньону. На голых склонах мы садились на сани и катились, пока не начинало ломить в глазах, как бывает, когда ты впопыхах наглотаешься снегу. По пути нам встречались одни пустые капканы, и мы еще засветло добрались до хижины Ларча на берегу озера Такла.
После рождества дни побежали так быстро, что мы не заметили, как пролетело два месяца и настал март. Почти все время мы проводили вместе. Не знаю, замечали ли медвежата мои отлучки, которые иногда затягивались на неделю, но при моем возвращении они всегда спали и даже ухом не вели. За девять недель почти непрерывной спячки они только два раза вылезали из своего логова: в первый раз они посидели с Ларчем у очага, во второй только вышли на двор помочиться и сразу вернулись назад. Желудок они очистили еще до начала спячки.
В феврале Ларч только два раза проверял свои капканы, чаще делать обход было незачем: во-первых, он уже отловил почти всю положенную норму пушного зверя, во-вторых, произошла зимняя миграция и почти весь зверь ушел в другие места. По своей лицензии Ларч не имел права ставить капканы в других каньонах, с каждого траппера брали официальную подписку в том, что он не будет охотиться вне пределов закрепленного за ним участка. Раньше из-за браконьеров и нарушения границ чужих участков между трапперами то и дело возникали вооруженные конфликты, которые прекращались только после вмешательства Королевской конной полиции.
Если ветер сдувал снег с поверхности озера, то мы проделывали во льду проруби и ловили радужную форель и форель Долли Уорден на приманку из лосятины, а когда жареная рыба надоедала, в хорошую погоду отправлялись бродить по бесчисленным горам и падям, с двух сторон окружавших нашу долину; вели подсчет возвращающихся назад лосей, вапити, оленей, волков и пум. На горных лугах по склонам Скалистых гор нам попадались стада баранов Далля, пожалуй, самых величественных животных Северной Америки.
— Вон сколько миль мы отмахали по снегу, а каково было бы продираться через подлесок и заросли чертова когтя! — частенько повторял Ларч, вспоминая, как трудно приходится путнику летом в нехоженых канадских лесах. В конце февраля разыгралась такая непогода, что нам пришлось засесть дома, и мы занялись изготовлением мебели и разных «предметов роскоши» для меня и для Ларча; мы мастерили корзины для белья, хлебные доски, подставки для обуви, вручную обрабатывая сухие осиновые и сосновые бревна. Когда уже нечего стало мастерить, мы принялись делать заготовки для будущих надобностей. Стук молотков и рубанков, звон пилы не тревожил медведей. Изо всех благ цивилизации мне больше всего недоставало комода; однажды, когда разыгралась метель, мы этим занялись, и пока она не улеглась, все время потратили на удовлетворение этой прихоти. Я обзавелся-таки комодом, который, по меркам дикого севера, оказался совсем недурным образчиком для домашнего обихода. Ларч был знаток не только по части лесных наук, он был еще и мастером на все руки и умел искусно обращаться с молотком, пилой, рубанком и стамеской.
Увлекательной и приятной работы было гораздо больше, чем времени для ее исполнения.
— Трудолюбие, как и счастье, — продукт культуры, — сказал однажды Ларч.
Однако не всегда мы испытывали благородное влечение к труду. Иногда мы праздно сидели у очага и, созерцая игру пламени, рассуждали о великих тайнах мироздания: например о том, есть ли жизнь после смерти, о предначертаниях судьбы и первородном грехе. Не раз в связи с высказанным кем-нибудь из нас туманным предположением ставился вопрос об очевидных практических преимуществах и вероятном моральном уроне, который ожидает нас, если мы вывезем из Форт-Сент-Джеймса и поселим у себя двух индейских скво, чтобы скорее разделаться с работой, которой почему-то ужасно много скопилось под конец зимовки.
Обругав глубокие снежные заносы, из-за которых Форт-Сент-Джеймс отодвинулся на недосягаемое расстояние, и посетовав на мои священные обязательства в отношении трех медведей, мы неизменно кончали тем, что основательно прикладывались к драгоценным запасам черного ямайского рома Мейера, который мы клялись тратить бережливо и потреблять умеренными порциями. На другой день Ларч задавал нам обоим какую-нибудь замысловатую и ненужную работу, и мы что-нибудь мастерили или перелопачивали целые горы снега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23