Дежурный, наверное, что-нибудь придумает. У них там, мне говорили в Вене, есть места для приезжих.
Упоминание о магистрате, как я и рассчитывал, подействовало. Ведь, в конце концов, если я пожалуюсь, распорядителю придется держать ответ перед городскими властями. Профессор, публицист, гость отдела печати…
— Одну минуту, господин профессор, я перезвоню по этажам. Может быть, может быть…
Он важно удалился к себе.
— Ваши листки прибытия, пожалуйста, — попросила Оливия. — Я их зарегистрирую.
— Но ведь еще неизвестно…
— Теперь он найдет! — Миловидная портье бросила на меня одобрительный взгляд. — Найдет!
И он действительно нашел. Вернулся из своей каморки какой-то мягкий, добрый, сияющий весь.
— Представьте себе, господин профессор, номер триста семь и триста четыре! Два великолепных номера, один напротив другого. И никакой доплаты — цены совпадают идеально… Только не на втором этаже, к сожалению, а на третьем, — добавил он с искусственной озабоченностью, словно это могло иметь хоть какое-нибудь значение. — Они тоже заказаны, но, к счастью, лишь на понедельник… Бой! — позвал он.
От лифта рванул к нам бой — патлатый, униформированный так же, как Оливия, дылда. «Бой» — по-английски значит «мальчик». Этому «мальчугану» было за тридцать.
— Вещи господина профессора! — скомандовал распорядитель, и бой моментально подхватил оба наших места. — Триста седьмой номер для самого господина профессора, триста четвертый — для фрейлейн… Триста седьмой — для профессора, — почему-то счел нужным повторить он.
— Слушаюсь!
Мы поднялись на лифте и пошли вслед за боем по длинному коридору с многочисленными поворотами — здание было выстроено уступами.
— Прошу! — Он отпер дверь триста седьмого номера и посторонился, приглашая меня войти.
— Иди ты, Инга!
Но бой не дал ей пройти. Не грубо, не став на пути а будто случайно неловко развернув чемодан.
— Простите, фрейлейн, этот номер предназначен для господина профессора.
Инга захлопала глазами:
— А какая разница?..
— Он… удобнее, больше, прекрасный вид на Южную цепь.
— Замечательно! — Я изобразил на лице восхищение. — Вот пусть моя дочь им и любуется. Молодым девушкам полезен прекрасный вид. Словом, Инга, этот номер твой, я дарю его тебе вместе с Южной цепью.
Но бой не отступал:
— Господин распорядитель сказал…
— Господину распорядителю совершенно безразлично, кто из нас в каком номере будет жить.
Именно в этом я не был уверен!
Что еще оставалось делать нашему великовозрастному бою? Он исчерпал до конца свои возможности и молча убрал с пути чемодан, прекратив все попытки навязать мне волю распорядителя.
Большое, почти во всю стену, окно моей комнаты выходило на привокзальную площадь. Я отдернул тяжелую штору, распахнул настежь широкие створки.
— К тебе можно?
Вошла Инга.
— О, какой у тебя простор! Почему же он сказал, что тот больше?.. И гобелен! Неужели что-то старинное? — Она ощупала ткань. — Да нет, туфта, одна видимость!.. О, да здесь тоже телефон! Прекрасно, ты сможешь руководить мною, не покидая комнаты… Ну, чем займемся в незнакомом городе, отец?
— Должен подойти представитель магистрата.
— Не ждать же его до ночи. Пробежим хотя бы по улице. Новый город, новые свежие впечатления.
— А представитель?
— Скажи портье, что через час вернемся.
Так и сделали. Перед уходом я снова задернул плотную штору — ровно до середины распахнутого окна. В комнате стало полутемно.
— Да ты закрой совсем, — посоветовала Инга. — Пыль налетит, гарь. Видишь, сколько машин.
— Ничего, пусть пыль, зато воздух посвежее.
В комнате действительно пахло затхлым. Ветры непрерывно срывали сырость со снежных вершин и несли в город. Белье, ковры, портьеры, тот же туфтовый гобелен нуждались в тщательном проветривании.
Я вернул ключи от наших комнат Оливии, одарившей меня милой улыбкой, предупредил насчет человека из магистрата.
— Не беспокойтесь, все будет сделано как нужно, господин профессор. Приятной вам прогулки! У нас в городе есть на что посмотреть.
Стеклянная дверь за ее спиной была чуть приоткрыта. Мне казалось, я вижу в щели водянистый, с красными прожилками глаз…
На углу я остановился.
— Знаешь что, дочка, иди дальше сама. Меня все-таки беспокоит представитель. Позвонит, узнает, что мы приехали. Прибежит, ждать будет, волноваться. Нехорошо!.. Словом, я возвращаюсь.
— Как хочешь. — Инга внимательно посмотрела на меня: — Какой-то ты стал беспокойный, отец!
— Вот именно. Поэтому и ты не слишком-то задерживайся.
Я только до того памятника и обратно.
Вдали виднелась своеобразной формы многофигурная колонна, так называемый «чумной» памятник, обязательный чуть ли не для каждого западноевропейского города. Говорят, их ставили на месте массовых захоронений погибших во время страшных средневековых эпидемий чумы.
Вероятно, Инга очень удивилась бы, если бы посмотрела мне вслед. Потому что я пошел не в гостиницу, а в здание вокзала. Поднялся на второй этаж, прошел по длинному коридору какого-то служебного помещения. Коридор заканчивался балконом с гнутой кружевной железной оградой. Его запертая дверь выходила на отель. Окно моего номера располагалось прямо напротив.
Я стал ждать.
Это длилось недолго.
Довольно скоро штора в окне шевельнулась и отъехала. Кто-то отдернул ее в сторону, к стене.
Расчет мой оправдался.
Полумрак не устраивал вошедшего. Нужно было либо зажигать свет, либо отдернуть штору.
Он предпочел последнее.
Я быстро, почти бегом, пересек площадь. Мимо портье проходить не стал: у вращающейся двери я заприметил выход в замкнутый гостиничный двор. Отыскал там черную лестницу и взбежал по ней на третий этаж.
Плотные ковровые дорожки глушили шаги. Я прошел по пустынным поворотам коридора к своему номеру и прислушался.
Сначала я ничего не услышал: мешали проезжавшие по улице машины. А потом различил какое-то негромкое металлическое позвякивание.
Я осторожно постучал в дверь. Звяканье тотчас же прекратилось.
Переждал несколько секунд и надавил рукоятку. Дверь не подалась.
Я нагнулся и шепнул в замочную скважину:
— Скорее! Он идет!
Ни звука. Неужели я ошибся? А звяканье?
И вдруг дверь распахнулась.
Бой!
В руках у него была тряпка, швабра на длинной рукояти — видимо, ею он и припирал дверь; вот почему я не услышал, как поворачивался ключ в замке.
— Что вы здесь делаете?
— Ах, господин профессор? — Он удивительно быстро пришел в себя.
— Я думал, вас долго не будет.
— И это дает вам основание вламываться в мой номер? — Я оттиснул его в комнату и закрыл дверь. — Ну, может быть, соизволите объяснить?
— Распорядитель послал меня произвести уборку, — как бы в подтверждение своих слов он слегка пристукнул шваброй о пол. — Суббота, знаете, горничные выходные…
— Тут все было убрано.
— Пыль… — Он провел пальцем по цветочной вазе.
Возле телефонного аппарата на столике лежала отвертка. Когда мы с Ингой уходили, ее здесь не было.
— И это тоже для пыли?
— Что вы!
— Ваш инструмент?
— Впервые вижу. Наверное, монтеры забыли. В номере, кажется, барахлил телефон.
Все было предельно ясно.
— Можете идти. Ключ оставьте.
Он пошел к двери, поклонился:
— Желаю здоровья, господин профессор!
В его голосе звучала признательность. Я мог бы поднять шум, и у него были бы неприятности.
Впрочем, распорядитель наверняка подтвердил бы: да, он послал боя прибрать в комнате.
И все-таки я поступил правильно. Уж слишком нагло они лезли в глаза. Было бы подозрительно, если бы я делал вид, что ничего не замечаю.
А дальше?.. Дальше? Завтра же в Вену — и в наше посольство. Больше ждать нельзя. Дело заходит слишком далеко.
И все-таки непонятно… Я в задумчивости вертел в руках отвертку.
Раздался телефонный звонок. Я невольно вздрогнул.
— Да?
— Это портье, — послышался мелодичный голосок Оливии. — Извините, господин профессор, бой сказал, вы уже изволили вернуться в номер. Вас тут спрашивают.
— Кто?
— Господин Иозеф Тракл, ваш старый знакомый. Тракл? Мой старый знакомый?.. Эту фамилию я слышал впервые в жизни.
— Хорошо. Сейчас спущусь.
Внизу, рядом с холлом, находилась просторная гостиная с уютно выгороженными уголками, специально предназначенная для встреч постояльцев отеля с их гостями: далеко не каждому улыбалась перспектива тащить посетителей к себе в номер.
Навстречу мне поднялся рослый черноволосый человек. Крупные черты лица, нос с горбинкой, выступающий длинный подбородок, плотно сжатый тонкогубый рот. Нет, он мне совершенно незнаком!
Но вот он улыбнулся. От глаз, смягчая жесткость черт, побежали добродушные лучики — и сразу же возникло ощущение, что видел я его где-то, видел!
Но где? Когда?
И его или только похожего?
— Очень рад вас приветствовать! — Он с силой физически крепкого человека тряхнул мою руку. — А вы очень мало изменились. Ну поплотнели, само собой. Ну седина на висках. А так… Я вас сразу узнал.
— Вы знали меня прежде?
Он все еще держал мою руку в своей. Я ощущал жесткую, как наждак, ладонь.
— Выходит, я изменился больше вашего… Что ж, придется представиться. Иозеф Тракл, — он склонил голову. — Владелец авторемонтной мастерской на Дефреггерштрассе «Иозеф Тракл и сын». Правда, сыну еще только тринадцать, но в автомобильных моторах он разбирается куда лучше, чем в своих задачках по алгебре… Помните, однажды вам подбросили на целый день голенастого взъерошенного юнца? Вы еще кормили его русской едой. Что-то вроде пирожного, но только с мясной начинкой вместо сладкого крема.
— Пирожки?! — поразился я. — Ваш сын ел у меня пирожки?
— Почему сын?! Я! Я сам ел у вас эти… как они называются… с мясом! Ел, вставал, кланялся, щелкал ботинками и опять ел. Дома меня учили, что воспитанные мальчики благодарят, обязательно вставая и прищелкивая каблуками. И было мне тогда, сколько сыну сейчас, — ровно тринадцать.
Теперь я вспомнил. Макси, моя единственная подчиненная в отделе писем нашей редакции в Вене, привела однажды с собой своего брата — длинноногого жеребеночка с напуганными черными с поволокой глазами. Привела, а сама убежала по делам до позднего вечера. У Макси всегда было дел сверх головы — и редакционных, и партийных, и всякого рода других общественных, и личных. Маленькая, юркая, стремительная, она представляла собой настоящий сгусток энергии. В редакции шутили, что прилагательное «энергичный» имеет не три, а целых четыре ступени сравнения: энергичный, более энергичный, наинергичнейший и… Макси.
— Постойте, постойте…
— Вспомнили! Ну, наконец-то! — Он на радостях опять стал трясти мою руку. — Максимилиана, конечно же! Моя дорогая сестричка Максимилиана! Я тогда впервые в жизни спустился с гор, впервые в жизни попал в Вену и впервые в жизни увидел советского человека.
— Но ведь ваша фамилия, кажется, Тракл. А Макси…
— Все верно! Она Зонненвенд — по матери… Нет, как все-таки здорово! — Он прихлопнул себя по колену. — А я еще, когда прибежал нарочный из магистрата, решил отказаться. Ничего себе, думаю! Господин бургомистр и все прочие штатные городские начальники будут бултыхаться в бассейнах у себя по виллам, а я за них разных гостей развлекай! А потом сказали кто — так у меня глаза на лоб! Неужели он, неужели, думаю, он!.. Ах да! — спохватился Тракл и взял сверток, лежавший перед ним на столе. — Это вам от господина бургомистра. О нашем городе книга, с цветными фотографиями. Ничего себе вещичка, я тут полистал. Неплохая память. А это вашей барышне от него личный подарок — флакон духов. Видите, какой он любезный, наш бургомистр! А барышня сюда спустится? Может, мне полагается ей самой вручить — я ведь в этих встречальных церемониях не очень-то силен.
— Она скоро должна подойти. Гуляет где-то тут рядом с гостиницей.
Мы посидели, поговорили о прошлом. Я спросил, где сейчас Максимилиана.
— В ГДР она переехала, здесь не ужилась. Вы же ее знаете. До всех ей дело, за всех вступается, за всех лезет в драку. Ну, а у нас это не любят. Одна у нее неприятность, другая, третья. С работой осложнения. Вот она и выехала… Правду сказать, и мне иной раз охота все бросить — и к ней с семьей. Но потом говорю себе: держись, Иозеф! Что будет, если все коммунисты отсюда разъедутся?
— Так, значит, вы тоже коммунист?
— А как же! Член муниципалитета от коммунистической партии. Вот бургомистр меня и призвал под ружье: мол, твой приезжает, ты и встречай. Нет, конечно, ничего такого он не говорил, но ведь иной раз и без слов бывает понятно…
Тракл с беспокойством посмотрел в окно. Розовый отблеск на горных вершинах над городом поалел, голубые тени в ущельях сгустились до черноты.
— А барышня скоро?.. Я на машине, хотел вам кое-что показать. А то побудете в Инсбруке и ничего не увидите.
— Успеем еще.
— Как сказать! У нас тут, в горах, быстро темнеет. Светло, светло — и раз! Будто штору задернули.
— Так мы ведь еще завтра будем. Приедет из Вены Вальтер Редлих, мой давний товарищ. Он тоже тиролец. Здесь родился, здесь рос. Все тут знает.
— Вальтер Редлих?
Как все-таки улыбка преображала его лицо! Вот сейчас она исчезла, и все стало крупным, массивным, грубым. И нос, и скулы, и подбородок. Макси тоже красотой не блистала. Но у нее очертания лица были мягче, женственнее.
— Вы его знаете?
— Ну кто же в Австрии не знает историка Вальтера Редлиха!
Слова вроде бы и лестные, но вот интонация… Неопределенная какая-то, непонятная. Осуждает его, что ли?
Нас сковало вдруг неловкое молчание.
— Знаете, — начал он первый, шевельнув скулами, — вы ведь его, наверное, по тем временам еще помните. Молодой был тогда, боевой, что и говорить!
— А теперь?
— Теперь про него этого уже не скажешь.
— Наверное, потому, что ушел в науку.
— Э, нет, товарищ Ванаг! — Тракл, не соглашаясь, прихлопнул своей широкой ладонью по краю стола, и тот, скрипнув, качнулся. — Я так понимаю: настоящий человек — это тот, который никогда не уходит в кусты. Видит перед собой врага — и на него! Конечно, у каждого оружие свое. Один разит врага кулаком, другой, если до того дошло, и штыком, третий — пером. Но разит! А щекотать пятки — это не разить. Это врагу даже приятно: кому не приятно, когда ему пятки щекочут? И не дело это для настоящего человека — пятки щекотать. Не дело! Я так понимаю. Если, конечно, человек чего-нибудь да стоит.
Он распалялся и становился все более похожим на сестру, когда она вступала в идейные бои. А уж тут наша Макси пощады не знала. Невзрачная, маленькая, она преображалась на глазах, когда, перегибая палку, клеймила кого-нибудь из своих австрийских товарищей, работавших в нашей газете, как «соглашателей и трусов». И только потому, что они, по ее мнению, проявляли недостаточную активность во время демонстрации или митинга.
Очевидно, Иозеф Тракл тоже перенял эти качества своей старшей сестры.
— Нет, вы только не подумайте, что я какой-нибудь там максималист! — Он энергично потряс головой, словно оспаривая мои мысленные выводы. — Я понимаю, наука — это инструмент потоньше булыжника. Журнальные статьи в окна не швыряют. Но скажите мне, пожалуйста, как бы вы, например, поняли такое выражение: «В каждой стране — свой марксизм»?
— Ну, это старый лозунг австромарксистских оппортунистов. Им довольно ловко оперировали всякого рода социал-предатели и ревизионисты.
— Совершенно верно! — Хорошо, что в гостиной, кроме нас, никого не было; Тракл говорил громко и запальчиво, будто выступал на митинге.
— Да и сейчас тоже находятся такого рода мудрецы. А ведь свой марксизм — это никакой не марксизм, верно? Марксизм — это только общий, интернациональный. Или никакой — я так понимаю! А тут приходит ваш друг Вальтер Редлих и заявляет в своей статье, что, в общем и целом, недоучитывая и переучитывая, принимая во внимание и опять-таки не принимая во внимание… Одним словом, в каждой стране — свой марксизм! А это что такое значит? Душу из марксизма вынуть, я так понимаю. Какой же это марксизм, если в каждой стране свой?..
— Так прямо и написал? — не поверил я.
— Смысл такой… А ведь хочет, чтобы его считали прогрессивным ученым и вообще ух каким передовым человеком!
— Я полагаю, вы не совсем его поняли. Скорее всего, он говорил об особенностях применения учения Карла Маркса в каждой стране. А это совсем другое дело.
— А! — Тракл смотрел на меня с осуждением. — Нет, я, извините, понимаю. Уж я-то все понимаю! Хвостом он крутит, этот ваш ученый Редлих, вот что! Хочет, как у нас в Тироле говорит простой народ, и пиво выпить и пену не сдуть… Ох, да что это я! — вдруг спохватился он и сразу заулыбался смущенно: — Разве ж так можно с гостями? Простите меня, товарищ Ванаг! Вы к нам, можно сказать, в дом с визитом, а я вам на стол наше грязное белье!..
И как раз в этот момент вошла Инга.
— Вот ты где, отец! А я наверх сбегала, вниз, опять наверх. Нет — и все! Пока не догадалась спросить у Оливии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33